Текст книги "Роковая молния"

Автор книги: Уильям Форстчен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Я не могу сказать, когда закончится эта ужасная война, и закончится ли она когда-нибудь. Но я знаю, что вы – свободные граждане, и за это я буду биться до самой смерти.

Калин помолчал, глядя на стоящих перед ним воинов; его лицо стало вдруг очень усталым и печальным.

– Мы все по-разному произносим имя Бога, но Он – един для всех нас. Друзья мои, давайте помолимся все вместе, чтобы настал тот день, когда мы сможем отложить оружие, обнять своих родных и жить в мире.

Калин снял шляпу и осенил себя крестным знамением, римские солдаты молча опустили головы. Прошла минута тишины. Калин поднял голову и снова улыбнулся.

– Когда все это закончится, я думаю уйти в отставку и открыть кабачок.

Люди в строю расплылись в улыбках, кое-где послышался смешок.

– Не передавайте моей жене эти слова, но если вы будете в Суздале, то вам стоит лишь упомянуть 6-й или 7-й корпус, и я выставлю нам пару стаканчиков. Удачи всем вам!

Калин склонил голову и отступил назад; вслед ему послышались крики одобрения, даже более громкие, чем после выступления Марка. Президент подошел к Готорну.

– Я все сделал правильно?

– Почти.

– А, ты опять о президентском достоинстве, – посетовал Калин. – Дай Бог, чтобы после войны осталось в живых достаточно этих ребят, чтобы разорить мой будущий кабачок.

– Мы должны выступить сегодня, – сказал Готорн. Он уже сказал все, что собирался сказать, – призвал солдат выполнить свой долг. После его слов не было приветственных криков, да он и не ждал их, такие эмоции оставляли его равнодушным. Но Винсент видел гордость в их взглядах, решимость оправдать доверие, и этого ему было достаточно.

Калин печально кивнул, не решаясь отпустить Винсента, а тот криво улыбнулся. Накануне вечером они пытались поговорить, но ничего не вышло. Если и был на свете человек, которого Винсент любил за его доброе сердце, так это был его тесть. И в то же время Готорн чуть ли не стыдился его.

– Береги себя, отец, – произнес Винсент срывающимся голосом. – А если…

Он не договорил и посмотрел в глаза стоящего перед ним мужчины.

– Все в порядке, сынок, продолжай.

– Если я не вернусь, – продолжил Винсент, пытаясь унять дрожь в голосе, – скажи Тане, что она не виновата ни в чем. Скажи, что я любил ее. Просто со мной произошло что-то неладное. Я знаю, она решила, что я разлюбил ее. Это не так.

– Просто ты не любишь самого себя, – тихо произнес Калин.

Винсент посмотрел на него неожиданно повлажневшими глазами.

– Я ненавижу то, во что я превратился. – прошептал он. – И если есть Бог, даже он не сможет мне помочь. Я люблю войну и ненавижу себя за это.

– Ты найдешь выход. Возможно, Эндрю понимает тебя лучше, чем все остальные. Я знаю, он тоже о тебе беспокоится. Попробуй поговорить с ним.

Винсент покачал головой.

– Не теперь. А может быть, я еще не готов к разговору. 11 не знаю, буду ли когда-нибудь готов.

Готорн поднял голову и попытался улыбнуться.

– Побереги ее. А когда все будет кончено, если она найдет кого-то еще, дай ей понять, что я не против, я хочу, чтобы она была счастлива.

– Не говори таких слов на прощанье.

– Я думаю, мы больше не увидимся. Я давно это чувствую. Пусть этот разговор будет нашим примирением.

Калин не нашел слов, чтобы ответить. Он молча обнял Винсента за плечи, прижал к себе и расцеловал в обе щеки. Он опустил голову, не в силах смотреть на Винсента или кого-то другого. Готорн отступил на шаг. выпрямился и отдал честь Калину, а затем флагам обеих республик. Потом подошел к ожидавшему его Димитрию и офицерам штаба, сел на своего коня.

Перед Готорном выстроился 7-й Суздальский полк, но в его рядах было не больше половины состава. Часть солдат теперь служила офицерами в двух новых корпусах, часть погибла при защите Рима в прошлом году. Оставшиеся в полку были прикомандированы к штабам 6-го и 7-го корпусов. Потрепанное знамя 7-го Суздальского развевалось на утреннем ветерке. Винсент остановился и взглянул на старое знамя. Выцветшие золотые буквы на голубом фоне гласили: «Гвардия Готорна». Надпись была сделана его однополчанами в те дни, когда Винсент числился пропавшим без вести во время первой обороны Суздаля. Готорн посмотрел на Димитрия и вспомнил те давние события.

Знаменосцы с флагами обоих корпусов и республик Руси и Рима заняли места в голове колонны. Армия была готова к походу. Марк, тоже верхом, подъехал и остановился рядом с Готорном. Запела труба, раздался рокот барабанов. Первый с фланга батальон перестроился в колонну по четыре и повернул на север, по дороге, ведущей к Испании. Как только колонна приблизилась к месту расположения штаба, 7-й Суздальский полк выдвинулся вперед и возглавил марш. Винсент выхватил саблю и отсалютовал проплывающим знаменам. Толпы людей, заполнивших городские стены, разразились громкими криками. В середине колонны послышалось пение, и уже через несколько секунд все солдаты пели «Боевой гимн Республики».

Гимн, звучавший на латыни, показался Винсенту несколько странным, как будто не в меру воинственный преподаватель иностранных языков решил провести занятия на школьном дворе. Но впечатление было ничуть не меньше, идеалы, воспетые в гимне, становились общими для всей планеты.

– За это стоит умереть, – прошептал Винсент.

Марк посмотрел на него, но Готорн больше ничего не сказал. После прохождения знамен он тряхнул поводьями и присоединился к колонне. Перед самыми городскими воротами Винсент взглянул направо, и сердце его замерло.

Маленький Эндрю все еще лежал с температурой, и они с Таней довольно сдержанно простились дома. Но все же она пришла. Как объяснить ей, что в нем еще осталось что-то от растерянного юноши, так страстно любившего ее накануне войны? Преклонение перед божеством войны и жажда мести, сверхъестественно быстрое продвижение по службе и громадная ответственность поглотили его, опустошили душу, лишив способности любить и заботиться, оставив только потребность управлять и убивать. Сначала она переносила его пьянство с тихим терпением, потом последовали скандалы, потом слезы, потом она просто перестала с ним разговаривать и старалась уберечь от него детей.

Он никогда не винил ее за это, только самого себя.

На мгновение их взгляды встретились. Черные как вороново крыло кудри рассыпались по ее плечам, в глазах еще светилась детская наивность, а тело, выносившее и вскормившее троих детей, по-прежнему оставалось стройным и привлекательным. Винсенту она показалась мимолетным видением, воспоминанием о прекрасной картине, уже начавшей покрываться пылью.

Неожиданно для самого себя Винсент поднял руку и помахал ей.

– Подойди к ней.

Винсент отвел взгляд. Рядом с ним ехал Марк. Готорн молча уставился вперед и продолжал путь. Ей лучше быть вдали от меня, когда я умру, подумал Готорн. А мне пора уйти с ее дороги. Дай Бог прихватить с. собой побольше врагов, когда придет мой час, а потом наступит тишина и сон без сновидений.

Снаряд разорвался примерно в полумиле от них. Пэт с удовольствием наблюдал, как мерки вылетают из седел, тянут упирающихся лошадей в неглубокую реку.

– На том берегу пет ни одной пушки! – крикнул Шт.

Роберт Морган, отвечающий за переправу через реку, азартно ударил кулаком по ладони.

– Да мы могли бы держать их здесь целую неделю! Пэт покачал головой. На протяжении восьмидесяти миль or леса до берега моря через Пенобскот можно было переправиться во многих местах. Меркам стоило лишь отбить одну из переправ, и силами одного умена они могли перекрыть железную дорогу, отрезав пути отступления всем, кто находился на восточном берегу. Войска могли уйти от погони только по железной дороге. Аэростат постоянно дежурил над северной частью реки, а отряд Шовалтера заманивал мерков в лес. Единственный мост, подожженный еще до рассвета, уже превратился в груду дымящихся обломков.

Над головой раздался свист двенадцатифунтового снаряда, и Пэт инстинктивно пригнулся. Снаряд долетел до противоположного берега, но упал далеко за линией конницы мерков, не причинив ей никакого вреда. Пэт оглянулся на бронированный вагон, стоявший в полумиле позади него.

– Проклятые дилетанты, как можно было так промазать? – раздраженно проворчал он.

Пэт заслонил ладонью глаза от заходящего солнца и посмотрел на запад. На фоне предзакатного неба ясно вырисовывались силуэты идущих на восток вражеских отрядов. Им потребовалось четыре дня, чтобы преодолеть последнюю сотню миль. Мерки продвигались медленно и осторожно. Отсюда до Кеннебека восемьдесят миль, а потом еще сто двадцать до Сангроса. Мерки могут пройти этот путь за неделю, – может, за десять дней. Пэт повернулся лицом на восток. Им предстоит нелегкий путь – там почти нет воды, а трава под летним солнцем засыхала. «Дай Бог, чтобы еще месяц не было ни одного дождя», – подумал Пэт.

С противоположного берега раздались громкие крики. Плотная масса кавалерии мерков уже спустилась со склона и начала форсировать поток, передовые всадники достигли уже середины реки. Выстрелила пушка, снаряд разорвался в гуще отряда, взметнув фонтан мутной воды. Мерки пригнулись в седлах и пришпорили лошадей. Оставшиеся в живых уже выбирались на берег, держа луки на изготовку. Над береговыми укреплениями и брустверами, наспех построенными отрядом Моргана, взметнулась темная туча стрел.

Крики раненых заглушались воинственными воплями, атака мерков продолжалась, а стрельба почти стихла. Пэт оглянулся на Моргана, тот ответил широкой усмешкой. Вот первые всадники уже достигли восточного берега, снова взвились бесчисленные стрелы. В этот момент по всей линии укреплений прозвучал ружейный залп, почти в упор поразивший цель. Линия нападавших мгновенно рассыпалась. Однако стрельба из луков не прекращалась, десятки солдат уже были ранены, но продолжали отражать атаку залпами ружейных выстрелов. Поверхность воды в реке скрылась под телами убитых мерков.

– Вы прекрасно подготовились, – одобрительно произнес Пэт.

– Это все чертов 4-й корпус. Мы научились такому трюку, охраняя переправы. Подпускаем их как можно ближе, потом стреляем в упор. Большинство ребят вооружены гладкоствольными ружьями, так они заряжают их пулями к дробью. Именно так солдаты из Нью-Джерси отбили атаку Пиккета – подпустили на десять ярдов, а потом открыли огонь.

На противоположном берегу раздался гортанный звук трубы, и стрелки повернули коней, отступая к холмам. Несколько уцелевших всадников, достигших восточного берега, продолжали сражаться, но были быстро перебиты на подступах к траншеям.

Вершина одного из дальних холмов украсилась штандартами – там должен был находиться их главный предводитель Вука. В бинокль Пэт едва различал отдельные фигуры. Он смог разглядеть, что один из мерков поднял подзорную трубу и направил ее прямо на него. Не в силах противиться искушению, Пэт отложил бинокль и всем понятным жестом выразил свое презрение.

– Будем держаться здесь до заката, потом грузимся на поезд и едем па Кеннебек, – объявил Пэт. – А там начнем все сначала.

Тамука изучал группу скотов.

«Неужели это Кин? – спрашивал он себя. – Нет. у этого скота целы обе руки, если судить но тому забавному жесту, который, несомненно, предназначен лично мне. Рыжеволосый скот. Он, вероятно, второй по значению».

Тамука вспомнил о пленнике, до сих пор содержавшемся под стражей далеко в тылу. Придется потратить немало времени, заставляя его смириться со своей участью любимца. Он уже дважды пытался лишить себя жизни, и второй раз это ему почти удалось – он использовал веревку, которой был привязан. Но Тамука планировал сохранить ему жизнь и использовать его в своих целях, надо было только сломить его сопротивление.

– Итак, кар-карт Тамука, ты все еще охотишься на них.

Тамука взглянул на Музту, но ничего не ответил.

– Как мне доложили составители карт, за этой рекой лежит скудная земля, где почти нет ручьев, а трава слишком короткая.

– Мерки не боятся пустыни. – пренебрежительно бросил Губта, командир Вушки Хуш.

– Но мерки четырьмя уменами уже прошли по той местности, где должны идти еще тридцать шесть уменов, в том числе и мои два. Я помню эту местность. Мы старались пройти здесь на месяц раньше, когда стояла сочная весенняя трава и еще не все ручьи пересохли от летней жары.

– Хочешь не хочешь, но тебе придется пересечь ату равнину вместе с нами, – холодно ответил Тамука.

– Будет интересно посмотреть, чем это кончится. Тамука обернулся к командирам пяти уменов.

– Всем воинам наполнить фляги до краев. Для лошадей ближайший водопой будет лишь у следующей реки. Мы не будем ждать, пока подтянутся пушки. Пусть идут вслед за нами. По крайней мере, они могут подвезти немного воды.

Тамука вновь посмотрел на противоположный берег. Этой ночью Шадука будет светить с небосклона почти в полную силу. Хотелось бы отдать приказ ночью перебраться через реку, но Тамука удержался. Пусть лошади пасутся до завтрашнего полудня, а потом можно будет переправиться и скакать до полуночи. Саргу придется придумать приемлемую причину для ночной скачки, как несколько лет назад, когда пересекали пустыню в земле уби. Тамуке не терпелось прямо сейчас атаковать скот, не дожидаясь ни пушек, ни летающих машин, которые до сих пор находились на базе под Суздалем. На берегу следующей реки они смогут разобрать железную дорогу и из этого дерева построить навесы для аэростатов, поближе к месту главного сражения.

Все эти дьявольские изобретения скота только замедляют ход войны; пушки движутся не быстрее обоза с юртами, летающим машинам необходимы навесы. Тамука почти жалел, что у него нет машин, перевозящих вагоны по железным путям.

Далеко на севере в небе появилась точка – летающая машина янки. Они знали, где находится Тамука и его воины, а вот он в данный момент не имел понятия, что они делают. Тамука посмотрел на реку. Медленное течение уносило к морю десятки трупов его воинов.

– На переправе через следующую реку твои воины будут прокладывать нам путь, тугарин, – резко бросил Тамука, развернул коня и уехал.

Эндрю с раздражением вспомнил о послании Буллфинча, лежащем в кармане брюк. Черт бы его побрал, отправился в путь, как странствующий рыцарь, нарушил приказ. Слишком много всего происходит, и слишком быстро меняется обстановка. Эндрю совсем не нравилось, что часть его плана разрушилась из-за молодого офицера, который не нашел ничего лучше, как именно сейчас вывести флот из зоны военных действий.

Он чувствовал их приближение, как чувствовал приближение природных катастроф, ураганов или торнадо, еще до того, как их признаки появлялись над горизонтом. Тучи сгущались перед изменением погоды, точно так же нарастали опасения перед близкой битвой. Так было по дороге к Геттисбергу и Уайлдернессу, так было во время марша на Колд-Харбор. Ганс тоже обладал этим чувством и частенько поглядывал на горизонт, как смотрит фермер в прериях перед летним ураганом. Тогда он покачивал головой, бормотал что-то себе под нос, а потом искоса смотрел на Эндрю, приглашая его разделить растущую тревогу.

– Нам предстоит дьявольски неприятная драка, – бормотал Ганс, и он почти всегда был прав.

– Нам предстоит дьявольски грудное сражение, – шумно выдохнул Эндрю Кин.

– Может, хоть тогда все закончится, – промолвила Кэтлин, присаживаясь отдохнуть. – И мы сможем вернуться домой.

– Домой? В Суздаль или в Мэн?

– В Суздаль, конечно, я говорила про Суздаль.

– Ты никогда не вспоминаешь свой старый дом? Она посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась.

– Поначалу вспоминала, конечно. Здесь все было так странно и незнакомо, и эта война… Я никак не думала, что война может быть еще страшнее, чем там, но это так. Однако, несмотря ни на что, наш дом теперь здесь.

Странная и страшная война. Эндрю посмотрел на Кэтлин, еле различая ее лицо в наступивших сумерках. Она никогда не вспоминала о своем бывшем женихе, и Эндрю даже не мог теперь припомнить его имени. Да и не хотел. Он погиб в первом же сражении, а Кэтлин стала медсестрой. Теперь даже трудно было поверить, что она могла любить кого-то еще. Неприятная мысль. Но он тоже не раз влюблялся. Эндрю вспомнил Мэри и тот случай, когда он так неожиданно для себя открыл мучительную истину. Кэтлин никогда ни о чем не спрашивала; так было лучше для них обоих. Они оба теряли и находили. Если на этот раз ему суждено пасть в бою, что будет делать Кэтлин? Забавное выражение – «пасть в бою». Не быть застреленным или заколотым, а просто упасть на землю, как падают осенние листья.

– Если я не вернусь, ты должна жить, – еле слышно произнес Эндрю.

Кэтлин вздрогнула и подняла голову, на ее щеке блеснула слезинка. Вероятно, оба они думали об одном и том же.

– Разыщи Мэдди. Я уже договорился с Людмилой, что в случае опасности она с детьми спрячется в лесном укрытии к северу от Бриндузии. Ты будешь жить ради нашей дочери.

Кэтлин молча кивнула, не найдя подходящих слов.

Худшая из всех войн. Боже, по сравнению с тем, что им предстояло, старая война могла сойти за приятную прогулку. Там были хоть какие-то правила. Считалось в порядке вещей поделиться с раненым мятежником последним глотком воды, перевязать его раны и написать письмо его родным, что их сын или муж жив. Здесь же перерезали горло раненым врагам, даже своих раненых приходилось убивать, лишь бы они не попали в плен. Перед глазами Эндрю вновь возникла та фотография. Он взглянул на Кэтлин. Если дойдет до угрозы плена, он не колеблясь сделает это и для нее. А она еще называет этот мир своим домом.

Все же она права. Воспоминания о штате Мэн уже потускнели. Он жил на этой планете уже пять лет; восемь лет назад в последний раз он был в Брансуике. Да, его дом был здесь.

Эндрю посмотрел вокруг. Вечерние тени скрыли все признаки войны: контуры укреплений и брустверы, безумную суматоху в Испании, бесконечные ряды солдатских палаток и навесов, приютивших рабочих с фабрик, их родных и даже проституток, приехавших сюда из Рима на заработки. На склонах холмов зажглись костры, зарево от них освещало степь на многие мили вокруг. Слышался равномерный гул далеких людских голосов, в котором смещались разговоры, смех, песни, мольбы и плач тех, кто скучал по дому и боялся умереть. Стая уток шумно взлетела с реки и потянулась к лесу. Все еще не остывший ветер принес со стороны степи запах сухой травы и вытеснил дым костров. Одно из неоспоримых преимуществ этого мира – свежий и чистый воздух.

Эндрю присел рядом с Кэтлин, почти застенчиво обнял ее за талию. Она тоже обняла его и положила голову ему на плечо.

– Сегодня так тихо и спокойно, – прошептала Кэтлин.

Эндрю не ответил, слова им уже были не нужны.

– Если бы я могла вытащить тебя отсюда. Найти укромное местечко только для нас с тобой…

Ее слова растворились в тишине.

Согласился бы он на это? Эндрю понимал, чего она хочет. Но отказаться от всего этого? Еще мальчишкой, читая романы Скотта, а потом Арриана и «Генриха V» Шекспира, он мечтал о подвигах. Он воображал себя рыцарем короля Артура и солдатом Александра Македонского. Эндрю и сейчас верил во все это, несмотря на страдания, боль и весь этот ужас. Даже после Геттисберга, потеряв левую руку, лишившись брата, он сохранил веру в свои идеалы. Сейчас, на этой планете, ему представился случай изменить целый мир. Он никогда не мечтал об этом, судьба предоставила ему такой шанс. Он мог ненавидеть то, чем ему пришлось заниматься, но изменить ничего не хотел. На его глазах целый народ обрел свободу, от пего зависела свобода всей планеты. Эта свобода стала воплощением его юношеских мечтаний и идеалов.

Вдали пропела труба. Время вечерней поверки и через пятнадцать минут отбой. В этом мире день был короче на полтора часа. Летом солнце садилось в девять вечера, а первые его лучи появлялись уже в четыре утра. И все начиналось снова. Все еще не хватало нескольких тысяч винтовок, требовались миллионы пуль, странным образом исчез изрядный запас пороха. Эмил жаловался на нехватку питьевой воды и медсестер, госпиталь на полторы тысячи мест еще не был до конца оборудован.

«Что, если они прорвут оборону?» Эндрю старался не думать об этом. Медсестры должны были застрелить всех раненых, которых не удастся вывезти. Но в случае поражения смерть грозила им всем. «Отступления больше не будет, – подумал Эндрю. – Завтра надо так много успеть».

Утренним поездом из Рима приезжал Боб Флетчер с новыми сведениями о запасах продовольствия, учитывающими урожай ранних овощей на юге Римской республики. Овощей должно было хватить, чтобы предотвратить цингу. Потом предстояла встреча с Калином и сенаторами, после нее – с Джоном Майной и Эмилом, ближе к вечеру надо было проверить работы на укреплениях. Эндрю тяжело вздохнул. Кэтлин подняла голову и посмотрела на него.

– По-моему, твои мысли бесконечно далеки от меня Он неловко улыбнулся.

– Нет, конечно нет.

– Обманщик, – улыбнулась Кэтлин и снова опустила голову на его плечо.

– Как только подойдем ко входу в гавань, просигнальте приказ по флотилии отцепить буксируемые суда.

За спиной Буллфинча на мачте появились разноцветные флажки. Адмирал оглянулся. Флотилия из восьми броненосцев растянулась на несколько миль. Каждый из кораблей вел на буксире по две галеры, загруженные солдатами. Переход был почти закончен. Прямо по курсу над заливом вырос Карфаген. На городских стенах собрались тысячи людей, все они стояли молча.

– Думаю, они еще не поняли, на чьей мы стороне, – сказал Буллфинч своему помощнику лейтенанту морского флота.

– Боюсь, дело не в этом, – ответил лейтенант. – Вопрос в том, на чьей стороне они сами.

– На своей собственной, и я не могу их за это винить.

– Пусть так. но было бы неплохо, если бы они предоставили нам достаточный запас топлива. Иначе мы застрянем здесь навсегда. Трюмы пусты.

Буллфинч промолчал, стараясь сохранить хоть видимость уверенности. В глубине души он безумно нервничал. Он безо всякого приказа увел восемь из десяти кораблей на пятьсот миль к югу; все это могло слишком плохо кончиться. Он мог угодить в хитроумную ловушку и лишиться флота. Через несколько минут все должно было решиться.

Адмиральский корабль обогнул мол, оставил за кормой две галеры и направился в гавань. Впереди он увидел «Антьетам» и поднял бинокль. Осадка корабля была высокой, – значит, топлива на борту немного. Из трубы поднялась тонкая струйка дыма, вот она стала гуще, корабль, постепенно набирая скорость, отошел от причала и направился навстречу им.

– Если он откроет стрельбу, помните, что вокруг левого переднего орудийного порта повреждены несколько брусьев, – произнес лейтенант.

Буллфинч ничего не ответил.

Под палубой у него стояли два орудия с двойным зарядом картечи; орудийные порты были закрыты, но канониры стояли наготове.

– Уменьшить скорость до четверги.

Корабль замедлил ход. Буллфинч оглянулся. Две галеры оставались на месте, второй броненосец только еще показался у входа в гавань. На мачте «Антьетама» поднялся белый флаг. Буллфинч вздохнул немного свободнее. Галера Элазара проскользнула вдоль 6oрта и направилась к «Антьетаму».

– Встать у его левого борта, – приказал Буллфинч. Рулевой повернул штурвал и крикнул в машинное отделение, чтобы остановили машины. Адмирал с деланным безразличием наблюдал за работой команды. После многомесячных тренировок матросы отлично выполняли работу. Корабль постепенно замедлял ход и только благодаря инерции прошел еще пару сотен ярдов по дуге, остановившись в десятке футов от борта «Антьетама».

Буллфинч застыл в ожидании.

В этот момент открылся один из портов «Антьетама», и на него уставился Гамилькар, потерявший от изумления дар речи. Он снова исчез в глубине корабля, на его месте появился Элазар. Наконец они оба выбрались на палубу.

Буллфинч спустился с капитанского мостика. Он с трудом удержался, чтобы не произнести что-нибудь вроде: «Что за неожиданная встреча!», но подобная шутка могла дорого ему обойтись.

Гамилькар повернулся к Элазару, и они взволнованно затараторили на своем языке, не обращая внимания на присутствие Буллфинча.

Через минуту Гамилькар повернулся к адмиралу.

– Я вовсе не просил у вас никакой помощи. – резко заявил он на ломаном русском языке.

– Но вы ее получили. Могу я подняться к вам на борт и поговорить?

Гамилькар, явно растерянный, промолчал. Тогда Буллфинч не стал ждать приглашения и перепрыгнул с одного корабля на другой, но оступился и чуть не упал. Элазар был вынужден протянуть ему руку. Не говоря ни слова, адмирал в первую очередь отдал честь флагу Карфагена, потом отсалютовал Гамилькару. Черты лица карфагенянина едва заметно смягчились.

– Я ни о чем не просил вас, – повторил он, на этот раз на своем родном языке.

Элазар торопливо перевел.

– Я знаю об этом, сэр. Но ваш друг, присутствующий здесь, рассказал мне, что около шести уменов бантагов, вполне вероятно, направляются сюда с целью захватить город. Я привел с собой бригаду морской пехоты и восемь броненосцев для поддержки с моря. Я надеюсь, несколько современных орудий удержат ублюдков на приличном расстоянии, пока мы не решим свои проблемы и не сможем оказать более существенную поддержку.

– О каком решении проблем вы говорите? – фыркнул Гамилькар. – Вы давно можете считать себя мертвецами, и вам это хорошо известно.

– Может быть, и так, – холодно ответил Буллфинч. – Но предложение остается в силе.

– Чье это предложение, ваше или Кина?

Буллфинча поразила ненависть в голосе Гамилькара при упоминании имени полковника.

– Я поступил как адмирал флота Руси и Рима. Уверен, полковник Кин одобрит мои действия.

– Сомневаюсь в этом.

Буллфинч до того разозлился, что решил было бросить Карфаген на произвол судьбы и отправиться в обратный путь. Он взглянул на побледневшего Элазара, оказавшегося между двух огней.

– Переведи как можно точнее, – рявкнул Буллфинч. – Не вздумай ничего приукрасить, переводи слово в слово.

Элазар нервно кивнул.

– Скажи этому жирному ублюдку, что я прошел пятьсот миль ради того, чтобы ему помочь. И обязательно сохрани при переводе слово «ублюдок».

Элазар занервничал еще больше, понизил голос, но стал быстро переводить. Лицо Гамилькара налилось кровью.

– Скажи, что он – зазнавшийся осел. Он потерял сотни тысяч своих людей – ну что ж, мы тоже понесли немалые потери. И мы не стремились к этой войне, но она нас настигла. Я лишился глаза и чуть не погиб, сражаясь против вашего войска в прошлом году, но я постарался об этом забыть, поскольку истинный враг находится там.

Буллфинч махнул рукой на запад, в сторону открытой степи.

– Если он хочет, чтобы мы ему помогли, хорошо. Я привез с собой две с половиной тысячи солдат, почти полмиллиона пуль и снарядов и орудия на кораблях. Простая демонстрация силы сможет убедить бантагов держаться подальше отсюда. А если он не согласен, тогда…

Буллфинч помедлил.

– … тогда он может поцеловать меня в задницу, поскольку я возвращаюсь на Русь, чтобы сражаться.

Буллфинч повернулся, готовый перепрыгнуть на свой корабль, который за это время еще немного отошел от «Антьетама». За его спиной послышался негромкий смешок.

– Прекрасно, просто прекрасно

Тяжело дыша, Буллфинч оглянулся. Он сорвался, поддавшись приступу ярости, и уже не помышлял ни о какой дипломатии.

Гамилькар протягивал ему руку. За его спиной сгрудились остолбеневшие моряки, не меньше Буллфинча пораженные смехом своего правителя.

– Я нуждаюсь в вашей помощи. – сказал Гамилькар. – Но, что еще важнее, я знаю вас как честного и правдивого человека, отличного воина, разбившего мое войско, но сохранившего уважение к побежденному. – Гамилькар помолчал, его лицо стало серьезным – Я тоже не собираюсь вас обманывать. Я до сих пор ненавижу Кина за то, что произошло с моими людьми; этого я ему никогда не прощу. Думаю, вы самостоятельно решились на этот поход, чтобы как-то искупить вину. С вашей стороны я могу принять помощь, от Кина – нет. Нам угрожают шесть уменов бантагов. Самим нам не выстоять против такой силы. Мерки разрушили почти все, большая часть фабрик сгорела во время боев. Кроме тех людей, что пришли со мной, остальные вооружены копьями и дубинами. Один хороший залп из луков сломит наше сопротивление. Мне действительно необходима ваша помощь.

– Ради этого я сюда и пришел, – резко ответил Буллфинч.

Гамилькар облегченно вздохнул, на лице появилась слабая улыбка.

Элазар со слезами на глазах подошел к адмиралу, обнял его и расцеловал в обе щеки.

– Спасибо.

– Ты все правильно перевел? – спросил Буллфинч.

– Почти, – с улыбкой ответил Элазар.

Винсент покинул свое место во главе колонны и повернул влево, к отлогому склону холма. Земля под копытами коня была твердой после многодневной жары. Проехав почти четверть мили, Винсент заметил плетущегося вслед за ним Димитрия. Добравшись до вершины холма, Готорн остановил коня и привстал в стременах. Ноги его затекли от долгой езды. С высоты отлично просматривались все окрестности. На открытом пространстве растянулась длинная колонна солдат. Два корпуса занимали десять миль дороги, мушкеты ослепительно блестели под полуденным солнцем. Серые мундиры, скатки на плечах и шляпы с широкими полями придавали бойцам сходство с пехотой конфедератов. Все знамена были расчехлены, через каждые двести ярдов развевался флаг полка. Шестьдесят полков пехоты. При виде такого зрелища сердце Готорна переполнилось гордостью. Это его люди, его корпуса, его армия.

Впереди, на севере, среди виноградников и покинутых знатью вилл стояла лагерем остальная армия. На северо-западе, примерно в четырех милях, можно было видеть Испанию, расположенную в низине. Там поднимались к небу темные струйки дыма над фабриками, вывезенными с востока. Слева виднелся отлогий берег Сангроса. Более высокий западный берег уже сейчас таил в себе угрозу. Река сильно обмелела, и сквозь медленно текущие воды просвечивали песчаные отмели. Готорн осмотрел плоскую равнину на восточном берегу и решил, что она слишком обширна, оборона будет непростым делом. На юго-востоке и юге тянулась гряда невысоких холмов. Она начиналась у самого города, огибала равнину с восточной стороны и снова подходила к реке, почти к тому месту, где он стоял. Восточный берег был здесь немного выше западного. На самой высокой точке в окружении деревьев стояла небольшая вилла.

Именно здесь, несмотря на все недостатки местности, должно было произойти решающее сражение. К югу восточный берег возвышался, и форсировать реку в этом месте было равноценно самоубийству. Поэтому мерки должны были непременно нанести основной удар на этой полукруглой равнине, ограниченной Сангросом. Вглядываясь в очертания берегов, Винсент пришел к выводу, что когда-то река текла вдоль этой гряды холмов, и только потом прорезала себе путь западнее старого русла.