Текст книги "Погнутая сабля (ЛП)"
Автор книги: Уинстон Грэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
– Что ж, это займет не более получаса. Я буду удерживать оборону крепости, пока тебя нет.
Демельза покачала головой. Вспыхнули яркие и болезненные воспоминания: как она вошла в дом с букетом колокольчиков, еще до того, как вышла замуж за Росса и была лишь прислугой, и обнаружила Элизабет.
– Почему ты дрожишь? – спросил Росс.
– Разве? Так, ерунда... Похоже, Стивен серьезно болен. Как бы мне хотелось узнать, что доктор Мейзер написал Дуайту.
– Я спрошу его сегодня. Он мне расскажет. Но думаю, медицина здесь мало чем поможет. Все зависит от пациента и от серьезности ранения.
– Боже ты мой! – воскликнула Демельза.
– Что случилось?
– Думаю, они здесь.
V
– Не похоже, что жар спал, – сказал Джейсон.
– Да. Надеюсь, доктор Энис скоро придет.
– Мне не кажется, что он лучше доктора Мейзера.
– Просто я давно его знаю и доверяю его суждениям. И я надеялась...
Они пообедали жареным палтусом, которого купил Джейсон, а также картофелем и гороховым пудингом. Клоуэнс готовила, будто в тумане, и ела совсем без аппетита. Был вечер вторника, но еще светло, поскольку солнце, уже почти завалившееся за край земли, отражалось в раскаленной воде залива. Доктор Мейзер навестил их сегодня после полудня, дал пациенту лекарства, после которых тот сразу уснул, и оставил еще одну микстуру на вечер. Клоуэнс и Джейсон по очереди сидели со Стивеном и установили в спальне еще одну временную кровать, чтобы ночевать там посменно. Стивен начал чувствовать боль, но был слишком слаб, чтобы доставлять беспокойство. Тем не менее, слабость не помешала ему потратить пол-утра на обсуждение с Джейсоном планов насчет нового судна, которое он купит или построит. Это будет небольшой бриг или двадцатипятифутовый люггер, им будет командовать Джейсон, пока не наберется достаточно опыта, чтобы заслужить нечто большее.
Ничто не помешало Стивену и принять трех посетителей: Эндрю Блейми, Сида Банта и Тимоти Ходжа. Первый визит был просто дружеским, поздороваться и попрощаться. С утренним приливом Эндрю уходил в Нью-Йорк, он просто зашел пожелать выздоровления. Последние два были деловыми, ведь торговля не может ждать, даже если хозяин временно не у дел.
Клоуэнс прежде почти не доводилось разговаривать с Тимом Ходжем. Невысокий крепыш, он имел настолько черные глаза, такую темную кожу и зубы, что требовалось время привыкнуть к его необычной внешности, и только потом становились очевидны его деловые таланты. Если болезнь Стивена затянется надолго, именно Тиму можно будет поручить дела. Если бы все мысли Клоуэнс не были заняты Стивеном, она бы, наверное, удивилась, как такой способный человек в свои сорок с небольшим лет оказался обычным матросом на каперском корабле.
– Отец – человек известный. Люди останавливают меня на улице и спрашивают о нем, похоже, и впрямь беспокоятся, – сказал Джейсон.
– Он умеет находить подход к людям, – ответила Клоуэнс. – И со всеми хорошо ладит.
Она смотрела на Джейсона через стол – он ел с аппетитом, достойным изголодавшегося моряка. После несчастного случая со Стивеном она видела его сына гораздо чаще. Казалось естественным, что он помогает ей в такое время. Клоуэнс замечала в нём некоторые черты отца, одновременно и милые, и отталкивающие, особенно в части склонности фантазировать о собственных перспективах и перестраивать мир в мечтах по своему разумению. Джейсону никогда не стать таким привлекательным, как её муж – ни физически, ни внутренне. Однако она видела в нём и неплохие манеры, и оптимизм, и стойкость, так напоминавшие того, кто лежал наверху.
Размышляя об этом, Клоуэнс попросила:
– Расскажи о своей матери.
Джейсон моргнул и улыбнулся.
– Что вы хотите знать, мэм?
– Как думаешь, ты похож на нее?
– Нет, она была смуглая и худая, очень худая в последние годы. И кости тонкие, как у перепёлки. Я пошёл в отца.
– Твой отец значительно крупнее тебя. Какими талантами она обладала?
– Талантами?
– Ну, к примеру, может, она хорошо готовила? Из меня повариха так себе.
– Вы вполне хорошо готовите, мэм. Уверен, отцу нравится, как вы его кормите. А мать? Да, она о нас хорошо заботилась. Уж не знаю, нравилось ли отцу. Потому как его с нами не было.
– Да, он же ушёл.
Джейсон отхлебнул эля.
– Она хорошо шила.
– Вязала и ткала?
– Особенно вязала. Она продавала своё рукоделие, и это помогало меня растить. Вот этот жилет, например.
Клоуэнс улыбнулась.
– Хороший жилет, ты был в нём, когда к нам пришёл. И швы очень ровные.
– Это она для меня сделала. Она для меня много вязала – носки, перчатки. А этот жилет – последний, связала больше двух лет назад.
Клоуэнс положила в рот кусочек хлеба. Домашний и свежий, но чего-то в нём не хватало. Возможно, соли. Она отрезала от буханки ещё ломоть.
– Два года назад?
Последовало молчание.
– Слышите? Он вроде стучит, – сказал Джейсон. – Мне кажется, я слышал...
– Нет, не думаю... Ты сказал, мать связала его тебе два года назад?
– Нет, это так, с языка сорвалось. Это уже куда больше двух лет назад было.
Джейсон покраснел.
– И насколько больше? – спросила Клоуэнс.
– Я, пожалуй, схожу посмотрю, не проснулся ли он. – Джейсон встал, оттолкнув стул. – А то еще решит, что остался один.
Он ушёл, а Клоуэнс порезала кусок хлеба на мелкие кубики. Но они так и остались безвкусными, как зола.
Спустя некоторое время Джейсон вернулся.
– Нет, он всё ещё крепко спит, но я зажёг там свечу. Когда он проснётся, то будет рад видеть свет.
– Джейсон, – сказала Клоуэнс. – Когда умерла твоя мать?
– Что? – заморгал он. Глаза были меньше, чем у Стивена, с песочного цвета ресницами.
– Ее уже нет в живых?
– Кто? Моя мать? Господи, да, она умерла... и уже давно.
– Когда?
Он почесал голову, смущённо отхлебнул пива.
– Я точно не помню.
– Не помнишь, когда умерла твоя мать? Ох, Джейсон, ни за что в это не поверю! Отец велел тебе меня обмануть?
– Нет-нет! Просто сказал не болтать о ней, сказал, вы вроде как расстроитесь.
Не вставая, Клоуэнс начала прибирать на столе, собирать тарелки и ложки. Машинально, не сознавая, что делает.
– Да, это огорчает. Я немного расстроилась, услышав, что твоя мать умерла так недавно. Но теперь, раз я расстроена, то, пожалуй, предпочла бы узнать всю правду.
– Вот же как глупо вышло! – ответил Джейсон. – Просто чертовски глупо было такое ляпнуть! И отец ужасно рассердится, подумает, что я вроде как сплетничаю у него за спиной.
– Ты не сплетничаешь. И я ничего не скажу твоему отцу. Она умерла в прошлом декабре?
– Господи, нет! Гораздо раньше.
– Я подумала, что, когда умерла твоя мать, ты пришёл сказать об этом отцу. Потому и появился у нас в прошлом январе, так?
– Нет-нет, она умерла зимой.
– В прошлую зиму?
– Нет.
– В предыдущую? Ты можешь мне рассказать, я всё равно узнаю.
Она понятия не имела, как, но это неважно.
– Да, позапрошлой зимой, – сказал Джейсон. – Помню, что лежал снег. В январе было дело.
– В январе 1814-го?
– Да...
– Два года назад твой отец на какое-то время возвращался в Бристоль. Пять лет назад он впервые прибыл сюда из Бристоля. Он жил вместе с твоей матерью или навещал её там?
– Боже мой, нет! Мы его даже не видели. Я не встречался с ним лет с двенадцати, пока не приехал сюда в том январе, и это чистая правда! Мы жили не в Бристоле, а за десять миль от него. Мы никогда не слышали о нём, пока я не услышал о нём под Рождество, в последний год. Один корнуольский моряк по имени Трегеллас рассказал, что знает моего отца, что он недавно женился, живёт в Пенрине, имеет целый флот. Тогда-то я и задумал пойти к нему, ну и пришёл, как вы знаете.
Клоуэнс встала, чтобы унести в буфетную собранные тарелки.
Вернувшись, она спросила:
– А отец знал о смерти твоей матери?
Казалось, Джейсон испуган этим вопросом.
– О да, конечно! Как же он мог не знать. Он знал. До того, как женился на вас.
Глава десятая
I
Приезд гостей отметили впятером за столом: Кьюби, Клеменс, Росс, Демельза и Изабелла-Роуз. Генри, который обычно ел вместе со всеми, обедал с миссис Кемп на кухне.
Несмотря на бледность, Кьюби выглядела здоровой. Признаки беременности выделялись сильнее, чем у высокой дамы южного побережья примерно с таким же сроком; и подобно Харриет, беременность совершенно не портила ее внешность. И Кьюби не показывала тяжесть утраты. Возможно, все дело в том, что она впервые навестила семью покойного мужа в его родном доме и поэтому вела себя куда оживленней и разговорчивей тихой, простой и деликатной сестры. Из зеленой амазонки она переоделась в обычное кисейное голубое платье с голубой и белой тесьмой и бархатные туфли. Никакого траура, за исключением крохотного букетика черных искусственных цветов, приколотых к груди. Ее прическа изменилась, заметила Демельза, отросшие волосы были уложены в косы. Хмурое лицо озарялось, когда на лице появлялась красивая и белозубая улыбка.
Подавали суп с зайчатиной, молодого гуся, соленого лосося, сырный пирог, миндальные сливки, сидр и пиво. Не слишком изысканно, по мнению Демельзы, но Росс посчитал это вполне достойным.
Кьюби рассказывала об увиденном по дороге – ячмень и пшеницу пожали, а вот овес в основном еще стоит. Земля слишком сырая, объяснил Росс, скоро подует ветер и высушит. То есть, на защищенном южном побережье урожай собирают на пару недель раньше? Кьюби сообщила также о великолепной дороге, проложенной между Труро и Шортлейнсендом, и поклялась, что лучше ее нет в Корнуолле. Росс согласился, мол, да-да, все это благодаря двум людям из Эршира, Макартуру и Макадаму. Клеменс спросила насчет шахты рядом с Труро, мимо которой они проезжали, и Росс ответил, что это, наверное, Гварнек, ее вновь запустили в прошлом году; говорят, дела там идут прекрасно. Потом Кьюби спросила, не их ли шахта стоит в долине. Да, ответил Росс, предприятие находится слишком близко, чтобы думать об утонченности... Кьюби же, напротив, заявила, что в Каэрхейсе только бы приветствовали какое-нибудь предприятие поблизости, если бы оно приносило доход.
– По правде говоря, – уточнил Росс, – шахта, мимо которой вы с сестрой проезжали, принесла нам небольшое состояние, а теперь мы вкладываем в нее средства, чтобы не закрывать. Одно время мы нанимали более ста сорока человек, а теперь их число сократилось до тридцати. Только Уил-Лежер – там, на утесе, приносит доход.
– Но вы не закрываете другую, эту...
– Уил-Грейс работает просто так. Отчасти из сентиментальных побуждений, да и не хочется лишать людей работы. Когда я находился в заключении, то решил закрыть шахту. Но вернувшись домой, памятуя о последних событиях, не стал. Джереми бы этого не хотелось.
Имя все-таки прозвучало вслух. Все замолчали. Только ножи и вилки стучали по тарелкам.
– Леди Полдарк, – прервала молчание Кьюби, – вы слышали, что леди Фицрой Сомерсет разрешилась от бремени в Брюсселе? В мае. Родилась девочка, вот только не знаю, как ее назвали.
– Нет, – ответила Демельза. – Покинув Брюссель, я больше ее не видела.
– Мне говорили, – сообщил Росс, – что Фицрой остается в армии, ему пророчили там блестящее будущее. Похоже, он полностью оправился от потери руки. Фалмуты говорят, он прекрасно себя чувствует.
– Это не так ужасно, как потерять ногу, – выпалила Изабелла-Роуз. – Хотя, наверное, хуже, чем потерять только стопу.
Неуместное высказывание вызвало недоумение, но девочка нисколько не растерялась.
– Кьюби, а знаешь, что вчера случилось? Коршун парил прямо над курятником, а Эна – одна из горничных – ринулась спасать цыпленка. Коршун опустился, впился когтями в ее чепец и улетел вместе с ним! Было так смешно! Мы животы надорвали от хохота.
Демельза подумала, что всегда можно рассчитывать на Беллу, чтобы перевести беседу в более жизнерадостное русло; но после смерти Джереми и увечья Кристофера Хавергала девочка хандрила, частенько за едой почти не разговаривала, так что было приятной неожиданностью, когда ее настроение вдруг улучшилось в такой подходящий момент.
Потом Белла спросила, поет ли Кьюби, мол, Джереми ей говорил, что поет (при этом совсем не смущалась произносить его имя), и что Клеменс подыгрывает ей на фортепиано; так что завтра им надо спеть дуэтом перед отъездом Клеменс; у них отличное фортепиано, не тот старый спинет, а новенькое фортепиано, которое папа купил два года назад, стоит в библиотеке; и само собой, особому гостю разрешат на нем поиграть.
Демельза кончила обедать, попробовала то и это и заметила, как губы Кьюби тронула улыбка, хотя ела она тоже без особой охоты. Ямочки на щеках то появлялись, то исчезали – наверняка это и покорило Джереми, да и неудивительно. Белла что-то говорила, а Кьюби смеялась. Тогда Демельза подумала: эта девочка здесь вместо Джереми, моего высокого и красивого обожаемого сына, она была за ним замужем лишь полгода, и уже смеется; возможно, через год или два она почти забудет о нем, хотя я никогда не смогу забыть, и скорее всего, снова выйдет замуж и будет иметь детей от другого мужчины, а недолгий брак с Джереми станет лишь печальным эпизодом молодости.
Подумав о ней в таком ключе, Демельза почувствовала приступ злости, чуть не превратившийся в ненависть.
«Матерь божья! – в ужасе подумала она, вспотев от волнения, и тут же взяла себя в руки. Как я могу так думать и чувствовать? Эта девушка – любовь всей жизни Джереми, и если бы не проклятая война, он так и продолжал бы горячо ее любить. Кьюби – хорошая девушка и носит его ребенка. Как я могу так думать о ней? Она относится ко мне тепло и с любовью. Или я считаю, как Клоуэнс, что если бы она сразу вышла за Джереми, он не пошел бы в армию? Или мои чувства более грубые и примитивные, как у любой матери, считающей, что другая женщина украла ее сына? В любом случае, это неправильнобезнравственно, дурно и ошибочно. И пусть это естественные чувства, я не должна их испытывать и не позволю им одержать над собой верх! Я жена Росса и мать Джереми, а не какая-то ворчливая деревенщина с ограниченными и гадкими мыслями. Я сама себе хозяйка и независимо от Росса вправе сама выбирать и решать. От дурных мыслей, ревности и примитивных чувств надо отмахиваться, как от назойливых мух, не позволять им угнездиться, гнать прочь».
Демельза не слишком верила в рай, где, по мнению Сэма, Бог с нетерпением ее ждет, не очень доверяла также слабой религии мистера Оджерса; но если дух Джереми где-то существует, то как же ему будет стыдно за тайные мысли матери насчет Кьюби, пусть даже и мимолетные!
– Милая, – обратилась она к ней, – если Клеменс желает погостить несколько дней, мы будем только рады. Разумеется, играйте на фортепиано, когда захочется. Хотя у меня есть подозрение, что фортепиано расстроено, поскольку я не садилась за него после возвращения домой. Даже у Беллы не было настроения за него садиться. Чудесно вновь услышать дома музыку.
– Это так любезно с вашей стороны, – отозвалась Клеменс, – но мама ждет меня дома. Хотя я могу еще раз приехать...
– Тогда с пользой проведем сегодняшний день! – воскликнула Белла.
Они так и поступили. После обеда целый час играли и пели, а затем под предводительством Беллы пошли гулять на пляж. Хотя день был не самый благоприятный для прогулок, Кьюби привели в восторг просторы песка, моря и скал, и когда в гостиной она пила чай с шафрановыми булочками и миндальными пирожными, щеки ее разгорелись, что случалось редко. Росс объяснял проблему с наносными песками, в основном от северо-западных ветров. Дальше, в сторону Гвитиана, песчаные дюны в некоторых районах достигали двухсот футов в высоту и милю в ширину. Потом он разговорился о планах по расширению пристани в Сент-Айвсе – нужно построить волнолом и оградить город от наносных песков. Для Росса не имело значения, слушают его или нет, надо просто поддерживать разговор, пока кто-нибудь не придумает другую тему только бы не связанную с недавней войной.
День прошел довольно удачно, никто никого не расстроил, но тем не менее, встреча больше напоминала светский прием. Ничего тут не поделать, со временем все привыкнут друг к другу и сблизятся.
Вечером после ужина три девушки ушли петь дуэты под аккомпанемент фортепиано, но вскоре Кьюби улизнула и прошла по коридору в гостиную, где Демельза в одиночестве читала письмо.
– Ох, прошу меня простить...
– Ничего страшного, заходи. Ты не помешала.
Кьюби присела на стул, все еще не уверенная, что ей рады.
– Письмо от Джеффри Чарльза, – сообщила Демельза. – Решила его перечитать. Пришло в субботу.
– Вот как.
– Ты познакомилась с ним на приеме... И с тех пор больше его не видела?
– Не видела.
– Сейчас он служит в оккупационной армии в Париже. Жена и дочь уже, наверное, до него добрались. Он прошел все пиренейские войны и дважды или трижды получал ранение, но при Ватерлоо – ни одной царапины. Можешь для меня кое-что сделать?
– Разумеется.
– Зажги вон те свечи. От них веселее. Белла и Клеменс играют вдвоем?
– Белла исполняет ту песню, что пела на приеме. «Травушка созрела». У нее чудесный голос.
– Да уж, необычный. И сильный. Ее отцу не очень нравится.
– На приеме нам очень понравился ее голос.
– Да, порой на таких мероприятиях она показывает себя с лучшей стороны.
– Вы поете, леди Полдарк?
– Сейчас уже нет... Последний раз я пела на Рождество. Но Белла забрала из моих парусов весь ветер!
– Надеюсь услышать ваше пение на Рождество.
Демельза промолчала.
– Простите. Мне не следовало этого говорить.
– Всем нам впору спеть в честь окончания войны.
– Вы правы. Я потеряла брата при Валхерене.
– Не знала об этом.
Кьюби зажгла оставшиеся свечи. Старая комната приобрела более четкие очертания и выглядела обветшалой, несмотря на появившуюся с годами новую мебель. Здесь Полдарки прожили свыше тридцати лет. Именно в этой комнате четырнадцатилетней девчонкой Демельза скрывалась от отца, когда тот пришел забрать ее домой в Иллаган.
Демельза помрачнела, глядя на письмо.
– До сих пор не верится, что Джеффри Чарльз стал таким бравым военным. Одно время казалось, что он скорее избалованный мальчишка. И только когда уехал в школу, вдруг резко повзрослел и стал меняться... А потом...
Кьюби сидела и ждала продолжения. Демельза чуть не сказала: «Джереми был точно таким же». Но не стоит пока вставать на опасную тропу. Неизвестно, куда она заведет.
– Он написал нам – то есть уже после Ватерлоо. Тут он говорит: «Мысленно я сейчас с вами и глубоко сочувствую вашему горю». Письмо очень длинное – само собой, он намеренно написал подробное и интересное письмо – изложил весь свой путь из Ватерлоо в Париж. Говорит, они проходили в день по тридцать миль! Описывал сельских француженок. «У них на голове высокий белый чепец с длинными ушами, которые свисают до плеч, открытый корсет чаще всего без отделки, грудь прикрыта цветастым платком, грубые шерстяные юбки с розовыми полосками доходят только до икр, на ногах белые шерстяные чулки и сабо. В ушах золотые и серебряные серьги, а на шее висит черная тесемка с золотым крестиком». Сразу перед глазами предстает четкая картина. Говорит, британские войска приветствуют повсюду, как защиту от мародерства отступающих французских солдат и грубых пруссаков, которые разносили двери и окна в щепки, жгли на улицах мебель.
– Леди Полдарк, – обратились к ней Кьюби.
– Да?
– Можно мне сесть поближе к вам?
– Разумеется, – Демельза перелистнула страницу. – Когда они добрались до Парижа, то сначала разбили лагерь в Булонском лесу. В город вошли в основном пруссаки. А теперь он в деревушке под названием Сен-Реми, примерно в двадцати пяти милях от Парижа, – тут она остановилась и взглянула на Кьюби, сидящую рядом на стуле. – Джеффри Чарльз пишет, что как раз въезжал в Париж, когда с Триумфальной арки сняли украденную у венецианцев конную группу, чтобы вернуть законным владельцам. Кьюби...
– Да, леди Полдарк?
– Не называй меня леди Полдарк. Я же мать Джереми.
– Неважно. Я хочу вам сказать...
– Что именно?
– Как я скорблю. В душе. Просто вида не подаю. Скрываюсь за вежливой маской.
– Наверное, нам обоим без него пусто, – заметила Демельза.
Кьюби ткнулась мокрыми от слез глазами в руку Демельзы.
– Мне хочется умереть.
II
Харриет дважды справлялась в письмах о состоянии Стивена. Во втором она написала:
Дорогая Клоуэнс!
Я так понимаю, Стивен не встает с кровати, поэтому не время для посещений. Когда он поправится, пожалуйста, сообщи мне; тогда я пренебрегу гневом Божьим и навещу его. Вот уж мне досталось, когда обнаружилось, что я прыгала через канаву в своем теперешнем положении; Джордж так сильно не разгневался бы, что со Стивеном случился несчастный случай на скачках со мной, даже будь он его близким другом – а мы все прекрасно знаем, что это не так. Состоялся военный совет – чуть ли не звездная палата [25]25
Звездная палата – существовавший в 1487—1641 годах чрезвычайный суд при короле Англии.
[Закрыть] – в присутствии докторов Бенны и Чартериса, который законно постановил, что я не сяду на лошадь, пока не ожереблюсь – храни нас Боже – это мрачное событие случится не раньше, чем через пару месяцев.
Всей душой желаю твоему мужу поправиться, и если требуется что-нибудь, пожалуйста, не стесняйся сразу же просить.
Искренне твоя,
Харриет Уорлегган
Когда Клоуэнс показала письмо Стивену, тот проворчал:
– Пусть прибережет свою благотворительность. У нас всего достаточно.
– Вряд ли она имеет в виду благотворительность в прямом смысле, скорее, хочет предложить книги для чтения или персики из их оранжереи.
Стивен опять фыркнул. Лицо его горело, нога болела.
– Мне ничего от нее не нужно, как и от него. Надеюсь, она родит ему коня, ей это как раз подходит.
– Раньше вы отлично ладили друг с другом, – возразила Клоуэнс. – Мы прекрасно знаем, это она сумела уговорить Джорджа не разорять тебя. Чем она так тебя расстроила?
– Забудь.
Клоуэнс напрасно ждала ответа.
– Что ж, мне следует поблагодарить ее за письмо. Когда тебе станет лучше и если тебе не захочется с ней видеться, всегда можно найти предлог.
– Не принесешь мне лимонада? Жажда замучила, – когда Клоуэнс выполнила просьбу, он спросил: – А где юный Джейсон?
– Они с Ходжем встречаются с торговцами. Помнишь? Он скоро вернется.
– Ах да, точно, совсем забыл. Мне еще рано помирать. Клоуэнс, я тут подумал...
– Да?
– Эта судоходная компания в Труро, которая открылась год назад. Акции стоили двадцать пять фунтов, когда она начала работать. Теперь тридцать три. Надо бы прикупить несколько штук. Может, кое-кто и посчитает нас конкурентами, но я знаю, что главные акционеры относятся ко мне дружелюбно. Имея долю в их предприятии, я помогу и своему.
– Только не переусердствуй.
Стивен переместился в более вертикальное положение и вздрогнул от боли.
– Свонн вчера приехал из Морского банка Фалмута и сообщил, какой еще груз оказался на «Призраке». Даже если распределить доход, я все равно разбогател, как никогда. Мы разбогатели. Ты съездила на этой неделе посмотреть на дом?
– Ты же знаешь, вчера туда ездила.
Стивен нахмурился, а потом хмыкнул.
– Ах да. И как там дела? Хорошо все идет?
– Хорошо. Строительство основных стен завершится к Рождеству. Переехать сможем, наверное, к марту или апрелю.
– Поскорее бы. Когда моя нога придет в норму? Что утром сказал доктор Мейзер?
– Вчера. Сказал, что со временем...
– Ну да, а сколько ждать-то? Вот что мне хочется узнать. Вернуться после каперского рейса, когда тебе тычут ружьем в лицо, а французский фрегат чуть нас не схватил, чтобы в итоге упасть с чертовой лошади. Прямо предел мечтаний.
Чтобы успокоить его, Клоуэнс подробно рассказала об их доме. Когда вчера она вернулась, то уже рассказывала об этом, но сейчас Стивен словно слышал обо всем впервые. Само собой, она не знала, что именно он помнит. Когда она уже рассказала обо всем, что можно, он замолчал на какое-то время. А потом спросил:
– Как мы назовем наш дом, Клоуэнс? Наш большой красивый дом, где проживем остаток жизни. Построим конюшню, посадим сад и, может даже, вырастим детей.
– Даже не знаю, – ответила Клоуэнс. – Не так-то просто придумать хорошее название.
– Ну ладно, – сказал Стивен. – У меня есть идейка. Наверное, ты удивишься. Но мне в голову пришла мысль назвать его «Спокойствие».
Клоуэнс взглянула на него с усмешкой.
– По-твоему, именно этого нам не хватает?
Стивен поднес руку ко лбу. Клоуэнс быстро подошла и промокнула его льняным полотенцем.
– Не знаю, – ответил Стивен. – Но именно так мне хочется его назвать.
III
Внезапная перемена настроения Изабеллы-Роуз имела особую причину. Письмо от Джеффри Чарльза, которое пришло в отсутствие Демельзы, оказалось не единственным. Второе письмо было адресовано «мисс Изабелле-Роуз Полдарк». Отец как раз вышел из дома, и она с воодушевлением побежала наверх, пока никто не увидел. Письмо от Кристофера Хавергала. Она не знала его почерк, а когда открыла и мельком глянула на подпись, то с девичьей горячностью прижала письмо к груди и только потом начала читать.
Моя дорогая и драгоценная Белла!
Последняя встреча с тобой подарила мне невыразимую радость. После этого, к сожалению, случилось много неприятных событий. Меня страшно опечалила новость о гибели твоего дорогого брата. Знаешь, я никогда его не видел, хотя очень хотелось. Ничего удивительного, что в такой огромной армии мы с твоим братом ни разу не столкнулись. Он служил в 52-м Оксфордширском полку, а меня определили в 73-й Шотландский. В то роковое воскресенье его полк занял позиции к востоку от Угумона, пока мы обороняли дорогу на Охайн – дистанция около полутора миль, но все эти полторы мили заняты воюющими армиями! Где-то неподалеку от меня сражался Джеффри Чарльз, но я не увиделся с ним до следующего вторника.
Я также потерял часть тела – хотя и не такую большую, как поначалу насплетничали. Нашему 73-му полку не сладко пришлось на Катр-Бра в пятницу (а я еще жаловался, что пропустил большую часть войны!), вот только днем в воскресенье пушечное ядро снесло мне стопу на такое расстояние, что я так и не смог ее найти, несмотря на все попытки. Жизнь мне спасла миссис Бриджет О'Хара, супруга стрелка О'Хара, которая по примеру себе подобных сильных женщин, тоже последовала за мужем в бой. Мне повезло, что хирурга не оказалось поблизости, иначе я бы потерял полноги; она наложила жгут и перевязала рану грязными тряпками, а потом меня увезли на больничной телеге, и мне не потребовалось хирургическое вмешательство.
В итоге я потерял левую стопу, но в остальном со мной все в порядке. Очень скоро я уже начал ходить на костылях, а теперь, когда рана затянулась, я – на металлической опоре с кожаным ремнем. Мне сказали, что скоро ее можно будет заменить на искусственную ступню. А со временем, может даже, и трость не понадобится!
Как видишь, я пишу тебе из Лондона. Здесь меня чествовали и принимали в лучших домах, как одного из молодых героев славной победы при Ватерлоо. Последние пять дней я прихожу в свою квартиру на завтрак ровно в девять утра, после чего ложусь спать.
Милая Белла, пока ты не вычеркнула меня из жизни за подобную несдержанность, осмелюсь тебя заверить, что очень и очень скоро я снова возьму себя в руки и стану мыслить трезво. Но на какое-то время я хочу порадоваться, что остался жив. Так приятно находиться в гуще событий!
А еще я хочу признаться, моя дорогая Белла, что в настоящее время живу с одной дамой!
Она моя домовладелица, ей уже сорок лет, у нее плохие зубы и сутулая спина – настоящая старая дева. Она отлично меня кормит и во всех отношениях скромная и ненавязчивая. После возвращения в Англию я повидал много прелестных, хорошеньких и привлекательных девушек, но ни одна не завладела моими мыслями, потому что никто в мире не сравнится с пленительным лицом моей обожаемой Беллы.
Изабелла-Роуз Полдарк. На письме выглядит превосходно, как и звучит. Со временем станет Изабелла-Роуз Хавергал, если ты выйдешь за меня. Но Белла Полдарк навсегда останется твоим сценическим именем. Оно будет у всех на устах. И царить в умах. Поскольку о владелице этого имени будут говорить и думать все, кто ее увидят.
Еще три месяца у меня уйдет на разработку новой стопы. Точно говорю, мне ничто не помешает ездить верхом. Разве что танцевать станет на некоторое время затруднительно. Не могу пока себе позволить слишком долгие прогулки, но в остальном же, клянусь, я полноценный человек и полностью принадлежу тебе. Через три-четыре месяца, скорее всего, весной, когда у вас расцветут цветы, я приеду и вдохну целебный корнуольский воздух. И тогда, моя милая крошка, я надеюсь снова с тобой увидеться!
Твой преданный друг, который желает со временем стать кем-то большим,
Кристофер Хавергал
