Текст книги "Игра со смертью (СИ)"
Автор книги: Ульяна Соболева
Соавторы: Вероника Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
– Мартин, Роберт, Микаэль. Трое самых видных деятеля из Северных Львов. Они ушли с банкета раньше остальных. Незадолго до пожара. Допросишь первого и узнаешь всё об их плане и о местонахождении остальных. К тому времени, когда я встану на ноги, ты должен обладать всей информацией по этому вопросу.
На ноги я встал уже через сутки. А еще через сутки всё три твари дружно завывали от боли у меня в подвале, и, пока сталь разрывала их плоть, спешили рассказать план старика Альберта по свержению Влада с трона. И, что примечательно, одним из обязательных условий этого плана был захват Асфентуса. Однако, с чем именно это связано, никто из них не знал. Они предполагали, что дело в долге Эйбеля перед главой города, но я мало верил именно в эту причину. А вот…Но Доктор не мог знать о сундуке. О нём знал ограниченный круг приближённых Влада. Всего лишь несколько вампиров. Но что ещё могло стать причиной того, что Эйбель делал такой крюк на пути к престолу, я не понимал, и вариант с сундуком казался всё более вероятным.
После того, как навсегда затих последний из троицы, глотая настой вербы и попутно оглушая воплями весь дом, я поднялся в свою комнату и залез под душ. Я так и не виделся с Викки после того, как пришёл в себя. Меньше всего хотелось показаться перед ней слабым, не оправившимся до конца. А ещё…ещё я давал себе время. Ещё немного времени поразмышлять над причинами её поступка…И над теми словами, что она так отчаянно шептала. Как одержимый, я стоял под холодными струями воды, закрыв глаза и, представляя её заплаканное лицо, её искусанные губы и тихий голос «любимый…мой Рино…любимый».
Глава 18
Я стоял возле её двери и прислушивался к звуку, доносившемуся из комнаты. Пронзительному, давящему на уши, разрывающему сознание надвое. Он оглушал, настолько громкий, необычайной тональности. Звук абсолютной тишины. Беспощадной и неумолимой тогда, когда есть, что сказать. Когда хочется услышать что угодно: крики, плач, смех…Но не безмолвие. Не это грёбаное безмолвие.
Резко распахнул дверь, дернув на себя, и остановился в дверях, глядя на Викки. Она стояла напротив меня, словно ждала, едва заметно вздрогнула, когда я вошёл.
А я стоял и понимал, что не могу произнести ни слова. Не могу… и не хочу. Сейчас, в тишине, ещё сохраняется этот хрупкий негласный мир между нами, а что будет, если разбить эту иллюзию голосом, я не знал.
Викки молча смотрела на меня, и я видел в её глазах целый калейдоскоп эмоций: от облегчения до настороженности, от смятения до…страха?
* * *
Я услышала его. Еще до того, как прошел по коридору. До того, как вообще поднялся по лестнице. Нет, не голос…его присутствие, запах. Он приближался и мое сердце отбивало ритм в такт шагам, а дыхание приостановилось в ожидании. Подорвалась к двери, от слабости кружится голова и в груди застряло рыдание. Замерла. Приложила ладони к двери, чувствуя, как дрожат пальцы. Он здесь….и нас разделяет не дверь…а целая пропасть. Но там…на том краю пропасти он жив. Пусть внизу кипит кровавая река из моих слез и страданий… я хочу слышать его сердцебиение даже через расстояние, длиной в вечную ненависть, пусть даже я сама захлебнусь в этой проклятой реке, когда он будет топить меня. Распахнул дверь и я судорожно сглотнула, увидев его лицо. Бледное, осунувшееся, с сухим, лихорадочным блеском в глазах. Меня затопила неконтролируемая радость. Бешеная, дикая. На грани с истерикой, разрывающей легкие. Рука метнулась к его щеке – коснуться, ощутить пальцами и замерла в миллиметре. Смотрела в глаза Рино, тяжело дыша, и пальцы сами сжались, рука обреченно опустилась, словно наткнулась на прозрачную, непробиваемую стену отчуждения. Только с губ само сорвалось:
– Рино…
* * *
Прикрыл глаза, отдаваясь её голосу… Моё имя на выдохе. Только она умеет его так произносить…Лихорадочный блеск во взгляде. И бешеный стук сердца, отдающийся в моих ушах. И как волной по сознанию всплеск дикой радости, облегчения и неуверенности.
Перевел взгляд на опустившуюся руку и, осторожно прикоснувшись к тонким пальцам, поднял за запястье, дотрагиваясь ее ладонью до своего лица, накрывая своей, жадно наблюдая, как меняется цвет глаз, как расширяется зрачок, и сбивается дыхание, как хаотично поднимается и опускается грудь Викки под тонкой тканью блузки.
Провёл её пальцами по своим губам, целуя каждый пальчик, впитывая в себя судорожный вздох.
– Живой…благодаря тебе… – опустил руку, не разрывая контакта, удерживая тёплую ладонь, – почему, Викки?
* * *
Рино взял меня за руку, и от прикосновения я вздрогнула всем телом. Как же сильно оно реагировало на его прикосновения. Сильнее, чем на удар током, сильнее, чем на боль. Прижал ладонью к своей щеке, и я начала задыхаться. Это больше, чем ласка… это сильнее любых объятий. Почувствовать, как пальцы гладят его скулу, накрытые его ладонью. Глаза расширились, и мне казалось, я лечу в пропасть, впитывая каждую черту его лица, именно этот взгляд. Без ненависти… сквозь ту самую непробиваемую стену. Взгляд из прошлого, прямо в сердце, и стало больно. Намного больнее, чем от упреков, оскорблений, пощечин, ненависти. Больно, потому что та маленькая девочка, которая любила его до безумия, до дикой одержимости…она все еще жива. Изранена, едва дышит, почти мертвая…. но ей так больно, она так боится надежды…боится веры, она хочет оставаться похороненной так далеко, чтобы никто не смог причинить боль снова. Коснулся моими пальцами своих губ, и я закрыла глаза, чувствуя, как внутри разрываюсь от рыданий. Немых. Горьких, как вся моя проклятая жизнь. Отняла руку, распахнула глаза.
– Какое это имеет значение? Это совершенно не важно.
Мне хотелось закричать, взвыть… в эту секунду мне вообще хотелось, чтобы он ушел. Я не хочу, чтоб видел, от чего мне по – настоящему больно. Чтобы почувствовал Девочку, которая молилась двое суток на коленях, чтобы её Палач выжил. Глупая, наивная девочка, такая слабая и жалкая. Вот он… живой, целый, невредимый.
* * *
Иллюзия разбилась так легко, раскололась на сотни осколков, просачиваясь сквозь ладонь, оставляя кровавые следы там, где ещё недавно я чувствовал тепло сцепленных пальцев. Оно испарилось, уступая место неожиданной злости, затопившей с головой, как только она отвела в сторону лицо, пряча глаза. Ярость и непонимание, смятение. Какую игру она ведёт сейчас? А, может, не сейчас? Может, игра была как раз несколько дней назад? Жестокая. Непонятная мне. Но игра. Но тогда какого хрена? Чего она хотела добиться этим?
Схватил её за запястье и дёрнул на себя, чувствуя, как зашумело в висках от желания сжать хрупкую руку сильнее, причинить боль, увидеть эту боль за серым туманом её глаз.
– Если я задаю вопрос, ты должна ответить на него, Викки. Какого хрена ты не убежала тогда? Почему осталась со мной?
* * *
Его взгляд изменился мгновенно. Но не повеяло холодом. Повеяло яростью. Ощутимой на физическом уровне. Резко дернул к себе, так, что я чуть не упала на него, сжал запястье, до боли. Требовательно, сильно. А мне хотелось, чтобы ушел. Не спрашивал. Не прикасался. Не сейчас, когда я так беззащитна и измотана переживаниями, когда я эти несколько суток не могла думать ни о чем, а только вслушиваться в звуки этого проклятого места, чтобы понять, жив он или нет. Во мне все клокотало, все было готово взорваться к чертям. Подняла к нему лицо.
– Что бы я не сказала… это ничего не изменит. Ничего, понимаешь? Ничего не изменит…уходи!
Не знаю, откуда во мне взялись силы или наоборот – я вся выдохлась, сломалась, устала притворяться, прятаться за масками, за играми. Силой толкнула его в грудь и сорвалась:
– Уходи. Просто уходи. Сейчас. Уходи, Рино!
Я кричала, впиваясь пальцами в его рубашку, чувствуя, что сейчас разрыдаюсь. При нем. Унизительно. Жалко. Потому что за эти дни мог дать понять, что жив!
* * *
Отцепил руки Викки, откидывая их в сторону, хватая её за плечи, встряхивая, ощущая, как вырываются клыки, как разрывают её плоть мои когти, до крови, до мяса. Как снова накатывает желание растерзать на месте, слушать крики её агонии. Чёртова сука, лишившая последних остатков разума, превращавшая каждый раз в дикого зверя, в животное, жаждущее только крови и боли. Её боли.
Влепил пощёчину, успокаивая, прекращая истерику, в которую она провалилась, словно в глухую бездну, скатилась и потащила меня за собой.
– Никогда, слышишь? Никогда не смей мне указывать, дрянь! – ещё одна пощёчина, и её голова откинулась набок, глаза зажглись хорошо известной мне ненавистью. Да, мать твою, ненавидь. Это лучше, чем притворные спектакли с нелепыми текстами!
– Ты здесь никто. Ты не имеешь права даже открыть рот без моего разрешения. Поняла, тварь? – схватил её за горло, сжимая пальцы. – Мне надоели твои грёбаные игры? Мне они надоели!
Последние слова прокричал ей в лицо, упиваясь безысходностью в глазах, дрожью, что колотила её тело. Но, бл**ь, снова не от страха, мать её. Будто она ждёт эту долбанную смерть, будто призывает её нарочно.
– Более ста лет…Демон тебя раздери, Викки, больше века назад ты начала свой грёбаный спектакль со мной в главной роли…Но мне осточертело участвовать в нём! – оттолкнул её к стене, смакуя её судорожный вздох. – Надоело ещё в тот день, когда ты, – ударил её снова по лицу, не разжимая пальцев на горле, – ты, дешевая дрянь, согласилась стать женой этого ублюдка Рассони. Согласилась, будучи моей женой. Согласилась, и я слышал это гребаное согласие собственными ушами. Слушал и понимал, какая ты продажная сука! – сильнее сжал пальцы на ее горле. – Уползал с вашего проклятого дома и подыхал от твоего предательства!
* * *
Отшвырнул мои руки, тряхнул изо всех сил, а я летела в бездну. В прошлое. Летела, чтобы разбиться там, но ни его пощечины, ни ненависть во взгляде не могли остановить мою собственную. Они схлестнулись. Тьма с тьмой. И я не знаю, чья тьма страшнее. Его, где он ненавидел все живое, или моя, где я ненавидела того, кто лишил меня всего, разодрал мою душу, сердце, прошелся по моим мечтам грязными сапогами, изрезал иллюзии, превратил в живой труп. Чья ненависть сильнее? Он бил меня по щекам, по губам, а мне было наплевать. Пусть хоть убьет. Только вначале я скажу ему, как сильно ненавижу его!
Смотрела в его лицо, чувствуя, как его пальцы сжимают мое горло, видя свое отражение в расширенных зрачках зверя.
– Да. Согласилась. Да. Ничтожная, жалкая, оттраханная Носферату, его шлюха, чье имя трепали на каждом углу, согласилась! – вырывалось хриплое рыдание, слезы душили меня, из разбитых губ стекала кровь по подбородку, но меня уже нельзя было остановить. – Ждала до последнего, что ее любовник исполнит свое проклятое лживое обещание. Да. Согласилась, когда поняла, что ее использовали, чтобы получить свободу! – впилась в его запястье, сжимая со всех сил. – Да. Согласилась, когда поняла, что собственный отец скорее откажется от меня, чем прикроет свой позор. Да, согласилась, когда мне не дали даже достойно сдохнуть. На это я, твою мать, тоже не имела право. Ну как? Тебе надоели игры? И мне они осточертели. Убивай. Режь. Ты уже убил меня, Рино. Сожми пальцы сильнее. Посмотри мне в глаза – я мертвая!
* * *
Она кричит, бросая мне в лицо обвинения, рыдает, извиваясь, выплёскивая на меня свою ненависть, обиду, злость. А я чувствую, как каждое слово вспарывает кожу, проникая под неё, разрывая мясо, добираясь до костей, ломая их. И я уже слышу, как они хрустят, как лихорадочно запульсировало в висках. Перед глазами её лицо, искажённое судорогами боли, оно постепенно расплывается, я начинаю терять связь с реальностью, ощущая, как сжимается сердце. Оно, проклятое, хочет верить, оно кричит, захлёбываясь, что Викки не лжёт, что эти чувства… эти слёзы не наиграны. Но я знаю, проклятье, я как никто другой, знаю, какая она потрясающая актриса… Я в полной мере ощутил на себе все тонкости её изощрённой игры.
И я делаю глубокий вдох, успокаивая себе, не желая поддаваться слабости. Чертовой слабости поверить её словам.
Но один, мать её, один мимолётный взгляд, брошенный ею на собственные запястья, и сознание рухнуло в пропасть. Я разжал руки, отстраняясь от неё, чувствуя, как сбивается дыхание, как снова колотится сердце, словно сумасшедшее, злорадно торжествуя, что оказалось правым. Потому что этот взгляд…эти шрамы, белеющие на тонких запястьях…А ещё то цунами боли, настоящей боли, заправленной искренними страданиями обрушивается на меня, и я тону в нём, пытаясь выплыть, качая головой, отказываясь верить….Потому что так не может быть. Потому что это слишком жестоко. Сто лет. Будь оно всё проклято. Это слишком жестоко!
– Нет… – голос срывается, и рука снова ложится на её шею, но пальцы больше не сжимают её, поглаживают, осторожно, словно впервые, – ты лжёшь. Скажи, что ты лжёшь, Викки!
* * *
Его пальцы разжались, а я задыхалась, захлебывалась слезами, вытирая кровь с подбородка, тыльной стороной ладони, размазывая ее по щекам, вместе со слезами. Я не просто плакала, меня раздирало на части. Столетия молчания, столетие невыплаканных слез. Столетие дикой боли и одиночества, и я больше не хочу молчать, играть. Ничего не хочу. Он хотел утонуть в моих слезах. Пусть тонет. Захлебнется вместе со мной. Увидела, как его взгляд скользнул по шрамам на запястьях. И мне не захотелось их спрятать. Смотри. Какая я ничтожная идиотка. Мне самой противно.
Шаг ко мне, а я отшатнулась к стене, но ладонь, которая легла на горло, уже не ранит…пальцы гладят кожу. А меня разрывает на части. Не могу больше. Я больше не могу. Смотреть на него не могу, дышать в его присутствии не могу. Я там…в той ванной… с бритвой в руках… я режу вены, потому что я поняла, что больше никогда не увижу его. Потому что он лгал мне. Бросил меня на растерзание опозоренную им же.
– Да. Лгу. Все ложь, Рино. Вся моя жизнь грязная ложь. Торжествуй. Ты победил. Нет, не сегодня, а, черт знает, когда. Я хотела умереть… после того, как ты не вернулся. Я такая… такая жалкая. Презирай меня. Презирай… я сама себя презираю за то, что все еще… – голос сорвался, и я впилась в его рубашку негнущимися пальцами, хрипло шепча. – Я больше не могу так…
* * *
Я не знаю, как это произошло. Я не собирался делать этого. Но вот она кричит, полосуя мою душу словами – плетьми, а уже через секунду я набрасываюсь на её губы, затыкая рот поцелуем. Невольно. Неосознанно. Инстинктивно.
Впиваюсь в сладкий рот губами, и будто сквозь туман слышу собственный стон поражения. Кусаю её губы и едва не кричу от восторга, когда она, наконец, отвечает, вцепившись в воротник моей рубашки, прижимаясь вплотную. Наш первый поцелуй за последние сто лет. Иссушающий. Дикий. Голодный. Вкус её губ, изысканный, потрясающий, невероятный. Он сводит с ума. Он вызывает желание никогда не останавливаться, потому что сейчас всё правильно. Именно сейчас. Когда мои губы пожирают её рот, когда наши языки сплетаются в безумном танце, исследуя друг друга. И я готов стоять целую вечность у проклятой стены, смакуя эту запретную сладость, отдаваясь первобытным инстинктам мужчины, отмечающего свою женщину. Но мне даже этого мало. Как нищий, попавший на барский пир, я уже не согласен довольствоваться одним блюдом.
Отстранился от неё, выравнивая дыхание, прислоняясь лбом к её лбу, слыша, как стучит её сердце в безудержном ритме…как ему вторит моё собственное, сбиваясь с темпа, обрушиваясь вниз и снова взлетая вверх.
– Почему? – на выдохе. – Почему не оставила? – коснулся губами её губ, закрывая глаза от мимолётного удовольствия. – Скажи… Девочка…Моя Девочка.
* * *
Слезы застилали мне глаза, почувствовала его губы и вздрогнула всем телом, замерла, всхлипывая ему в рот, ощущая, как сжимает мое лицо пальцами. Мгновение промедления и с горьким стоном целую в ответ, выдыхая рыдание, обезумев от дикого восторга, впиваясь лихорадочно в рубашку, в волосы, прижимая к себе, чувствуя вкус своих слез и моей крови на наших губах. Зверский голод, дикий, на грани с безумием, с сумасшествием, с бешеной потребностью пожирать дыхание, запах. Я не понимаю, что жадно кусаю его губы, переплетая язык с его языком, то сжимая его лицо ладонями, то зарываясь в волосы, впиваясь в кожу ногтями. Я уже не чувствую ненависти, меня лихорадит от голодной, первобытной страсти, выпущенной на волю, разодравшей все цепи и оковы, озверевшей от внезапной вседозволенности. Голое безумие, раскаленное до предела войной, нескончаемой кровавой бойней, где никто не победил… Это не поцелуй – это какое – то исступление, сжирающее, сжигающее дотла и в тот же момент я чувствую, насколько жива сейчас. Именно в эту секунду. Дышу, плачу, бьюсь в его объятиях и снова живу. Оторвался от моих губ, а меня трясет, я не могу разжать пальцы на его затылке, вцепилась в него намертво и я все еще плачу, вижу его лицо сквозь слезы, чувствую, слышу, как орут наши сердца, так громко, что оглушают меня этим воплем дикой радости. Обоюдной. Взаимной. Инстинкты на уровне подсознания.
– Почему? – какой глухой, хриплый у него голос… истерзанный, как и мы оба. – Почему не оставила?
Коснулся губ губами, и мне показалось, что мои изодраны до мяса, настолько чувствительно…но это от нежности, от щемящей боли внутри, от безумного триумфа чувствовать его губы на своих губах снова, спустя годы отчаяния и тоски по нему.
– Скажи… Девочка… Моя Девочка…
Всхлипнула и сердце зашлось, задрожало… "Моя Девочка"… Кончиками пальцев по старым ранам… нежно и больно… очень нежно, вскрывая их, давая кровоточить счастьем. Забытым, отвергнутым, несбыточным.
Обхватила его лицо дрожащими ладонями, чувствуя, как его лихорадит, видя, как у него сводит скулы, как он сдерживает свой собственный ураган, и полетела в пропасть от осознания, что он был мертв вместе со мной.
– Потому что, – прислонилась щекой к его щеке, зарываясь пальцами в густые волосы, целуя его висок, там, где тонкие полоски вен, чувствуя грудной клеткой, как его сердце бешено колотится в ожидании, слыша, как он задыхается, сквозь стиснутые челюсти, – потому что я твоя Девочка…Нет тебя – нет меня… помнишь?
Застонала, прижимаясь сильнее, закрывая глаза от наслаждения.
* * *
Это признание… солью на вскрытые раны. Оно причиняет боль. Настоящую. Физическую. Оно словно делит всю жизнь на «до» и «после». Оно не успокаивает, не радует, оно сносит крышу, вызывая желание запрокинуть голову и завыть, подобно дикому зверю, когда она прижимается ко мне всем телом, обдавая горячим дыханием даже через ткань рубашки. Опустил взгляд на пухлые, истерзанные, искусанные губы, на растрёпанные волосы и, выругался, когда член в штанах требовательно дёрнулся.
Я вдыхаю запах жасмина, и чувствую, как начинает закипать в венах кровь, но уже не от ярости, а от дикого возбуждения, охватившего всё тело. От навязчивого желания впечатать её в стену и трахать до потери пульса, до тех пор, пока не станет умолять о пощаде, захлёбываясь слезами наслаждения.
Викки распахнула глаза, и еле слышно ахнула, перехватив мой взгляд. И этот тихий звук, словно сигнал к действиям, безжалостным, необдуманным, первобытным.
Набросился на её рот, грубо кусая и тут же зализывая укусы, рыча от сводящего с ума вкуса её крови. Лихорадочно сжимая руками мягкое, податливое тело, задирая подол юбки и проникая пальцами за резинку трусиков. Оторвался от губ, чтобы исступлённо целовать глаза, скулы, подбородок, кусать шею, ключицы, спускаясь к груди, обхватывая её через тонкую ткань, втягивая в рот сосок. И в то же время проникая в ее плоть двумя пальцами и рыча, когда она туго обхватывает их изнутри. Тесная. Влажная. Горячая.
Викки сладко стонет мне в ухо, зарываясь руками в мои волосы, а я чувствую, как сводит скулы от желания ворваться в неё одним рывком, без прелюдий, без долгих ласк. Потом… я буду ласкать ее потом…
* * *
Посмотрела Рино в глаза и увидела дикий блеск голода, с губ сорвался стон, в ответ, непроизвольно, инстинктивно и снова жадные поцелуи, кровавые, болезненные, но необходимые, как воздух. Он словно сдирает с меня кожу, исступленно лаская, сминая руками, чтобы на мне появилась новая…живая. И его голод передается мне. Целует меня всю: щеки, скулы, подбородок, шею. Так алчно, неудержимо со стонами удовольствия, утробным рычанием довольного и голодного хищника. Я вторю ему в том же исступленном сумасшествии. Быстро, жарко, терзая, впиваясь, вгрызаясь, оставляя следы на коже. Лихорадочно задрал подол юбки, и я помогаю ему, подаваясь всем телом вперед, чтобы притронулся, ласкал, сжимал, мучил. Его желание передается мне волнами, цунами и торнадо, превращая меня саму в животное, обезумевшее от страсти.
Спускается жадным открытым ртом к груди, втягивая сосок, кусая через ткань блузки, и я выгибаюсь в его руках, подставляя горящее тело ласкам. Да, ласкам, таким диким. Проник в меня пальцами и громко зарычал, заставляя взвиться от возбуждения, тереться о его руку, зарываться в волосы, притягивая к себе, впечатывая в себя, дрожа от нетерпения, закатывая глаза в изнеможении. Я слышу собственные стоны, у меня подгибаются колени. Впиваюсь в его волосы снова, притягивая к себе, к своим губам, выдыхая в них:
– Пожалуйста… сейчас… Ринооо…Пожалуйста.
Не хочу ждать ни секунды, ни мгновения, хочу его рот на мне и его член во мне. Глубоко. До боли. Дико и быстро. Как подтверждение, что он все еще мой. Мой Рино. Раздираю на нем рубашку, слыша, как катятся по полу пуговицы. Жадно скольжу по его груди, срываясь на стоны восторга от прикосновения к горячей коже, обхватывая бедро ногой, извиваясь в его руках, путаясь в ремне его брюк, алчно целуя в губы, задыхаясь и дрожа всем телом.
* * *
Оторвал её руки от себя, перехватывая ладонью запястья и, задирая их вверх, фиксируя над головой. Викки громко стонет в мои губы, задыхаясь, заставляя терять контроль, дрожащими пальцами расстёгивать ширинку и снова приникнуть к её рту в поцелуе – укусе, болезненном, одержимом. Да, бл**ь, это не страсть, это одержимость. Невероятная, сносящая все планки.
Она захватывает не только тело, она проникает намного глубже, пленит душу, играет с сердцем, то останавливая его бешеное биение, то снова вынуждая срываться на бег.
Приподнял за талию и ворвался в неё безжалостным рывком, зарычал, когда она так сладко сжала меня изнутри. Без слов. Без лишних признаний. Стискивая горячее тело до синяков, до боли. Врывался в неё, ощущая, как катится пот по спине, жадно выпивая рваное дыхание, поглощая стоны жадными губами, всё больше теряя остатки разума… и обретая свободу. Самую настоящую. Оказывается, вот она, свобода. Именно такая. С криками и стонами, с её закатывающимися глазами цвета штормового неба, с поцелуями вкуса ванили, смешанной с кровью. Моя свобода, заключённая в моей женщине.
* * *
Ворвался в меня грубым толчком, и я закричала, запрокинув голову, цепляясь за мощные плечи, чувствуя его губы на торчащих от возбуждения сосках. Обхватывая ногами за бедра. Впечатанная в стену, распятая, все еще одетая, но ощущающая его каждой порой на теле и внутри тела. Бешеная схватка, но она не похожа на предыдущую ничем, потому что сейчас это мой Рино. Настоящий. Любимый. Он стонет и задыхается, целует меня, терзает, шепчет бессвязные слова и ругательства. Идеально – красивая похоть. Возвышенная до небес и порочная, как в аду. Обезумел вместе со мной, и я узнаю его…так быстро, ошеломительно, под судорожное дыхание, под бешеный темп, с которым он остервенело врывается в меня на дикой скорости. Заставляя выть от удовольствия, разбивая все стены отчуждения. Пока я не падаю в пропасть оргазма, острого, яркого, сжигающего, адского. Глядя ему в глаза, в его черные расширенные зрачки, закатывая свои от наслаждения и снова открывая, чтобы видеть его лицо, искаженное от страсти, чтобы впитать тот момент, когда в чистом и остром удовольствии он будет принадлежать мне весь, целиком. По его лицу катится пот, и мои ладони скользят по влажной груди, пока я судорожно сжимаюсь вокруг его члена, содрогаясь всем телом, крича его имя.
– Рино…мой, – выдыхаю ему в рот, жадно целуя, опустошенная первой волной сумасшедшего удовольствия, – люблю, – губами по скулам, шее, слизывая капли пота, – люблю тебя.
Прижимает меня к стене, всматриваясь в глаза, и я с диким чувством триумфа вижу, как этот жестокий хищник запрокидывает голову, оскалившись, изливаясь в мое тело, пульсируя внутри, сжимая меня до боли руками. Слышу, как кричит от наслаждения, и замираю, восхищенная потерей контроля.
Рино не дал мне отдышаться, ни секунды, отнес на постель, швырнул на покрывало. Без перерыва, без слов, срывая всю одежду с нас обоих. Кожа к коже, голые…оба… впервые, непозволительная роскошь раньше и полное упоение ею сейчас, я понимаю, что все только начинается. Он утолил лишь первый наш приступ голодной потребности, чтобы потом смаковать каждую грань подчинения ему…моему мужчине. Я не забыла, каким он может быть со мной…мое тело вспомнило каждую наглую ласку, то нежную, то до безумия грубую, жадную, пошло – прекрасную. Его рот и язык по всему моему телу, везде, проникая, заставляя извиваться и умолять, плакать и просить, распахнув ноги, впиваясь в его волосы, пока он вылизывает каждый миллиметр моего тела, чувствуя, как терзает влажную плоть, обхватывая клитор губами, доводя до безумия, не давая передышки даже на оргазмы, вырывая их из меня всеми способами: ртом, пальцами, членом, то безумно нежно, слизывая капли пота с чувствительной кожи, то безудержно дико, перевернув на живот, беспощадно тараня, наматывая волосы на руку, кусая мой затылок, чтобы снова потом ласкать до исступления, до лихорадки. Я охрипла от криков и стонов, я обезумела от этого пиршества голодной плоти, я шептала ему что – то сумасшедшее НАШЕ, и слышала, как он отвечает, снова и снова врываясь в меня. До бесконечности, до агонии и мольбы остановиться. До полного опустошения.
Пока не закрываю глаза, лежа на нем сверху, мокрая от пота, со слипшимися волосами, наполненная им до краев во всех смыслах этого слова, пропахшая, пропитанная запахом секса. И я чувствую подушечки его пальцев на своей голой спине, вздрагиваю, словно кожу содрали до мяса, и обвиваю его шею руками. Снова живая. Снова Его Девочка.
