Текст книги "Очаги сопротивления"

Автор книги: Уильям Сандерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Дэвид, сделав шаг назад, вынул револьвер.

– Прочь! – хрипло выдавил он.

Увидев оружие, юнцы замерли. Один принялся что-то быстро лопотать на непонятном Дэвиду языке. Коротыш оборвал его, резко махнув рукой.

– Мужик, знаешь чо, – выговорил он, закинув голову набок с блуждающей полуулыбкой на лице. – Я тебе сейчас, наверное, дам этой штукой попользоваться. Ты же сейчас, мудило, просто собздишь из нее стрельнуть. Много вас таких, белых бинабеев (на диалекте визайя, Филиппины, – «голубой»), носит их при себе, чтобы очко не играло.

Он медленным, расчетливым шагом двинулся навстречу Дэвиду – руки вдоль боков, грудь выпятил: дескать, ну! Глаза светились изнутри. Накурился, или насосался, а может и то, и другое. Или просто психопат.

Дэвид направил револьвер на него.

– Я не пугаю!

– Пуга-а-ешь, чувак, пуга-а-ешь! – Опасная бритва, подрагивая, бликовала под одиноким фонарем остановки. Видишь это, ты, поте?

«Прав Ховик, – подумал Дэвид с отчаянием, – никогда не доставай оружие, если не готов пустить его в ход. Но как я могу убить этого подростка, в чем его вина, если так изуродовала его жизнь? Кроме того, выстрел сейчас…»

В глаза ударил слепящий сноп света, и усиленный мегафоном голос командно бросил:

– А ну, всем стоять!

Четверка мгновенно порскнула в стороны, спасаясь бегством. Гулко стукнул выстрел, и коротыш, вякнув, рухнул вниз лицом. Вслед беглецам метнулись несколько призрачных силуэтов, и во тьме возле остановочной платформы Дэвид расслышал смачные, с шорохом и похрустыванием удары, сопровождаемые жалобными воплями и бранью.

Дэвид обронил пистолет и поднял руки. Пронзительный свет погас, и на ступенях платформы появился средних лет толстяк в не первой свежести синей форме.

– Год уже без малого выслеживаю этих сопляков вонючих, – довольным голосом сказал он. Стволом указал на Дэвида. – Есть какая-нибудь бумага на владение этой штуковиной? Покажи удостоверение личности.

Дэвид напрягся, собираясь кинуться, но в грудь уставилось пистолетное дуло.

Давай, попробуй, – сказал толстяк. – Мигом распластаешься у меня, как этот вот недоносок. Руки перед собой!

Лейтенант, – окликнул взволнованный голос, – тут на оружии печатка Управления.

«Ну, вот, – подумал Дэвид, чувствуя, как на запястьях смыкаются наручники, – вот и вся отчаянная эпопея Дэвида Грина. Верно говорят, веселое время пролетает со свистом».

Толстяк рассматривал револьвер.

– Ты где это раздобыл, парень?

– Когда будет минутка, – с диковатой улыбкой покосился Дэвид, – пойди-ка, отсоси.

Хватка на наручниках усилилась; толстяк, шагнув вперед, коротким ударом саданул Дэвида рукояткой револьвера в живот. От тошнотной боли Дэвид согнулся пополам и натужно закашлял, как при рвоте. А в глубине теплым огоньком светилось что-то вроде гордости. «Боже ты мой! Сказал – ну, просто вылитый Ховик!»

Ховик

Укрыв машину в неброской аллейке (там ее неминуемо отыщет пьянь и в считанные часы растащит по винтикам), Ховик отправился бродить по улицам Окленда, дожевывая последнюю шоколадку и прикидывая, что делать дальше.

«Уэзерби» и припас к ней Ховик закидал строительным мусором в одном брошенном ветшающем доме. Не исключено, что ее обнаружит какой-нибудь бездомный – они в изобилии водятся в таких местах – но тут уж деваться некуда. С пистолетом он не растался; сунув за брючный ремень, прикрыл сверху курткой, а пару обойм рассовал по карманам джинсов. Рискованно, но ходить безоружным он не собирался. Если припрут к стенке, можно будет по крайней мере прихватить кого-нибудь себе в компанию. Ховик решил, что обратно не пойдет, как бы там ни сложилось.

Он прошел примерно милю, с любопытством поглядывая по сторонам и вбирая в себя атмосферу городских трущоб. В целом эта часть Окленда, похоже, мало изменилась – чуть запущеннее, чем прежде, но и в прежние годы она красотой не отличалась. Гари и бензиновой вони, пожалуй, даже прибавилось, хоть так, может, и кажется от того, что сам он столько лет отдыхал на чистом воздухе в пустыне. Но все равно, в глотке сейчас першило, а глаза пощипывало.

Правильно сделал, что схоронил машину: здесь бы она явно была на виду. Автомобилей в целом поубавилось, в основном, видно, из-за высоких цен на бензин, который продавался только по талонам (от кого-то Ховик слышал, что талоны распределяются лишь среди работающих, безработным и надеяться не на что, хотя они в основном здесь и обитают). Машины в основном проезжали старые и потасканные. Мною непрочного вида мопедов и мотороллеров, с жужжанием сновавших по улице, а вот настоящих полногабаритных мотоциклов не попадалось, за исключением старого «Харлея», на котором промчался мимо полицейский. Те из городских, что победнее, ходили пешком или ездили на трамвае. Трамваи курсировали по всем пригородам и через сам Сан-Франциско – теперь их модель попроворнее, не та, что прежний «Барт» – и проезд стоил дешево.

Прохожие в большинстве своем были одеты по-рабочему; из тех, кто помоложе, многие попадались в армейских брюках или куртках – явно списанные ветераны, маются в поисках работы. Тут и там попадались группы подростков, разодетых в дешевые пестрые тряпки, – кучкуются в подворотнях, шаркают по улицам. Четверо худосочных ухарей-филиппинцев в черных майках собрались вроде как перегородить тротуар, но пригляделись к Ховику повнимательней и осмотрительно расступились, угрюмо бурча что-то себе под нос. Шлюха в красном платье завлекающе кивнула (без особой, правда, уверенности) из припаркованной у тротуара машины. Да, уклад все тот же, стойкий, проверенный, но это единственное место, где можно незаметно слиться с окружающим фоном.

Ховик остановился перед баром, где надпись на стекле возвещала: «МЫ БЕРЕМ НАЛИЧНЫЕ». Для тех, кто не умеет читать, изображен был еще и доллар. Ховик вошел.

Внутри было темновато и неухоженно; из туалета где-то на задах несло унитазом и хлоркой. У бильярдного стола сидели и насчет чего-то вздорили два старика, негромко и заунывно друг друга понося. Ховик примостился на стульчике у стойки бара и заказал пива. Взять чего-либо покрепче не рискнул: еще, чего доброго, ударит в голову и язык развяжется. Услышав цену, Ховик чуть не присел, но заплатил-таки, ничего не сказав.

Над стойкой вещал телевизор, старенький, без стереометрии, цвета помаргивали. На экране средних лет диктор с улыбочкой тыловой крысы выдавал дневную сводку новостей. Очередной воздушный рейд в районе Персидского залива; атака Ирака на американскую воздушную базу отбита, враг понес значительные потери в живой силе. («Ясно, все так и играют в свои игры, воюют в горах Никарагуа, а Папа Римский шлет бесконечные призывы к примирению»). Силы повстанцев в Парагвае обстреляли американских военных советников, прибывших по правительственной линии, вынудив их открыть ответный огонь в целях самообороны. Трое человек погибли при пожаре на авианосце «Оливер Норт», виновные не выявлены. Скончался от сердечного приступа знаменитый актер. Пенсионер-башмачник из Айовы заявляет, что является внебрачным внуком Элвиса Пресли…

Этого трепача в конце концов сменила видеозапись последнего выступления Президента. Ховик изучающе всматривался в обильно умащенное косметикой лицо, влажные глаза, густую шевелюру и добротную – зуб к зубу – улыбку; гладко поставленный голос тем временем вещал: «Мне иной раз доводится слышать фразу „полицейское государство“. Что ж, для меня слово „полиция“ неразрывно связано с такими понятиями, как отвага, честность, преданность. – Не считая газетных снимков и портрета в Блэктэйл Спрингс над столом у коменданта, президента Ховик видел впервые. Ничего, и еще век бы не видел. – Я без ложной скромности признаю, – завершил свою мысль Президент, – что Администрация делает ставку именно на такие качества».

Ховик потягивал пиво, прикидывая, что бы сейчас заметил на этот счет старик. Удивительно, насколько часто он припоминается. Интересно, подыскал он себе или нет еще одного такого, кто бы выслушивал его бредовые словеса. Хотя не такие, если вдуматься, и бредовые, просто излагает он как-то забавно, эдак заколупически.

От пива его слегка разморило, и Ховик начал размышлять, как быть дальше. Особых планов у него не было, что само по себе долго продолжаться не может. Если оставаться в городе, рано или поздно выловят. Слишком много зацепок: всякие там кредитные карточки, талоны, удостоверения – то, что положено иметь при себе, а у него нет и не предвидится, и даже как ими пользоваться, толком не ясно. Безусловно, есть людишки, способные снабдить чем угодно – всегда такие водились, во все времена – но у Ховика выхода на них нет, да и заплатить при случае нечем. А грабежом, если прав Грин, нынче не разживешься.

Ехать куда-то – нужен билет на автобус или поезд, а для этого пожалуйте удостоверение и укажите, куда следуете. Если машиной, нужен бензин. Можно, понятно, угнать еще одну тачку, но все равно, ехать-то куда?

Если податься на явку Сопротивления в Сан-Франциско, то может, помогут уйти за границу, но опять-таки, куда? Мексика – исключено. Правительство там плотно повязано с Вашингтоном, и неугодных выдает с превеликой радостью. Много политических бежит в Канаду, но Ховик там однажды попался на грабеже в Британской Колумбии, и неизвестно поэтому, как оно сложится с выездом в Канаду. Если туда вообще нынче пускают.

Да, куда ни кинь, хреновато все складывается, хотя если припомнить, удача никогда особо не светила. А, все равно, пусть только тронут – мало не покажется. Хватит! Все же не кастрат на скотобойне – стоять дожидаться, пока завалят. Залихватская эта мыслишка Ховика слегка приободрила.

По телевизору над стойкой пошел старый фильм. Бог ты мой, Иствуд! Значит, снято как минимум до Филиппинской войны. Ну, да ничего, Иствуда смотреть можно, хотя он иногда и играет фараонов. Все лучше, чем гладкорожих этих говнюков, заполонивших экран с той поры, как Управление повычистило из Голливуда всех, у кого на лице был намек на крамолу: стукачи здесь изрядно потрудились.

Голос слева, совсем близко:

– Фрэнк! Фрэнк Ховик!

Ховик, не дрогнув, застыл всем телом, правой рукой примеряясь нырнуть под куртку за пистолетом. Не повернув головы, покосился на мутноватое зеркало за стойкой, и различил в нем невысокого плюгавого мужичонку с обвислым носом, лет на пять помладше самого Ховика. Черная куртка с истертыми манжетами, прорванная на одном плече; в мочке уха золотая сережка. Морда в оспинах.

– Паучина, – определил Ховик.

Рой Уэбб по прозвищу «Паучина», в свое время сборщик дани для местных рэкетиров, неслышно опустился возле Ховика на табурет у стойки и осклабился мостами из нержавейки.

– Эге, брат, сколько уж лет не виделись – мать твою, а ведь и в самом деле, а? – Воровато зыркнув по сторонам, он сбавил тон. Паучина, насколько помнится, всегда был себе на уме. – Я слышал, тебя сцапали.

– Ага. – Ховик осушил стакан, без особой радости от неожиданной встречи. Гаденыш, видно, все тот же, что и прежде: как начнет свататься в друзья, так хоть кол на голове теши – не отвяжется. Из прошлого Ховик помнил, стоило местной мафии допустить Паучину до казны, как в той сразу наметились прорехи. Но, черт возьми, может, и Паучина на что-нибудь сгодится, хотя веры ему и нет. Шифроваться сейчас некогда.

– Залетел, – коротко пояснил Ховик. – С оружием.

– Да, уж это я знаю, был слушок. – Паучина легонько пихнул Ховика в плечо (эх, как бы двинул ему, чтобы кость пополам!). – Чтоб мне сгореть, парнище, все тогда знали, что ты не стал бы мараться со всей этой политической пидобратией.

На экране распинался очередной подергунчик, сватал подержанные автомобили. Дела, видать, совсем плохи, но все равно трепыхаются. То ли им просто больше делать нечего, как Паучине?

– Руль с колесами какой-нибудь есть? – задал вопрос Ховик.

– А ты думал! Вон тачка за окном. – На лице у Паучины мелькнула лукавина. – Никак, наследил?

– Наследил.

– Сильно?

– Аж горит. – Ховик поднялся следом за Паучиной. – Сбежал я. Несколько свиней уложил по дороге.

Играть в прятки бессмысленно. Если Паучина заложит, одно гореть за все сразу. Тот же, похоже, был под неподдельным впечатлением.

– Ба-а, вот это действительно наследил так наследил! Тебе, брат, лучше ко мне под крышу. Сюда в такие места иногда наведываются, проверяют документы, отлавливают дезертиров, шушеру разную.

На улице возле входа в бар стоял видавший виды зеленый «Шевроле». Паучина, усевшись за руль, открыл переднюю дверцу для Ховика.

– Моя, – похвалился он, включая зажигание. – И талоны на все имею. Работа такая, и к начальству вхож.

Возле руля лежала пачка сигарет. Ховик, не спрашивая, вытряхнул одну и прикурил от зажигалки.

– И к какому же ты начальству, говоришь, вхож, а, Паучина?

Тот нервно хихикнул, раскорячившись пальцами по баранке.

– Да это я так, понимаешь, числюсь для виду на должности. Надо же, чтобы талоны водились, и все такое. Ты же видишь, как подъедаться приходится: наличная мелочевка, уцененная мебель, залоги, подержанные машины, всякое такое дерьмо. С наличностью – дело не нужное, верно? Плюс еще, по городу имеются старые квартиры. Еще имею дело с мексами, ирландцами, индейцами, китаезами, негритосами – со всеми, кто по-нормальному не отдает долг. В таких случаях работаю под комиссию.

– Под комиссию?

– Ну, это, знаешь, когда какой-нибудь черный – или еще какой – тянет с выплатой, или вообще забивает. Я тогда зову пару мужиков – обычно из тех, кого уже проверил и знаю, их вокруг' много, мы все друг у друга на виду – и говорю: «Слушай, скотина, чтобы на неделе был расчет, или извиняй, будем черную жопу твою мять». За это мне, сам понимаешь, полагается процент. И в основном выходит наличкой, которую можно прятать на стороне: все-таки неучтенная, так просто не отследишь. – Он глянул на Ховика в зеркальце. – Ты ж меня, брат, думаю, знаешь, у меня на стороне много чего делается, потому надо, чтобы снаружи все обстояло по правильному.

Паучина свернул в узкий проулок и остановил машину перед некогда весьма дорогим многоквартирным домом с окнами от самой земли. Проем среднего окна целиком занимал лист некрашеной фанеры, испещренный причудливыми кружевами каракулей – в основном именами и непристойностями, многие с ошибками в правописании.

– Местечко не ахти, – сразу предвосхитил комментарии Паучина, – зато сам здесь себе голова, и все по хрену. Здание принадлежит хозяевам, на которых я работаю. По бумагам я числюсь как управляющий – то есть, за мной первый этаж и тот, что сразу над ним. Второй отведен пихалам под игры, ворованное барахлишко, всякое такое. Так что этаж, понимаешь, работает на меня. Остальные конторы наверху – по большей части шлюхам.

Ховик цепко оглядел обочину, – пусто, лишь «Шевроле» да старый железнодорожный вагон, разобранный на доски и брошенный догнивать; на ржавеющие останки мочился шелудивый пес.

– А мотоцикла у тебя уже нет, Паучина?

– Дураком прикидываешься? Видно, и в самом деле давно тебя не было. Да сейчас – об заклад можно побиться – на целый Окленд уже и сотни нормальных мотоциклов не наберется, если не считать полицейских громил, остались лишь мопедики-бздюльки с мотороллерами. У нас же теперь на все закон: по таким-то улицам, если нет страховки, не езди, а страховка такая лишь толстосуму гребаному по карману. Проверок всяких просто уйма; и самопал соорудить себе нельзя: на все, что чуть больше пятисот кубиков, надо особое разрешение – значит, на любом из «Харлей Дэвидсон» уже ставь крест. И за шум тебя штрафуют, и за все что ни попадя – что хотят, то и творят. Бензин по талонам тоже получаешь в обрез. Я знаю пару мужиков, держат с той еще поры свои машины прямо у себя в комнате – просто так, любоваться и вспоминать. Но чтобы как мы в свое время рассекали на приволье, это уже в прошлом. К тому же все одно, – обреченно вздохнул Паучина, – все старые места сходок теперь под запретом, ты, наверное, слыхал.

Ховик следом за Паучиной вошел в переднюю и огляделся. По городским меркам гостиная была просторная, с длинной низкой тахтой у противоположной стены и выцветшим ковриком посередине. На этажерке возле лестницы размещалась на удивление богатая стереосистема – не иначе, в розыске; колонки развешаны по стенам, провода небрежно стелятся по полу. Одну стену чуть не наполовину занимал плакат: фотография бригады мотоциклистов возле огромного мотоциклета, у каждою лица были расписаны фломастером.

На тахте, уставясь в потолок, вольготно лежала молочнобледная рыжеволосая деваха с огромным бюстом. Кроме наушников, на ней ничего не было. Пелена от марихуаны стелилась такая, что хоть топор вешай.

– Черт побери, Мэри Джейн, – сердито прикрикнул Паучина, – ты хоть когда-нибудь бываешь одетой? Это вот Мэри Джейн, – указал он Ховику. – По крайней мере, так она себя называет. Мэри Джейн, прикройся чем-нибудь, пока я не пнул тебя в задницу!

Мэри Джейн хихикнула и неспешно поднялась, чуть при этом качнувшись взад-вперед; прикрыться при этом она даже не попыталась. От Ховика не ушло, что наушники ни к чему не подсоединены, даром что деваха ритмично прищелкивает пальцами в такт воображаемой мелодии. Ошарабанена, видно, до звона в ушах; но, черт возьми, что за сиськи!

Когда та плавно двинулась вверх по лестнице (Ховик с нескрываемым интересом поглядывал на большую белую задницу), Паучина проорал ей вслед:

– Этого мужика ты не видела!

Кивком указав Ховику на тахту, Паучина плюхнулся в продавленное кресло.

– Так что видишь, Фрэнк, живу ничего себе. Не так здорово, как в былые времена, но опять же, прямо сказать, былые времена так или иначе для всех нас прошли. Надо приспосабливаться.

– Из прежней стаи кто-нибудь уцелел?

Ховик с рэкетом никогда не вязался, он вообще никогда не состоял ни в какой группировке, если не считать морской пехоты. Но Паучина невесть почему всегда лип к нему в друзья.

– Знаешь, да. Трек с Буйволом, и, пожалуй, Большой Дик шарятся где-то в округе. Стройняк с месяц назад угодил за «травку».

– У них теперь что, с «травой» строго?

– Е-мое, а то раньше не было? Хотя одно время «травку» было разрешили, удавалось кой-какой муры добыть по бумаге от врача, но знаешь ведь, как оно пошло, когда эта шваль взяла свое.

– А то нет? Падлы!

Паучина заложил руки за голову и вперился в противоположную стену, почти сплошь залепленную фотографиями голых баб.

– Ох, не знаю я, Фрэнк. Да уж, давят они не дай Бог! По тебе вон как проехались. Тебе, видишь, просто не свезло, хотя каждый в любую секунду мог оказаться на твоем месте. Но мне, надо сказать, нравится, как они страну в руках держат. Эдак, знаешь, как немцы когда-то. Или коммуняки. Или даже как какая-нибудь стая на мотоциклах, где ты или живешь по их закону, или тебя вышибают. – Стыло улыбнувшись, он качнул головой. – А я от их работы в восторге, вот что скажу. Никакого, понимаешь ты, дерьма вокруг себя не терпят. Та камарилья, до них, были просто засранцы: на Филиппинах нам напинали задницу, негритосы, мексы и индусы на улицах распоясались так, будто там все ихнее; голубые стали вести себя вообще как ровня. Даже президент-негритос объявился на несколько месяцев, пока не пристрелили, и пристрелил-то его опять кто-то из черножопых. Помнишь тот год? Три, драть ее лети, президента подряд, как утки в тире – паф, паф, паф! А этого, смотри-ка, попробуй сковырни!

Ховика распирало от смеха; в конце концов не сдержался, прыснул:

– Тьфу, блин, Паучина!

– Чего скалишься? – кисло покосился тот.

– Ну, ты и… Бог ты мой, Паучина Уэбб начинает размахивать звездно-полосатым флагом! – Ховик смеялся уже открыто, без утайки. – Патриот! Это уж слишком.

Паучине явно не нравилось, что над ним потешаются, но и недовольство выразить не решился. Ховика он, по правде сказать, всегда побаивался и поспешно свернул все на шутку:

– Да ну, Фрэнк, то ли ты мой выпендреж не знаешь! Ну чего я, скажи ты мне, смыслю в политике! Это для монашек занятие, а не для таких парней, как мы. Накатить желаешь?

– Спасибо. Бурбон имеется?

– Ты как в воду глядишь, – Паучина подал трехсотграммовый бутылек. – Натуральный, сволочь, не эрзац! У меня нынче куча хороших связей.

За разговором бутылек перекочевывал из рук в руки. Ховик почувствовал пробуждающийся голод.

– Жратва на кухне, – указал Паучина. – Сооруди себе сэндвич, или чего еще.

Спустя некоторое время Ховик, набив живот хлебом, консервированными бобами и эрзац-сыром, растянулся на тахте и сытно отрыгнул. Интересно, что нужно этому Паучине? Он знал его достаточно хороню и понимал, что все это гостеприимство неспроста; у Паучины дня в жизни не было без корысти. Разве что так, повыпендриваться. Вот ведь прыщ, считает, что и в самом деле заматерел, выбился из грязи в князи!

Электронный таймер на музыкальном центре показывал 3:30, когда Паучина поднялся и сказал:

– Слушай, Фрэнк, мне тут надо отлучиться на службу, подписать кое-какие бумажонки. Ты ничего, без меня тут справишься?

– Само собой. Мне больше идти некуда.

– Тут попозже, наверно, подвалит кое-кто из мужиков, с тобой переговорить. Глядишь, за что-нибудь и ухватишься.

Возле самой двери Паучина неожиданно обернулся, не снимая ладони с дверной ручки, и поглядел на Ховика странно так, с крысиной алчностью. – Я уж сразу за все. Если захочешь помять Мэри Джейн… – Ховик смешливо фыркнул. – Нет, ты не подумай, – спохватился Паучина. – Она мне не подруга, так что ничего такого…

Когда дверь за Паучиной закрылась, Ховик, поразглядывав с минуту стены, разразился неистовым хохотом. Прыщ он и есть прыщ, куда ни ткни!

Без особых мыслей в голове Ховик прошелся по первому этажу. Обнаружив по пути блок сигарет, пару пачек вынул и рассовал по карманам. Без труда вычислил, где Паучина прячет оружие: пару не новых пистолетов 38-го калибра, 12-зарядный обрез и заржавленную «Узи». С любопытством полистал подборку порнографии, изрядно ориентированную на лесбиянство, совокупления через зад и групповые сцены (старый добрый Паучина всегда выделялся высоким эстетическим вкусом).

Возвратись в гостиную, Ховик прошелся по фонотеке. Много кантри-энд-вестерна, до которого ему дела нет, и куча рок-групп, все на одно лицо. Удивительно (учитывая отношение Паучины к «негритосам»), что в коллекции оказалось с полдюжины альбомов Фредди Берда. Ховик зарядил все шесть, воскрешая в памяти тот день, когда не стало Фредди, и как гибель его косвенно послужила началом тому, что происходит нынче с самим Ховиком. И тут по лестнице спустилась Мэри Джейн. Она вняла требованию Паучины что-нибудь надеть, правда, чисто символически: коротенький красный с белым халатик, это, понятно, уже кое-что, но девица не позаботилась его застегнуть. Широкая прогалина по всей длине спереди, помимо молочной кожи, открывала взору лишь прозрачно-голубые трусики. Выбившись наружу, вольно колыхалась одна большая увесистая грудь, чиркая по воздуху соском размером с шар для гольфа. По крайней мере, так оно показалось Ховику.

Мэри Джейн, очевидно, по-прежнему пребывала в тумане. Точно: в одной руке незажженная самокрутка, другой придерживается за перила, так и сяк покачиваясь и разглядывая при этом Ховика.

– Оп-па, а я и не знала, что здесь кто-то еще есть… В телик пялилась наверху… – голос пригас. – Эй, парень, огонек есть?

Ховик нашарил на акустической системе спичечный коробок и кинул девице. Та, по-обезьяньи крутанувшись у перилец, шлепнулась перед Ховиком на пол с дурашливым смешком.

– Идем, симпатяга, присядем, кому надо щемиться тут стоя?

Девица повела Ховика к тахте. По пути она ткнула клавишу проигрывателя и, опустившись под первые звуки на тахту, аккуратно раскурила самокрутку.

– Не трава, а просто динамит какой-то. На-ка, приложись разок.

Голос у девицы был высокий и звонкий, как у школьницы. Ховика это не особо привлекало, но были в ней достоинства, с лихвой покрывающие этот недостаток. Ховик принял самокрутку двумя пальцами и затянулся, сознавая, что очевидно, зря это делает. Но «травка» и женщина – ох, как давно это было! Может, при теперешнем раскладе, никогда больше и не доведется. Дымок был славный, ядреный; Ховик затянулся еще раз – глубоко, шумно, и задержал дыхание. Девица наблюдала.

– Здорово, а? Это Трек принес, в воскресенье. Или в понедельник? Слушай, какой вообще день сегодня?

Ховик наконец выдохнул, совсем почти без дыма: легкие впитали все.

– Глубоко взял, – с уважением отметила девица.

Ховик затянулся еще раз, и по голове словно садануло мягким резиновым молотом. Девица спросила:

– За тобой след, что ли? Паучина велел забыть, что я тебя видела. Да ты еще и упакованный.

Протянув руку, она коснулась твердого выступа под курткой, где у Ховика был пистолет.

– Вынь, – девица хихикнула. – Да нет, я про пистолет!

Ховик вытащил «Кольт» и положил на пол неподалеку, чтобы легко было дотянуться. Тут девица налегла на Ховика и, клоня на истертые подушки, стала вкрадчивыми движениями расстегивать на нем рубашку.

– Ого, да ты здоровый!

Цветастый халатик был теперь широко распахнут, и обе груди – большие, податливые – чиркали Ховика по груди твердеющими сосками. – Ну-ка, давай, стягивай!

Ховик позволил снять с себя рубашку, чувствуя, как пальцы девицы медленно, отстраненно соскальзывают ему по плечам. «Травка» зацепила, все пошло чуть в замедленном темпе. Голос Фредди Берда вытягивал фразы «Слонового блюза», кто-то свирепел на барабанах.

Девица ненадолго привстала сбросить на пол халатик, и сноровистым движением освободилась от прозрачно-голубых трусиков. Под ее настойчивыми пальцами джинсы на Ховике расстегнулись и сползли; сам он тем временем затянулся еще раз, остальное погасив о коврик Паучины. Когда девица, оседлав Ховика, взялась рукой, он успел обратить внимание, что ботинки у него тоже сняты – интересно, когда успел? Зря, конечно, столько раз затянулся… И тут мысли его оставили: девица слегка приподнялась, и дух зашелся от обжигающе сладостного ощущения; Ховик, глухо рыкнув, ухватил девку за широкую мягкую задницу.

Девица наездницей размеренно на нем подпрыгивала. Движения постепенно ускорялись, перерастая в короткие, кроличьи, скачки. В такт колыхался увесистый бюст, в то время как Ховик обеими ладонями поддавал ей по заду. В наивысший момент он наддал вверх так, что едва не скинул наездницу; та, сипло визгнув, повалилась на него и еще несколько минут прерывисто дрожала.

Ховик тотчас взялся натягивать одежду; девица лежала, задумчиво его созерцая.

– Зачем тебе все эти лоскуты? – требовательно спросила она. – Ты мне и без них нравишься.

– Паучина сказал, кое-кто может подойти. – Ховик вынул сигарету, закурил. – Хочешь?

– Не надо, вред здоровью. Насчет мужиков нынче не переживай, симпатяга. Я ни с кем не буду дрючиться, только с тобой. – Одеваться она, похоже, не собиралась. – Там наверху есть комната, для своих Паучина дает ее в полное распоряжение. Если хочешь, я тебе буду постоянной подругой и все такое.

Тревожно выла гитара, бас вторил, и растекался голос Фредди Берда:

 
«Вступает беда —
Ни спросить, ни сказать.
Въезжает беда —
Бесполезно стрелять.
Влетает беда —
Бесполезно бежать.
Она повсюду рыщет,
Где ни спрячешься, сыщет.
И убитый, повешенный тот
Перед взором тут же встает».
 

Сидя на тахте возле девицы, Ховик зашнуровал ботинки. За окнами стемнело. Пройдясь по комнате и включив свет, Ховик вернулся на тахту и сказал: – Расскажи о себе.

Бабы, они всегда любят, когда их об этом спрашивают. Слушать он перестал, едва та завела долгую и путаную историю о том, как в семнадцать лет сбежала из дому, потому что убили какого-то парня в Никарагуа. Так она лежала и рассказывала, а Ховик бездумно сидел, когда дверь в прихожей неожиданно отворилась. Ховик выудил пистолет как раз в ту секунду, когда в дом бесшумно вошли люди из Управления.

Оба были в штатском, в руках – короткоствольные пистолеты, с готовкой жадностью уставленные в сторону Ховика. Он не целясь дважды выстрелил в сторону вошедших (сильная отдача и обвальный грохот на замкнутом пятачке площади), а затем, когда те кинулись на пол, пальнул в лампу.

В темноте и внезапно звонкой тишине Ховик отчетливо расслышал голос Паучины Уэбба, говорящего с улицы кому-то, что в доме есть запасной выход.

Жутко хотелось задержаться хоть на минуту, успеть влепить в Паучину пулю, но похоже, везде были понатыканы фараоны, да еще девка эта визжала, как резаная, и эти двое шевелились на полу – того гляди, откроют огонь вслепую. Пожалуй, пора уносить ноги!

Черный ход выводил в смутно освещенную аллейку с вездесущими битыми бутылками и опрокинутыми мусорными баками. Заметив в излучине аллеи человеческий силуэт, Ховик, не целясь, выстрелил в его сторону и сам удивился, когда тот упал. Выскочил на улицу, перепрыгнул на бегу через лежащего, не разобрав толком, жив он или нет, но заметив блестящий шлем и полицейскую униформу. Вон оно что: эти, из Управления, подцепили себе в поддержку местных медных касок.

На этот раз, обратил внимание Ховик, они подогнали настоящий, всамделишный мотоцикл; бык, а не машина, из прежних еще времен. У обочины при выходе из аллеи по-знакомому – глуховато и нечасто – постукивал включенным двигателем полицейский «Харлей Дэвидсон» белого цвета, в неверном свете фонаря вытянувшийся, казалось, на полквартала.

За углом ожили сирены и красные огни – судя по звуку, как минимум две машины, и еще кто-то, выбегая, хлопнул дверью заднего хода. Ударил выстрел, пуля гулко звякнула о пустой мусорный бак. Ховик, не теряя времени на раздумья, вскочил на «Харлея», пяткой и носком перекинул громоздкое ножное сцепление и выжал газ; сзади тем временем снова застучали выстрелы.

При первом же повороте на скорости, заложив мотоцикл на бок и чуть не выпустив из рук руль из-за какой-то скользкой пакости на асфальте, Ховик понял, что даже для него эта гонка – сумасбродство. На мотоцикле он не сидел вот уже несколько лет, в голове плыло после «травки» и коньяка, к тому же он не спал всю прошлую ночь. «Харлей» для маневрирования был излишне тяжел и неповоротлив, он приспособлен скорее для комфорта и стабильности, чем для быстрой езды – не помогали ни жесткие ручки, ни неуклюжие опоры для ног. Но сзади гремели выстрелы, и не время было раздумывать.

С улицы Ховик свернул в узкий проезд между четверкой тесно размещенных многоэтажек, заставил мотоцикл вспрыгнуть на поребрик и нырнул в какую-то темную горловину, оказавшуюся длинной сквозной аркой под зданием, чем-то вроде проезда для подсобного транспорта, с ржавеющими мусорными баками вдоль одной из стен и единственным подслеповатым фонарем в отдалении.

Сзади туннель озарили фары полицейской машины, вой сирены чудовищно усиливался гулким эхом. В голове мелькнула мысль выстрелить разок-другой назад, осадить преследователей, но боязно было выпустить руль. У мотоцикла зажжены были задние фонари – ясно, от этого им легче в него целиться, но возиться с переключателями теперь времени не было. Стремительно надвигался зев арки, и Ховик различил впереди на расстоянии какую-то темную глыбу. Фара выхватила из темноты что-то громоздкое, и Ховик как нельзя вовремя вильнул вбок, иначе неминуемо бы врезался в стоявший бульдозер. Какие-то земляные работы, зря сюда сунулся, не ровен час какая-нибудь траншея впереди…