Текст книги "Экзорсист (Изгоняющий дьявола) (др.перевод)"

Автор книги: Уильям Питер Блэтти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Он стоял на ступеньках у самого входа.

– Мне очень жаль. Но вы видите сами. Тут чисто.

– Вижу. Спасибо тебе.

– Может быть, лучше кошку?

– Что?

– Чтобы ловила крыс.

Он отвесил легкий поклон, повернулся, не дожидаясь ответа, и быстро спустился вниз. Несколько секунд Крис стояла в оцепенении. Вот уж действительно тонкое чувство юмора: попробуй его улови.

Она снова вспомнила о стуке: подняла голову, осмотрела крышу. Улица обступала дом плотной зеленой стеной: ветви яростно бились с плющом, оспаривая жизненное пространство. Добрая треть особняка была скрыта под кроной гигантской липы. Может быть, белки, в самом деле? А что же еще? Или ветви. Точно. Наверное, ветви.Последние ночи были ветреными.

“Может быть, лучше кошку?”

Крис бросила взгляд на дверь. Ишь, умник нашелся!Она улыбнулась вдруг каким-то шальным своим мыслям; быстро спустилась в детскую, взяла что-то оттуда и отнесла на чердак. Затем вернулась к Риган, перенесла спящую девочку в ее спальню. Наконец, поднялась к себе и, выключив телевизор, легла спать.

До утра в доме было тихо.

За завтраком Крис заметила, как бы между прочим, что слышала ночью звук захлопнувшейся мышеловки.

– Не хочешь взглянуть? – спросила она Карла, делая вид, что поглощена своим кофе и утренней газетой. Тот молча вышел.

Они столкнулись в холле второго этажа: Карл с совершенно невозмутимым видом нес в руке большого плюшевого мышонка. Крис замерла с удивленно поднятой бровью.

– Кто-то шутит, – буркнул он и удалился с игрушкой в спальню Риган.

– В доме у нас не соскучишься. – Крис покачала головой и направилась в спальню. Здесь она бросила халатик и стала одеваться на работу. “Ты прав, дружок: кошку – оно куда лучше.”Крис взглянула украдкой в зеркало. Нет, сарказм определенно ей не идет: от усмешки личико сморщивается, как печеное яблоко.

Съемки в тот день проходили гладко. Ближе к полудню появилась Шэрон, и в перерывах между эпизодами женщины, сидя в гримерной, разрешили массу вопросов: сообщили агенту в письме о том, что Крис собирается подумать над предложением, известили Белый Дом о принятии приглашения, сочинили телеграмму Ховарду с напоминанием об именинах дочери, составили обращение к менеджеру с просьбой об отдыхе, а также план домашней вечеринки, намеченной на двадцать третье апреля.

Вечером Крис повела Риган в кино, а на следующий день отправилась с ней в своем “ягуаре” на осмотр столичных достопримечательностей. От мемориала Линкольна они проехали к Капитолию; из лагуны цветущих вишен завернули в закусочную. На Арлингтонском кладбище, перед памятником Неизвестному Солдату девочка примолкла и посерьезнела; у могилы Джона Ф. Кеннеди ей стало совсем грустно. Несколько минут она не отрываясь глядела на пламя вечного огня, затем взяла Крис за руку.

– Мам, а почему люди обязательно должны умирать?

Вопрос этот ранил Крис в самое сердце. “О, Рэгс, и ты туда же? Давай о чем угодно, только не об этом!”Она внимательно взглянула дочери в лицо; в глазах у той стояли слезы. Неужели прочла ее собственные мысли? Раньше такое случалось нередко.

– Доченька моя, люди устают жить.

– Но почему Бог разрешает им уставать?

Крис растерялась. Сама она была атеисткой и никогда прежде о Боге с дочерью не говорила; с ее стороны это было бы лицемерно.

– От кого же ты узнала про Бога?

– От Шэрон.

– Понятно.

Придется поговорить об этом с секретаршей, решила про себя Крис.

– Мам, ну почему, все-таки, Бог разрешает нам уставать?

И вновь Крис вгляделась в эти нежные глаза. Сколько в них было боли! Нет, сегодня она не скажет Риган всей правды.

– Видишь ли, Рэгс, Бог ведь тоже скучает по нас. Ему хочется, чтобы мы вернулись к нему скорее.

Девочка умолкла, и очень надолго. Она не раскрыла рта по дороге домой и в том же подавленном настроении провела не только остаток дня, но и весь понедельник.

Но наступил наконец вторник, день рождения Риган, и тучи, кажется, стали рассеиваться. Крис взяла дочь на съемочную площадку, а когда работа была закончена, все вместе – от рабочего до режиссера – спели хором “С днем рождения” и вынесли торт. Дэннингс был в этот вечер трезв, а потому нежен и заботлив; включив юпитеры, он запечатлел торжественный момент расправы с тортом, веселил девочку по мере сил, а в конце концов пообещал, что обязательно сделает ее кинозвездой. Риган как будто бы пришла в себя.

Но после ужина, когда позади осталась волнующая процедура распаковывания подарков, настроение ее снова ухудшилось. Отец не позвонил, и Крис самой пришлось набрать его римский номер. Трубку поднял кто-то из сотрудников: Ховард вот уже несколько дней как вышел на яхте в море, и связаться с ним не было никакой возможности. Крис извинилась за беспокойство.

Риган вежливо все это выслушала и, отказавшись жестом от шоколадного коктейля в “Хот Шопе”, тут же спустилась в детскую, где и провела остаток вечера.

На следующее утро Крис, проснувшись, вздрогнула от неожиданности: дочь лежала рядом с ней в какой-то полудреме.

– Эй, какого… Детка моя, ты что здесь делаешь?

– У меня кровать трясется.

…Ей было не по себе.

Что-то необычное чувствовалось во всем доме. Какое-то странное спокойствие.

Как пыль, застывшая в бликах света.

К полночи все в доме спали.

Это была последняя спокойная ночь.

– Да ты спятила, малышка? – Крис успокоила дочь ласковым поцелуем и накрыла ее одеялом. – Ну ладно, засыпай. Рано еще совсем.

Наступал новый день, и вряд ли кто-нибудь мог предположить, что он станет началом долгой, почти бесконечной ночи.

Глава вторая

Священник стоял в метро, на краю безлюдной платформы, и ждал, когда же придет, наконец, поезд и шумом своим хотя бы на минуту заглушит боль, которая не отпускала его ни на миг и, подобно биению сердца, особенно сильно чувствовалась в тишине. Он переложил портфель из руки в руку, вгляделся в тоннель. Линии огоньков убегали во мрак, мертвым пунктиром отмечая путь в безнадежность.

Слева послышался кашель; священник осторожно покосился, увидел желтоватые мутные глазки. Опустившийся бездомный бродяга, поросший седоватой щетиной, отчаянно пытался выбрался из лужи собственной мочи.

Священник отвернулся. Он знал уже: сейчас этот несчастный подойдет к нему и заноет: “Помоги, святой отец, рабу божьему, помоги, а?” Рука перепачкана блевотиной, ощупывает плечо: медаль ищет, что ли? Все громче икота, все невыносимее вонь – вонь чеснока и перегара, ненужных исповедей и тысячи застарелых, скисших грехов. Она обволакивает, заполняя пространство, и душит… душит…

Послышалось хлюпанье: бродяга приподнялся. Не подходи!Сделал первый шаг. Господи, не оставь!

– Эй, святой отец!

Священник вздрогнул, поник головой, но не нашел в себе сил обернуться. Нет, сейчас он не мог заставить себя снова искать Христа в пустых глазах, в зловонном гное и кровавом поносе – там, где нет и не может быть ему места. Неосознанным жестом священник поднял руку и притронулся к рукаву, словно поправляя невидимую траурную повязку. В душе своей он все еще хранил иного Христа…

– Эй, святой отец!

Откуда-то издалека уже приближался, нарастая, металлический перестук. Но тут какой-то странный звук за спиной заставил священника обернуться. Старик поднялся и теперь раскачивался на слабых ногах, готовый в любой момент рухнуть без чувств. Не раздумывая ни секунды, священник бросился к несчастному, подхватил его под руки и подтащил к скамейке.

– Католик я, – едва слышно бормотал тот. – Я католик…

Он уложил старика, вытянул ему ноги. Увидев, что подходит поезд, поспешно вынул из бумажника доллар, сунул его в карман грязного пиджака. В самый последний момент достал банкнот и сунул его в мокрые, вонючие брюки. Так-то надежнее.

Священник поднял портфель и вошел в вагон. Он сел в углу и до конечной остановки притворялся спящим. А потом сошел и остаток пути до Фордэмовского университета проделал пешком: тот доллар, что достался нищему, был отложен у него на такси.

Священник вошел в вестибюль Уигель-Холла и записался в регистрационный журнал. Дэмиен Каррас.Поглядел на подпись, будто не узнавая, вспомнил и дописал: SJ [5]5
  Society of Jesus – Общество Иисуса.


[Закрыть]. Затем он поднялся в номер и через час уже спал.

Следующий день для Карраса оказался необычайно насыщенным. Сначала он выступил на заседании Американской Ассоциации Психиатров с основным докладом, который назывался “Психологические аспекты духовного развития”. Затем побывал на импровизированной вечеринке, устроенной коллегами. Но ушел рано: нужно было еще успеть к матери.

На Двадцать первую улицу в восточной части Манхэттена Каррас пришел пешком. У крыльца старого, полуразвалившегося жилого дома он остановился, поглядел задумчиво на возню маленьких оборванцев, вспомнил собственное несчастливое детство, полное горестей и унижений. Все эти выселения… А однажды, возвращаясь домой из школы с девочкой из седьмого класса, в которую был влюблен, он встретил у одного из помойных ящиков женщину, которая рылась в объедках… Это была его мать.

Каррас поднялся по ступенькам. Дверь открылась перед ним с мучительным скрипом – старой незаживающей раной. Пахнуло приторной гнилью: жильцы готовили каждый себе что-то на ужин. Он вспомнил вдруг о недавнем своем визите к миссис Корелли, в одной комнатушке с которой жили восемнадцать кошек, и ощутил резкую слабость в ногах. Затем, подавив отвращение, крепко ухватился за перила и стал подниматься по лестнице. Слабость – она от чувства вины… Нельзя было ни в коем случае оставлять ее одну.

Увидев сына, мать страшно обрадовалась: вскрикнув от неожиданности, тут же бросилась в кухню заваривать кофе. А потом он долго сидел, слушая нескончаемые рассказы, поглядывая украдкой на смуглое лицо, узловатые ноги, и все не мог отделаться от ощущения, что ядовитые испарения от стен и грязного пола липнут к коже, просачиваются внутрь, пробирают до костей. Мать жила в трущобах на крошечное пособие; еще несколько долларов в месяц присылал брат. Она сидела за столом, продолжая, все еще с сильным акцентом, рассказывать что-то о здешних своих знакомых, а он думал лишь об одном: как бы не встретиться с ней взглядом, не утонуть в бездонных колодцах печали, потемневших от давней привычки непрерывно смотреть в окно.

Нельзя было оставлять ее здесь.

Позже Каррас написал для нее несколько писем – ни читать, ни писать по-английски мать так и не научилась, – а остаток вечера провозился над тюнером старого радиоприемника, склеивая ее треснувший мир. Мир последних известий; мир новых решений мэра Линдсея.

Он зашел в ванную; увидал пожелтевшую газету, расстеленную на кафеле, следы ржавчины на раковине и ванне, на полу – старый корсет. Первые семена будущего призвания. Отсюда вышел он – и воспарил к любви. Теперь любовь остыла. Лишь по ночам завывала она в пустых коридорах его истощенного сердца, как одинокий порыв заблудшего ветра.

В четверть одиннадцатого он поцеловал мать и попрощался; пообещал вернуться, как только появится такая возможность. Когда Каррас закрывал за собой дверь, старый приемник был настроен на волну последних известий.

Вернувшись к себе в номер, он стал обдумывать текст письма архиепископу штата Мэриленд. Именно к нему в свое время Каррас обратился с просьбой о переводе в Нью-йоркский приход, чтобы находиться поближе к матери, а также об освобождении от церковных обязанностей и переходе на преподавательскую должность. В качестве основания для отставки он указал “профессиональную непригодность”.

Архиепископ лично поговорил с Каррасом, когда в ходе своей ежегодной инспекции – процедуры, во многом напоминающей генеральский вояж по подразделениям для бесед с личным составом, – заехал в Джорджтаунский университет. В отношении первой просьбы проблем, вроде бы, не возникло: архиепископ лишь кивнул, выразив попутно сочувствие. Однако мотивы отставки отверг с ходу; счел их неприемлемыми, противоречивыми по сути. Каррас продолжал настаивать на своем.

– Ведь это не просто консультации психиатра, Том, это нечто большее, и вы прекрасно об этом знаете. Черт побери, людей волнует не только сексуальная неудовлетворенность: они размышляют о смысле жизни и о религиозном призвании, мучаются вопросами веры как таковой. А у меня свои сомнения; чем я могу им помочь? Нет, мне просто нужно уйти…

– Покажите мне мыслящего человека, Дэмиен, который бы жил без сомнений!

В тот раз архиепископ был слишком занят, чтобы тратить время на расспросы, и Каррас мысленно лишь поблагодарил его за это. Он знал: все, что он сможет сказать о причинах своего решения, покажется смехотворным. “…Постыдная необходимость рвать пищу зубами, и тут же ей испражняться. Вонючие носки. Дети-уроды. Сообщение в газете о юном священнослужителе, которого на остановке совершенно незнакомые люди облили бензином и подожгли…” Все слишком эмоционально и неубедительно. Экзистенциализм какой-то. Молчание Господа – вот что, пожалуй, ближе к истине. Мир гибнет во власти Зла – отчасти из-за сомнений, растерянности хороших, добрых людей. Неужто истинный Бог, во всем величии разума своего, не захотел бы раз и навсегда решить спор в свою пользу? Зачем прячется он, почему не хочет произнести хоть слово? Боже, подай же знак нам!

Воскрешение Лазаря – оно вспыхнуло и угасло в толще веков. Никто из ныне живущих не услышал отзвуков его смеха.

Почему не подать нам хотя бы знак?

Дэмиена давно уже преследовала одна странная мечта. Как хорошо было бы жить в те годы, быть рядом с Христом. Увидеть его, прикоснуться, прочесть все ответы в глазах. Бог мой, дай же мне увидеть тебя, дай мне узнать тебя, явись ко мне хотя бы во сне!Мысль эта испепеляла душу.

Каррас сидел за столом, склонившись над чистым листом бумаги. Что если вовсе не чрезмерная занятость заставила тогда архиепископа так быстро умолкнуть? Быть может, и он вспомнил о том, что вера – всего лишь одно из проявлений любви?

Архиепископ все же пообещал рассмотреть просьбу, но до сих пор так ничего и не сделал. Закончив письмо, Каррас лег спать.

В пять утра он проснулся, поднялся с трудом, сходил за гостией в часовню Уигель-Холла. Затем, вернувшись к себе, произнес мессу.

– Et clamor meus ad et veniat, – с болезненной страстью прошептал он слова молитвы. “Услышь же вопль мой…”

Каррас поднял гостию и вздрогнул от укола острой, невыносимой тоски. Какое великое счастье испытывал он когда-то от этого ритуала!.. Теперь оно лишь каждое утро являлось ему воспоминанием, подобно лучику давно угасшего солнца; солнца юношеской любви.

– В мире я оставляю вас. – Он разломил гостию над потиром. – Мир я несу вам…

Каррас затолкал хлеб в рот и стал поспешно глотать его, надеясь протолкнуть наконец куда-то вглубь комок отчаяния, застрявший в горле.

Закончив мессу, Каррас тщательно вытер потир и положил его в чемоданчик. Затем наскоро собрался и поспешил на станцию: поезд на Вашингтон отходил в семь десять. В чемоданчике своем он увозил отсюда невыразимую боль.

Глава третья

Ранним утром 11 апреля Крис позвонила своему доктору в Лос-Анджелес и попросила его дать Риган направление к известному психиатру.

– А что с ней?

Крис стала рассказывать. Вскоре после дня рождения, с которым Ховард поздравить дочь так и не удосужился, в состоянии и настроении девочки произошли резкие перемены. Появились бессонница и раздражительность, а главное – какой-то странный избыток энергии: девочка постоянно двигалась, что-нибудь трогала, опрокидывала или пинала; бегала, прыгала или топала ногами. Ухудшилась успеваемость, и появился вдруг, откуда ни возьмись, какой-то выдуманный приятель. Были и попытки совершенно нелепыми способами привлечь к себе внимание.

– Например? – поинтересовался доктор.

Крис рассказала о стуке. После того, как она обследовала чердак, подобное повторялось дважды. Причем оба раза Риган находилась у себя в спальне, и как только мать заходила к ней, стук прекращался. Девочка начала “терять” в собственной комнате все подряд – книги, зубную щетку, платье и туфли, – а потом стала вдруг жаловаться на то, что кто-то постоянно передвигает у нее мебель. На следующее утро после ужина в Белом Доме Крис застала Карла за странным занятием: почти с середины комнаты он двигал на прежнее место письменный стол. На ее вопрос слуга ответил своим излюбленным: “Кто-то шутит…”; ничего более путного от него она так и не услышала. А позже в кухне Риган пожаловалась: пока она спала, ночью в комнате опять кто-то все переставил. Тут-то Крис окончательно утвердилась в подозрении, что все это дочь, очевидно, проделывает сама.

– Вы хотите сказать, во сне? Как сомнамбула?

– Нет, Марк, наяву: опять же, чтобы привлечь к себе внимание.

Она рассказала ему о том, как дважды у Риган начинала, видите ли, “трястись” кровать: оба раза, конечно же, она оказывалась в постели у матери.

– Может быть, это были какие-то внешние сотрясения?

– А я и не сказала, Марк, что кровать тряслась. Это она говорит,что кровать трясется. Что вовсе не одно и то же.

– А вы уверены в том, что кровать нетряслась?

– Нет.

– Не исключено, что это клонические судороги.

– Что это… кло?..

– Температура нормальная?

– Да. Ну так что, все-таки, вы мне посоветуете? Вести ее к психиатру?

– Крис, вы говорили что-то об успеваемости. А как у нее с математикой?

– Почему вы об этом спросили?

– Ну все-таки, как?

– Отвратительно. Просто внезапный какой-то провал.

Он хмыкнул.

– И все же, почему вы спросили именно об этом?

– Это одно из проявлений синдрома.

– Какого?

– Вы, главное, не волнуйтесь. Меньше всего мне хотелось бы строить догадки по телефону. У вас ручка есть поблизости?

Оказалось, он решил для начала направить девочку к хорошему терапевту в Вашингтоне.

– Марк, вы не могли бы приехать, сюда, а? Сами бы ее осмотрели…

Крис вспомнила о Джейми. Заражение, затем затяжная болезнь. Врач, у которого она лечилась тогда, прописал новый универсальный антибиотик. Засомневался лишь фармацевт в местной аптеке: “Не хотелось бы зря тревожить вас, мэм, но лекарство это… оно только что появилось на рынке и, похоже, вызывает побочный эффект. В штате Джорджия были отмечены случаи апластической анемии…” Джейми… Джейми умер. С тех пор Крис больше не доверяла врачам. Единственным исключением стал Марк, да и то по прошествии многих лет.

– Марк, ну может быть,как-то удастся вам вырваться? – взмолилась Крис.

– Увы, не удастся. Да вы не беспокойтесь так. Это великолепный специалист. Берите скорей карандаш.

Крис молчала секунду, наконец сдалась.

– О’кей. – Она записала координаты.

– Попросите его, пожалуйста, после того, как он осмотрит девочку, связаться со мной, – добавил терапевт. – А о психиатре пока что забудьте.

– Точно?

Тут Марк не выдержал и произнес бурную речь на любимую тему: о том, как люди почему-то страстно желают верить в психосоматическую природу собственных болезней, хотя чаще бывает все наоборот: причиной психического отклонения оказывается телесный недуг.

– Представьте себе, – продолжал он, – что вы – мой терапевт, – боже упаси, конечно! А я прихожу к вам с жалобами на головные боли, постоянные ночные кошмары, тошноту, бессонницу и ухудшение зрения. При этом, конечно же, я ощущаю разбитость, у меня все валится из рук. Наконец, меня преследует навязчивый страх, касающийся, в основном, работы. Ваш диагноз? Знаю, знаю: непременно, какой-нибудь невроз.

– Нашли кого спрашивать, Марк, я-то и без всяких примеров знаю,что вы сумасшедший.

– Так вот, Крис, я только что перечислил вам симптомы опухоли мозга. Так что проверим сначала органику. А дальше будет видно.

Крис тут же позвонила терапевту и договорилась о встрече вечером того же дня. Что ж, времени у нее было теперь предостаточно. Съемки закончились, по крайней мере, для ведущих актеров. Хотя Бэрк Дэннингс все еще продолжал работать со вторым составом, дополняя уже отснятый материал панорамными кадрами с вертолета, каскадерскими трюками и множеством мелких сценок. В его фильме все должно было сиять идеальной точностью, вплоть до мельчайших деталей.

Доктор Самюэл Кляйн практиковал в Арлингтоне. Пока Риган хмуро ожидала своей участи в смотровой, он усадил Крис у себя в кабинете и попросил рассказать обо всем по порядку. Та стала рассказывать о своих бедах; он очень внимательно слушал, покачивал головой и делал в своем блокноте многочисленные пометки. При упоминании о трясущейся кровати Кляйн нахмурился.

– Еще у нее с математикой стало вдруг совсем худо, – продолжала Крис. – И Марк, похоже, придал этому какое-то особое значение. Почему, как вы думаете?

– То есть, вообще стало хуже с учебой?

– С учебой вообще, но с математикой в особенности. Что бы это, интересно, значило?

– Пока я не осмотрел девочку, миссис Мак-Нил, давайте не будем спешить с выводами.

Кляйн, извинившись, вышел и тут же приступил к обследованию, взяв первым делом анализы мочи и крови. Первый призван был дать информацию о функциональном состоянии печени и почек; второй – о целом ряде возможных нарушений: диабете, заболеваниях щитовидной железы, анемии и различных редких болезнях крови. Затем он побеседовал немного с девочкой, понаблюдал за ее поведением и, наконец, вернулся к Крис, тут же присев выписывать рецепт.

– Все это очень похоже на гиперкинезию.

– На что?

– Нервное расстройство неясного происхождения, встречается, в основном, у подростков. Так, по крайней мере, принято считать. Тут все симптомы налицо: гиперактивность, раздражительность, отставание в математике…

– Ну вот, опять. Почему, все-таки, именно в математике?

– Это связано с ослаблением концентрации внимания. – Кляйн вырвал из голубого блокнотика листок с рецептом и протянул его Крис. – Я прописываю ей риталин.

– А что это?

– Метилфенидат.

– Понятно.

– Принимать по десять миллиграммов дважды в день. Лучше в восемь утра и затем в два часа дня.

– Транквилизатор? – Крис попыталась вглядеться в закорючки.

– Стимулятор.

–  Стимулятор?Да она и без тогоскачет по дому как угорелая!

– Видите ли, это всего лишь поверхностное впечатление: своего рода форма сверхкомпенсации. Таким образом организм реагирует на скрытую депрессию.

– Депрессию? – Кляйн кивнул. – Депрессию… – тихо повторила Крис и задумалась.

– Вы мне, помнится, говорили что-то об отце, – напомнил Кляйн. Крис подняла на него глаза.

– И все-таки, как вы считаете, вести мне ее к психиатру?

– О нет, с этим я бы повременил. Пусть сначала начнет действовать риталин. Думаю, тут мы с вами и попадем в точку. Давайте подождем две-три недели.

– Значит, нервное заболевание, говорите.

– Думаю, что да.

– А все эти выдумки?.. Когда же она, наконец, врать прекратит?

Вместо ответа Кляйн поинтересовался, не приходилось ли Крис слышать, как ее дочь ругается.

– Нет, никогда. – Вопрос терапевта сильно ее озадачил.

– Видите ли, тут та же история, что и с этим самым “враньем”. И то, и другое, судя по вашему рассказу, прежде было для девочки нехарактерно. Между тем, при некоторых нервных расстройствах…

– Погодите-ка, – перебила Крис, пораженная неожиданным поворотом беседы. – С чего вообще вы взяли, что она ругается? Если, конечно, я правильно вас поняла…

Секунду Кляйн глядел на нее с каким-то странным любопытством.

– Ваша девочка… употребляет нецензурные выражения, – проговорил он наконец, тщательно подбирая слова. – Вы хотите сказать, что об этом не знали?

– Да я и сейчасоб этом не знаю! О чем, вообще, идет речь?

– Ну признаться, пока я ее обследовал, она мне… выдала по первое число.

– Да вы смеетесь! Что еще такого она вам выдала?

Доктор слегка замялся.

– Видите ли, лексикон у нее в этом смысле богатый…

– Ну приведите хотя бы пример!

Доктор нерешительно пожал плечами.

– Что, что она вам сказала – shit, fuck? [6]6
  Нецензурные выражения ( англ.).


[Закрыть]

– О да, без этого не обошлось. – Кляйн заметно расслабился.

– Ну а еще что? Только точно.

– Если уж вы так настаиваете на точности, миссис Мак-Нил, то… скажем, дочь ваша посоветовала мне держать руки подальше от ее п…

Крис замерла в ужасе.

– О боже, она знает и это…

– Тут нет ничего особенного, миссис Мак-Нил, и я на вашем месте не стал бы придавать этому большого значения. Сквернословие в нашем случае – не более чем симптом.

Крис покачала головой, не поднимая глаз.

– Трудно даже поверить в такое.

– Видите ли, судя по всему, девочка и не подозревает об истинном значении всего, что срывается у нее с языка, – попытался успокоить ее Кляйн.

– Да-да, вероятно… Может быть, и так.

– Одним словом, давайте ей пока что риталин, а там будет видно. Я хотел бы, чтобы вы с дочерью зашли ко мне недели через две. Скажем… – Он сверился с настольным календарем. – Двадцать седьмого, в среду. Вас устроит?

– Вполне. – Она встала, автоматически смяв в кармане рецепт. – Двадцать седьмого… что ж, прекрасно.

Кляйн заулыбался, вставая.

– Я большой поклонник вашего таланта… – Открыл перед ней двери в холл.

Крис задумчиво остановилась у порога, приложив палец к губам.

– Итак, вы считаете, что к психиатру я ее вести не должна.

– Пока что еще я этого не знаю. Но очень часто самое простое объяснение оказывается и самым правильным. Подождем немного. – Он бодренько улыбнулся ей. – А пока что – постарайтесь не волноваться.

– Не волноваться. – Крис вышла в холл. – Но как?..

По пути домой Риган полюбопытствовала, что сказал доктор.

– Сказал, что очень уж ты у нас стала нервная. – О ругательствах Крис решила пока что с дочерью не говорить. “Бэрк! – пронеслось у нее в голове. – Вот еще от кого она могла все это услышать!”

В доме она первым делом решила расспросить об этом Шэрон.

– Никогда не слыхала от нее ничего подобного, – удивилась девушка, – даже в последние дни. Правда, вспоминаю, художница ее о чем-то таком говорила…

Учительница рисования приходила к девочке на дом.

– Недавно? – спросила Крис.

– На прошлой неделе. Но я тогда и внимания на это не обратила. Потому что… ну, ты сама ее знаешь. Я подумала, Риган ляпнула там какую-нибудь свою “фигню” или чертыхнулась слегка – ну а с той, как обычно, истерика.

– Кстати, Шэр, не слишком ли вы увлеклись с ней беседами на религиозные темы?

Шэрон вспыхнула.

– Вовсе нет. Я рассказала ей кое-что, но совсем немного. Понимаешь, без этого не обойтись. Она задает так много вопросов, и… ну, не могу я учить ее тому, во что сама не верю!

– Уж лучше ты ей предоставь право выбора…

Все последующие дни Крис тщательно следила за тем, чтобы дочь принимала риталин регулярно. Перемен к лучшему, правда, заметно не было, скорее, наоборот: участились провалы памяти, прежде аккуратная девочка превратилась в законченную неряху, и самочувствие стало хуже – один раз она пожаловалась на тошноту. На смену прежним трюкам пришли новые: теперь Риган постоянно чудилось, будто в спальне у нее дурно пахнет. Однажды Крис, дабы успокоить дочь, попыталась принюхаться, но никакого запаха, конечно же, не почувствовала.

– Неужели не замечаешь?

– Все еще пахнет, значит… а чем?

– Ну, горелым чем-то. – Риган наморщила носик.

– Да? – Крис шмыгнула пару раз.

– Опять ничего?

– Да, пожалуй, есть чуть-чуть, – солгала Крис. – Давай-ка, детка, приоткроем окно и проветрим тут у тебя немножко.

До следующего визита к доктору она решила потакать девочке во всех ее капризах. Впрочем, и других забот у нее было более чем достаточно. Во-первых, предстояло подготовиться к приему гостей. Во-вторых, решить что-то насчет сценария. О режиссерском дебюте Крис мечтала всю жизнь, но теперь природная осмотрительность мешала ей с головой броситься в этот омут. Между тем, агент названивал ежедневно. Крис объяснила: сценарий она отдала Дэннингсу, хочет узнать его мнение и очень надеется, что тот проглотит его очень быстро и, боже упаси, не в самом прямом смысле.

В-третьих же – и это была самая неприятная из всех забот – Крис потерпела два поражения подряд на финансовом фронте. Некоторое время назад они с менеджером решились на участие в двух крупных сделках: они произвели покупку обратимых облигаций на сумму заранее выплаченных процентов и вложили определенную часть капитала в южноливийский нефтедобывающий комплекс. И то и другое имело целью поглотить излишки доходов с тем, чтобы избавить Крис от огромных налогов. Но произошло непредвиденное: скважины вдруг иссякли, а процентный рост спровоцировал массовую распродажу акций.

В четверг для обсуждения создавшегося положения менеджер явился к ней собственной персоной. Всю пятницу он занимался разъяснениями, настроил кучу диаграмм и, наконец, во всем ее убедив, расплылся в довольной улыбке. Тут, однако, Крис вспомнила о покупке “феррари”, и все самодовольство его как ветром сдуло.

– Вы хотите… новую машину?

– А почему бы нет? Помните, я в одном фильме разъезжала на “феррари”? Вот бы направить специальное письмо на предприятие; напомнить им об этом… Как вы думаете, помогут? По-моему, неплохая идея.

Менеджер придерживался мнения прямо противоположного: он считал, что покупка нового автомобиля – это преступная расточительность.

– Послушайте, Бен, в прошлом году я заработала восемьсот тысяч,а в этом, оказывается, я не могу себе позволить новую машину.Ну не смешно, а? Куда все деньги, в конце концов, подевались?

Бен охотно напомнил: большая их часть вложена в бизнес. Ну а остальное так и растеклось по всем статьям расходов. Федеральный налог – раз. Предстоящий федеральный налог – два. Налог штата. Налог на недвижимость. Десять процентов – агенту. Пять – ему, еще пять – издателю. Один и четыре десятых – в Фонд развития кинематографа. Энная сумма – на сверхмодные туалеты. Все остальное – на зарплату Уилли и Карлу, Шэрон и лос-анджелесскому управляющему, а также на поездки и мелкие расходы.

– Вы не собираетесь больше сниматься в этом году? – спросил он.

– Не знаю. – Она пожала плечами. – А нужно?

– Да, было бы неплохо.

Крис подперла подбородок ладошкой, покачала сокрушенно головкой:

– Ну а если “хонду”?

Менеджер не ответил.

Забыв ненадолго о прочих заботах, Крис решила посвятить этот вечер подготовке к завтрашнему ужину.

– Итак, тушеное мясо; в гостиной, а-ля фуршет, – обратилась она к Уилли и Карлу, – стол накроем у дальней стены. Как вы думаете?

– Отлично, мадам! – поспешил согласиться Карл.

– Как ты думаешь, что подадим на десерт, Уилли? Предлагаю салат из свежих фруктов.

– Превосходно! – снова отозвался Карл.

– Спасибо, Уилли.

Компания приглашенных обещала быть довольно-таки интересной. Кроме Бэрка (“Прийди же хоть раз трезвым, черт бы тебя побрал!”) и молодого режиссера второго состава, ожидались еще сенатор и астронавт “Аполло” с женами, двое священников-иезуитов из Джорджтауна – ближайших соседей Крис, – а также Мэри Джо Перрин и Эллен Клири.

С седовласой и пухленькой Мэри Джо Перрин, известной ясновидящей из Вашингтона, Крис встретилась на приеме в Белом Доме и тут же пришла от нее в полный восторг.