Текст книги "Роковая молния"

Автор книги: Уильям Форстчен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3

Поезд перевалил через гребень Белых холмов, повернул к югу и начал длинный спуск по западному склону. Винсент Готорн, военный советник проконсула Марка и командующий двумя корпусами, оставшимися в Риме, вышел на открытую платформу позади штабного вагона, в котором его помощники заканчивали упаковку багажа и допивали свежий чай, опасливо поглядывая на своего командира.

Следом за Готорном на платформе появился Димитрий. Он занимал должность начальника штаба и с первых дней этой кампании повсюду сопровождал Винсента. Готорн через плечо оглянулся на пожилого русского офицера, но ничего не сказал. Он пониже опустил поля своей жесткой шляпы, чтобы защитить глаза от красных лучей утреннего солнца. Вдоль железной дороги с ли полевые укрепления, защищенные засеками, лес на ближайших холмах был вырублен для их строительства. Часовые на высокой наблюдательной вышке смотрели на запад. Пробегающие мимо окон поля опустели. Начиная отсюда и до самого Суздаля, на двести с лишним миль, земля Руси обезлюдела. Остались только немногочисленные патрули да отряды инженеров и партизан, тщательно подготавливавших территорию к вторжению незваных гостей.

Готорн рассеянно дотронулся до эспаньолки, к которой все еще не мог привыкнуть. Он отрастил ее из стремления походить на Фила Шеридана – усы, бородка, жесткая шляпа и высокие сапоги для верховой езды. Еще один маленький несгибаемый генерал на войне в этом странном затерянном мире. Каждой армии был нужен свой Шеридан, который мог бы сражаться без сожалений и угрызений совести. Винсент Готорн, бывший квакер из школы «Оук гроув» в Вассалборо, штат Мэн был, только счастлив исполнить эту роль.

Вассалборо, Мэн. Теперь он нечасто вспоминал прошлое. То было другое время и другая жизнь. Все было так невинно. Но невинность присуща только юности, эту истину он постиг уже в свои двадцать три года. Утренний ветерок донес с запада аромат зеленых полей, нагретой солнцем травы, готовой к первому покосу. Этот аромат смешивался с запахом свежеспиленных сосен, из которых все еще капала смола.

Все это напоминало майские ароматы старого Мэна. Школьные занятия к этому времени уже заканчивались. Интересно, что стало с его друзьями и одноклассниками? Бонни, милая Бонни, наверняка она уже замужем, вполне возможно за Джорджем Катлером, который всегда издевался над его квакерскими привычками и был главной причиной бегства Винсента на войну. Что ж, Джордж, наверное, остался в живых и получил руку Бонни в награду. Еще вспомнился Тим Грин, его сосед и лучший друг, добрый методист, у которого не никаких предубеждений против военных действий. Религиозность Тима никоим образом не помешала ему вступить в ряды 61-го полка, после чего он погиб в сражении у Малверн-Хилл. Его старший брат умер от тифа в то же время. И Джейкоб Эстес, живший неподалеку от школы, пал под Геттисбергом. Теперь на маленькой зеленой лужайке у Китайского озера, наверное, стоит монумент, на котором высечены эти имена. Мальчики из Вассалборо, ушедшие посмотреть мир и стать мужчинами; они ушли навстречу своей гибели. «Ну что ж, зато я еще жив, – безрадостно подумал Готорн, – но Вассалборо никогда об этом не узнает». Он прогнал воспоминания. Слишком резким был контраст между прошлым и настоящим.

– Как странно снова видеть родные края. Винсент оглянулся на подошедшего Димитрия, но ничего не ответил.

– Русь – это крестьянство, а крестьянство и есть основа Руси, – произнес Димитрий и перекрестил маленький амулет, висевший на шее, потом поцеловал его и бережно спрятал под рубахой.

– Теперь все это будет принадлежать им, – сказал Винсент. – Примерно через неделю вся орда двинется прямо на нас.

Он кивнул в сторону пробегающих мимо и тающих в голубой дымке полей. В тишине раздался высокий резкий звук свистка, и поезд замедлил ход, приближаясь к Кеву, бывшему некогда восточным пограничным городом Руси. В открытом поле занимался строевой подготовкой один из отрядов русской армии. Готорн внимательно осмотрел солдат.

– Хорошее войско, – негромко сказал он.

– Первая бригада 1-й дивизии 20-го корпуса, – определил Димитрий по развевающемуся на утреннем ветерке знамени.

Винсент кивнул. Это были ветераны, они двигались свободно, рассыпавшись цепью по полю. «В степи нельзя маршировать как на параде, – внезапно подумал Готорн. – От этого не будет проку. Все решает только выдержка и мужество». Вот командир отделения развернул коня, чтобы посмотреть на проходящий поезд. Он отдал честь и дружески помахал молодому генералу. Винсент радостно ответил ему.

Майк Хомула, старый негодяй, – с шутливой улыбкой приветствовал он друга.

Майк служил сержантом в 35-м полку, когда Винсент был еще скромным рядовым солдатом. Готорн знал его как отличного вояку, который ничуть не завидовал его стремительному возвышению до положения главнокомандующего.

Твои солдаты выглядят отлично! – крикнул Винсент. – Заходи вечером ко мне пропустить стаканчик.

Майк в знак благодарности помахал рукой и вернулся к своим обязанностям. В воздухе раздался поток проклятий, хотя в них не было никакой необходимости: выучке этих солдат мог бы позавидовать даже старый 35-й полк.

– Наши ребята скоро будут выглядеть ничуть не хуже, – сказал Димитрий, как будто поняв, что Готорн думает о предстоящих испытаниях.

Винсент промолчал, хотя его собеседник, верно, угадал причину задумчивости своего начальника. Со времени последнего поражения Готорн отвечал за подготовку шестидесяти полков, тридцати тысяч человек, составляющих вновь набранные римские корпуса. В результате он прошел через все кошмары, связанные с обучением новобранцев, и заслужил еще большее уважение со стороны полковника Кина, которому довелось в свое время формировать из простых крестьян первую армию Республики Русь. Теперь Готорну пришлось заниматься этой проблемой, и он от всей души возненавидел это занятие. Чего стоили одни переговоры с Марком! Чтобы обеспечить войско всем необходимым, Винсенту пришлось овладеть головоломными премудростями логистики, реквизиций и артиллерийско-технического снабжения. Эта задача до сих пор была выполнена только наполовину. Винсент подозревал, что Эндрю взвалил ее На него еще и для того, чтобы приучить его к этой работе.

Он достаточно ясно сознавал собственные устремления и понимал, что ждет от него Эндрю, особенно теперь, когда не стало Ганга Шудера. Если он сумеет подготовить два боеспособных корпуса, то сможет проделать то же самое со всей армией. Несмотря на свои пять футов и три дюйма роста при весе около ста фунтов, Готорн одним своим приближением уже заставлял вздрагивать людей, вдвое старше его и солиднее. Ему помогала репутация главного истребителя тугар, командующего обороной Рима от карфагенян и героя морского сражения у мыса Святого Георгия. Все это создавало вокруг него особую ауру. Поможет ли она ему теперь?

– «И померкнет глаз дьявола», – пробормотал Димитрий, не отрывая взгляда от зеленеющих полей.

– Что ты сказал?

– Это Эмерсон. Я слышал, как Хомула читал его стихи вечером накануне морской битвы. Очень впечатляюще. Глаз дьявола должен померкнуть перед торжеством любви.

Любовь. Эмерсон. Да, он помнил и Эмерсона, и Торо, и других поэтов. Давным-давно, дома, он добавил к школьной программе некоторые книги, о которых и не догадывались его родители. Что бы сказал Эмерсон о любви, об общности всех живых существ, если бы перед ним встала угроза нашествия меркской орды, если бы он увидел груды человеческих черепов, сверкающих под лучами солнца? В этом мире не было места Эмерсону. Винсент взглянул на Димитрия, его самозваного пастыря и постоянный укор его совести. Готорн не раз хотел перевести его куда-нибудь подальше, но Димитрий превосходно справлялся с обязанностями начальника штаба; кроме того, Винсент понимал, что какая-то часть его самого нуждается в этих моральных мучениях.

По вагонам пробежала дрожь – это поезд вышел на последний поворот перед станцией. Весь Кев открылся как на ладони. Гражданское население уже было вывезено, последний состав с беженцами ушел на Рим сегодня утром. Тридцать дней были добыты Эндрю не зря. Вся Русь была эвакуирована. Оставалась только армия, и в Кеве это было очень заметно. Полевые укрепления, тянувшиеся вдоль гряды Белых холмов, смыкались с городским стенами с севера и с юга. Город предстояло защищать двум полкам 1-го корпуса.

Для обеспечения пространства, необходимого для ведения артиллерийского огня, были снесены некоторые здания; часть восточной стены разрушили, чтобы облегчить связь с тылом. На полях к востоку от города стояли ряды палаток; там, в непосредственной близости от источника воды, до сих пор располагался лагерем целый корпус. Драгоценный запас воды в цистернах города был оставлен на случай осады. Вокруг южных ворот кипела бурная деятельность; в помещении, где раньше была железнодорожная станция, теперь расположился штаб армии. Войско непрестанно росло, и и к началу войны насчитывало пять корпусов, но после первых боев численность его сократилась до четырех. Повсюду толпилось множество людей, и Готорн улыбнулся при виде бесконечного количества рук, поднимавшихся поочередно в салюте на пути продвижения высшего командования. Он оглянулся на Димитрия, уже приготовившего щетку, чтобы еще раз пройтись по его темно-голубому мундиру.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал Димитрий, легонько похлопав его по плечу.

Раздался длинный свисток, на этот раз безо всякого намека на мелодию, поскольку Джон Майна находился где-то поблизости и мог заявиться в кабину машиниста и устроить выволочку за напрасный расход пара. Он был ярым поборником экономии, и искоренение обычая воспроизводить мелодии паровозными свистками стало его навязчивой идеей.

Наконец состав втянулся на станцию, прозвучал удар колокола, зашипела струя пара, и вагоны остановились.

Подошел небольшой отряд, вытянулся в струнку и взял на караул. Распахнулась дверь вагона; молодые штабные офицеры принялись энергично отталкивать друг друга локтями, пытаясь оказаться поближе к генералу при выходе на платформу. Готорн оглянулся через плечо, и одного его взгляда было достаточно, чтобы прекратить толчею. Заиграл оркестр, тяжело бухнули громадные барабаны, несколько труб, одна из которых звучала совершенно невпопад, после недолгого вступления перешли сразу к «Привету вождю». Винсент немного напрягся при виде своего тестя, выходящего из громадного шатра, стоявшего за помещением станции. Готорн спрыгнул с подножки к ожидавшей его группе пехотных офицеров. Пройдя несколько шагов, он повернулся отдать честь флагу Республики Русь, потом двинулся дальше вдоль строя встречающих. Калин торопливо шагал навстречу, протягивая ему левую руку.

Стремление походить на Линкольна еще не пропало – высокий цилиндр, бакенбарды, поношенный черный сюртук и те же темные глаза, выдававшие печальную истину, скрытую веселой усмешкой. Существовали, однако, два важных отличия Калина от его героя – он был по меньшей мере на фут ниже, да еще пустой правый рукав был пришпилен к плечу.

– Мой мальчик, как я рад снова тебя видеть! – воскликнул Калин, пожал протянутую руку и сгреб Винсента в объятия, звонко целуя в обе щеки.

Винсент уже давно отчаялся втолковать ему особенности официального президентского и военного протокола.

– Как Таня и дети?

– Посылают вам привет, – негромко ответил Винсент.

Калин заглянул в глаза Готорна. В последнем письме Таня жаловалась на отдаление Винсента, чуть ли не уход из семьи, и, читая между строк, старый крестьянин понял, что это означает пустующую ночь за ночью кровать, пьянство, приступы гнева, молчание и невнимание к детям. Но теперь было не время говорить об этом.

Калин обнял Винсента за плечи и повел обратно к шатру. На ходу они осмотрели ряды выстроившихся для встречи солдат.

Борис Иванович! Как твоя рука? – внезапно воскликнул Калин.

Он оставил Готорна и устремился к высоченному солдату с бородой почти до пояса. Похожий на медведя вояка расплылся в улыбке.

– Зажила, спасибо Святой Ольге, которой каждую ночь молилась моя жена.

– Покажи-ка, как она двигается, – сказал Калин, без колебаний выхватив мушкет из его рук.

Солдат поднял и опустил руку. В движении чувствовалась некоторая скованность, которую он постарался скрыть. Калин оглянулся на Винсента.

– Все это мои старые друзья, – произнес он, как бы представляя строй встречающих старшему по званию. – Это 8-й Суздальский полк. Я знаком с ними много лет, мы обычно встречались в кабачке Бориса, когда мне удавалось улизнуть из боярского терема, чтобы пропустить стаканчик.

Винсент только молча наклонил голову в знак приветствия.

– Хорошо, очень хорошо, – продолжал Калин, глядя на Бориса и возвращая ему мушкет. – Передай привет и наилучшие пожелания жене. Когда вернемся в Суздаль, первая выпивка в твоем кабачке за мной.

– Слушаюсь, сэр, – благодушно улыбнулся старый солдат.

– Черт побери, – неожиданно разозлился Калин. – Я такой же крестьянин, как и ты. Мышка, которая стала президентом, а не какой-нибудь боярин, не забывай об этом. Так что не советую величать меня сэром. – Он погрозил пальцем под самым носом солдата.

Винсент ждал, стараясь не показывать своего раздражения при виде такой фамильярности со стороны Калина, так как знал, что эти двое дружат много лет.

Кроме того, наплевательское отношение к протоколу было вполне в духе старины Эйба.

Солдаты рассмеялись, некоторые из них опустили мушкеты и были уже готовы смешать строй и принять участие в разговоре с Калином, который явно наслаждался моментом. Готорн резко кашлянул и сурово взглянул на бойцов. Они сейчас же подтянулись и уставились прямо перед собой. Калин посмотрел на Винсента и кивнул.

– Мой зять напоминает, что нам предстоит еще одна встреча. Я постараюсь найти вас вечером, чтобы посидеть и спокойно вспомнить былое, наш кабачок и эту… как ее там звали…

– Светлана, – шепотом подсказал один из солдат, а все остальные потихоньку захихикали.

Калин усмехнулся и взглянул на Винсента.

– Не вздумай вспомнить о ней при моей жене, – сказал он, заговорщицки подмигивая, и все солдаты рассмеялись уже в голос.

– Отлично, мой генерал, мы уже идем, – сказал Калин, взял Готорна под руку и повел дальше, на ходу кивая все еще улыбавшимся солдатам.

Наконец они достигли входа в шатер, и Калин выпустил локоть Винсента.

– Я, пожалуй, пойду повидаю Гейтса, – со вздохом произнес президент, сожалея о невозможности отдохнуть после обеда, вернуться к старинным друзьям и немного выпить. – Он хочет попробовать ту штуковину, которую изобрел вместе с Эмилом. Ту, что создает картинки без кистей или карандаша.

– Дагерротип?

– Не знаю, как она называется. Он уже изготовил портреты нескольких человек. Как ты думаешь, этот механизм не заберет мою душу?

Винсент улыбнулся и покачал головой.

– Это совершенно безопасно. Калин неуверенно кивнул.

– Мы с тобой потолкуем чуть позже, сынок.

Он обнял Винсента, глядя ему прямо в глаза, словно пытаясь найти ответ на мучившие его вопросы, и оставил одного.

Готорн посмотрел по сторонам. Он вдруг понял, что этот шатер раньше принадлежал кар-карту Музте. В конце войны его выловили из потока воды. Шатер был больше ста футов в высоту, в центре его поддерживал столб, напоминающий корабельную мачту. Боковые полотнища подвернули, чтобы обеспечить хоть какую-то прохладу. Внутри находился почти весь командный состав республиканской армии вместе с несколькими римскими офицерами, уже набравшимися кое-какого опыта в процессе отступления с Потомака вместе с 4-м корпусом. При приближении Готорна они уставились на сопровождавших его военных в надежде встретить своих соотечественников, прикомандированных к штабу.

Винсент заметил Марка и Юлия, приехавших накануне для конфиденциальной встречи с Эндрю и Калином. Марк приветствовал Готорна дружеским кивком, и Винсент был уверен в его искренности. За последние несколько месяцев они очень сблизились, почувствовав друг в друге родственные души, умеющие справляться с выпавшими на их долю тяготами. Винсент пробирался сквозь толпу, в которой чаще всего встречались весьма поношенные, а иногда и заплатанные, голубые мундиры, принадлежавшие ветеранам 35-го Мэнского полка и 44-й Нью-Йоркской батареи. Он почти как однокашнику кивнул Эндрю Барри, который так недавно был его сержантом, а теперь командовал корпусом. Двадцать шесть ветеранов уже стали генералами, более шестидесяти других командовали полками в чине подполковников. Поскольку Эндрю Кин раз и навсегда отказался от повышения в чине, звание полковника теперь имел только он один. Многие воины старой Армии Союза теперь служили в штабе, возглавляли административные или технические службы. Гейтс стал издателем газеты, Уэбстер – министром финансов, Фергюсон заведовал отделом разработки развития вооружения.

Из шестисот тридцати двух человек, попавших в этот мир на «Оганките», почти двести тридцать погибли, сорок были больны или полностью лишились сил, двадцать сошли с ума от шока после перенесенных потрясений, шестнадцать кончили жизнь самоубийством. Еще тридцать моряков, служивших под командованием капитана Кромвеля, теперь находились где-то в районе Карфагена вместе с предателем Хинсеном; может быть, их уже не было в живых. «Мы лишились почти половины бойцов, – мрачно подумал Винсент, – в том числе Мэлади, Киндреда, Хьюстона, Данливи, двух братьев Сэдлер и, наконец, Ганса Шудера». А если считать не только убитых и пропавших без вести, но и тех, кто был ранен в течение всех военных действий, то можно было сказать, что были покалечены почти сто процентов личного состава; некоторые солдаты были ранены по два, а то и три раза уже после того, как пострадали от оружия мятежников. «Мы держимся на пределе человеческих возможностей, наши тела изнашиваются», – размышлял Готорн, замечая не один пустой рукав, повязки на пустых глазницах и безобразные шрамы на лицах.

– Выпей со мной, зазнайка.

Винсент поднял голову и увидел перед собой огненно-рыжие усы и бакенбарды Пэта О Дональда.

– А я считал, что это официальное совещание штаба, на котором не полагается выпивки, – сказал Винсент, глядя, как воровато озирающийся Пэт вытаскивает фляжку из нагрудного кармана.

– Парень, старая Армия Потомака была самой пьющей армией во всей истории войн. Черт побери, да мы не выиграли ни одного сражения до тех пор, пока не начали пить. Мы просто поддерживаем воинскую традицию, особенно с этими русскими, которые совсем не прочь присоединиться.

До Винсента доходили слухи о том, как изменился Пэт после гибели Ганса, как несколько недель не проронил ни одной слезы, не выпил ни глотка. Видеть его возвращение к старому образу жизни было почти приятно – по крайней мере сегодня. Кроме того, Винсент молчаливо порадовался, что Пэт видит в нем такого же полноправного члена клуба убийц, как и он сам.

Готорн взял фляжку, проигнорировав укоризненный взгляд Димитрия, сделал большой глоток и ощутил приятное тепло в желудке. Водка больше не обжигала горло, как когда-то давно. Он отдал фляжку Пэту, тот глотнул водки и спрятал фляжку обратно в карман.

– Когда закончится эта проклятая война, я прослежу, чтобы наладили производство настоящего виски. В этом затерянном мире есть ячмень, и я слышал, что на западе обитает народ майя и выращивает кукурузу. Мы протянем туда железную дорогу, научим их изготавливать перегонные аппараты и начнем торговлю.

– Как только закончится война, придет конец и твоему пьянству, – вмешался в разговор подошедший Эмил Вайс, вытаскивая фляжку из кармана Пэта. – Я не для того штопал твой живот, чтобы ты…

– Знаю, знаю, дьявол тебя побери, – огрызнулся Пэт и начал бесконечный спор с доктором.

Винсент отошел от них и молча остановился у центрального столба, штабные офицеры заняли место у него за спиной. Командующий 6-м и 7-м корпусами рассеянно теребил пальцами свою бородку, глядя из-под низко надвинутой шляпы. К нему никто не подходил.

Так же молча у дальнего края юрты стоял Эндрю Лоуренс Кин и наблюдал за Винсентом. «Он для меня как Шеридан для Гранта», – подумал Эндрю. Мясник Грант мог пожертвовать десятью тысячами солдат в одной бесполезной атаке на Колд-Харбор. А Шеридан мог без угрызений совести ездить по долине Шенандоа и все разрушать. Подобие молодого Эндрю, но потерявшего сердце. Что-то важное умерло в душе Винсента, когда он выстрелил в мерка, распятого на кресте на римском форуме; как будто он выстрелил в Бога, в которого так безоговорочно верил, и в душе его образовалась пустота.

Эндрю была знакома эта пустота – она не раз пыталась поглотить его, но Ганс или Кэтлин всегда ее отгоняли. Теперь Ганс покинул их. Хотя, нет, это не так, Эндрю постоянно ощущал его присутствие, как сын чувствует незримое присутствие отца даже после его смерти. И Кэтлин, она всегда была с ним рядом, ее милый ирландский акцент проявлялся и в минуты гнева, и в чудесные мгновения страсти. Всякий раз, когда пустота угрожала его сердцу, Кэтлин возвращала ощущение полноты жизни; в возможность такого чуда он долго не мог поверить, особенно после того, что сделала его невеста еще до войны в старом мире. Кэтлин проникла глубоко в его сердце. Именно ради нее и их дочери Кин продолжал сражаться. Но он ощущал на своих плечах также бремя ответственности за все человечество на этой планете. Пока он жив, между ним и судьбами Руси, Рима, даже Карфагена и всех других народов будет существовать странная мистическая связь, в которую вовлечена вся жизнь, с ее устремлениями и мечтами о свободе.

Но два милых лица, живущих в его сердце, их безопасность и спокойствие были для Эндрю дороже всего. Он много размышлял об этом, и мысли о его родных придавали ему сил. Много лет назад он вступил в армию, движимый абстрактной идеей борьбы за Союз, за свободу народа, ни одного из представителей которого он не знал даже по имени. И он был готов с радостью отдать жизнь ради этой цели – под Геттисбергом он чуть не погиб.

Теперь ставки в войне были неизмеримо выше и ему самому приходилось принимать решения, как и где будет сражаться его армия. Это была не та благородная война, что на Земле. Здесь не существовало правил, не было никакого уважения к мужеству противника. Это была грубая и отвратительная бойня, кровавая резня до полного уничтожения, примитивная схватка ради выживания. Эндрю Кин понимал, что не только люди сражаются ради сохранения своего народа, мерки тоже бьются за право выжить.

Полковник посмотрел на молодых и пожилых людей, заполнивших шатер. Когда его взгляд на мгновение встречался с чьими-то глазами, Эндрю видел в них уважение, восхищение, а в глазах ветеранов 35-го полка читалось еще и то глубокое понимание, которое возникает только после долгих лет, проведенных вместе в боях и невзгодах. Но все же основным источником его вдохновения было то, чему он явился свидетелем несколько минут назад. Он только что вернулся из маленького домика, служившего жильем ему и его семье. Кэтлин задремала после ночного вызова – у одного из молодых солдат разорвался в руках мушкет. Она сумела его спасти, зашив рану на животе, и осталась в госпитале, чтобы навестить остальных своих пациентов, а потом провести обход с группой врачей, которых обучала.

Кэтлин прилегла вместе с Мэдди, успев вернуться как раз к послеобеденному отдыху девочки. Солнечные лучи проникали в спальню и наполняли ее мягким золотистым сиянием и тем особым теплом, какое бывает лишь поздней весной. Тишину в комнате нарушало только их тихое ритмичное дыхание, все ужасы войны остались где-то далеко-далеко. При виде спящих у Эндрю на глаза навернулись слезы: это был сон невинности, сон усталости и сострадания. Если потребуется, он был готов отдать жизнь, ради сохранения этого мира, ради всех, ради его дочери, чтобы через много лет она жила в таком же мирном спокойствии.

Эндрю снова перевел взгляд на одиноко стоявшего Винсента и ощутил щемящую печаль при воспоминании о том, как плакал молодой солдат, впервые застрелив человека. Война выжигает душу, а у Винсента раны не зажили и причиняли бесконечную боль.

– Все уже собрались.

Рядом с полковником появился Пэт.

– Как настроение у Винсента?

– Он будет сражаться как дьявол, когда придет время, – ответил Пэт.

Эндрю кивнул Бобу Флетчеру, который отвечал за поставку продовольствия, а после гибели Ганса был еще и начальником штаба. Как только Флетчер шагнул на невысокий помост, установленный в задней части шатра, разговоры стали стихать.

– Ну что ж, черт побери, пора начинать, – проворчал Боб на едва понятном русском языке.

По шатру пронесся приглушенный смех, и несколько сотен офицеров стали рассаживаться на грубо сколоченных скамьях, полукругом стоявших перед помостом. Римские военные расположились в задней части юрты, поближе к переводчику. Эндрю быстро поднялся на возвышение, громко попросил всех успокоиться, и в шатре установилась полная тишина. Эндрю обернулся к отцу Касмару и жестом пригласил его занять место на помосте.

Глава церкви взошел на помост, и все присутствующие – русские, янки, даже римляне – склонили головы. Патриарх с приветливой улыбкой благословил собрание, похлопал Эндрю по плечу и тихо вышел.

Ветераны 35-го полка, почти все бывшие выходцами из Новой Англии, где к католицизму относились более чем подозрительно, приняли патриарха Руси с удивительной и искренней любовью. Он никогда не пытался обратить вновь прибывших в свою веру, зато охотно принимал участие в сооружении различных храмов и часовен в Суздале. Довольно много ирландских католиков, составлявших большинство 44-и Нью-Йоркской батареи, присоединились к русской церкви. В Перме они видели того же самого Бога, которому всегда поклонялись и считали, что Кесус – это просто местное произношение имени Иисуса. Русская православная религия с немалой примесью славянского язычества жила в этом странном мире уже более тысячи лет, с момента появления русского населения. Отец Касмар не возражал против Святого Патрика, и зеленая икона покровителя Ирландии вскоре появилась в русской церкви вместе с новым витражом с изображением трилистника, заменившим выбитое при обстреле стекло.

– Джентльмены, очень скоро нам предстоит долгий путь, так что я предлагаю сразу перейти к делу, – начал Эндрю.

Тишину в шатре нарушал только отдаленный шум поднимавшегося аэростата, направлявшегося на разведку в сторону Суздаля.

– Завтра заканчивается тридцатидневный срок траура по кар-карту мерков Джубади. Я счел целесообразным собрать вас всех сегодня, поскольку в такой спокойной обстановке мы сможем собраться в следующий раз только после окончания войны.

Все взволнованно заерзали. Каждый из них знал, что это странное перемирие, подарившее им драгоценное время, подходит к концу, но тем не менее слышать об этом было нелегко. Через несколько дней им снова придется сражаться за свою жизнь.

– Я хочу в общих чертах изложить вам план действий, чтобы каждый представлял себе всю картину в целом. Позже, на совещаниях с командующими корпусами, вам сообщат все необходимые детали. Понимаю, что вас неприятно удивит мое выступление, но другого выхода у нас нет.

Эндрю Кин немного помолчал, глядя на Калина. Старый друг был шокирован, услышав о плане полковника, и до сих пор не мог до конца с ним смириться.

– Я знаю, все вы надеялись остановить орду на подступах к Кеву, но, боюсь, это невозможно.

– Отдать им всю Русь?

Бригадный генерал поднялся со своего места и гневно посмотрел на Эндрю. Его протест вызвал всплеск шепота в шатре.

– Это и моя земля тоже, – сдержанно ответил Эндрю, стараясь показать всем, что его решение останется неизменным. – Здесь, в Суздале, родилась моя дочь, Русь дала нам возможность выжить. Но я вовсе не стремлюсь к тому, чтобы мои исковерканные кости были похоронены в этой земле. – Поколебавшись, он добавил: – По крайней мере до тех пор, пока я не стану совсем старым.

Негромкий смех ослабил напряженность, но не снял ее до конца.

– Завтра мерки похоронят своего кар-карта. Начиная со следующего утра они будут проходит в день более пятидесяти миль, и максимум через четыре дня будут здесь.

Эндрю обернулся к первой из карт, на которой красными стрелками были обозначены вероятные направления движения колонн противника. От стен Кева до самой Вазимы каждая дорога была оснащена ловушками, колодцы забиты камнями, мосты сожжены, дно каждого речного брода утыкано острыми кольями, лесные просеки завалены деревьями. После распространения рассказа о крестьянине, который перед приходом врага посадил ядовитых змей в бочку, где всегда хранились продукты, все гадюки в лесах были переловлены его последователями.

Эти тридцать дней дали им возможность вернуться, чтобы разрушить все, что могло пригодиться врагу, чтобы вывезти несколько тысяч тонн оставшегося продовольствия. Содержимое зернохранилищ было перевезено по воде на склады Рима или спрятано до лучших времен в северных лесах. Последние группы беженцев уже добрались до Рима своим ходом. Даже сейчас еще работали бригады, снимавшие рельсы к востоку от Вазимы. Сотни тони металла поступали в Рим. Он пойдет на изготовление пушек и винтовок или будет сохранен до тех пор, когда начнутся восстановительные работы.

Они успели сделать все это. Но успокаиваться было нельзя.

То, что мы сделали, наверняка замедлит их продвижение. – сказал бригадный генерал.

Эндрю повернулся к стоявшему в стороне Бобу Флетчеру, предоставляя ему слово.

– Вы знаете, что моя обязанность – снабжать армию провизией, – начал Боб, тщательно подбирая русские слова. – Исходя из нашего собственного опыта, мы можем приблизительно вычислить возможности орды.

Боб отступил к карте и обвел рукой территорию Руси.

– Наша земля между морем и лесом от Нейпера до Вазимы занимает около тридцати тысяч квадратных миль, почти столько же, сколько и штат Мэн. Прошедшие тридцать дней мерки находились к западу от Нейпера, продвигаясь вдоль военной железной дороги и вдоль Старой тугарской дороги, как вы ее называете. Там несколько миллионов этих ублюдков, более полутора миллионов лошадей и около полумиллиона голов других животных. Согласно докладу Буллфинча, поднимавшегося на своем броненосце вверх по Нейперу, все они по-прежнему там. Но они должны есть, а мы решили в этом не участвовать.

Последние слова Боб произнес особенно резко, и в шатре раздался одобрительный свист. Эндрю с гордостью наблюдал за собравшимися. Пять лет назад это были забитые крестьяне, покорно отправлявшие своих соотечественников в убойные ямы, открывавшие амбары с запасами продовольствия при нашествии орды.

Теперь они стали солдатами.