355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уинифред Леннокс » Японский гербарий » Текст книги (страница 6)
Японский гербарий
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:25

Текст книги "Японский гербарий"


Автор книги: Уинифред Леннокс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Потому что в вас есть что-то такое, чего я никак не могу понять… Вы как будто все время стремитесь к недосягаемому. Простите, если я вас обидела. Но мне интересны люди, которые видят то, чего не видят другие.

Пол Джексон невольно вздрогнул: как странно, она чувствует то, что казалось плотно скрытым толстой шкурой удачливого и уверенного в себе бизнесмена.

– А зачем тебе понимать меня, Зигни? – спросил он.

– Потому что для меня это питательная среда. Понять разных людей значит более точно воспроизвести их чувства в стихах… Я, наверное, не ясно выражаюсь. Попробую объяснить. – Зигни набрала воздуха, ноздри затрепетали, а глаза обрели зеленоватый оттенок.

Пол Джексон с любопытством ждал.

– Вот вы, Пол, издали великое множество книг о любви. А что вы думаете о ней?

– Это интервью для печати? Если да, то должен оговорить гонорар, детка.

– А если нет?

– Ну, если как откровение старика, я ведь по сравнению с тобой старик, то могу сказать – я не типичный образец.

– Вы однолюб.

Он усмехнулся.

– Если кому-то рассказать, что я, трижды женившись, хранил верность одной женщине, меня сочтут ненормальным.

– Представим, что вы японский средневековый мужчина, у вас в юности была любимая женщина. Скажите, вы могли бы завязать шнур, то есть поклясться в верности, и потом этот шнур…

– Развязать? – Его глаза заблестели. – Я…

– Мистер Джексон? – Внезапно у столика возник мужчина. – Простите, сэр, но вас просят к телефону… Срочно.

– Извини, Зиг. Думаю, мы продолжим нашу беседу. Я позвоню.

Расставшись с Полом Джексоном, в прекрасном настроении Зигни отправилась в аэропорт. Через несколько часов она увидит Кена. Как восхитительна была их прошлая встреча в Эдинбурге! И поездка в маленькую деревушку, где на голых серых камнях они занимались любовью! Она почувствовала, как пересохло в горле. Интересно, а Кен часто вспоминает о той неистовой любви, о том миге, когда тяжелые волны накрывали их нагие тела?

Дом Билла Рэдли стоял с темными окнами, когда Зигни подъехала к нему. Значит, я преподнесу Кену сюрприз своим появлением! – обрадовалась она. Здорово!

Не переставая улыбаться, Зигни открыла дверь, вошла в дом, опустила дорожную сумку на пол, потом втянула воздух, желая насладиться любимым запахом старого дома, старого дерева. Но к привычному запаху примешивался еще какой-то, чужой. Улыбка медленно угасла на губах Зигни, а сердце забилось учащенно и тревожно.

Она сделала несколько шагов, подошла к двери гостиной. Повернула ручку.

Ей не надо было никуда заглядывать, что-то искать. Она безошибочно ощутила запах другой женщины. Нет, здесь была не Сэра Стилвотер. Здесь была не просто чужая женщина. Здесь занимались любовью с чужой женщиной.

Понятно, Кен развязал шнур. Кончики пальцев закололо, будто в них вонзили сразу несколько тончайших иголок, таких, какими вышивают шелком. Зигни показалось, что она уже испытала похожее чувство. Но когда?

Кровь пульсировала в висках, сердце требовало: думай. Думай.

Ну конечно, в Колорадо, когда она читала стихи, закрыв глаза, а когда открыла их, Кена не было. Тогда она испугалась точно так же. Почему? Может, потому, что он разрешил себе испугать ее, спрятавшись, и тем самым обмануть?

Открытым ртом Зигни хватала воздух, он застревал в горле, сбившись в комок. Зигни явственно чувствовала запах чужой женщины.

И что теперь делать?

Она представила, как Кен на своем автомобиле, на том самом, который ей так нравится – прекрасном могучем джипе – едет к другой женщине. А она, Зигни, заводит свой «фольксваген» и гонится за мужем, выслеживает его и видит, как он выскакивает из машины и бросается к чужой женщине… Точно так же, как он всегда бросался к ней…

Пальцы больше не кололо, кажется, иголки вонзились в них навсегда. Их ломило. Неужели я хочу увидеть, как Кен обнимает другую? Наконец Зигни сумела вздохнуть полной грудью, и в голове стало яснее.

А зачем их выслеживать? Если я и так все знаю?

Придя в себя от потрясения, Зигни почувствовала, как трезвость рассудка понемногу возвращается к ней. Давай-ка, дорогуша, признайся самой себе, разве не ты толкнула Кена на это? Не ты ли дело своей жизни поставила на первое место, отодвинув Кена так далеко, что он ощутил себя совершенно свободным? И когда он хотел тебя, хотел дать тебе свою любовь, ты стремилась к совершенно другому – собственную любовь переводить в слова. Ты боялась, что, стоит тебе отдать все Кену, ты станешь пустым сосудом, в который незачем обмакивать перо…

Ведь так, если честно? Поэтому…

А что – поэтому? Означает ли это, что надо забыть о боли, дышать ровно и ждать? Ждать, когда Кен приедет и… Неужели ты надеешься, что ошиблась? – спросила она себя.

Крепко обхватив себя руками за плечи, Зигни уставилась в темное окно.

Итак, что случилось, то случилось. Да, ты сама отодвинула мужа на задний план, как не слишком нужную вещь. Поэтому произошедшее естественно. Он развязал свой шнур.

Но я свой не развяжу.

Зигни услышала гул мотора и шуршание шин по гравиевой дорожке. Могучий джип «тахо», рассекая темноту снопами света, замер возле крыльца. Дверца открылась, Кен выбрался из машины, потянулся, расправляя затекшие мышцы, – судя по всему он долго просидел за рулем.

Зигни стояла возле окна гостиной и ждала, когда Кен войдет. По выражению его лица она поймет все – насколько серьезно он увлечен и вовлечен в другую жизнь.

Его шаги становились все отчетливее, сердце Зигни билось почти в такт шагам.

Кен замер на пороге. Она уловила мгновенную радость в глазах мужа, которая тут же сменилась изумлением. Как будто он спрашивал себя: почему Зигни здесь? Словно он собирался увидеть – снова? – у окна гостиной другую. Зигни поймала себя на мысли, что скорее всего предмет его страсти ниже ростом, чем она. Поскольку взгляд Кена невольно замер на уровне ее плеча, а уже потом скользнул выше, к глазам.

Зигни спокойно улыбнулась, будто они расстались утром и вот, поздно вечером, встретились снова, как и полагается мужу и жене.

– Привет, Кен. Не ожидал? Да я и сама не ожидала. Прилетела к издателю. Он вызвал меня раньше срока. Почему не позвонила тебе? – опередила она его вопрос. – Хотела сделать сюрприз. И, кажется, вышло удачно. Правда? – Зигни улыбнулась еще шире. – Удачно, что ты сейчас приехал один. Так?

– А… с кем мне здесь быть, Зиг? – Его голос звучал не слишком уверенно. – Я недавно вернулся из экспедиции… Знаешь, такие птицы…

– Знаю, одна птичка попала в твои силки. Прелестный экземпляр?

– Да, я поймал малиновку. Которую давно хотел… Ты помнишь, нет, конечно же не помнишь. Тебя это никогда не интересовало. Да что там говорить, тебе было совершенно безразлично, чем я занимаюсь! Ну неважно, я сейчас не о том. Так вот, я поймал малиновку, у нее, самое удивительное, есть единственная родственница, и где – в Японии! Я кажется, тебе говорил… Малиновка, или еще она называется зарянка…

– Сколько ей лет, Кен? Надеюсь, тебе с ней хорошо. Лучше, чем со мной? – прервала его Зигни, не собираясь устраивать семейную сцену.

Все, что происходит, – естественно. Он прав, она не интересовалась его жизнью, как подобает настоящей жене. Да, она погрузилась в свой мир, в который – за что и благодарна Кену Стилвотеру – помог окунуться именно он. Она поклялась себе его любить за это всю жизнь… И будет любить.

– Зиг…

– Я рада за тебя, Кен. Мне жаль, что я не смогла тебе дать то, что ты хотел бы.

– О чем ты говоришь, Зиг? – В голосе Кена зазвучала растерянность.

– Я не буду спрашивать, любишь ли ты ее. Но я хочу, чтобы ты знал одно: я согласна.

– На что? – Он вскинул брови.

– Я отпускаю тебя. В долгую экспедицию с ней, Кен.

– Да о чем ты, Зиг?!

– Давай не будем множить банальности.

Рассудок Зигни был ясен, сердце билось спокойно. Конечно, а как иначе? Взрослый мужчина несколько лет подряд живет, по сути, отдельно от жены, которая не только занята своим делом, но и большую часть времени проводит за океаном. Почему он не с ней? А почему он должен все бросить и лететь за ней? Да, он навещает ее, их детей, которые живут сейчас в Эдинбурге. Они ни в чем не нуждаются. Кен платит за лечение Зигфрида и за учебу обоих сыновей.

Ночь за окном была совершенно черной, где-то вдали заквакала сигнализация, потом взревел мотор и взвизгнули шины. Зигни слышала все звуки так же отчетливо, как шелест крыльев залетевшего в дом мотылька, который бился в свете лампы. Зачем он это делает? Неужели думает, будто видит солнце?

Нет, это не солнце, и этот свет не превратит ночь в день. Как и то облегчение, которое сейчас снизошло на Зигни, не станет целебным бальзамом для раненого сердца. Она не позволяла себе испытывать боль – Кену больнее, думала она. У меня, рассуждала Зигни, есть дело жизни, из-за которого я отодвинула от себя любимого мужчину. Ведь нет никакого секрета в том, что у меня возникало желание близости с ним, когда я отдыхала от переводов о японской любви. Но я приказывала себе перевести энергию физического влечения в творческую. Самая настоящая сублимация, по мнению психиатров.

А сейчас я великодушная земная женщина, у которой появилась соперница. Я снимаю с себя ответственность за мужчину, с которым состояла в браке, отдаю его без борьбы. Я отдаляюсь, ухожу к себе, чтобы теперь погрузиться в собственный мир без остатка.

Конечно, Зигни Рауд могла показаться странной женщиной, но разве она виновата в том, что ей на роду написано сделать дело, которое пришло к ней через посредство Кена Стилвотера?

Странно, но Зигни ощущала, что Кен с ней каждую секунду, когда она переводит стихи. В последний свой прилет в Токио Зигни, гуляя по улочкам этого города, глядя с самой высокой точки роскошного центрального района – Гиндзы – на ночную японскую столицу, залитую океаном огней, чувствуя этот город так, как не чувствуют его даже те японцы, которые стояли рядом с ней на смотровой площадке, и там ощущала рядом с собой Кена. Потому что все строки любви, которые она перелагала с японского, были обращены к нему. Но ему-то что от этого? Ему нужна земная любовь. Он прав, и она это понимает.

Она должна была догадаться, что у него наверняка появится женщина. Разве способен мужчина обходиться без подружки, да еще в долгих экспедициях? Но Зигни никогда не думала об этом. Она считала себя его подружкой, его любимой женщиной и единственной – на всю жизнь. Потому что без этого чувства она не могла бы исполнить то послушание, которое ей дано. Кем-то. Но дано. Не важно кем.

Зигни повернула голову и посмотрела на Кена. Он замер в тревожном ожидании. Ей показалось, он ждет чего-то и… Опасается? Неужели скандала? А может, чего-то еще? Что она бросится ему на шею и зарыдает: я тебя не отпущу?

Она и так его не отпустит, только не скажет об этом вслух. Они давно слились в единое целое – он, она и японские стихи. Она любит его, как самое себя. И не произнесет ни единого слова, которое заставит Кена испытать лишнюю боль. Слова материальны, если вдуматься, поэтому напрасно, поддаваясь минутному чувству, люди исторгают в мир то, что потом нельзя из него изъять, – злые, обидные слова.

– Зиг, мне… страшно. Ты ясновидящая?

– Нет, Кен, я ясночувствующая.

– Понятно, – мрачно произнес он и показался Зигни похожим на обиженного мальчишку. – Но если так, я хочу развода.

– Ты хочешь жениться на ней, Кен? – с печалью спросила Зигни, кстати, печалилась она сейчас не о себе, не о нем, а о той доверчивой женщине, которая собиралась забрать Кена навсегда.

– Да. Прости, Зиг.

Зигни долго смотрела в окно, за которым уже была глубокая ночь. Странное дело, разве прошла целая вечность с тех пор, как она переступила порог этого старого дома, в котором нашла то, что хотела найти для сути своей жизни? Нет, но сейчас ей казалось, она прожила несколько веков и много-много жизней за последние годы.

Неожиданно для себя Зигни повернулась к Кену и тихо объявила:

– Да, я согласна. Но при одном условии: этот дом мой. Мне нужен Вакавилл, он, сам знаешь, пригород Токио.

Зигни не предполагала, каким бальзамом полила она измученную душу Кена.

– Обещаю. И еще раз прости.

Зигни уехала в Арвику. Она простила. Но не Кена, а себя. За то, что хотела получить самое невероятное удовольствие на свете – перевести все двадцать книг «Манъёсю» на шведский. А для этого ей, как оказалось, нужна абсолютная свобода.

Теперь она свободна. Совершенно свободна. Однако разве она может быть совершенно свободна от Кена? Нет, но сейчас, на время, она отпустила его.

Господи, как быстро уходит свет за окном, уступая место сумеркам вечера… Он растворяется в небе, словно вишневое варенье в кефире. Кефира много, а варенья ложка. Тихо-тихо в доме, тихо внутри. Никто не стучится в ее тишину. Никто не требует внимания. Она одна в бесконечном свободном полете.

А если спросить – зачем ей такая немыслимая свобода? Ведь у нее еще много времени. А когда времени много, своей свободой можно поделиться.

Зигни отпила глоток из бокала и ощутила, как по горлу покатился горячий огненный шар. И тут же заныло сердце – словно наркоз, который действовал во время всего пути через океан, всего пути до дома, наконец отошел. Она почувствовала, как глаза наполнились слезами, и не противилась им. Пора слез наступила. Такое бывает с каждым.

Да, конечно, было бы проще отбросить все желания – может быть, они следствие ненормальности ее натуры? Когда Зигни уезжала из Вакавилла, она вдруг вспомнила – в этом городе есть большой психиатрический центр, так, может, там бы ей рассказали, что это значит, когда человек меняет живое на неживое, давно ушедшее и эфемерное.

Она посмотрела в окно. Невероятно, но закат обрел зеленоватый оттенок. Почему не красный? – подумала Зигни. Может, потому, что зеленый – цвет надежды?

Потом за окном стало совсем темно, зажегся фонарь возле ясеня. День ушел, как ушел из ее жизни Кен.

Но день вернется. Завтра. А Кен? Слезы хлынули из глаз, они жгли щеки, Зигни давно так не плакала, наверное, с самого детства. Когда мать не вернулась с гастролей из Японии, когда ее не стало на земле. И тогда Зигни поклялась себе постичь то, что отняло у нее мать.

Нет, то был не океан, который разбушевался и поглотил небольшой теплоход, везший музыкантов на другой остров, где концерт ждали. То была неведомая европейцам страна, отнявшая у нее мать.

Зигни думала тогда, что духи моря польстились на арфу матери и забрали ее, чтобы услаждать себя небесными звуками, которые недоступны в глубинах моря.

Так что же, и ее увлекли за собой духи далекой страны, заманивая звуками поэзии немыслимой красоты, созданной на странном языке? Странном? Но когда ты его постигнешь, он не странный, он прекрасный.

В голове роились японские фразы, возникали образы, и мысленно Зигни находила для них слова на родном шведском.

Вот ради этого она хотела свободы? И отодвигала от себя Кена. Да, конечно, ему было обидно и неприятно, когда он желал близости, а она говорила ему: «Кен, я устала. Кен, мне еще надо поработать». Или рано утром, со стоном: «Кен, я сплю». А если он настаивал, не открывалась ему так, как он хотел.

Так что же – я больше не люблю Кена? Нет? Но тогда почему, почему, в который раз спрашивала себя Зигни, перелагая стихи с чужого языка на родной, каждая строчка в которых дышала любовной страстью, я вижу только его? И почему в старинных японских одеяниях вижу его и себя? И почему рукава этих одеяний лежали в изголовье, как это было в давние времена в Японии? Рукава – а они надевались отдельно – всегда лежали в изголовье возлюбленных, так написано в «Манъёсю».

Зигни поставила пустой бокал на каминную полку и вытерла слезы. Потом пошла на второй этаж, в спальню. Скрипели половицы старого дома, совершенно пустого. Отец теперь почти все время жил в Англии, где у него большой контракт: он преподавал и читал лекции.

Все, все, спать! – велела себе Зигни. А завтра с самого утра за компьютер. Сердце учащенно забилось, когда она представила, как по сероватому экрану бегут строчки стихов.

Приняв на ночь душ и облачась в бледно-розовую пижаму, Зигни подумала, что теперь ей будет проще находить слова для перевода горьких строк плача покинутой возлюбленной. Что ж, каждый опыт полезен, если он не смертелен.

Она заснула за полночь, а рано утром вошла в кабинет и увидела, как оставленный включенным компьютер внезапно замигал, привлекая внимание.

Зигни нажала клавишу, и на экране высветились строчки:

«Тебе не надо беспокоиться о своем творчестве. Тебе надо научиться жить среди людей».

Зигни с облегчением улыбнулась. Энн, как всегда, вовремя. Энн чувствует ее, как никто. Пальцы Зигни забегали по клавишам.

«Энн, ты неисправима. Не считаешь ли ты себя Учителем?»

«Считаю себя твоей наставницей. Твоим внутренним голосом, нянькой твоих детей, наконец».

«Я ценю это. Но что ты подразумеваешь под советом «научиться жить среди людей»?»

«Когда-нибудь ты закончишь свои переводы. Подумай, как ты будешь жить и чем».

«Ты предлагаешь мне искать смысл жизни?»

«Я предлагаю тебе сделать свою жизнь осмысленной, что бы в ней ни произошло».

«Спасибо, я подумаю. Как мальчики?»

«Отлично. Но я сейчас не о том. Приготовься, Зигни. Я вошла в интернетовский сайт Кена… Я кое-что узнала».

Внезапно экран погас.

Ах, Энн! Зигни вздохнула. Это «кое-что» мне уже известно.

Глава девятая
Малиновка Салли

Так что же произошло в жизни Кена Стилвотера за эти годы?

Однажды в экспедиции Кен на самом деле поймал в силки птичку. Чутье не подвело Зиг.

Этому чутью Кен никак не мог найти оправдания. И решил, что его жена все-таки ясновидящая.

Ну как она могла догадаться, что у меня есть женщина? – спрашивал себя в сотый раз Кен, расхаживая по большой гостиной дома деда после отъезда Зигни. Здесь нет ничего, что указывало бы на присутствие Салли.

Кстати, этот дом Салли совершенно не нравился, и, может быть, поэтому Кен с готовностью согласился отдать его Зигни. Он понимал – Зигни не собирается в нем жить, дом Билла Рэдли для нее просто символ главного, что произошло в ее жизни. И наверняка она не станет возражать насчет музея. Но сейчас не до того, отмахнулся от пришедшей в голову мысли Кен.

Кен криво усмехнулся. Он-то считал себя главным событием в жизни Зигни, но, видимо, ошибся.

Кен Стилвотер не принадлежал к числу мужчин, которые проявляли бы склонность к анализу своих поступков и поведения других людей или занимались бы самокопанием. Он был простым парнем, любил и знал природу, которая демонстрировала, как просто на самом деле устроена жизнь и что совершенно незачем ее усложнять. Если есть двое – мужчина и женщина, они должны жить вместе и любить друг друга. Никто и ничто не должно мешать им это делать.

Кен был тщеславен и хотел удовлетворить свое тщеславие. Ну что он собой представляет сейчас? Он известный таксидермист, знаменит в определенных кругах. У него два сына, талантливая жена. Но это не та женщина, которая светила бы отраженным светом. Его светом. Теперь у него будет такая. Обычная – в отличие от Зигни.

Иногда Кену казалось, что Зигни не обычная женщина. А кто? Ведьма? Он покачал головой, упрекая себя: до какой глупости можно додуматься, если постоянно размышлять об одном и том же.

А зачем думать про это вообще? – вдруг пришло Кену в голову. Мы мирно во всем разобрались, никаких скандалов. И мы будем поддерживать отношения – в конце концов, у нас двое сыновей.

Вспомнив о сыновьях, Кен почувствовал, как у него забилось сердце. Боже, а ведь Салли уже беременна! Разве не поэтому я попросил у Зигни развод? Но Кен радовался, что скоро снова станет отцом, и был совершенно уверен, что ребенок родится здоровым.

Ведь именно так произошло в его большой семье: после больного Ника родился он, Кен, совершенно здоровый. А если Зигфрида считать вторым ребенком – он и впрямь появился на свет после Питера, то их с Салли ребенок будет в полном порядке.

Салли. Она станет моей второй женой. Люблю ли я ее? Конечно, люблю. С ней хорошо. Так же, как люблю Зигни? Ну зачем сравнивать? – одернул себя Кен. В Зигни всегда было что-то мистическое, а Салли вся как на ладони – понятная, простая, горячая. Удобная. В ней нет тайны, она живая, как природа. Мне нравится заниматься с ней любовью каждую ночь. Мне хорошо и радостно после этого целый день. Я чувствую себя могучим, сильным, способным добиться всего, чего хочу.

Но иногда червячок сомнения – точно так же, как дождевой червь рыхлит даже самую сухую почву, – вспахивал и самодовольство Кена: почему он не сумел увлечь Зигни сильнее, чем японские стихи? Чего он не сумел ей дать? Почему не выиграл схватку с японской поэзией?

Однако Кен быстро отметал свои вопросы, заводная Салли не давала ему размышлять попусту. Точно так же, как и в первую встречу. А встреча их произошла так.

– Эй, черт бы тебя побрал, парень! – услышал Кен низкий голос и никак не мог понять, откуда он раздается.

Кен пригнулся и почти встал на колени под кустом, а голос не умолкал:

– Да вижу, вижу я тебя! Не изображай из себя страуса! Если ты спрятал голову, то тебя здорово выдает толстая задница!

Кен вдруг встал во весь рост, совершенно разозленный. Да что это за стерва такая?! Откуда она взялась? Это у меня-то толстая задница?! Сейчас я ей покажу, толстая она или нет!

Он выступил из тени деревьев на поляну и увидел – ее. Тоненькую, невысокую, с темными волосами. Вряд ли старше его. Но на лице столько воинственности, что Кен не произнес ни слова, позволяя ей выложить все, что отягощало язык.

– Ты что же, изображаешь одичавшего кота? Ты не видишь, что тут без тебя уже поставили силки? Ты не видишь, что малиновка чужая? А? – Она стиснула кулачки и двинулась прямо на него. – Я вот сейчас позову кое-кого и тебе самому перья повыщипывают!

Кен уже пришел в себя и догадался, что забрел на чужую территорию.

– Тихо, тихо, детка. Я не стану брать чужую птицу. Только скажи, тебе-то она зачем?

Она вдруг улыбнулась и подошла еще на шаг.

– Ты слишком любопытный, парень. Скажи, тебе-то она для чего?

– Я орнитолог. – Он решил не говорить, что делает чучело малиновки и ему никак не дается посадка головы птицы. И поэтому он наблюдает ее в естественных условиях. Для того чтобы птица была как живая, надо изучить ее в естественной среде. – Ты хотя бы знаешь, что это за птица?

Кен вознамерился прочесть целую лекцию о малиновке. Что любит она затененные места, что самое большое удовольствие для нее бегать по земле, она и гнезда может вить на земле. Что голос ее слышится с рассвета и до самой темноты. Но вместо этого он вдруг сказал:

– Слушай, у тебя глаза, как у малиновки. Большие и красивые. – Девушка опешила, и Кен шутливо спросил: – Это чтобы в темноте лучше видеть, да?

Незнакомка заметила его смущение и оценила.

– Я тоже кое-что знаю об этой птичке, – сказала она. – Если ее партнер выбрал плохое место для гнездовья, она или расстается с ним, или выбирает сама.

– Да ты просто специалист по пернатым! – деланно восхитился Кен.

– Но чтобы выследить ее, надо потрудиться, разве нет?

– Я тоже за ней следил, да будет тебе известно.

– Скажешь, это наша общая добыча? – Девушка прищурилась. – Ладно, так и быть, можешь брать половину.

– Половину чего? – не понял Кен.

– Половину общего успеха.

– И половину тебя.

Он подошел близко-близко и потянулся к ней. Глаза незнакомки мерцали так ярко, как будто в них были вставлены два изумруда. Она увернулась от его рук.

– Ты, наверное, художница? – Кен заинтересованно посмотрел на девушку.

– Нет, не художница. А тебе какое дело? Я должна рассмотреть птицу. Что и сделаю, когда выну ее из силков.

– А потом?

– Ты думаешь, я ее съем, да? Поджарю на вертеле? – Она засмеялась. – Ничуть не бывало. Я вегетарианка и не ем мяса. И уж тем более мужского. – Она громко фыркнула.

Кен улыбнулся.

– Так я и поверил…

Так состоялось его знакомство с Салли.

А когда Кен узнал, для чего ей на самом деле нужна малиновка, он с трудом поверил своим ушам. Ну до чего только не додумаются женщины!

– «Одеяло Мира»? И чтобы все под ним поспали?

Она кивала, глядя ему прямо в лицо, и темные кудряшки дрожали на висках.

– Да брось, детка.

– Ну вот сам увидишь. И, если захочешь, сможешь тоже поспать под ним.

– Только вместе с тобой, – неожиданно для себя заявил Кен.

Салли уставилась на него.

– Ты что, думаешь, весь мир будет заниматься любовью под этим одеялом? О Боже! Я обязательно расскажу про это своим девочкам! А что, это мысль! Пока все занимаются любовью, никто никому не делает гадостей. Никто не клепает оружие, никто не стреляет…

Кен изумленно смотрел на нее.

– Слушай, ты такая великая общественная деятельница, да?

– Да, меня это увлекает. Более того, меня это возбуждает и примиряет с жизнью.

Салли рассказала, что ее родители сбежали в Америку из Праги в шестьдесят восьмом году. Ее тогда еще не было на свете, и не было бы никогда, если бы родители не пересекли океан. Она родилась в Санта-Фе, штат Нью-Мексико.

– Да как их туда занесло? – удивился Кен. – Чтобы попасть в Санта-Фе, надо, по крайней мере, знать о существовании этой дыры! Но, по-моему, об этом городишке забыл даже сам Господь Бог!

Она улыбнулась.

– Да, ты прав, Кен. Мои родители знали об этом городке, потому что там жил их давний друг, который стал патером в этом пыльном городишке. У него-то они и осели. Потому что мой отец был священником в Праге… А через десять лет родилась я. Они позволили мне появиться на свет, потому что жили уже в Сан-Франциско, у отца был хороший приход, и мама была активисткой в церковной общине.

– Понятно, тебе есть в кого быть активной.

– Да, сам знаешь, у нас церковь участвует во многих делах.

Он вздрогнул. Еще бы не знать! Именно церковная община определила в дом его родителей Зигни Рауд.

Сердце Кена неожиданно сжалось, но не от боли, нет. От печали. Девушка из Швеции оказалась для него слишком холодной.

Но она не сумела заморозить его навсегда. Кен потянулся к Салли, обнял ее.

– Детка, давай наблюдать за птицами вместе. Ты согласишься поехать со мной в экспедицию? Я даже могу тебя нанять.

– Это кем же, интересно? – Салли оглядела его с головы до ног. – Прислугой за все? – Она расхохоталась.

Кен молчал, и она продолжила:

– Здорово. А если я скажу да?

– Ничего другого я и не ожидал, дорогуша!

И вскоре они уехали в экспедицию в Мексику. Непролазные джунгли были именно тем местом, которое они искали. Уединение в любой момент позволяло им наслаждаться друг другом. Кен замечал, что испытывает невероятное физическое влечение к Салли, но не ощущает опьянения, как с Зигни.

Что ж, так и должно быть. Зигни нельзя сравнить ни с одной женщиной, которая у него была. Она словно родилась не от плоти земного существа, ее как будто вбросили из иных миров…

Зигни – это трясина, которая засасывала его, затягивала, Кен уже чувствовал, что никогда не выберется из нее. Казалось, невероятный оргазм, который он с ней испытывал, был рожден не только страстью, но и необъяснимым страхом, словно, сливаясь с ней в одно целое, он вылетает в иные миры, в другие пространства, и ему боязно, что он больше не вернется на землю. Но если Зигни отпустит его от себя, если он выйдет из нее, то просто погибнет.

И Кен все глубже проникал в нее, и ее плоть настолько сильно сжимала его, что, казалось, разъять их тела будет невозможно ничем, кроме скальпеля. И ему в тумане страсти виделась кровь, струящаяся по их телам…

Это бывало во сне, когда Зигни находилась далеко от него, за морями-океанами. Это мучило Кена, лишало сил. Просыпаясь, он хватался за телефонную трубку, но потом вспоминал про разницу во времени.

С Салли было легко и просто. Она оказалась замечательной женщиной, хорошей хозяйкой. И Кен точно знал, что она думает только о том, о чем думает и он – о еде, о воде, о ночлеге, о сексе. О птицах, если Кен думает о них.

Когда они вернулись из Мексики, Кен предложил Салли поехать к нему. Но она возразила:

– Давай-ка лучше ко мне, в Сент-Пол. Мне завтра уже на работу, в бассейн.

Кен согласился. Они всю ночь занимались любовью.

А утром он улетал в Шотландию, где они с Зигни должны были в очередной раз навестить мальчиков.

Вероятно, у Зигни или у шведок вообще – железные нервы и упорство, способное сдвигать горы. Она совершила невероятное – сперва внушила себе, что их мальчик не может быть болен, хотя все врачи твердили, что это несомненно. Но стоило кому-то посмотреть Зигни в глаза, и язык мог отсохнуть у любого, кто осмелился бы произнести при ней что-то вроде: «Он нездоров», – не уточняя, в чем заключается нездоровье.

– Он так же здоров, как и вы, – тихо, с улыбкой, говорила Зигни каждому, кто напоминал о болезни, и тот ощущал себя полным идиотом, торопливо уступая место здорового человека больному ребенку.

Сейчас Кен не мог бы сказать, на самом ли деле его сын здоров или всем вокруг внушили, что он здоров. Но Кен смотрел на Зигфрида и ничего странного в нем не находил.

Он заметил лишь одно: мальчик копия Зигни. Как и Питер.

И еще – Кен был потрясен – Зигфрид владел японским языком.

Глядя на отца глазами, которые были точной копией глаз Зигни, парнишка спросил:

– До дэс ка?

– Он спрашивает, как у тебя дела, – поспешила перевести Зигни.

Кен был ошарашен. Так что, все разговоры о нездоровье Зигфрида сплошное пустословие? Да, да, наверное. Ну еще бы, разве у меня мог родиться больной сын?! Да Зигфрид просто гениальный ребенок, а все дети с нестандартным уровнем развития могут показаться больными тем, кто мыслит стандартными категориями.

Кен смотрел в ясные серые глаза сына и чувствовал, как на его собственные наворачиваются слезы. А если бы ребенок, этот светлоголовый Зигфрид, так похожий на шведа, был бы здоров с самого начала? Кто знает, может быть, их с Зигни жизнь сложилась бы иначе? Тогда он не отпустил бы Зигни от себя, потому что не чувствовал бы за собой вины, потому что именно его род обрек дитя на боль. И Зигни тоже.

– Ий дэсе, милый. У папы все хорошо, – ответила Зигни сыну.

– Как-как? – с улыбкой переспросил Кен.

Мальчик повторил фразу по-японски и, расплывшись в улыбке, добавил:

– Я так и знал, мамочка.

Кен моргал и никак не мог прийти в себя от потрясения.

– Зиг, он что, спрашивал меня по…

– Именно так, он спрашивал тебя по-японски, как дела. И я ответила за тебя – надеюсь, не ошиблась, что у тебя хорошо. У тебя ведь правда все хорошо? Как и у нас. – Она потрепала узкой рукой с длинными пальцами с идеально сделанным маникюром светлую головку сына. – Наш мальчик талантлив. К языкам.

– Папочка, хочешь, я поговорю с тобой еще?

– Милый, папа предпочитает говорить по-английски. Он не знает японского.

– Ты еще его не научила? – искренне удивился мальчик. – А он может говорить по-шведски?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю