Текст книги "Японский гербарий"

Автор книги: Уинифред Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава одиннадцатая
Зеленый свет сада

Зигни вернулась после катания на горных лыжах в Испании с таким чувством, будто не только легкие заполнились свежестью, но и каждая клеточка тела. Длительный полет с горного склона по трассе позволял ощутить владение собственным телом, свою силу и уверенность. Ведь нельзя упасть на такой трассе, надо непременно устоять – или ты калека. И она может устоять! В желто-золотистом лыжном костюме, обтягивающем ее точно вторая кожа, в зеленых перчатках, Зигни походила на подснежник, внезапно проклюнувшийся под солнцем. Конечно, ее нельзя было не заметить.

И ее заметили…

Сейчас, расположившись возле любимого камина в доме в Арвике и подкидывая поленце за поленцем, Зигни мыслями уносилась в горы Испании. Там, на горнолыжном курорте в Сьерра-Неваде, на самой вершине спуска Зигни познакомилась с Тревором Макхикни из Ирландии. С каштановой густой шевелюрой, на которой, казалось, не способна удержаться ни одна шапочка – ни вязаная, ни сшитая, – этот мужчина, похоже, поставил перед собой задачу, и как оказалось – невозможную, заполучить Зигни.

Он готов был кататься с гор с утра до ночи, чтобы лишить ее сил и воспользоваться слабостью. Но упрямая шведка стояла на ногах и не падала к нему в объятия.

– Тревор, – смеялась она, – я знаю, чего ты хочешь! Однако у меня есть уже привязанность, привязанность сердца. Поэтому я согласна выпить с тобой пива и съесть жареную сосиску с капустой на самой вершине горы.

И он усаживал ее на подъемник и вез в горный ресторан, где на самом деле подавали жареные на гриле сосиски, от которых невероятно вкусно пахло, и тушеную капусту, которая тоже пахла невероятно… Правда, горный воздух придавал особенный вкус этой простой еде.

О, как был уверен в себе этот могучий Тревор, владелец большой луговой пасеки – именно так он представился Зигни.

– Зиг, ты забываешь, с кем я имею дело каждый день? С пчелами. Я привык к укусам, – говорил он, глядя горящими глазами ей в лицо. – У меня толстая кожа, отравленная пчелиным ядом душа, но нежное сердце. – Он потянулся к ее руке и стиснул тонкие пальцы.

Она молчала, серьезно глядя ему в лицо. А он красивый, мелькнуло в голове Зигни. И очень чувственный, вынуждена была она признать. Зигни видела, как смотрели на Тревора лыжницы, и ей приятно было кататься с ним.

Иногда, ложась в постель после целого дня катания, она задавала себе вопрос: ну почему я так упорствую? Ведь Тревор хорош, он хочет быть со мной, я все вижу и понимаю, так почему бы нет?

Зигни чувствовала, как оживляется в его компании. Ну и что? Почему не повеселиться в обществе приятного человека? Он так смешно рассказывает о пчелах.

– Тревор, неужели вас не кусали пчелы по-настоящему? – спросила она как-то.

– По-настоящему? Нет. Меня укусили однажды восемь пчел. А вот если десять, то это уже конец…

– Известно ли вам, Тревор, что диетологи считают мед нисколько не полезным? Они говорят, что в нем сахар и мусор, который пчелы приносят с собой.

– Значит, эти диетологи сами мусор! – фыркнул он и, оттолкнувшись палками, укатил.

Нет, никакой Тревор мне не нужен, вздыхала Зигни, закрывая глаза. У меня есть Кен. Неважно, что мы в разводе, неважно, что у него уже двое детей от новой жены. Ничто неважно.

Так что же, я собираюсь провести остаток жизни в одиночестве? Ведь еще немного – и моя работа закончена. Ну, как же в одиночестве? – упрекнула себя Зигни. Я буду с Кеном. С Кеном! Со своим единственным мужчиной, которого я всегда любила и которого люблю сейчас, но не так, как он хотел бы.

Странно, но почему-то Зигни казалось, что, едва она поставит последнюю точку в двадцатой книге, они с Кеном воссоединятся.

Она начинала злиться на себя: Зигни Рауд, о чем ты думаешь? Кен женат, у него жена Салли и дочери!

Но у Кена Стилвотера есть и два сына, которых родила я!

Зигни потрясла головой, пытаясь вернуться в реальность. За окном садилось солнце, и сад казался золотым. Он успокаивал, обещал долгую и счастливую жизнь. Наверное, люди увидели в золоте ценность не просто как в металле – их увлек цвет. Цвет заходящего солнца. А когда стемнеет, в саду зажгутся фонари. Зигни не выключала их на ночь – пускай светят. От неяркого, чуть зеленоватого света веяло странным покоем, хотя, казалось бы, свет должен возбуждать чувства, как весенняя зелень.

Наверное, самое трудное для человека и самое опасное для его натуры, но в то же время и самое благодатное для ума – в краткий отрезок жизни пройти через многие круги бытия. Появившись на свет в крошечном городке на севере Европы, Зигни очень скоро оказалась на другом континенте, в большом городе. Наверное, поэтому и возникла в ее душе невероятная свобода – она может быть везде, повсюду, она способна делать то, что захочет, а что именно – она знает лучше всех. Зигни казалось, каждый человек способен, прислушавшись к себе, понять – чего именно он хочет больше всего на свете. Если он способен прислушаться. Она этой способностью обладала с рождения.

Перед поездкой в горы Зигни слушала лекцию в Стокгольмском университете, профессор рассказывал о тонкостях наркотической зависимости – Зигни беспокоилась о подрастающих мальчиках. Но на лекции она сделала открытие для себя: она оказалась в подчинении у своего творчества, и эта зависимость ничуть не слабее, чем от наркотиков. Если ее оторвать от японских переводов, она будет чувствовать себя такой же несчастной, как и наркоман, лишенный зелья. Боль возникает на биохимическом уровне, потому-то пристрастие к наркотикам столь трудно поддается лечению.

А Кен пытался отвратить ее от японской поэзии, отнимавшей у него жену. Он хотел привязать Зигни к себе, посадить в клетку, как пойманную птицу. Кен сам не отстреливал птиц – только фотографировал их, чтобы, создавая чучело, точно воспроизвести позу, мельчайшие детали оперения, оттенки рогового слоя на клюве. Добывали птиц другие и приносили ему то, что он хотел. Никогда не забыть его голос, трепещущий от волнения, когда он говорил:

– Зиг, как ты думаешь, правая лапка точно поставлена? Мне нужен сторонний взгляд.

Ей приходилось поднимать голову от словаря, в котором она старалась найти одно-единственное слово, которое донесло бы до читателя смысл, уловленный в японском оригинале. А это так трудно – и страна далекая, и век, засыпанный песком времени. Но Зигни год от года становилось понятнее, что человек мало изменился за века. Те же инстинкты собственника, то же стремление к обладанию, желание власти над другим. Особенно у мужчины над женщиной. Ну чем Кен, образованный, богатый, удачливый Кен Стилвотер, талантливый орнитолог-таксидермист, отличается от японца, жившего несколько веков назад? Ничем. От книги к книге Зигни становилось проще вкладывать в стихи ставшие такими ясными мысли.

Они виделись с Кеном два месяца назад – навещали мальчиков. В какой-то миг он поймал ее пристальный взгляд, который, вероятно, раздражал его своим неясным смыслом. Может, ему показалось, что Зигни рассматривает его как предмет для исследования и умозаключений? Мол, каков теперь бывший муж, ныне муж другой женщины? Именно так это и было. Внезапно он задал странный вопрос:

– Ты меня презираешь, Зиг? Я напоминаю тебе какого-нибудь неоперившегося птицелова из японских стишков? – Потом умолк и задал вопрос, который не давал покоя ей самой: – А что ты станешь делать потом? Когда закончишь все двадцать книг?

– Испытаю большое удовлетворение, – засмеялась она. И добавила уже серьезно: – Испытаю радость, оттого что смогла сделать мне предназначенное.

– Ну а дальше?

– Заберу тебя обратно, – неожиданно слетело с губ Зигни.

Она увидела, как внезапно в глазах Кена вспыхнул огонь.

– Но я не вещь, Зигни. – Голос Кена стал очень тихим.

– Я пошутила. Извини. У тебя прелестная семья. Замечательная жена, очень активная. Салли известна в женском движении.

– Откуда ты знаешь? – Кен вскинул светлые брови и требовательно посмотрел на нее.

– Я слежу за событиями в мире, читаю газеты. Миссис Салли Стилвотер вместе с другими женщинами сделала «Одеяло Мира», на котором вышиты портреты детей из разных стран. Знаменитое американское «Одеяло Мира». Там есть и портреты твоих дочерей. И активистки возят его по разным странам. Недавно они были в Восточной Европе и произвели фурор. Их принимали, будто представителей Госдепартамента.

Кен засмеялся.

– Совершенно верно. Салли приехала невероятно счастливая. Она никогда не думала, что может дать столько интервью – в Варшаве, в Софии, в Праге. Но, Зигни, это все так далеко от тебя, от твоих интересов! Почему…

– Почему я слежу за твоей жизнью? Потому что ты всегда со мной, даже если далеко от меня. Знаешь, у меня странное чувство, будто ты уехал в далекую длительную экспедицию.

– Ну, если жизнь как таковую считать большой экспедицией, то да…

Зигни засмеялась.

– Как все-таки странно… Мне кажется, ты вернешься из нее. – И мысленно добавила: ко мне.

Больше они не говорили ни о чем, кроме мальчиков. Сыновья радовали их.

– Наверное, нам стоит познакомить Питера и Зигфрида с твоими дочерьми, – сказала Зигни, прощаясь с Кеном.

– Да, конечно. Девочки здорово повзрослели. Между прочим, – он усмехнулся, – Салли собирается сделать из них таких же активисток, как сама.

– Правда?

– Она намерена взять их с собой в предстоящую поездку.

– Это хорошо. Старшей уже шесть?

– А младшей почти пять.

Она кивнула.

– Желаю удачи, Кен.

Они распрощались. Кен улетел в Штаты, а Зигни снова вернулась в Арвику.

А потом снова работа, поездки к издателю, радость от вышедших книг. Но почему она сидит сейчас и все это вспоминает? Все уже в прошлом. Прошлое – это опавшие листья, мириады опавших листьев. Еще не сгнивших, но уже тронутых тлением. А может, еще не все опали и не сорвался последний лист, не упал, медленно кружась и оседая на раскисшую землю осеннего сада или на влажную зелень утреннего газона? Зигни передернула плечами.

Если этот лист – она сама, то она еще держится.

Что такое след, который человек оставляет на земле? – не впервые спрашивала себя Зигни. Неужели дети, которые живут после тебя и дольше тебя? Кто вспоминает о детях американца Билла Рэдли? О Сэре, о ее сестрах, которых сама Сэра вряд ли хорошо помнит? Вспоминают дела человеческие. Помнят ботаника Билла Рэдли, который прославил городок Вакавилл на все времена.

Могла ли она, Зигни, знать, что рожденный ею ребенок будет болен? Разве это зависело от нее, и только от нее? Нет. Но перевод японских стихов, если так можно выразиться, здоров, потому что его здоровье зависит от нее одной.

Так что же дальше? Дальше… У нее дети, у нее наверняка будет новая работа, новые переводы с японского. Конечно, уже не такие, как «Собрание мириад листьев». Она должна считать себя избранницей богов и быть благодарна снизошедшему на нее счастью.

Ну а личная жизнь? Любовь? В мире все проистекает из любви, это ясно. И чем сильнее любовь, тем больше удовольствия от жизни. После развода с Кеном Зигни могла принять руку и сердце не раз – потому что мужчины, увидев Зигни, которая с годами стала не просто красивой, а невероятно женственной, словно оттого, что постигла мудрости любви сотен мужчин, хотя и на бумаге, и узнала отзыв на эту любовь сотен женщин, – замирали, увидев ее. Они напоминали Зигни собак, которые делали стойку, завидев дичь, водили носом, не в силах понять – что за невиданный зверь перед ними. Многие отходили, опасаясь за свое сердце, а были и такие, кто не прочь попробовать рассмотреть поближе.

Но у меня есть Кен. Только с ним буду я всегда. Однако он ведь не восточный шейх, чтобы иметь гарем, одернула себя Зигни. И потом, если он сам развелся со мной, значит, я ему не нужна, пыталась уговорить она себя, но чувствовала фальшь в своих рассуждениях.

Чепуха, говорила она себе.

– Чепуха. Все это чепуха, – именно так она ответила Тревору Макхикни в последний день пребывания в Санта-Фе.

Он с усмешкой посмотрел на нее и помчался вниз с горы, словно уносясь от роя пчел, с которым больше не мог справиться. Наверное, решил, что Зигни может закусать его до смерти, как десяток пчел…

А она смеялась. Да почему он злится? Ему было ясно сказано: ничего не выйдет. Впрочем, пускай злится, но на самого себя, на собственную мужскую самонадеянность.

Зигни встала с кресла и сходила за телефоном. Надо поговорить с Энн. Рассказать о чудесном отдыхе в горах и посмеяться над Тревором, этим горнолыжным поклонником.

– Ну, тебе понравилось, как я вела себя с ним? – спросила Зигни, закончив свой рассказ. – Видела бы ты этого ирландца, когда он мчался от меня с горы! – хохотала Зигни. – Скажи, у тебя есть знакомые ирландцы?

– Есть, Зиг. Точнее, я имела с ними дело.

– Наверное, тебе, истинной англичанке, было бы трудно с этими ненормальными, – со смешком предположила Зигни.

– Не без того, – согласилась Энн.

– Слушай, Энн, ты знаешь про меня абсолютно все. Но я ничего не знаю о твоем прошлом. Ты никогда не рассказывала мне о себе.

– Прошлое – в прошлом, Зиг. Меня прежней уже нет. Так что не о чем рассказывать.

– Какая ты упрямая, Энн. А я тебе все рассказала, даже про моего горного поклонника.

– И очень хорошо сделала. А сейчас давай прощаться, Зигни. Спокойной ночи. Уже поздно.

Глава двенадцатая
Катастрофа

Ну что ж, все ясно, решила Энн. Эксперимент с участием Тревора подтвердил мои подозрения: Зигни нужен только Кен.

Она выдвинула ящик письменного стола, достала металлическую коробку и открыла ее. Там лежала маленькая телефонная книжка с розовым фламинго на обложке. В ней записаны телефоны, которые могли в любой момент соединить ее с прошлой жизнью. Энн наугад открыла книжку и сразу увидела нужный номер. Набрала. Долго не отвечали. Потом отозвался сонный голос.

– Ну?

– Пэт? Это Энн.

– Ох, я тебя не узнала! Говори.

– Что, были гости?

– О, если бы это можно было так назвать! – Женщина хрипло рассмеялась – Это был кошмар.

– Могу представить.

– Думаю, нет. Они были как голодные волки. Мои бедные девочки остались без сил.

– А сейчас они где?

– Улетели к себе.

– Нужно с ними связаться.

– Кому нужно? Тебе? – Голос взвился на две октавы.

– Да, но не для того, о чем ты думаешь.

– Я ни о чем таком не думала. Я знаю тебя слишком хорошо…

– Знала, милочка.

– Пускай так, не спорю.

– Надеюсь, они в главном своем деле остались прежними?

– Кое в чем стали лучше. Цивилизованнее, я бы сказала.

Энн хмыкнула.

– Рада за тебя. Так вот, мне надо с ними связаться.

– Не боишься?

– Мне-то чего бояться?

– А, поняла, хочешь работенку им подкинуть?

– Мы не будем это обсуждать, особенно по телефону.

– Хорошо, я свяжу тебя с ними.

– Спасибо. Но только не меня. Они получат имя и адрес электронной почты.

– Ага, надо будет послать приглашение.

– Совершенно верно.

Энн бросила трубку и уставилась в серое окно. Я должна это сделать. Ради Зигни.

Энн считала, что ей предначертано судьбой делать что-то хорошее и что-то дурное. Но дурное надо сделать так, чтобы тот, ради кого это делается, увидел в произошедшем Божий промысл.

Энн втянула в себя воздух. Счастье Зигни и ее семьи принесет ей самой освобождение от напряжения, которое не отпускает ее столько лет. Счастье Зигни станет доказательством, что возможно все, пока ты жив.

Энн подошла к зеркалу вплотную. На нее смотрела молодая стройная женщина. Молодая… Хм. А как определяется возраст? Ну не по морщинам же, черт побери! Она усмехнулась. Ее лицо уже тронули морщинки, но они не слишком беспокоили ее. Влага еще не ушла из клеток и подбородок не покрылся трещинками морщин, словно тонкое стекло от удара. У нее еще есть время быть женщиной, быть матерью, об этом каждый месяц ей напоминает боль внизу живота.

Возраст женщины выдают глаза – обращенные в себя говорят о том, что уже есть что перебирать в памяти. А в глазах Энн – энергия, и она еще долго в них будет светиться. Рыжие кудряшки все еще образуют золотой нимб вокруг головы, еле заметные веснушки – с возрастом они поблекли – придают лицу задор. О, конечно, конечно, в ее натуре есть еще драйв, как говорят американцы, иначе она ни за что бы не додумалась до того, до чего додумалась.

По электронной почте для Салли Стилвотер пришло сразу два приглашения. Из Ирака и из Кении.

– Прис?! – громко кричала в телефон Салли, сидя перед экраном компьютера, – я просто уверена, что нам надо поехать в Черную Африку. Если не мы, то кто? – тараторила она без остановки.

Салли обосновалась в том самом маленьком кабинете на втором этаже дома в Миннеаполисе, в котором Зигни когда-то корпела над переводами. Салли превратила кабинет в подобие офиса – поставила факс, стеллажи, где хранила архив, вела переписку, связывалась по электронной почте с женщинами многих стран мира. Она собиралась стать членом Международной федерации женщин и – Кен знал ее тайную мечту – занять в этой организации один из ключевых постов. Салли хотела вовлечь в это дело и подрастающих дочек. Что может быть интереснее, чем носиться по всему миру и чувствовать себя повсюду необходимой?

– Нет, Прис, ты не понимаешь. Сейчас ехать в Ирак – это чистой воды политика. Мы, женщины, должны действовать тоньше. Нет, нет и еще раз нет! Дело вовсе не в том, что нас могут в Ираке подстрелить. Нет, с нас там станут сдувать пылинки, но сам факт… Ага, ну ты подумай. Да, я так считаю. – Салли повесила трубку. – Кен! Ну почему они такие несообразительные? Присцилла Липпи просто тупица, черт бы ее побрал!

Какой все-таки невыносимо громкий голос, поморщился Кен, который никак не мог отучить жену от простонародной привычки кричать. Наверное, в ее крови есть примесь итальянской, иначе как объяснить этот гортанный, протяжный крик? Он как-то спросил у Салли, нет ли у нее в роду итальянцев, а она в ответ весело расхохоталась и проговорила своим низким вибрирующим голосом: «О, как бы я хотела, чтобы они были! Тогда ночами я не давала бы тебе вообще закрывать глаза!»

– Не шуми, дорогая, – попросил Кен. Ты обязательно выдрессируешь Присциллу.

– Не сомневаюсь. А сейчас мне надо добить Дебби. Каламбур? Ха-ха! Если она за меня, то мы точно полетим в Найроби.

О чем говорить, Салли «добила» не только Дебби. Присцилла Липпи снова позвонила и рыдала от счастья, что прозрела наконец и поняла тонкий расчет Салли. «О, Салли, если ты когда-нибудь не станешь конгрессменом, то я должна буду выпить до дна озеро Виктория», – уверяла Присцилла.

Кен хохотал, слушая излияния Присциллы в исполнении жены. А что, чем черт не шутит? Салли впрямь может занять пост в руководстве Международной федерации женщин, как и задумала.

– Кажется, ты не была только в Африке?

Кен спросил, чтобы задать хоть какой-то вопрос и этим обозначить свой интерес к делам жены. На самом деле сейчас ему было абсолютно все равно, куда отправится его неугомонная супруга. Потому что он должен думать совсем о другом – об открытии выставки своих работ в университетском центре. И если эта выставка пройдет так, как он задумал, то ему обеспечена в университете кафедра таксидермии. Нет, это не означает значимой прибавки в доходах, но престиж!

– Кен? – позвала его тихонько Салли, незаметно подкравшись к нему.

Он улыбнулся и обнял ее. А сам подумал: пожалуй, не так уж плохо, что она уедет хоть ненадолго. Ее непомерный сексуальный аппетит начал утомлять Кена.

– Дорогой, ты посмотри, какая умная у тебя жена.

Он вздрогнул. У него есть уже, то есть была уже умная жена, и ее звали не Салли.

– Это ведь я придумала вышить портреты детей на одеяле «Дети Мира». Портреты наших девочек получились лучше всех! По-моему, у меня дар к вышиванию, посмотри, я гладью вышила глазки. – Она бросила на пол легкое одеяло.

Он всматривался в вышитые портреты девочек, каждый не больше носового платка. И правда, здорово. Даже косички как настоящие.

А Салли не унималась:

– Всего тридцать портретов. А после поездки в Африку мы его расширим и дополним. Женщины вышьют портреты темнокожих детей, и мы пустим их портреты по контуру. На светло-зеленом фоне будет здорово, правда? Потом мы провезем его по Юго-Восточной Азии, оно станет еще больше, и мы накроем им весь мир! Все шесть миллиардов людей будут спать под одним одеялом! А мы…

Кен отключился, не желая вникать в женскую белиберду, как он называл про себя эту и прочие подобные затеи. Он слышал от Салли, что еще одна группа женщин делает такое одеяло из квадратиков с вышитыми растениями, которые надо охранять от исчезновения на планете, своего рода «Красную книгу». Наверное, душа деда от радости поет и пляшет на том свете, подумал Кен.

Но как бы скептически Кен ни относился к затее жены и ее подруг, они ведь добились своего. Конечно, женский способ мышления совершенно ничего общего не имеет с мужским, понял он однажды и перестал удивляться. Салли живет весело, с ней удобно, растут две дочки, все чудесно!

Лишь иногда сердце Кена вздрагивало, когда он слышал голос Зигни, сообщавшей о каком-нибудь очередном успехе сыновей.

Порой его охватывала печаль, что мальчики слишком далеко, в Европе. Он ездит к ним, да, он любит их, но… Ничего, скоро мальчики повзрослеют, потянутся к отцу, мы станем ближе друг другу, я возьму их с собой в экспедицию за птицами.

– Папа! Папа! Посмотри, какие рюкзачки купила нам мама!

В комнату ворвалась Джейн, старшая. Точная копия Салли, такая же громкоголосая и шустрая. У нее были красивые губки – пухлые, но очень четко очерченные.

– О, замечательный! Ты знаешь, что за птичка на нем изображена?

– Это малиновка, папа. Мама так сказала.

Нежность затопила сердце Кена. Ну вот, разве он не счастлив? Он обнял девочку, поцеловал в щеку.

– А где Кэрри?

– Уже в машине. Она заняла самое лучшее место. Но в самолете я сяду у иллюминатора. Мама обещала.

Он улыбнулся и шлепнул дочь по туго обтянутой джинсами попке.

– Вперед, детка! Свое место надо занимать вовремя!

И Салли, Джейн и Кэрри уехали. Но, как оказалось, не на неделю и не просто в Кению…

В полночь Кен проснулся от телефонного звонка. Не открывая глаз, он потянулся к трубке возле кровати. Кен не успел произнести ни слова, как услышал рыдание.

– Кен! Кен! Это ужасно! – плакала в телефон Молли Прайс, которая едва ли не вчера и едва ли не с такой же страстью обливалась горючими слезами по поводу того, что из-за болезни мужа не может лететь в Кению. – Они погибли, Кен! Твоя жена и дети погибли!

– О чем ты говоришь? Молли, я ничего не понимаю, – пробормотал Кен и похолодел – перед его глазами возникли лица Зигни и мальчиков.

– Они погибли в Кении! И Салли, и девочки. Я слышала в ночных новостях Си-эн-эн.

Кен положил трубку. Сел. Потер вспотевшую шею.

Значит, Зигни и мальчики живы.