Текст книги "Очаги сопротивления"

Автор книги: Уильям Сандерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Накликал…Траншея была прямо впереди, и по первым прикидкам – как минимум раза в три шире Большого Каньона.

Если б не дурман, или хотя бы время подумать, он не решился бы на такое ни за что.

На подступе к траншее тяжелый мотоцикл взревел и взнялся на дыбы, из-под заднего колеса метнулись камни и ошметки полузасохшей грязи. Удачно подвернувшийся при этом лист толстой строительной фанеры послужил хорошим стартовым трамплином; но все равно, понятно, это была гиблая затея: «Харлей», он и без навесного железа весит солидно, а на этом еще тяжесть полицейского оборудования.

В эти отчаянные доли секунды Ховик не испытывал сомнения, что все кончено. Но оказывается – уму непостижимо! – он каким-то образом перемахнул; заднее колесо, зацепив мягкую закраину траншеи, толкнуло мотоцикл вперед, дальше. Повернув машину на разровненной площадке, Ховик поехал на соседнюю улицу, успев-таки оглянуться и заметить, как преследующие огни и слепящие голубые сполохи мигалки резко дернулись и скрылись из виду: машина передними колесами ухнула в траншею. То ли вправду, то ли примерещилось: послышалось вроде бы, как хряснула ось.

Набирая вдоль темной улицы скорость (сердце ухает молотом от марихуаны и адреналина), Ховик вслух рявкнул: «Ч-черт, кайфовей ну простонекуда!» И зашелся хохотом…

Позднее, выходя из трамвая, он мысленно устыдил себя за то, что схоронил в канаве такой великолепный мотоцикл. Немного труда, и из него вышла бы машина что надо. Об этом подумал, и еще о том, чтоон сделает с Паучиной, если их пути еще когда-нибудь сойдутся, что было маловероятно. Затем он поразмыслил над собственным положением. Ховик теперь был строгим и трезвым; веселье оборачивлось прямо противоположными последствиями.

Теперь им известно, что он в Окленде, и начнется розыск. И уж после всего содеянного искать его будут всерьез.

Если разобраться, остается одна возможность, и даже гадать наперед нельзя, хороша она или плоха. Ничего не остается, кроме как попробовать и убедиться.

Джудит

Вечеринка теснилась на каждом квадратном сантиметре полезной площади гостиной и столовой, втекала и вытекала из кухни и туалета, и исходя из контингента собравшихся, по мере возможности использовала темноту обеих спален. Она бряцала стаканами, кубиками льда, стряхивала пепел на ковер и временами спешила в туалет. Она вся разом говорила и смеялась на разные голоса, шептала и заряжала кассеты; пила, пожевывала, курила и нюхала разные вещества, чем совершенно расшатала нервы двум обитающим здесь сиамским кошкам, которые поквитаются позднее тем, что нагадят на ковер.

Присутствовало тридцать четыре человека – для уровня собравшихся грандиозный светский раут (до каких же высот надо дойти, чтобы в таком квартале получить жилплощадь, способную вместить стольких сразу!). Хозяин – можно сказать, до неприличия преуспевший на изобретении и внедрении новых компьютерных игр – вызывал особую ярость тем, что вился между гостями, извиняясь за тесноту. Естественно, его дружно ненавидели. Но если уж на то пошло, здесь никто никому особо не симпатизировал; список приглашенных и составлялся из соображений взаимной неприязни.

Джудит стояла у двери в кухню и смотрела, как человек по имени Костелло разговаривает с парой чутко внимавших ему молодых людей в одинаковых темных костюмах, и устало думала: «Боже ты мой, и чего ему здесь надо? У этих двоих вид Розенкранца и Гильденстерна с техническими дипломами. Если наши основные силы состоят из таких вот, президент может спать спокойно!»

Тем не менее Костелло настоял, чтобы она пошла с ним, практически вытащил ее из крохотной квартирки на том конце города, твердя, что ему нужна пара, хотя бы для виду, в качестве ширмы для явки на это нелепое сборище. Изначально все звучало логично, но по приходу он словно забыл про нее и пустился кочевать от одной стайки к другой с бокалом в руке (похоже, никто, кроме Джудит, не замечал, что он из него даже не пригубил), всем своим круглым раскрасневшимся лицом излучая цепкую общительность.

– Козлы! – высказал он мнение, приблизившись к Джудит. – Скучные псевдоинтеллектуальные посредственности, на девяносто девять целых девять десятых. Не знают, куда девать свои деньги, добытые, как правило, сочетанием слепой удачи, родственных связей и расчетливым жополизанием, хотя каждый считает свой достаток доказательством того, что он состоялся как личность; делает их «победителями», как они себя горделиво именуют, в отличие от «неудачников». Неимоверно безграмотны во всем, хоть чуть-чуть выходящем за самое обыденное, но все равно резонерства хоть отбавляй. – Костелло вздохнул. – Млеют от собственной храбрости, пуская по кругу самокрутку в ванной или бросая крамольные фразы, перевирая все, от Мао Цзэ Дуна с Че Геварой до Хью – Бог ты мой! – Хефнера. Думаешь, я не знаю?

– И чего тебе тогда надо?

– Чего ради я отираюсь среди этих заевшихся олухов? Потому что, дорогуша, революционно-подрывная деятельность не годится ни к черту по всей стране. И наоборот, если не учитывать пропаганду, с нашей и с их стороны, последний год мы мало чем занимаемся, кроме пустого фразерства. Среди людей ходят разговоры о движении Сопротивления, но, скажу я тебе, движение-то ничтожно слабо, как у той Алисы с королевой из сказки, мы все бежим на месте. И теряем наших лучших людей. Дэвид был не единственным.

Имя упало между ними внезапно брошенным камнем.

– Конечно, – продолжал он, словно не замечая, – здесь обязательно отирается хотя бы один осведомитель из Управления, поэтому действовать в открытую довольно рискованно. Вместе с тем Управление прекрасно знает, что эти трусоватые вундеркинды кроме как на болтовню ни на что не способны, так что едва ли подошлют утку первого разряда. Потому хотя бы просто вычислить осведомителя – уже существенный прогресс. – Костелло нахмурился. – По правде говоря, нынче все что угодно, любую мелочь можно считать прогрессом. Даже если из эдакого сборища можно выжать хоть что-то для себя полезное, это уже стоит того, чтобы посетить их с полсотни.

Ничего особо радующего в этих словах не было, но Костелло, очевидно, знал, что делает. О самом Костелло ей не было известно почти ничего; даже подлинное его имя оставалось в секрете, а чин или его статус в Сопротивлении всегда звучали неопределенно. Джудит он иной раз представлялся как организатор, иной раз как лидер, и в обоих случаях было неясно, кто же он все-таки есть. Не было даже известно о его вышестоящем начальстве или о ячейке, с которой он поддерживал связь; единственно, что ей было известно, так это что он завербовал ее с Дэвидом и еще пару человек.

Знала она и то, что он мучительно ее хочет, но пока еще не жмет напрямую. Очевидно, это человек, которому в жизни не раз доводилось подолгу ждать, и терпения занимать ему не придется еще очень долго.

Водоворот гуляния кипел вокруг и катился мимо, пока минуя Джудит стороной, хотя, несомненно, считанные минуты оставались до того, как подкатит какая-нибудь мужская особь, возможно пьяная, безусловно сексуально озабоченная, донельзя скучная, и как положено в таких случаях, развязно раскинется по-крабьи и попытается затеять разговор. Начнет непременно с того, как: а) отменно нынче сидим, или б) хреновато нынче сидим. Большей вероятностью, похоже, будет все-таки б), с возможным резким гамбитом на «может, покатим куда-нибудь еще», но тут заранее гадать нельзя.

Джудит была женщиной средних размеров на подходе к тридцати годам, с густыми черными волосами и вполне ординарным лицом. Нос именно такой величины, зрачки именно такие карие, а глаза именно такие большие, что не приходится сносить фразы наподобие, мол, «вы не похожи на еврейку». У нее была большая грудь, широкие сильные бедра (и те и другие излишне округлые для участия в конкурсе манекенщиц) и по-настоящему красивые ноги. Мужчины, однажды положившие глаз на ноги Джудит, редко уже переводили внимание на все остальное, что по-своему ее и раздражало и радовало: если какой-нибудь бесстыжий свинтус таращится ей на ноги, это по крайней мере не дает ему заметить, что зад у нее все же широковат. Голос у Джудит был вкрадчиво шепчущий, от чего многие мужики кидались на ближайшую стенку. Он был такой не из жеманства, просто от курения.

Джудит прислонилась к стене, закрыла глаза, и обреченно слушала гульбище.

Гульбище говорило:

«…нет никакого сомнения, что уж астрология, во всяком случае, куда ценнее, чем…»

«…велосипед пробовал, железо тягать, даже из лука стрелял, но все равно, бег…»

«.. знаешь, сейчас ведь только пересеклись, а у меня ощущение, будто я тебя знаю вот уж…»

«…прошлым летом в Йоханнесбурге, и я знаю, но, понимаете, все к нам были очень дружелюбны, и природа дикая там просто фантастика, да и в конце концов, нам-то что до…»

«…вся, думается, концепция письменной литературы соответствует…»

«…соприкасается с твоим внутренним…»

«…слушай, говорю, сунь ты свой флоппи-диск в дисковод…»

«…Фродо, кажется, музыкальная версия Повелителя…»

«…жалко их, но вот идешь через эти кварталы и видишь, как живется…»

«…больше раза или двух не надену, но это же я…»

«…надо в самом деле ближе познакомиться, может, пойдем ко мне в…»

«…определенные размеры пирамид, или, может, это Стоунхендж, и будто бы знаешь, все это предсказывает…»

«…по крайней мере, Управление изъяло все это оружие из оборота и…»

«…просто с собой надо быть в ладу…»

«…слышать мне, прелесть моя, все это старое засохшее дерьмо! Бедняки – вшивота, проблемы их – вшивые, и плесни-ка мне вон там еще…»

«…во мне самой немного индейской крови, бабушка у меня была…»

«…ко мне на точку…»

«…соответствует…»

«…твой бэйсик…»

«…вклад…»

«…сука…»

«…я тогда и говорю этому Уильяму Ф. Бакли: „Да пошел ты в жопу!“».

Открыв глаза, она первым делом обнаружила, что на нее с двух сторон сразу держат курс двое хорошо одетых молодых людей, один справа, другой непосредственно спереди. Уклоняясь от столкновения, Джудит продвинулась в единственно свободном направлении, к окну и остановилась там, глядя в темноту снаружи. Точнее, делая вид, что глядит, поскольку затянутое смогом окно для выглядывания наружу было едва ли сподручнее стены. Хорошо, что воздух в районе Залива по крайней мере демократичен: одинаково пачкает окна и богатым, и бедным.

С внезапным отвращением подумалось о том, что лежит за окном. Уроженка Сан-Франциско, она ненавидела то, во что превратился город: неприглядная паутина магистралей, все шире расползающиеся трущобы, горчичного цвета воздух, жирно отливающие нефтью пляжи. Контуры зданий Сан-Франциско были когда-то знамениты. Теперь же вид у него был как у любого другого западного города – Леббос, обезображенный бездарным лентяем-архитектором: сплошь высотные безликие здания, причудливые старые дома почти все взорваны, дабы расчистить место под новые бетонные храмы-блоки.

Получался холмистый вариант Лос-Анджелеса, ну а сам Лос-Анджелес, разумеется, давно уже превратился в нечто, напоминающее юго-западный угол преисподней.

Большой Сан-Франциско, в соответствии с теперешним наименованием. Как будто бесконечный унылый лабиринт Восточной Бухты имел что-то общее с чем-то, характеризующим величие. Скорее уж, сплошной муравейник, до самого Сан-Хосе и дальше раскинувшийся по обеим берегам залива, да и муравейник-то далеко не образцовый. Муравьи опрятнее… Крысятник, или как там именуется место, где обитают крысы.

Тем не менее, Костелло был абсолютно прав: для Сопротивления лучше места не придумаешь. Скученность, запущенность, сумасбродное местное руководство, всегда боявшееся вверенного ему города, безработица и многоликость трущоб, вызывающая межэтнические трения – все это давало почву нестабильности, чреватой яростью. К тому же Сан-Франциско традиционно славился неповиновением властям, так же как и близлежащие университетские городки; у Администрации здесь никогда не было поддержки.

Конечно, если при всем при этом учесть, насколько незначительны действия Сопротивления по этому региону – листовки с плакатами, временами беглый или дезертир, которому помогают перебраться в Канаду, побитый осведомитель из Управления (убивали редко, опасаясь возможных репрессий; была фракция, со зловещей настойчивостью требовавшая уничтожать «предателей» в рядах движения, но перевеса у них пока не получалось), – так вот стоило об этом подумать, и оторопь охватывала: а как же в таких местах, как Солт Лейк Сити или Даллас? Дышит ли вообще движение? При эдаком масштабе всеобщее восстание, глядишь, будет иметь успех лишь с концом света, когда уже все всем до кучи.

Джудит почувствовала возле себя чье-то присутствие и обернулась, ожидая увидеть незнакомое и, вероятно, пьяное лицо, но это оказался Костелло.

– Наслаждаюсь видом крысятника.

– Крольчатника?

– Нет, именно крысятника.

– Таких, по-моему, не бывает.

– Теперь бывают.

– Почему?

– Костелло, какого черта мы здесь сидим?

– Где, на этой вечеринке? Или вообще в Сан-Франциско?

– Да какая разница, хоть здесь, хоть там. Ты уже сам признался, что на этом идиотском гульбище находиться без толку, но какой вообще тогда толк где-либо торчать? Может, я вообще имела в виду: какого черта мы живем на Земле?

Он обвел ее медленным, жестким взглядом.

– Тебя что-то тревожит?

– Да нет, не сказать чтобы, – она посмотрела на окно в язвинках засохшей пыли. – Просто подумалось как-то, что вон там – несколько миллионов человек, которым наплевать, чем мы занимаемся здесь или где-то еще. Большинство которых, как пить дать, с радостью нас заложат за пару лишних фунтов колбасы по талонам или за пару ярдов прибавки к жилплощади, а то и так, из злорадства. Вот и рассказывай мне о революции.

Он беспокойно оглянулся через плечо.

– Джудит…

– Да брось ты, Костелло, никто из этих людей в жизни-то никого не выслушал, а теперь уж тем более не собирается. Если, конечно, это не речь звезды или какой-нибудь знаменитости. Ну, а мы ни к тем, ни к другим не принадлежим, так ведь?

Она понимала, что говорит дерзко, но и останавливаться причины не видела.

– Ну, так рассказывай же мне, Костелло! О том, что надо вооружиться терпением, организовывать, сплачивать все эти фракции, о перспективах и дальновидной политике, можешь цитату ввернуть из Мао насчет революционеров, которым приходится плыть в океане народных масс, или как там оно? Еще раз расскажи, почему мне нельзя уходить со вшивой той работы на телефонной станции, где каждая немытая тварь пытается лапать меня каждый день, и где каждый раз в день получки заставляют клясться на верность, и мочиться в бумажный стаканчик раз в месяц – все потому, что это какая-то часть твоих чертовых планов. Ну, давай же, Джордж, рассказывай мне о кроликах.

Говорила она негромко, хотя жутко хотелось визжать во весь голос и швырять вещи. Что, очевидно, можно было и делать: среди этих людей и вправду никто друг друга не слушал.

У Костелло вид становился все более встревоженным.

– Слушай, попридержись, – он положил руку ей на плечо– Я отвезу тебя домой, ладно?

– Извини, – сказала она в машине.

– Нет проблем. Парень, которого я собирался повстречать, оказался осведомителем, в чем мне нужно было убедиться. Плюс он постоянно намекал на то, что называется «ложными предложениями», так что вечер в любом случае прошел довольно-таки впустую.

Он бегло оглядел ее, обеспокоенно нахмурясь.

– Мне надо было это предугадать. Иногда все это обрушивается разом, все эти потаенные страхи и стресс, чего никогда не ожидаешь заранее, а другие вокруг лишь страдают. А между тем, все, что ты сказала, чистейшая правда. – Он шумно вздохнул. – Подожди, вот доживешь до моих лет, тогда узнаешь, что значит настоящая депрессия. Когда я был всего-навсего юнцом, носился со всякими петициями в колледже – догадываешься, думаю, какая юность у меня была – так я даже есть не мог, настолько меня захлестывало. Не просто из агрессивности; это все перенимаешь от людей, которым опытные пропагандисты внушают, что бедные – они потому бедные, что лентяи, и что войну в такой-то банановой республике мы обязаны выиграть, чтобы коммунисты не подумали, что мы слабаки, или что чистый воздух означает потерю рабочих мест, ну, и тому подобное. – Костелло издал короткий, без веселья, смешок. – Здесь даже не в том дело, что все стопорилось на мертвой точке, поскольку правительство давно уже перестало реагировать, а с недовольными дело имели суды. Дело было в этой треклятой апатии. Людям было насрать, что происходит, лишь бы это не задевало их лично. Когда ты молод и мир видишь в розовом свете, для тебя жуткое потрясение – обнаружить, что многие из «непогрешимых» с удовольствием смотрят, как сосед спотыкается и – носом в пыль! Лишь бы у нихвсе было в порядке!

– Но ты с этим миришься.

– Да, безусловно. Единственно, что я хочу сказать, ты не первый, кто проникается подозрением, что все это блажь, которой нет конца. С тобой все будет в порядке.

– Со мной? – Джудит откинула голову и прикрыла глаза.

– Конечно. Потому что ты как все порядочные: живешь глубоко в себе, а всем этим занимаешься не потому, что думаешь переделать мир, а из того, что хочешь отыскать способ жить в союзе с собой. Я это заметил, когда вербовал тебя. Те, кто думают, что переделают весь мир за один день, опасны как сам дьявол, и я обхожу таких стороной.

Он понимал, что говорит с излишней нежностью, во многом напоминая старшего наставника, беседуя с младшей по возрасту женщиной, с которой хочет переспать, но Джудит была слишком усталой, и не раздражалась.

– Ты пока выключена, – решительно сказал Костелло. – Нам не нужна героика, как в военных фильмах. Усталые люди совершают ошибки, а мы слишком уязвимы, чтобы подвергать себя такому риску. Возьми отпуск. Я даже попробую подыскать тебе другую работу, если эта тебя достает. И не мучься виной. Ты никого этим не подводишь.

Она поняла, что это приказ.

– Я дам тебе знать, – сказал он, – если что-нибудь будет от Дэвида.

Джудит не ответила, но когда машина поехала темной улицей, устало подумала, что про Дэвида он лучше бы не упоминал.

Квартира находилась на двенадцатом этаже старой многоэтажки, в той части Сан-Франциско, что когда-то считалась престижной, а потому за жилье по-прежнему взималась плата выше, чем обычно положено за ветшающее здание. Джудит это место нравилось так себе, но она понимала, что ей и с ним повезло: в Сан-Франциско квартиру не достать ни за какую цену.

– Костелло, извини, – сказала она на лестничной площадке.

Во взгляде у него мелькнули грустный юмор и разочарование.

– То есть, вход воспрещен. Ладно. – Он посмотрел, как Джудит отпирает дверь. – Я позвоню.

– Конечно. – Она отворила дверь и потянулась рукой к выключателю. – Спокойной ночи.

Закрыв дверь на все замки (масштабы краж со взломом в таких старых зданиях были просто фантастическими, и Костелло вставил нечто, с виду напоминавшее замок с банковского хранилища), повернулась и прошла на крохотную кухоньку. Холодильник, стоило его открыть, фыркнув, вздрогнул и загудел, отчего свет в гостиной на секунду моргнул и потускнел. Электричество для этого времени года на своем обычном ночном уровне, тщедушное, но достаточное. В жаркий летний вечер, когда открываешь холодильник, а в это время работает телевизор, экран меркнет, а свет сходит практически на нет.

В холодильнике было не густо, надо будет на днях пройтись по магазинам. Талоны на этот месяц почти не использованы, со всеми этими обедами, куда ее таскал Костелло. Джудит изучила коробку мороженой начинки для гамбургеров – не по талонам, значит, если готовить, могут не ровен час залаять или заржать – бр-р-р!. Да, черт побери, и есть не особо хочется.

Она вошла в ванную комнату и повернула кран. Струйка вначале пошла холодная, затем стала ощутимо нагреваться. Джудит поспешно закрутила кран: ура, горячая вода, лучшая новость на дню…

Она разделась в прихожей, сунув белье и чулки в корзину для стирки, платье аккуратно повесила в небольшой стенной шкафчик, и голышом войдя в ванную, прежде чем повернуться к умывальнику, остановилась ненадолго перед продолговатым зеркалом. Вид собственного розового тела ни о чем не говорил: обыкновенное, по стандартной заготовке сделанное женское тело, по образцу крепкой бабенки, ничего такого возбуждающего; с чего бы вдруг Костелло? Что, нет у него какой-нибудь созревшей для случки восемнадцатилетки? Или стройных элегантных дам с белыми плечами, знающих толк в дорогом нижнем белье?

Она намылилась, стоя над умывальником и используя разумный минимум горячей воды; тело так и покалывало от сладкого предвкушения. По телевизору и по видео до сих пор еще показывают, как люди подолгу, целую вечность стоят в клубах пара под душем. Может, в отдельных частях страны это блаженство по-прежнему существует? Может, те, кто снимает те фильмы и клипы, по-прежнему ведут такой образ жизни в Калифорнии и думают, что живут реальной жизнью. Ну их к черту, все это шампанское и меха! Предложите ей настоящую первоклассную ванну, и она согласится на что угодно…

Намыливаясь и касаясь своего тела, она снова подумала о Костелло. И к чему, спрашивается, без конца разыгрывать с ним одни и те же дурацкие игры? Обоим известно; рано или поздно она, вероятно, ляжет с ним в постель, так что к чему все эти танцы?

Не из-за Дэвида, нет. По крайней мере, не должно быть. У них на этот счет понимание уже давно, с той самой поры, как присоединились к движению; Дэвид сам настаивал.

«Это не средние века, – повторял он. – Женщин больше не держат в башнях. Если меня арестуют, или если по той или иной причине мы расстанемся, ради Бога не изолируй себя, не превращай свою жизнь в монастырь. Если есть возможность устроиться с кем-то другим, не кори себя мыслями обо мне». Все это говорилось исподволь, намеками, но она понимала, о чем он; Дэвид никогда не рассуждал так просто, для красного словца. И она соглашалась, не очень всерьез все это воспринимая…

Но даже если мне сейчас и самой хочется, буду ли я хоть чуточку не так одинока в постели с Костелло?

Джудит ступила под душ и включила воду, ощущая на себе тонкие, постепенно теплеющие струи, закрыв глаза и медленно поворачиваясь по кругу, чтобы горячая вода коснулась каждой части тела; в уме – блаженная пустота. Когда тепло пошло на спад, она открыла глаза, понятия не имея, сколько времени прошло.

Джудит пошла по прохладному полу, не вытершись досуха и слегка поеживаясь; соски, реагируя на холод, отвердели. Вытирая лицо и волосы полотенцем, она ощупью прошла в прихожую и сняла халат с крючка на двери спальни.

Когда, неплотно повязав халат, она обернулась, у двери стоял мужчина.

Роста он был невысокого, с нее, но сложения мощного. Она такого и не встречала. Лицо абсолютно непритязательное. На мужчине была простая рубашка цвета хаки и синие джинсы, в правой руке большой пистолет. Эта последняя деталь остановила готовый исторгнуться визг.

– Спокойно, – произнес он удивительно уравновешенным голосом, словно они пробыли вдвоем весь вечер. – Ты здесь живешь?

– Да, – к удивлению для себя самой, она не утратила дар речи.

Мужчина нахмурился, согнав кожу на лбу в угрюмые складки.

– М-да, я здесь не это ожидал увидеть, но, наверное, говорить мне нужно с тобой. Ты знаешь парня, звать Дэвид Грин?

– Дэвид? – она, будто пытаясь устоять, вытянула руку вперед. – Вы знаете Дэвида?

– Мы с ним были в одной упряжке. Ты его сестра, или старуха, или кто?

– Его… как вы сказали, старуха? Она, наверное. – Джудит чувствовала, что находится на грани истерики. – Он послал вас сюда?

– Вроде как. Мы, видишь, вместе дали деру…

– Он на свободе?

– А ты не знала? То есть, ты еще от него не слышала, он еще не подтянулся?

– Нет. – Она опустилась на соседний стул. – Господи!

– Вот же сукин сын! – Лицо ночного гостя приобрело растерянное выражение. – Ничего не понимаю! Он собирался двигать сюда, когда я его последний раз видел, думал, он теперь уже тут. Я же к нему и шел. Прошу прощения, что так влез, – извинился он, – но не мог же я снаружи болтаться.

За мной сейчас вроде как след.

Джудит молча смотрела на него. Все становилось каким-то нереальным, иллюзорным.

– Меня зовут Ховик, – представилась стоящая перед ней галлюцинация.