Текст книги "Пересмешники (СИ)"

Автор книги: Уитни Дейзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– А как?

Он тихо рассмеялся.

– Ты считаешь нас тайным обществом. Это не так. Ты сама все видела. И я провожу тебя на уроки.

Я продолжила расспросы:

– Вы отправляете ребят на все дела, над которыми работаете?

– Как телохранителей? – спросил он.

– Отчасти.

– У меня есть свои причины, – он открыл книгу и добавил. – Я могу хоть это сделать.

Я с вопросом посмотрела на него.

– Ты о чем?

Он сглотнул, посмотрел на меня, как делал порой на физике, как делал, когда хотел что–то сказать, но останавливал себя.

– Мне кажется, что это моя вина, – выпалил он.

– О чем ты?

– В том, что случилось с Картером.

Я посмотрела на него, как на безумного.

– О чем ты? С чего ты взял?

Мартин провел пальцами по волосам. Мягким, как я помнила с той ночи.

– Потому что я говорил с тобой на концерте, и, когда ты вернулась из туалета, ты говорила с ним.

– Ох.

– Мне очень жаль, Алекс.

– Это не твоя вина, не сходи с ума.

– Я ужасно себя чувствую. Я должен был удержать тебя от него. Что–нибудь сделать.

– Как ты мог знать, Мартин? – тихо сказала я. – Никто не мог знать, что будет. Он казался обычным парнем на концерте.

– Я не должен был говорить с Клио. Я не знал, что разговор с ней обернется этим.

– Мартин, серьезно, это не проблема.

Его глаза расширились от потрясения.

– Не проблема? Он напал на тебя.

– Я не об этом. Не проблема в том, что ты говорил с Клио.

– Я даже не хотел с ней говорить. Я говорил, потому что ты ушла.

– Мне нужно было в туалет, – сказала я.

– Казалось, ты искала повода отойти.

– Мне нужно было пописать! Я сказала же. И когда я вернулась, ты говорил с Клио. И я решила, что ты… – я утихла.

– Что решила? – тихо спросил он. – Что она мне нравится?

– Ну, да.

Он покачал головой.

– Она крутая, но я просто… – он не закончил мысль.

– Потому ты помогаешь мне? Потому что считаешь, что это твоя вина? Это глупо.

– Я помогаю не поэтому.

– Давно ты с Пересмешниками? – спросила я.

– С начала второго курса.

– Полтора года.

Он кивнул.

– Ты был гонцом на втором курсе, – сказала я.

– Да.

– И гонцы становятся Пересмешниками, да?

Он кивнул.

– И ты сразу из гонца стал управляющим?

– Не совсем.

– Есть промежуточный шаг?

– Да.

– И? Что за шаг?

Он склонился ко мне, словно хотел поведать тайну.

– Гонцы – это первый уровень, почти как…

– Клятва! – я начала понимать, как они работали. Он не успел ответить, я продолжила. – И из гонца становятся советом, а потом управляющим.

Мартин постучал указательным пальцем по носу и указал на меня.

– Ты гениальна, Алекс.

Я вскочила со стула, головоломка стала целой.

– Видимо, все так происходит. Нужно проявить себя как гонец. Может, некоторые теряют интерес и уходят. Те, кто остаются, пытаются попасть в Новую Девятку – совет учеников. И вы ищете новых членов совета каждый семестр, чтобы они оставались неподкупными?

– Верно.

– И кто решает, какие члены совета становятся управляющими?

– Управляющие и лидер.

Я кивнула пару раз, ощущая себя так, словно разгадала шифр. Я сегодня была в ударе. Я писала отличный весенний проект, разбиралась с придурком, напавшим на меня, и изучала работу тайных судей и полиции школы.

– Но если ты был гонцом в прошлом году, когда ты был в совете?

– Осенью, в прошлом семестре.

– Всего полгода? Ты так хорош, что они сказали: «Ого, нам срочно нужен Мартин среди управляющих»? – пошутила я.

Он рассмеялся и покачал головой.

– Не совсем. Один из старшекурсников среди управляющих после половины года решил вернуться к основам.

– О чем ты? – уточнила я.

– Он прошел систему – гонец, совет и управляющий – и сказал, что заскучал по приземленному ощущению работы гонца. И он снова гонец.

– Это даже забавно.

– Да, он собирается быть организатором. И быть ближе к народу.

– Значит, он ушел, – сказала я, продолжая догадки, – и ты занял его место. Все просто?

– Было собеседование, проверка и все такое.

– И что они спрашивали?

– Я не могу рассказать все, Алекс, – игриво сказал он. – Но я служил в совете, и Эми решила, что я готов быть выше, стать управляющим.

– И когда ты сказал, что слышал о деле ребят из театрального кружка, ты был тогда в совете?

– В совете девять членов каждый семестр, на суде их только три, так что шанс моего присутствия на их слушании – 33,33 процента.

Я закатила глаза.

– Ладно, математик, ты был в этих 33,33 процентах совета и услышал об этом?

– Вспомни, слушания не было.

– Тогда откуда ты узнал об этом?

– Все обсуждается.

Как визит с макаронами и сыром.

– Почему ты хотел стать Пересмешником? – спросила я.

– Мой папа судья, а мама – прокурор. Так что справедливость у меня в крови. Я еще и идеалист, как они. И я верю, что мы можем творить добро. Может, мы можем добавить добра этой школе.

– Ты в это веришь?

Он пылко закивал.

– Это не идеально. Ничто не идеально. Но нам нужно существовать, да? Посмотри на учителей. Они не запирают кабинеты, актовый зал всегда открыт. Они живут в ла–ла–лэнде, как в выступлении с Гершвином, что будет на следующем их собрании, – он презрительно фыркнул. – А потом они попросят меня расчленить сипуху на собрании клуба факультатива, и все будут стоять рядом и охать.

– Да, это глупо, – сказала я. – А ты будешь лидером, как Эми?

Он покачал головой.

– Не могу.

– Не можешь? Почему?

Он не ответил.

– Лидер – всегда девушка? – не унималась я.

– Нет, это не так.

– Тогда как?

– Мы можем поговорить о другом? – спросил он.

– О твоих причинах? – я вернула разговор к началу.

Он улыбнулся.

– Причины…

– Ты ощущал вину. Потому ты тут.

– Не поэтому.

– Тогда почему?

– Потому что… – начал он и замолчал. Мы молчали. Ничего не говорили. Наша тишина наполняла комнату, как воздух заполнял шар.

Я решила лопнуть его. Я этим вечером была решительной.

– Ты хочешь посмотреть что–нибудь вместо учебы?

Он улыбнулся, словно мы задумали жуткую шалость. Я схватила ноутбук со стола и перебралась на свою кровать.

– Можешь сесть на мою кровать, – я похлопала по своему лилово–оранжевому одеялу с розовыми завитками и фигурами. Я села спиной к стене, согнула ноги в коленях. – Это позволено? – дразнила я.

– Дай–ка свериться с уставом, – он прошел ко мне, и мы устроились на кровати, как два товарища на диване.

– Тебе нравится «Закон и порядок»? – спросила я.

– Мое любимое, – сказал Мартин, его длинные ноги свисали с кровати. – И я уверен, «Закон и порядок» разрешен, – добавил он и посмотрел на меня, надеясь, что я рассмеюсь. Я рассмеялась, ведь он был забавным, и я хотела, чтобы он смотрел со мной сериал на моей кровати.

Полчаса спустя какая–то девушка в костюме обсуждала обвинения, но я едва ее слушала. Не из–за того, что плохо разбиралась в теме суда – я смотрела этот сериал с тринадцати лет, так что разбиралась – просто мне очень хотелось поцеловать Мартина. Я ощущала его вкусный запах, запах чистого мыла и душа. И его волосы… я ощутила их плечом, когда он склонился сделать погромче, и я сходила с ума, ужасно сильно желая его прикоснуться.

И не знала, откуда взялось это желание, как давно оно было во мне, как долго спало и ждало, пока я о нем вспомню. Пока я вспомню, что этого хотела в ту ночь, может, и он хотел, но думал, что не интересовал меня, так что говорил с Клио. А я думала, что не интересую его, так что говорила с… Но я не хотела думать о таком этим вечером. Я бросала прошлое. Я возвращала настоящее. Потому что сейчас происходило то, чего я очень хотела.

Я хотела поцелуй.

Я думала только о поцелуе – обо всем, что вело к поцелую – хотел ли Мартин поцеловать меня, было ли ему позволено. Я заставляла себя смотреть на ноутбук, лежащий на моих ногах, но поглядывала на Мартина. Я пыталась держать себя в руках, наслаждаться сериалом, но разум был как машина с пинболом. Серебряный шарик бился о рычаг, выключался свет, сияла сфера, появлялся еще шарик, потом еще один, и все дико металось под вой сирен, игра выходила из–под контроля. Шарики появлялись из ниоткуда, и все было громким, машина ломалась.

И все затихло.

Я нажала на паузу и повернулась к Мартину.

– Какие другие причины? – спросила я снова.

Он улыбнулся уголком губ, зеленые вкрапления в глазах сияли.

– Другие?

– Да, – я не сдавалась. Я узнала от него о Пересмешниках, хотела знать и это. – Почему еще ты здесь?

Он молчал, удерживал мой взгляд, и все во мне перевернулось. Мне стало тепло, лицо, грудь, ладони горели, а он не переставал смотреть на меня. И я не хотела, чтобы он переставал.

– Мартин, – прошептала я.

– Да?

– Есть правила против…?

– Да, – тут же сказал он.

– Ты не знаешь, о чем я хотела спросить.

– Я знаю, о чем ты хотела спросить, Алекс.

– И о чем же?

– Есть правила, не дающие сближаться с тем, кому мы помогаем, – сказал он.

Я медленно кивнула, тяжело дыша, заполняя воздухом всю грудь, все тело.

– Да, есть запреты, – напомнил он, тоже тяжело дыша.

– Но ты был милым со мной, потому что должен был, да? Не по другой причине?

– По другим причинам, Алекс. По другим.

– Каким, Мартин? – спросила я, зная, что мы произносили имена друг друга в каждой фразе. Это словно сближало, делало ближе, чем тесная кровать и двенадцать дюймов между нами. Он отвел взгляд, сглотнул, провел рукой по волосам. Я хотела коснуться его волос. Я хотела знать, желал ли он, чтобы я коснулась его волос.

Он посмотрел на меня.

– Ты знаешь, о чем я.

Я покачала головой.

– Было бы проще, если бы ты знала, о чем я.

– Почему?

– Когда я сказал, что не хотел говорить с Клио, я имел в виду…

Он ждал, пока я закончу.

– Говорить со мной?

Он кивнул.

– Почему мне должно стать проще? – спросила я.

– Было бы проще, если бы ты начала, – сказал он.

– Если бы я начала, ты бы сказал Пересмешникам?

Он покачал головой.

– Ты бы рассказал кому–нибудь? – спросила я.

Он снова покачал головой и сказал:

– А ты?

– Нет.

– Я бы хотел рассказать всем. Хотел бы. Ты мне нравишься, Алекс. Давно.

Я лишилась дара речи. Я знала лишь, что лицо покалывало, и я хотела быть поближе к нему, к юноше, которому я давно нравилась. Я выдавила лишь:

– Да? – спросила я.

– Да, но у тебя был парень, а у меня девушка, а потом мы стали одинокими в одно время, – он сделал паузу. – Я не должен так делать.

– Быть тут, быть собой?

Он кивнул.

– Потому я хочу, чтобы начала ты.

Я убрала ноутбук со своих ног и опустила на кровать.

– Я хочу поцеловать тебя, – сказала я, радуясь тому, что произнесла это.

Он улыбнулся, прижал ладонь к моим волосам, притягивая меня ближе. Его губы были нежными, сладкими, он не спешил, и я тоже. Я касалась его волос, мягких, как в ту ночь. Поцелуй мог длиться десять минут, десять часов. Я потеряла счет времени, ведь с каждым прикосновением его рук, его теплых губ, его прохладного дыхания я подчиняла поцелуи, делала их своими, как все и должно быть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Неприкасаемые

– Как они это сделают, Кейси? – спросила я, прижимая телефон к уху, расхаживая по своей комнате. – Просто придут в его комнату, постучат в дверь, как частный детектив?

– Как–то так, – сказала она.

– Да?

– Да. Все просто. Постучать в дверь. Отдать ему бумаги.

Мой желудок превратился в узел.

– Кейси, это самое страшное и безумное из всего, что я делала.

– Ты выступала перед сотнями людей. Ты играла Шопена соло в тринадцать лет, помнишь?

– Это пустяки. То был смотр юных музыкантов. Всем было тринадцать.

– И что? Ты это сделала. Ты сильнее, чем думаешь. Ты – боец. И ты меня знаешь, Алекс. Я не люблю сентиментальности. Но я люблю тебя и горжусь тобой.

– И я тебя люблю, – сказала я, добавилась другая линия. – Похоже, Эми звонит. Я пойду.

Мы попрощались, и я переключилась.

– Алекс?

– Да, – сказала я.

– Алекс Патрик, – голос был полон сарказма, а мое тело сковал лед. – Александра Николь Патрик, – сказал он. – Теперь я знаю все твое имя. Все имя. Александра Николь Патрик. Чудачка. Чудачка Алекс, убежавшая тем утром. Убежавшая и в библиотеке.

– Отвали, – прохрипела я. Но не бросила трубку. Я должна была, но не могла пошевелиться. Меня парализовало. Ноги сталь кусками льда. Ноги не двигались, руки не шевелились, мозг застыл. Все будто происходило с кем–то другим. Не в моем мире, не со мной. Я не говорила по телефону с гадом, изнасиловавшим меня, пока я спала. Этого не было, потому что иначе я могла бы отключить телефон.

Но это происходило.

– Я думал, ты была просто чудачкой. Но ты еще и бредишь.

– Вот и нет, – я не могла говорить, складывать предложения. Я была окружена слизью, зыбучими песками, и я тонула в этом.

– Ты умоляла об этом, – сказал он шелковым тоном.

– Молчи! – сказала я, ведь стала оттаивать, слова пробивались. – Это ложь.

Он резко и холодно рассмеялся.

– О, это не ложь, чудачка. Ты была на мне.

«Брось трубку. Брось трубку».

Он продолжал:

– И потому я не верю, что ты заявила, что я изнасиловал тебя, и решила, что у тебя все получится.

Я его ненавидела–ненавидела–ненавидела.

Он продолжал:

– Ты можешь натравить на меня всех своих маленьких Пересмешников, но я знаю, что ты ошибаешься, и я не собираюсь признавать свою вину. Так что я не против прийти на суд, чудачка.

– Ты врешь, – сказала я. – Врешь.

Я завершила вызов и смотрела на телефон, сверлила в нем дырку взглядом, ощущала, как нагрелись ладони, как пылали щеки и волосы от гнева. Я ни к кому еще не ощущала такой ненависти, но я ненавидела его за то, что он сделал в ту ночь, и за то, что он сделал сейчас. Он заслужил, чтобы его сделали примером, чтобы его наказали. Он ошибся тогда, ошибался и сейчас. Он был скользким, как типичный ватерполист.

Я хотела бросить телефон. Бросить ноутбук. Бросить стул, стол, кровать. Я хотела разбить окно. Так люди срывались, сходили с ума, злились так, что выходили из себя.

Я говорила себе дышать. Раз, два, три.

Я глубоко вдохнула с болью. Я не сорвусь. Нет, я не сорвусь. Но я злилась, и, повернувшись к зеркалу, я увидела пульсирующую вену на лбу. Она отсчитывала ритм, как грудь Картера тем утром.

Я услышала рвущийся звук. Громкий, ужасно громкий. Я закрыла уши от громкости. Я медленно открыла глаза, не желая открывать их. Картер был на мне, сдавил ногами. Он был обнажен. Что–то было не так. Его ноги были по бокам от меня, надо мной была его широкая бледная грудь, и я не хотела смотреть вниз, потому что тогда увижу его пенис, твердый пенис, который я не хотела видеть, ведь он пытался надеть на него презерватив. И порвал он упаковку от него.

– Что ты делаешь? – пробубнила я.

– Устанавливаю купол.

– Купол?

Может, он и кивнул, но я не знала. Казалось, у него были две головы. Или одна была размытой. Я не знала, все кружилось. Его голова кружилась, или кружилась кровать, или это была я. Я закрыла глаза. Было больно держать их открытыми. Но я кружилась и с закрытыми глазами, так что открыла их. Картер все еще был надо мной, нависал. Думаю, он надел презерватив, потому что он приблизился ко мне, его лицо оказалось ближе ко мне, и его тело опускалось, ладонь, правая или левая, уперлась в матрас возле моей руки. Другая ладонь была между его ног. Я догадывалась, что он делал. Он пытался войти в меня. Он хотел войти в меня. Я посмотрела на меня, на мое тело. Я была обнажена, в его кровати, и я не знала, как тут оказалась. Я знала, что не хотела его в себе. Не хотела это в себе. Кружение замедлилось, остановилось, и комната замерла, стала тихой, спокойной. А я стала сильной, прижала ладони к его широкой груди. Я давила ладонями, толкала его. Я качала головой, говорила нет. И я оставила ладони так, словно удерживала машину, словно силач, держащий мост.

Мое тело опустело, все внутри было темной пещерой. Все почернело на миг от грязного воспоминания. Я не молила об этом, я умоляла остановиться, я отталкивала его, но он все равно входил в меня.

Я вспомнила, что почти опаздываю на французский, схватила сумку и побежала. Мартин ждал меня у общежития.

– Прости, из–за меня ты опоздаешь, – сказала я.

– Мы. Мы опоздаем. У нас один урок. Французский, – он напомнил, что этот урок был для нас общим. – Но не переживай. Мы не сильно опоздаем.

– Да, – я все еще была растеряна после звонка и воспоминания.

– Ты в порядке? – спросил он, пока мы шли к Морган–янг–холлу по обычному пути. Не было времени на долгий путь. – Ты в порядке? – повторил он.

О, я забыла ответить.

– Да, – выдавила я. – Черт!

– Что?

– Нужно бежать, – я сжала его руку. – Сослагательное наклонение, помнишь?

Если опаздываешь на французский, приходится говорить весь урок в сослагательном наклонении: «Avis aux retardataires de mon cours, je vous imposerai l’utilisation exclusif du subjonctif», – предупредила мисс Думас в первый день. Это наказание было жестоким, но эффективным, потому что все, кто учил французский, знали, что сослагательное наклонение было самым сложным. Никто НИКОГДА не опаздывал на урок мисс Думас.

– Проблем не будет, – сказал он, пока мы бежали.

– Ты предсказывать умеешь?

– Нет, я уже позаботился об этом.

– Позаботился?

– Когда я понял, что ты опоздаешь, я позаботился об этом.

Я не успела узнать, как, мы толкнули тяжелую дверь здания, зазвенел звонок. Мы опоздали. Но Эми у кабинета французского оживленно общалась с мисс Думас. Наша учительница стояла спиной к нам, ее каштановые кудрявые волосы были уложены на голове, она болтала en français с Эми. Мартин коснулся моей руки, замедлил меня, чтобы мы беззвучно прошли по коридору. Я повторяла за ним, а Эми воскликнула:

– Certainement! Il me fera un grand plaisir de rédiger un essai pour vous.

– Formidable, – сказала мисс Думас Эми, мы с Мартином прошли в класс незаметно для учителя. Я заняла свое место, он – в нескольких партах от меня. Мисс Думас вошла через две секунды в класс и бодро сказала. – Bonjour, mes amis!

Она прошла к своему месту за столом, начала урок, не заметив, что мы опоздали. Я тихо выдохнула с облегчением. Я ненавидела сослагательное наклонение. Но мне было не по себе. Где я была бы, если бы Эми, Мартин и Илана не бились за меня, спасая от учителей, плохих парней и самой меня? Я была Алекс, пианисткой, желающей быть в Джуллиарде. Теперь я была неприкасаемой.

Урок закончился, и ко мне повернулась девушка, сидящая передо мной. Я немного ее знала. Ее звали Мэл, сокращенно от Мелисса, как мне казалось. Она была хрупкой, меньше, чем полтора метра. У нее были светло–каштановые волосы, которые она всегда заплетала во французскую косу (я сидела за ней на этом уроке).

– Привет, – тихо сказала она мне.

– Привет, Мэл, – сказала я.

Она оглядела комнату, развернулась и больше ничего не говорила. Ладно. Я схватила сумку и пошла на выход. Мартин появился рядом со мной.

– Итак, – он склонился так, чтобы его слышала только я, – хочешь провести со мной время этим вечером?

– Да, – сказала я. – Но не знаю, будут ли там Майя и Т.С.

– Можно пойти в другое место, – хитро сказал он.

Мои глаза расширились.

– Ты – Пересмешник. Ты не можешь нарушать правила. Мы не можем выходить по вечерам, кроме пятниц.

– Какая послушная девочка, – поддразнил он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Слова и поступки

Эми нашла меня после математики.

– Мы решили провести суд через месяц. Где–то в середине марта. Скоро выберем точную дату, – сказала она мне и Майе и добавила с успокаивающей улыбкой. – Я хотела, чтобы вы знали, что времени на подготовку много, – это она добавила для Майи, которая кивнула, понимая указания.

– Конечно, мы будем готовы, – сообщила Майя.

– Картер знает, что это будет в марте? – спросила я.

– Знает вкратце, – сказала Эми и ушла, может, чтобы доставить послание лично. Я пыталась представить, как она выслеживает его после его последнего урока, говорит ему лично, но не удавалось. Может, у нее был другой – безопасный – способ доставить послание обвиняемому.

– Начнем с твоих показаний, – сказала Майя, когда мы вернулись в общежитие.

Я снова описала ту ночь для Майи, и она записала все в свою тетрадь. Я добавила, что вспомнила утром, как пыталась отбиться.

– Он отвратителен, – сказала она едко, а потом обняла меня. – Мне так жаль, что он сделал это с тобой, – она продолжала так, критикуя его и утешая меня. Я ощущала себя грязно только от разговора об этом, и когда она ушла на дебаты, я приняла душ, смывая слой воспоминаний.

Я высушила волосы, надела джинсы и свитер, который одобрила бы Кейси.

Мартин постучал в восемь. Я впустила его.

– Эй, – сказал он, когда дверь закрылась за ним.

– Эй.

Я опустилась на свой стул, он взял стул Т.С.

– Как прошло сегодня? Было сложно?

Я пожала плечами. Я не хотела об этом говорить, даже с ним. Или особенно с ним. Я не хотела, чтобы у нас все было о нем.

– Все было хорошо, – сказала я, не сообщив ему о звонке.

Он нахмурился, пронзая меня взглядом.

– Уверена?

– Да, – с нажимом сказала я.

– И Эми сказала тебе, что суд пройдет…

Я прервала его.

– Мы можем поговорить о науке или чем–то еще?

Его глаза вспыхнули, когда я сказала это, и он заговорил о своих последних открытиях насчет собак, дельфинов, свиней. Я не очень–то любила науку, но сейчас меня развлекали его истории, потому что они оживали, когда он рассказывал их. Он вытащил из заднего кармана телефон. Я напряглась на миг, думая, что его отправили Пересмешники, и ему пора идти. Я не хотела, чтобы Эми забирала его у меня.

– Я обещал, что покажу тебе фотографии эффекта Мейснера, – сказал он, открывая телефон.

– Да, я хотела их увидеть, – пошутила я.

– Эй! Сарказм на мне не работает. Я все равно их тебе покажу, – он подвинул стул, оказался рядом со мной. Он склонился, и я на миг отвлеклась его близостью, чистым запахом и тем, как мне нравился его запах. Он полистал картинки магнита, а я склонилась к его шее, мои губы задели его кожу, и он тихо застонал. Мне понравился этот звук. – Ты не хочешь смотреть на фотографии, да? – дразнил меня он.

– Я хочу их увидеть, клянусь, – тихо сказала я, снова задевая его шею.

– Я не знаю, где они, – сказал он и опустил телефон на стул. Он снова издал тот стон, и я ощутила силу. Я была во главе.

– Не знаешь? – спросила я, а он закрыл глаза и запустил пальцы в мои волосы.

– Понятия не имею, – сказал он и заткнул меня губами. Мы повернулись, чтобы быть ближе друг к другу. Его дыхание стало тяжелее, его пальцы играли с моими волосами, и дрожь пробежала от моего живота до кончиков пальцев ног и обратно.

Я погрузилась в этот поцелуй, а потом в еще один и еще.

Потрясающе.

Да, этот поцелуй был потрясающим.

А потом еще один.

Жарко.

Мне было так тепло.

И прикосновение.

Слабость в коленях.

От него у меня слабели колени. Он вызывал мой смех. Он стоил ожидания.

Стоил ожидания.

Это было как удар по животу. Я согнулась. Я не стоила ожидания. Я уже даже не была девственницей.

Я отодвинулась.

– Мм, вернись, – сказал он. Его глаза были закрыты, он все еще хотел меня. Его ладонь запуталась в моих волосах, он потянул меня к себе, целовал больше, сильнее, пытаясь вернуть. Но я уже не могла. Связь была разорвана. Я прижала ладони к его груди и отодвинула его.

Он открыл глаза.

– Ты в порядке?

– Да, – сказала я.

– Ты не в порядке. Мы были вместе, а через минуту ты где–то еще. Я спешу? Ты не против? Я не хочу давить на тебя?

Другое слово появилось передо мной. Неприятное. Начиналось на О, заканчивалось на А. Отдача.

Я хотела Мартина, потому что он не был Картером. Потому что он был противоположностью Картера. Мои глаза остекленели от осознания, что я использовала его, чтобы пережить произошедшее.

– Мне нужно идти, – сказал он и встал.

Я кивнула.

Он взял свою сумку, сунул телефон в карман джинсов.

– Прости, Алекс. Я не должен был этого делать. Я должен был понять, что еще рано.

Еще рано.

Слова играли в голове, растягивались по буквам.

Еще. Рано.

Как две низкие ноты на пианино. Дрожащие. Еще–о–о–о–Рано–о–о–о.

И я пришла в себя.

– Не уходи, – быстро сказала я.

Он взглянул на меня. Он мне не верил.

– Я хочу, чтобы ты остался. Хочу.

– Да?

– Да.

Я взяла его за руку и отвела к кровати.

– Я не готова для чего–то большего, чем поцелуи, но кровать удобнее.

– Тогда кровать, – Мартин растянулся рядом со мной. Он легонько постучал по моему носу. – Ты главная. Ты ведь понимаешь это?

– Да. Я знаю. Расскажи мне про тех первокурсников из театрального.

Он улыбнулся мне.

– Я тебе интересен только из–за доступа к информации? – пошутил он.

– Да, я хочу, чтобы ты выдал все тайны Пересмешников, – парировала я.

Он улыбнулся, убрал прядь моих волос за ухо и сказал:

– Хорошо, что ты мне нравишься. От этого я хочу все тебе рассказать.

– И что сделали те первокурсники?

Мартин тихо рассмеялся, воспоминание забавляло его.

– Все это было глупо и по–детски. Потому они признались. Знали, что им не защититься.

– Расскажи. Что случилось?

Он приподнялся на локте, устроившись на боку.

– Помнишь мюзикл в прошлом семестре?

– Это была «Эвита», но на пятьдесят лет в будущем, и Эва была принцессой–воином? – сказала я, шутя, потому что так в Фемиде поставили бы «Эвиту».

– Как–то так. В общем, театральный кружок решил взять пару первокурсников как дублеров для главных ролей. И был дублер Че и дублер Эвы, и они были в хоре. Но этим двум первокурсникам показалось, что их обокрали. Они решили, что должны быть главными. Они решили, что их унизили, потому что они – первокурсники. И они… – Мартин попытался подавить смех, но не смог. – Они поступили так глупо!

Я тоже засмеялась.

– Расскажи, расскажи.

– Они решили сделать так, чтобы основным актерам стало плохо. Потому что основные проводили ритуал перед каждой репетицией, выпивая чай с медом. Как мы узнали, это норма для актеров. И первокурсники стали добавлять в чай то сироп от кашля, то Бенадрил, то Тайленол.

– Им от этого становилось плохо или хотелось спать?

– Второе, – сказал Мартин. – Глупые первокурсники не знали.

– Старшие не могли сами разобраться? – спросила я. Подливать препараты в чай было подло, но Че и Эвита могли выстоять сами.

– К нам пришли не старшекурсники, – сказал Мартин. – Пришла пара других первокурсников в пьесе. Они были в хоре с дублерами, но просто пели в хоре. Они подумали, что первый курс получит плохую репутацию из–за двух дублеров, так что хотели обвинить их.

– В чем? В клевете персонажа?

Мартин пожал плечами.

– Типа того. Не всегда к нам приходит жертва. Порой – другие люди. Те, кто слышит о том, что происходит, и сообщают нам, чтобы мы проверили. Многие боятся или думают, что у них пустяки. А порой, когда происходит плохое, это задевает не только жертв. Как в тот раз. Другие ребята заметили и захотели, чтобы это прекратилось. И они пришли к нам. Сонные старшекурсники не просили о расследовании.

– Когда дублеры признались?

– Вскоре после того, как мы обратили внимание на это.

– Что значит «обратили внимание»?

– Расследовали заявку, – сказал он, и я поняла, что такое происходило с математиком, живущим возле Джонса. Фаза расследования.

– Так вы и детективы?

– Мы проверяем, что произошло, говорим с обеими сторонами, если нужно, если нас об этом просили.

– Просили? Порой, когда студенты приходят к вам, они не хотят суда, а хотят просто следствие? В чем смысл?

– Некоторые дела можно уладить до суда.

– И тогда наказание меньше?

Мартин кивнул.

– Да, или оно уменьшается, если виновный готов возместить ущерб.

– Почему мы не попросили Картера об этом?

– Твой случай другой, Алекс. Это другой уровень оскорбления. И у него был вариант, когда он получил бумаги, обсудить проблему, – объяснил Мартин, и я вспомнила, как Картер шипел на меня по телефону. В моем деле не договориться. Мое дело будет белым или черным. Но мне хватило моего дела на сегодня, и я вернулась к дублерам.

– И что случилось, когда Че и Эвита поняли, что с ними делали?

– Они рассмеялись. Они подумали, что это подходило к их ролям, и они вдохновились этим.

– Актеры, – я закатила глаза.

– Теперь ты знаешь. Что еще хочешь выведать у меня? – сказал он, гладя пальцами мою руку. Мне вдруг расхотелось говорить.

– Думаю, пока что хватит, мистер Саммерс, – сказала я и расслабилась от его ладони на моей руке. Я опустила голову на его грудь и невольно уснула.

Когда я проснулась через пару часов, его не было. Майя переодевалась в пижаму. Я моргнула пару раз, поискала Мартина взглядом. Может, он ушел в туалет… Но его сумки не было, он ушел.

– Что у вас с Мартином? – спокойно спросила Майя.

Какой адвокат, она должна быть детективом. Джеймсом Бондом.

– Ничего, – я хотела знать, что она видела? Она вошла, пока я спала рядом с ним?

Майя приподняла бровь.

– Ничего?

– Да, ничего. Он – Пересмешник, Майя. Он помогает, – сказала я.

– Уверена в этом, – сказала она.

– Почему ты спрашиваешь?

– Он читал за твоим столом, когда я вошла, – сказала она. – Сказал, что пришел проверить тебя, а потом ты уснула, а он остался почитать, потому что тут было тихо.

– Да, он заглядывал, – призналась я.

– Он милый, да?

– Эм…

– О, ладно тебе, Алекс. Он красивый. Почему тебе не интересоваться им?

Я фыркнула.

– Ничего не происходит, – сказала я, схватила домашку по истории, пока красные щеки не выбрали меня. – Мне нужно учиться.

Майя плюхнулась на свою кровать, тоже взяла книгу.

Но я не видела слова в книге. Только одно слово было в моей голове, было поверх книги, проникло в мои мысли.

Ложь. Этим словом была ложь.

Потому что теперь врала я.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Молниеотвод

Через пару дней Мэл снова заговорила со мной на французском. Она развернулась в конце урока и сказала «привет».

– Привет, – сказала я.

И она тихо ушла, как мышка.

Так было еще несколько уроков. Она добавляла каждый раз по предложению или два. То про домашку, то про погоду, ведь в конце февраля было холодно. Честно говоря, это было странно. Но разве я могла судить? Все мы были странными. Но в один день это изменилось. Она повернулась, как обычно, ее волосы были заплетены в косу, как обычно, и она говорила тихо, как обычно. Но в этот раз сказала кое–что серьезное:

– Это произошло и со мной, – прошептала она.

Я тут же поняла, о чем она.

– Да?

– Не с ним. С другим. Когда я была на первом курсе.

– Мне жаль это слышать.

– Я рада, что ты это делаешь, – прошептала она.

– Хочешь как–нибудь поговорить об этом?

Она кивнула, и мы договорились встретиться в моей комнате в четыре.

Когда она пришла, у меня уже был готов чай, как делала для меня Кейси. Чай давали людям, когда с ними случилось что–то плохое. И я предложила Мэл маленькую чашку чая, который одолжила – забрала – из огромного запаса Майи. Чай был импортным. Ее родители присылали ей пачку каждый месяц, чтобы у моей соседки–англичанки не закончился ее английский чай.

Мэл сжала чашку руками и подула на содержимое.

– Спасибо за встречу, – сказала она. – Я пыталась поговорить с тобой пару недель.

– Я заметила.

– Прости, что вела себя странно. Я пыталась набраться смелости.

– Не переживай. Я понимаю.

– Как только я увидела его имя в книге, я захотела знать, с кем он это сделал, и когда дошел слух про обвинения, я поняла, что должна поговорить с тобой.