Текст книги "Пересмешники (СИ)"

Автор книги: Уитни Дейзи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Наверное. Посмотрим…

Т.С. вернулась, открыла широко дверь и постучала по своим часам. Ее не было почти весь день, она потренировалась, хоть сезон и закончился, что очень радовало Т.С., а потом поужинала и побывала у Сандипа.

– Опаздывать нельзя, – сказала она.

– Я и не собиралась, – сообщила я.

– Я так и не говорила. Я сказала, что мы будем там вовремя.

– Нет, давайте придем заранее! – бодро сказала Майя, вскакивая из–за стола.

– Это что, вечеринка? – спросила я.

Мария тут же расстроилась.

– Меня не пригласили?

– Я и не думала об этом.

Майя закатила глаза.

– Как всегда.

– Не ходи туда сейчас, – резко сказала Майе Т.С. – Это дело Алекс, а не твое.

Майя подняла руки.

– Думаю, я могу иметь свое мнение, и, как по мне, я вовлечена в это не меньше тебя, Т.С. И я тоже хочу помочь Алекс.

– Девчата, – сказала я. – Я хочу, чтобы со мной пошли обе.

– И, – Майя посмотрела на нас, хитро щурясь, – я умею убеждать. Это не удивительно, ведь Джеймс Бонд из моего города.

И напряжение пропало из комнаты. Т.С. сказала:

– Может, тогда ты найдешь нам грязное белье, мисс Бонд.

– Зачем оно нам? – спросила Майя.

– Если бы ты была высококлассным шпионом, то знала бы. Но ты – нет, так что бери свое белье. И ты, Алекс.

Мы послушались, забрали из шкафов мешки с бельем для стирки. Т.С. вытащила из кармана горсть четвертаков.

– У меня есть, – я похлопала по карману, где были три доллара монетами после подсказки Мартина.

– И у меня, – Майя подбежала к столу и взяла горсть четвертаков. Мы пошли за Т.С. по коридору с мешками грязного белья, как бродяжки.

– Вот так гламур. Скажешь нам, как белье связано с тем самым? – спросила я.

Т.С. покачала головой.

– Из вас ужасные тайные агенты. Вы не можете сложить дважды два.

– Майя, тебе стоит сделать весенний проект по Джеймсу Бонду, – сказала я с фальшивым британским акцентом и даже выдавила улыбку, ведь не хотела быть мрачной и тихой пострадавшей. Я еще могла смеяться, как тогда над шуткой Мартина. Я еще могла веселиться… хотя бы пыталась.

– Отличная идея, – сказала Майя. Она подпрыгнула, развернулась и пошла спиной вперед, чтобы видеть нас и говорить. – Я могу что–то сделать про символизм девушки Бонда.

– Ладно, я поняла, – Т.С. толкнула дверь, ведущую на лестницу. – И что символизирует девушка Бонда?

– Независимость. Обычно она умная, богатая, реализовавшая себя, так что не работает на правительство.

Я открыла дверь общежития и спросила:

– Лучше быть девушкой Бонда, чем Джеймсом Бондом? – мне нравилось, что мы говорили не обо мне или Пересмешниках, или том жутком слове, а общались на обычные темы.

Т.С. покачала головой и указала на лестницу.

– Ты стираешь снаружи, балда?

– Мы будем стирать? – спросила я.

Т.С. кивнула.

– Я думала, это только прикрытие.

Майя вернулась к моему вопросу.

– Быть девушкой Бонда намного лучше. Не нужно работать на правительство.

– Значит, девушка Бонда на самом деле опровергает стереотип девушки Бонда, – сказала я, подчеркивая для Т.С. слово «стереотип» тоном.

– Как нынешний эксперт по стереотипом, должна сказать, что девушка Бонда и принимает, и опровергает их, – сказала Т.С.

– Вы ошибаетесь. Она выше них, – парировала Майя, Т.С. открыла дверь в подвал общежития. Кто–то убрал беспорядок, который я устроила с урной для утерянных вещей.

– Может, оставим дебаты про девушку Бонда, чтобы ты рассказала, куда мы идем? – спросила я.

Т.С. тряхнула короткими волосами и кивнула на коридор.

– В прачечную.

– Это я поняла, Т.С., – сказала я. – Но зачем мы туда идем?

– Пересмешники.

– Знаю! Но почему там? – спросила я.

– Увидишь, – сказала она.

– Ты знаешь, что там Мартин? – спросила я.

– Слышала о таком, – ответила она.

– Почему все это знают, а я – нет.

– Как я говорила, не все это знают, – сказала Майя.

Я все еще ощущала себя глупо. Может, стоило больше внимания уделять событиям вокруг. Может, если бы я была внимательнее, меня бы не… Я замерла, прижала ладонь к холодной бетонной стене. Я все еще не могла произнести то слово, даже в мыслях, без звука.

– Ты в порядке? – спросила Т.С. Я все еще держалась за стену.

– Да, – выдавила я и пошла дальше.

– Да, я знала, что Мартин вовлечен, но мы не говорили об этом. В прошлом семестре они занимались делом первокурсников, которых мы не знаем. Из театрального кружка, вроде.

– Разве это не странно? Что он там?

Т.С. посмотрела на меня.

– Нет. Мартин всегда был, не знаю, выше шумных ссор.

Я подумала об этом. Звук сушилки стал громче, мой мешок с бельем стучал меня по пояснице. Мы шли по линолеуму, я слышала, что работала одна сушилка, бросала белье по кругу. Двойные двери прачечной были открыты. На одной из них была табличка – белый лист с заглавными буквами, написанными синей ручкой: «ДУПЛО».

Умно. Очень умно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Аттикус и Бу в одном

Голос спросил:

– В каком фильме был могвай по имени Гизмо?

Спрашивала девушка, сидящая, скрестив ноги, на старом диване цвета горчицы в дальней части прачечной. Ее черные волосы были очень короткими, почти торчали как шипы, она была в узких черных джинсах, черных конверсах и в серой рубашке с длинными рукавами. Сначала я подумала, что этот вопрос был адресован нам, как тайный код или вопрос с подвохом. И нам нужно было ответить правильно, или мы не пройдем дальше. Может, мы провалимся в люк в паре футов перед нами. А потом кто–то ответил, бестелесный голос звучал из–под пола.

– «Гремлины» – сказал знакомый голос.

– Неплохо, – сказала девушка с короткими волосами, а потом нам. – Эй, хотите поиграть в викторину?

– Конечно, – сказала Т.С.

Мы прошли мимо трех рядов сушилок и стиральных машин – одни стояли слева, другие справа, еще один ряд был у стены. Юноша и девушка поднялись с пола. Юношей был Мартин.

– Привет, Алекс, у него был нежный взгляд, даже заботливый. Он кивнул Майе и Т.С.

– Привет, – сказала я, все еще немного нервничая при виде него тут.

– Всем привет, – сказала другая девушка. Она была высокой, темнокожей, с длинными косами и карими глазами. У нее была большая грудь, широкие бедра, и она носила голубой топ и длинную серую юбку. Я ее раньше не видела. – Я Илана, – сказала она, протягивая руку. Я пожала ее ладонь, отметила, что ее кожа была горячей, словно она сидела у огня. Наверное, из–за сушилок. Все работали.

– Алекс, – сказала я.

Они пожали руки Т.С., а потом Майе, и это могло быть частью джентльменского – или джентльженского, как сказала бы Майя – протокола Пересмешников. А потом девушка с короткими волосами встала. Я еще не пересекалась с ней на уроках.

– Я Эми. Спасибо, что пришла. Ты у нас первая в этом семестре. Мартин говорит, что всех вас знает. Круто.

Это круто? Но если она так говорила, ладно, это круто.

– Хотите начать стирку, а потом присесть? – спросила Эми.

Это был не совсем вопрос, скорее указание. Майя, Т.С. и я прошли к стиральным машинам. Может, нам нужно было просто посушить вещи. Я обернулась.

– Просто посушить?

Эми, Илана и Мартин рассмеялись.

– Можете постирать вещи, – сказала Эми. – Мы не такие странные, чтобы заставлять вас сушить вещи, а потом стирать их.

Я кивнула, сунула белье в машину, добавила мыло и всыпала монеты. Майя и Т.С. тоже так сделали, и мы вернулись к дивану.

– Садись рядом, – Эми похлопала по месту на диване рядом с ней. Я послушалась. Илана заняла кресло, которое не сочеталось с диваном. Казалось, кресло родилось красным, но пятна от пиццы за годы сделали его цвета грязи. Пятна от пиццы напомнили, что я была голодной – не мешало бы поужинать. Т.С. села с другой стороны от Эми, а Майя устроилась на полу с Мартином. Викторина «Trivial Pursuit» лежала там с цветными фишками на разных местах доски. Они уже начали.

– Можешь быть в моей команде, – сказала мне Эми, дала мне кубик. Илана кивнула Т.С., а Мартин – Майе.

Я бросила кубик, не зная, как это было связано с тем, зачем мы были тут. Но красный кубик не успел долететь до пола, и Эми начала:

– Игра для виду, если у тебя возник вопрос. Стирка – тоже.

Я кивнула, выпала шесть.

– Твой ход, – направляла меня Эми. – Оранжевый пирог.

Я передвинула фишку пирога к клетке с музыкой. Но Мартин не вытащил карточку. Он сказал:

– Родители все детство мучили меня этой игрой. Они заставляли меня играть в это каждую пятницу, так что я забрал их игру во время перерыва и решил победить их, чтобы доказать, что не нужно жить в годы, когда вышло то издание, чтобы побеждать.

Он просто был Мартином, пытался смешить, смеялся над собой. Было не так странно, что он был тут.

– Так что, вместо рассказа о британских группах, скажу, что все, что ты тут расскажешь, останется в секрете, – сказала Эми. Ее голос был милым, невинным, а слова были тяжелыми. – Все, что ты скажешь, останется тут. Пока ты не решишь, что хочешь сделать следующий шаг.

– Что за следующий шаг? – спросила я.

– Не переживай. Мы дойдем до этого. А пока что тебе нужно понять, кто мы, что мы делаем, и почему существуем. Ты ведь знаешь о нашем создании, да?

– В общих чертах, – сказала я, перечислила то, что поведала мне Кейси перед моей учебой в Фемиде, включая часть о системе правосудия для учеников от учеников.

Эми кивнула.

– Именно. Мы – Бу Рэдли и Аттикус Финч в одном. И наша миссия – все исправить. Мы расследуем преступления учеников против учеников и судим их.

Подключилась Илана:

– Нам приходится, – пылко сказал она сильным голосом. – Администрация думает, раз Фемида – прогрессивная школа, тут не бывает ничего плохого. И нет разговоров о ненависти и унижениях. Как это может быть? Это же Фемида. Мы слишком хороши для этого, – она фыркнула и продолжила. – И они устраивают тренинги, чтобы мы знали, что правильно, а что – нет, и думают, что этого хватит. Они думают, что знаний достаточно, и мы ничего неправильного не сделаем, ведь мы тут, и у них есть для нас День отличий.

На первом курсе мы прошли День осознания. Мы узнали о том, как ведут себя хорошие граждане, о травле, о зависимости от наркотиков и алкоголя. Мы узнали, как помешать самоубийству. За год до того, как я попала сюда, девушка убила себя. Это все замяли. Никто не говорил о подробностях, но школа учила замечать признаки желания убить себя на День отличий.

Школа делилась своей мудростью, ничто не могло пойти не так. Нас учили быть хорошими, ведь мы были хорошими. Все было чудесно. Никого не наказывали – только забирали баллы за прогулы – потому что администрация считала, что мы идеальны. Иначе это плохо отразилось бы на них. Только не прогуливайте!

Майя невольно вмешалась:

– Это случилось с моей соседкой по комнате, Келли, в прошлом году. Ее проблему с препаратами не воспринимали. Они не спрашивали, что с ней, не проверяли, какой может быть ее проблема. Она была девушкой, которая не справилась, так что не могла вернуться.

– Они не могут принять, что мы не идеальны. Но мы подростки, и порой мы ужасны, – добавила Эми.

– Потому твоя сестра основала Пересмешников, – продолжил Мартин, и я поняла, что из трех человек – двух незнакомок и друга – он знал о мотивах Кейси больше меня. Может, где–то даже была книга истории Пересмешников, полная правил, законов и списка нарушений, которые они выслушивали. Мартин добавил. – Школа не дала выбора, мы стали сами себе полицией.

Заговорила Эми:

– Так что с тобой случилось, Алекс? – спросила она, глядя на меня голубыми глазами.

Я сглотнула. Как мне рассказать о произошедшем? Я не могла ни слова сказать себе, не то что вслух. Я закрыла глаза, желая, чтобы Кейси была тут и говорила за меня. Но я услышала голос Т.С.:

– Алекс с нашей группой гуляла ночью пятницы, мы пили, и она напилась и оказалась в комнате того парня, Картера Хатчинсона. И она отключилась. И он дважды занялся с ней сексом, – сказала Т.С., ее голос мог оборваться, но оставался сильным, гнев укреплял его. Она злилась из–за этого, а я стыдилась.

Я открыла глаза и отвела взгляд от них. Я смотрела, как мокрая одежда крутится в машинках. Грязь смывалась с них, и они становились как новые. И я могла такой стать, если позволю им помочь мне.

– Мне жаль, Алекс, – сказала Эми. Илана и Мартин сочувствующе шептали.

Я вытерла что–то мокрое со щеки и посмотрела на всех. Я пожала плечами, готовая продолжать. Мне не нужна была скорбь окружающих – хоть она была в тему – из–за того, что я потеряла.

– Что теперь? – спросила я.

– Ты хотела сказать, что мы можем сделать? – уточнила Эми.

– Да, что вы можете?

– Помнишь, два года назад Пол Око перестал играть в футбол? – спросила Эми.

– Он был защитником, да? – сказала я. Пол Око был известным спортсменом в школе, красавцем, молодцом. Но в один день он просто перестал играть. Я не ходила на футбол в Фемиде, но про его выход из команды все знали и без этого. Особенно, потому что он сам ушел. Я была на первом курсе, но до меня доходили слухи, что дело было куда больше. Что он не просто потерял интерес к своему любимому виду спорта.

Майя всегда была рада дополнить:

– Да, это было неожиданно. Вечером в кафетерии он просто встал и сказал: «Я больше не могу играть в футбол. Я ухожу из команды».

– Знаешь, почему он ушел? – спросила Эми, глядя на Майю, чтобы понять, знает ли она ответ.

Но Майя знала.

– Конечно. Он называл ресивера педиком. Каждый день на тренировке Пол говорил, что не хотел проходить рядом с гомиком, – вспомнила Майя. На миг она напомнила мне Т.С. с ее энциклопедические знания о спорте, но между ними было важное различие. Т.С. запоминала спорт, игры и стратегии. Майя – людей.

Эми кивнула.

– Ресивер пришел к нам. Это классический случай унижения словами.

– Он ушел из–за вас? – я посмотрела на Эми, Илану и Мартина. – Это были Пересмешники? Вы такое можете?

– Как и с Бесчестными. Мы зовем их так, как они звали своих жертв, – Эми фыркнула. – Они были лидерами Почетного общества. Президент, заместитель, секретарь и казначей. Доказательство, что власть портит, да? Пересмешники услышали об этом деле три года назад, когда Кейси была старшекурсницей. Мы услышали о деле Пола два года назад. Услышали о них тут, в прачечной, и совет разобрался в обоих случаях. Старшекурсники были обвинены, Пола Око тоже обвинили.

– Вы – совет? – спросила я.

Эми покачала головой.

– Нет, мы управляющие. Мы руководим группой, но не решаем, кто виновен, а кто – нет. Это делает совет из девяти учеников, которых мы назначаем каждый семестр. Новая Девятка, так сказать. Мы сейчас ведем переговоры с кандидатами, потому что по школе можно увидеть наши листовки. Они проходят нашу систему, – сказала она, и мне стало интересно, что она подразумевала под системой, но я не спросила. – А потом мы выберем девять. И когда придет время решать дело, троих случайно выберут за несколько дней до слушания, они вынесут вердикт. Так совет не подкупить, не запугать. Все происходит честно, и это работает.

– Совет только слушает дела, – добавила Илана ровным голосом. – В идеале – в мире Фемиды, как его видит администрация – случаев быть не должно. Но они есть. Их много. Всегда кто–то делает что–то не так.

– И когда Пола посчитали виновным, вы заставили его покинуть команду? – спросила я.

– Мы никого не заставляем, – сказала Эми. – Но он знал, что его ждет.

Мартин поспешил объяснить:

– Если ты соглашаешься на слушание как обвинитель или жертва, ты соглашаешься и на последствия, – сказал он.

– И какие они?

– Лишение того, что ты любишь больше всего, – сказала Эми. – Это наказание. Это правосудие. Пол ушел. И до нашего времени тут четверым ученикам из Почетного общества пришлось оставить свои обязанности. Они должны были.

Я обдумывала это минуту, идея – реальность – что правосудие было и в академии Фемиды. Что учеников наказывали. Что другие ученики помогали.

– А если другой человек не согласится? Как вы заставляете? – спросила я.

Эми хитро улыбнулась.

– Обычно мы не заставляем. Многие студенты соглашаются, потому что у них есть гордость. Мы тут помогаем друг другу. Обычно это не проблема.

Илана склонила голову на один бок, на другой, разминая шею, и добавила:

– Но мы все–таки делаем так, чтобы студенты хотели прийти до слушания и согласиться на условия.

– Вы же их не бьете? – агрессивно спросила Майя. – Это пошло бы против всех целей группы, да? Вы же должны «творить добро».

Илана и Эми обменялись улыбками.

– Мне нравится, что ты привела своего бульдога, Алекс.

– Английского бульдога, – добавила Майя, не позволяя никому другому поставить точку.

– Мартин, объяснишь? – спросила Эми.

Мартин склонился к нам, каштановые волосы упали на глаза. Он убрал волосы, посерьезнел.

– Мы не угрожаем и не бьем их. Это против наших убеждений. Мы ради добра, и чтобы исправить ситуацию. И мы помогаем ученикам, как ты, без жестоких методов.

Илана добавила:

– Мы помогали некоторым первокурсникам в прошлом семестре, – сказала она. – Среди молодежи ужасно много предательства. Но мы разобрались.

Они были мстителями, как Робин Гуд или Спайдермен, защитниками в плащах, борющимися за правду и справедливость.

– И… – Эми нарушила тишину. – Если мы возьмемся за твое дело…

– Вы беретесь не за все дела? – я перебила ее и сразу поняла, что после такого могу остаться с проблемой одна.

Эми покачала головой.

– Не за все. Мы их рассматриваем. Нам нужно убедиться, что мы можем справедливо разобраться с этим делом.

Я не знала, как они могли убедиться, если я ничего не помнила. Мне не нравилось, что я напилась. Что я стала той, кто ничего не помнил, чья защита была в том, что она ничего не помнила.

– Как я и говорила, если мы за это возьмемся, это будет первое дело с насилием для Пересмешников, Алекс. Мы еще относительно новая группа, только развиваемся. Мы хотим быть справедливыми, и нам нужно продумать, как поступать при изнасиловании. Изначальные правила описаны широко, а мы хотим уточнения для каждого случая. И потом мы проголосуем.

– Втроем? – спросила Т.С.

Илана рассмеялась.

– Не мы, – сказала она. – Вы не понимаете. Мы просто следим, чтобы Пересмешники существовали. Пересмешники – это все ученики. Мы не важны. Вы важны. Ученики важны. Они будут голосовать. Кодекс – для учеников. Все – для учеников, друг для друга.

– Мы будем встречаться по отдельности, чтобы подготовиться, а потом сообщим о голосовании, – сказала Эми. Она посмотрела на меня и чуть не опустила руку мне на ногу. Я ощущала, что это было бы по–дружески, но она остановилась, поняв, что не стоило сейчас меня трогать. Это понимание, это осознание мелькнуло в ее голубых глазах, словно она усиленно все ощущала. – Но не переживай, Алекс. Это формальность. Это поддержат. Администрация не поймет, что почти все ученики поймут, что мы не хотим, чтобы такое происходило тут.

– И если это поддержат? – тихо спросила я.

– То мы примем твое дело, и ты сможешь устроить слушание при совете, как настоящий суд с настоящими последствиями. Но мы забегаем вперед, Алекс.

Я представила Картера тут, в этой комнате, с фальшивой подставкой, и как его заставляют оправдываться за насилие и гадкие слухи. Я представила, как слушаю это, перечисляю произошедшее для него и для совета. Я не хотела это делать. Но потом представила, как все шепчутся, повторяют ложь в кафетерии и коридорах школы… семестр назвали бы «Доступная Алекс».

– Кто–то будет заканчивать? – Мартин сжал кубик правой ладонью. Он бросил его на доску и подвинул фишку на две клетки, покрутил дважды колесо. – Джокер, – сказал он. Он посмотрел на Эми, а она – на меня.

– А теперь, – сказала она, – тебе нужно рассказать, что произошло в ту ночь, чтобы мы поняли, хотим ли заниматься твоим делом, и можно ли это дело решить справедливо.

И я начала историю…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Удар

Порой я видела этот сон, но теперь это был не сон. Я представляла наяву. А во сне я была в тесном туалете самолета. Я мыла руки жидким мылом с запахом лемонграсса, точнее, так было написано на пачке, но запах был обычным. Кожа на моих руках была после этого сухой, шелушилась, но так бывало в самолетах. Они высасывали жидкость.

Я повернулась к двери и подвинула засов. Я пыталась отпереть дверь, но не могла. Я толкала, пыталась сдвинуть засов, но дверь не открывалась. Я застряла в туалете самолета, окруженная спертым воздухом и химическим запахом мыла. Мое лицо пылало все сильнее, страх рос, и я хотела выйти.

Я всегда думала, что буду так себя ощущать, если меня изнасилуют. А то и в десять, двадцать или сто раз хуже. Я думала раньше об изнасиловании. Представляла это со мной. В темном переулке с грубым парнем, который был в пять раз больше меня, хватал меня и опускал на колени, прижимал нож к моему горлу. Порой я представляла, как это происходит в моем доме, пока все спят. Он приходил в окно, нависал надо мной. Я резко просыпалась, прижатая к своей кровати, и все правильное в мире вырывали из моей груди.

Это насилие.

Насилием было и кое–что еще. Я всегда думала о нем специфически – с особым атакующим – а не о том, как защищаться, как вспомнить все, если был очень пьян.

И я рассказывала о той ночи Илане, Эми, Мартину и Т.С. с Майей все, что помнила, впервые. Я сказала им, что была очень пьяна, зная, что им решать, подходит ли моя история.

Я закончила, и Эми тут же сказала, что они возьмут дело. Как–то я прошла первую проверку. Странно, но это приободрило меня. Ее скорость решения была еще одним доказательством, что произошедшее в ту ночь не было правильным.

Они собрали игру, а мы втроем забрали свою стирку.

– Дальше ученики будут голосовать, как изменить протокол, – сказала Эми перед тем, как мы ушли. – И ты решишь, хочешь ли продолжать.

Я кивнула, Эми сказала, что они скоро свяжутся. Мы ушли, и на лестнице, ведущей к первому этажу, я сказала Майе и Т.С.

– Девчата, мне нужно на репетицию. Можете забрать мою стирку наверх?

– Да, – сказала Т.С., забирая мой мешок. – Ты в порядке?

– Да.

– Думаешь, ты захочешь дойти до слушания? – спросила тихо Т.С.

Я хотела и нет.

Но сейчас я хотела уйти подальше отсюда. И я пожала плечами, надела толстовку из своей чистой и сухой одежды, а потом отправилась в актовый зал. Было прохладно, и я обвила себя руками и опустила голову. Я смотрела на брусчатку, на мертвую траву рядом, свет старых фонарей во дворе, проникающий среди деревьев, и я не заметила, что чуть не врезалась в кого–то.

– О, – сказала я, сердце забилось быстрее, я молилась, чтобы это был не Картер. Но когда я подняла голову, то увидела Мартина.

– Эй, – сказал он.

– Как ты попал сюда так быстро? – спросила я, отпрянув на шаг.

– Мне показалось, что ты отправишься в актовый зал.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что все знают, что ты – известная пианистка.

– Но как ты понял, что я пойду туда сегодня? – я скрестила руки. Теперь он казался Мартином Пересмешником, а не просто Мартином.

– Я видел, как ты ушла. Я шел в свое общежитие и заметил тебя во дворе. Я не хотел, чтобы ты шла одна.

– Я в порядке, – возразила я.

– Я знаю. Ты крепкая.

– Крепкая? С чего ты взял, что я крепкая?

– Нужно быть крепкой, чтобы бороться за то, что верно, – сказал он.

– Разве я этим занимаюсь?

Он уверенно кивнул, его взгляд был решительным.

– Да. Боже, да.

Я опустила взгляд на землю.

– Эй, – тихо сказал он. – Мне жаль, что ты пережила это. Мне жаль, что это произошло. И я знаю, что было непросто рассказать друзьям, нам или мне, единственному парню там, хоть я был на концерте.

– Погоди. Так они не смогут взять мое дело? Не помешает то, что ты был там в ту ночь?

Он быстро покачал головой.

– Нет. Это не помешает. Я говорил Эми до встречи.

– О, – я поняла, что его разговор с Эми мог быть еще одной частью протокола Пересмешников.

– В любом случае я надеюсь, что ты теперь не стесняешься меня. Потому что не нужно.

Он читал мои мысли?

– Как ты понял, что я такое ощущаю? – спросила я.

Он слабо улыбнулся. Его глаза загорелись, хоть было темно. Дело явно было в зеленых вкраплениях. Я хотела бы себе такие. Мои глаза были просто карими.

– Я почувствовал это и захотел сказать. И мы уже друзья. Потому я хочу проводить тебя к актовому залу. Можно?

Я поняла, что он спрашивал, потому что был из тех парней, которые при виде девушки ночью не нападали на нее, не насмехались и ничего не предпринимали, а просто спрашивали, можно ли проводить ее. Он был не таким, как Картер. Выше остальных.

– Как там птицы? – спросила я, когда мы зашагали.

Он улыбнулся, поднял указательный палец и понизил голос.

– Запомни мои слова, Алекс. Однажды сойки захватят мир. Они будут нашими хозяевами, лидерами, и мы будем им преклоняться.

Я представила синюю сойку в Овальном кабинете, в маленьком сером костюме и в галстуке в красно–синюю полоску. Его пернатая голова была опущена, он думал над отчетом, который его секретарь – кардинал – оставил на столе рано утром. Сойка взял серебряную ручку, обхватил ее крылом, а слуга – человек – принес поднос с чаем и печеньем, нет, червями, и опустил рядом с птицей–президентом. Я рассмеялась над сценой в моей голове и Мартином, подавшим идею. Мне нравилось, как он мог от серьезного переходить к забавному за миг, понимая, что именно в тот момент было необходимым.

– Я буду считать, что меня предупредили, что синяя сойка всех захватит.

– Это кустарниковая сойка. И никому не говорил о моих теориях заговора, ладно? Они могут подумать, что я безумен, – сказал он, покрутив пальцем у виска, показывая чокнутого.

– Твой секрет с сойками я сохраню, – игриво сказала я, но это быстро пропало, когда я подумала, что моя тайна перестала быть тайной. Он знал, Т.С. знала, Майя знала, Пересмешники знали. Если я пройду тот суд, узнает больше людей. Все узнают. – Спасибо, Мартин, – сказала я у двери актового зала. Там будет открыто. Как всегда. Так было в Фемиде. Но я не пригласила его войти, а он не просил об этом.

– Я тут подожду, – он указал на толстый дуб в тридцати футах от двери, ветки уже были голыми. – Я посижу на траве, закончу ставить французские глаголы в давнопрошедшее время, а когда ты закончишь, сделаешь вид, что встретила меня впервые за ночь, а не что я тебя ждал. И я провожу тебя обратно.

– Но тут холодно, – сказала я.

– Я утеплился, – он указал на свой флисовый свитер.

– Ты не обязан меня ждать, – сказала я.

– Знаю, – отозвался он.

– Ты не обязан, – повторила я.

– Но я хочу. Я буду тут, ладно?

Я кивнула и прошла в актовый зал. Там было тихо, темно, он был моим, и я не включила свет, чтобы не привлечь внимание остальных, что я была тут. Я могла играть без света. Я прогнала все лишнее из головы. Эми, Илана, Пол Око, ресивер, Бесчестные, театральный кружок, моя сестра, яблоко на ужин, та ночь, даже Мартин под деревом на холодной и твердой земле, – все это стало паром. Я устроилась за пианино в своем убежище. Это был дом, это была я. Это я делала. Это была я до, во время и после той ночи.

Скоро меня ожидало выступление с Джонсом с Моцартом. Соната для скрипки и пианино №35. Я закрыла глаза и оттачивала свою часть. Начало я знала хорошо, вторую часть – на уровне эксперта. Третий кусочек я знала, но могло быть лучше. Я мысленно отметила, что нужно было обсудить это с учителем музыки. Когда я закончила, мне стало лучше, я расслабилась, сосредоточилась. Казалось, я могла всю ночь играть и не устать. И я вернулась к своей любимой «Оде к радости».

Мой средний палец нажал на ми, и я услышала, как она играла в ту ночь, и я вернулась во времени.

– Мм… – шептал голос у моего уха. Или в моем рту. Я не была уверена. Наверное, во рту. Там был его язык. Его язык проникал в мой рот, касался моего языка. Мне не нравились глубокие поцелуи. Мне нравились поцелуи губами, с нежными губами как у Дэниела, а не языками, которые вели себя как хотели. – Вернемся в мою комнату, – сказал он.

Эта идея звучала логично. Она звучала как продуманный план. Он встал и потянулся к моей руке. Я споткнулась, вставая, и он сжал мою руку крепче, а потом повел из комнаты в коридор, а потом и к задней лестнице.

– Уже поздно, так что нужно быть осторожными, – сказал он.

– Верно. Осторожно, – согласилась я, сжимая перила, спускаясь по лестнице.

Мы оказались снаружи за Ричардсон–холом. Мне так казалось. Было темно, ночь, и воздух был свежим. На миг в моей голове прояснилось. Я глубоко вдохнула свежий воздух. И я поняла, что не хотела в его комнату. Я не хотела идти. Я хотела добраться до своей кровати и упасть навеки.

– Эм, я пойду к себе, – выдавила я. Слова прилипали к горлу. Он, похоже, меня не услышал. – Картер, я хочу вернуться, – сказала я громче.

Он не отвечал. Он крепче сжал мою руку, так сильно, что мои костяшки ощущались как глина в его большой ладони. Я была как собака на поводке, упиралась, но хозяин упрямо шел вперед.

Собака не победила. Собака не может победить. Хозяин все равно поведет ее за собой. Я хотела залаять. Или укусить.

– Тебе понравится в моей комнате, – он не слушал меня. – У меня есть «Ода к радости».

Я играла быстрее, сильнее, будто «Ода к Радости» была телефоном, которым я хотела бросить в стену. Я играла так, словно мама сказала, что я не смогу выходить никуда месяц, и я злилась на нее так, что взяла телефон и швырнула им в стену. И батарея выпала, а телефон умер. И моя мама сказала, что вычтет это из моих карманных денег – деньги на новый телефон – ведь этот не удалось починить. Но мне было все равно, ведь было так приятно бросить его и разбить.

Было так приятно играть с силой и яростно, ведь я злилась на то, что произошло, пока я спала. И я злилась на Бетховена. Моя музыка теперь была заражена. Мое средство побега было испорчено. Одно дело, когда воспоминания встрепенулись, когда Т.С. упомянула Бетховена, как в Комнате капитанов, другое – когда Картер проникает в мое пианино, мою музыку, мой дом.

Я закрыла клавиши крышкой, ноты звучали отдаленным воплем в ночи. Но этого для меня было мало. Моего больше не было. У меня ничего не осталось из–за той ночи.

Я подняла крышку, стиснула зубы, нажала на первую ноту – ми – чтобы снова испытать кошмар. Я давила с силой.

Выкуси.

Но воспоминания молчали.

Боишься, пианино? Думаешь, я не справлюсь? Давай еще раз.

Я надавила на ми сильнее, выливая всю злость, граничащую с ураганом.

Все еще только нота.

Давай. Покажи больше. Покажи все о той ночи.

Я ударила ладонью по пианино, сжала ее в кулак и ударила по клавишам. Я била снова и снова. Я могла подчинить это пианино. Я могла научить его не шутить со мной. Ноты кричали, но я не прекращала. Они рыдали, молили о пощаде, но я не закончила.

А когда я закончила, ладонь саднило, кости болели, и я задыхалась. Я отошла на шаг, пару раз вдохнула, успокаиваясь. Моя грудь вздымалась и опадала. И я посмотрела на пианино и охнула, потому что ми посередине стала немного короче соседних клавиш. Я закрыла потрясенно рот рукой, стыдясь и смущаясь того, что сделала. Я покалечила пианино.