Текст книги "Экзорсист (Изгоняющий дьявола) (др.перевод)"

Автор книги: Уильям Питер Блэтти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ну слава богу. Я уж думала, вы скажете, в нем завелась нечистая сила.

Мэри Джо пристально на нее посмотрела.

– Зачем же стала бы я говорить вам такое?

Крис вспомнила о своей подруге, известной актрисе, которая продала дом в Беверли Хиллз потому лишь, что возомнила, будто в нем поселился полтергейст.

– А что еще ждать от людей вашей профессии? Ну, не обижайтесь, я пошутила. Дом действительно очень милый, – продолжала миссис Перрин как ни в чем не бывало. – Мне, кстати, не раз приходилось бывать здесь и раньше.

– Да что вы?!

– В добрые старые времена тут жил один мой знакомый адмирал. Мы с ним до сих пор переписываемся. Беднягу опять, кажется, спустили на воду. Даже не знаю, представьте, по ком я скучаю больше; наверное, все же по дому. Что ж, остается надеяться на то, что вы меня еще сюда пригласите.

– С огромнымудовольствием, Мэри Джо, правда! Вы – удивительная женщина!..

– Во всяком случае, не из пугливых, это уж точно.

– Послушайте, позвоните мне, а? Очень вас прошу. На следующей неделе, ладно?

– Обязательно. Мне бы очень хотелось знать, как пойдут дела у вашей дочери.

– Номер мой у вас есть?

– Да, дома где-то, в записной книжке.

“Что-то не так… Что же?” – лихорадочно соображала Крис. В голосе миссис Перрин определенно прозвучали странные нотки.

– Ну что ж, спокойной ночи. И еще раз спасибо за чудесный вечер. – Не успела Крис рта раскрыть, как миссис Перрин быстро повернулась и зашагала к машине.

Несколько секунд Крис глядела ей вслед, наконец закрыла парадную дверь. Тяжелая усталость навалилась на нее в ту же секунду. “Да уж, вечер чудесный был… не то слово…”

Крис вернулась в гостиную и склонилась над ковриком; Уилли, стоя на коленях, пыталась начесать ворс на большом мокром пятне.

– Уксусом свожу, – буркнула она, – второй раз уже.

– И сводится?

– Может быть, сейчас… Посмотрим.

– Сейчас все равно не поймешь. Нужно ждать пока высохнет. – Крис внутренне рассмеялась: “Ценное замечание. Глубокая мысль… Слушай, давай-ка спать, а?…” – Ладно, Уилли, оставь так пока. Спать давно пора.

– Нет, я закончу.

– Ну, как знаешь. Спасибо тебе за все. И спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мадам.

Пошатываясь, Крис стала подниматься по лестнице.

– Кстати, мясо получилось чудесное. Все были в восторге.

– Благодарю вас, мадам.

Крис заглянула к Риган: девочка крепко спала. Она вспомнила о планшетке: выбросить? Или спрятать? “Перрин-то, Перрин как темнить начала…” В любом случае, от вымышленных приятелей добра ждать не стоит: в этом Крис теперь не сомневалась. “Явное отклонение. Надо бы выбросить…”

Но сделать этого она так и не решилась. Потому что вспомнила вдруг, стоя у кровати, как давным-давно Ховард решил, что трехлетнему ребенку пора расставаться с детской бутылочкой… В ту ночь девочка вопила до четырех утра, еще несколько дней постоянно находилась на грани истерики. Сейчас могло повториться то же самое. “Сходим к психиатру сначала, а там видно будет…” Она вспомнила про риталин: нет, конечно, лекарство еще не успело подействовать. “Что ж, придется повременить…”

Крис вернулась в свою комнату, едва добралась в изнеможении до постели и почти мгновенно уснула. Ее разбудил дикий вопль: он несся будто издалека, с самых границ измученного сознания.

– Мама, иди сюда,иди сюда,я боюсь!

– Иду, девочка моя! Бегу уже! – Крис вскочила с постели и кинулась к Риган в спальню. Оттуда неслись крики, всхлипы и нечто, похожее на скрип пружин. – Доченька моя, что случилось? – Крис включила свет. О боже, боже милостивый!

С искаженным от ужаса лицом девочка распласталась на своей узкой кроватке, вцепившись в края побелевшими пальцами.

– Мама, почему она трясется? – кричала она. – Остановиее! Мне страшно! Мамочка, пожалуйста, останови!

Матрац под ней яростно дергался взад-вперед.

Часть вторая
НА КРАЮ ПРОПАСТИ

Пока мы спим, неуемная боль редкими толчками будет биться в сердце, покуда в отчаяньи и помимо воли нашей не снизойдет к нам мудрость, посланная богом.

Эсхил

Глава первая

Ее снесли на маленькое кладбище и похоронили у дальней стены, там, где каждый могильный камень, казалось, кричал, изнывая от тесноты.

Месса была такой же немноголюдной и одинокой, как сама ее жизнь. Братья из Бруклина да бакалейщик из углового магазина, кормивший старушку на продленном кредите, – вот и все, кто пришел попрощаться с ней. Дэмиен Каррас глядел, как спускают гроб с телом в темный мир без оконных просветов, и тихо всхлипывал под натиском подступившей скорби. Страшное горе этого дня было с ним уже очень давно, просто теперь уже не было смысла снова загонять его внутрь.

– Ах, Димми, Димми… – Это был дядя. Его рука легла на плечо. – Ничего, ничего, Димми, ты успокойся. Она на небесах, она счастлива…

“О Боже, если бы так! О Боже! Прошу тебя! О Бог мой, прошу тебя, пусть будет так!”

Карраса уже ждали в машине, а он все не мог отойти от могилы, смириться с мыслью о том, что снова она остается одна. Всю дорогу до Пенсильвания Стэйшн он слушал приглушенные голоса: это родственники его все с тем же невыносимым акцентом обменивались последними новостями о своих бесконечных недугах: “…Эмфизема… Пора курить бросать… В том году едва, знаешь, Богу душу не отдал…”

Спазм боли душил его; вновь и вновь загонял он обратно в себя вопль ярости, готовый сорваться с губ. Каррас отвернулся, стал смотреть в окно. Вот позади остался Центр помощи бедным; сюда по субботам суровыми зимами ходила она получать молоко и картофельные пакетики, оставляя его лежать дома, в кроватке. Показался фасад Центрального зоопарка: здесь в летние месяцы она оставляла его в коляске, отправляясь нищенствовать к фонтану у Плацы. Когда они проезжали отель, ему снова пришлось сдержаться, загасить в себе вздымающийся вал воспоминаний, смахнуть со щек жалящие, невысыхающие слезы отчаяния. Зачем нужно было любви ждать так долго, ждать сегодняшнего момента, когда само долгожданное прикосновение ее бессмысленно? Что толку от всех этих чувств, если границы их навсегда теперь сузились до размеров четырехугольничка, что лежал у него в кошельке: “In memoriam…”

Каррас прибыл в Джорджтаун к ужину, но есть не пошел и некоторое время безо всякой цели слонялся по своему коттеджу. Один за другим приходили друзья-священники приносить соболезнования. Посидев немного, обещали молиться за нее, потом уходили. В начале одиннадцатого заявился Джо Дайер.

– “Шивас Ригал”! – гордо воскликнул он, вынимая бутыль шотландского виски.

– Откуда деньги – из фондов для бедных?

– Еще чего! Стану я ради этого свой обет бедности нарушать.

– Ну так откуда она у тебя?

– Украл, разумеется.

Каррас покачал головой с улыбкой; достал стакан, потянулся за кофейной чашкой.

– Охотно верю, – бросил он, направляясь в ванную, чтобы в крохотной раковине ополоснуть посуду.

– Сильна же вера твоя, сын мой.

И вновь укол знакомой боли; Каррас отмахнулся от невольного напоминания, вернулся к другу и сел рядом. Дайер сорвал печать.

– Отпустишь грехи мне сейчас или позже?

– Ты лей, главное, – ответил Каррас, – а там уж сразу все и отпустим друг другу.

Стакан с чашкой Дайер наполнил до краев.

– Президенту колледжа разве позволительно пить? – бормотал Дайер. – Дурной пример, тем паче. Ах, от какого же я избавил его искушения!..

Каррас выпил; выдумке не поверил – слишком хорошо знал президента. Человек большого такта, всегда остро чувствующий чужую боль, он не любил действовать прямолинейно. Дайер пришел сейчас, конечно, просто как друг, но в том, что президент дал ему пару напутствий, сомнений быть не могло. Когда приятель упомянул как бы невзначай, что Каррасу “пора отдохнуть”, тот мигом расслабился с облегчением: это был хороший знак.

Дайер развлекал его всеми силами: смешил как мог, описал вечер у Крис Мак-Нил, выдал кучу новых анекдотов об отце-дисциплинарии. Не забывая и стакан Карраса наполнять регулярно. Наконец, трезво оценив обстановку, поднялся с кровати, уложил на нее друга, а сам пересел за стол и продолжал говорить до тех пор, пока глаза у того не закрылись окончательно.

Тогда Дайер встал, подошел к Каррасу и расшнуровал ему ботинки. Затем сбросил их на пол.

– Опять чего-то воруешь? – пролепетал тот сквозь сон.

– Нет, погадать тебе хочу по подошвам. Молчи и спи себе.

– Среди иезуитов ты у нас – первый взломщик…

Дайер рассмеялся негромко, снял пальто с вешалки и накрыл им друга.

– Это уж – кому как выпадает. Одним – платить по счетам. Другим – четками тарахтеть да за хиппарей с М-стрит молиться… Это я всех вас имею в виду, вместе взятых…

Каррас не ответил. Он дышал теперь глубоко и ровно. Дайер бесшумно проскользнул к двери и потушил свет.

– Воровство – грех, – донеслось из темноты.

– Mea culpa [10]10
  Виноват ( лат.).


[Закрыть], – мягко ответил молодой священник. Он выждал немного, убедился в том, что сон свалил Карраса окончательно, и вышел наконец из коттеджа.

Каррас проснулся в слезах среди ночи. Ему снилась мать. Он стоял у окна какого-то манхеттэнского здания и увидел ее: она вышла из подземного перехода с бумажным пакетом в руке, перешла улицу, остановилась у тротуара и стала взглядом искать сына. Он помахал ей рукой, но мать, не подняв головы, побрела куда-то по улице мимо автобусов и грузовиков, в мутном мельканье недобрых лиц. Каррас в отчаянии выскочил из дверей, стал звать ее, представляя себе, как стоит она где-то, потерянная, в каменных подземных джунглях… Но нет, найти ее он так и не смог.

Каррас дал собственным рыданиям утихнуть, затем пошарил по столу, нашел бутылку. Некоторое время он сидел на кровати и пил, ничего перед собой не видя, чувствуя лишь теплый поток нескончаемых слез на лице. Да, это горе всегда было с ним: оно не умирало в душе – как детство… Однажды в комнате его раздался звонок. Он поднял трубку – звонил дядя:

– Димми, знаешь, э’дэмма эта, или как там ее, она ей как-то в голову стукнула. Врачей к себе не пускает, что-то кричит такое… Вроде как с приемником своим талдычит. Как бы не пришлось в Беллвью нам ее свезти, а, Димми? В нормальную больницу такую не примут. А там – отлежится пару месяцев, как огурчик будет! Тогда, глядишь, мы ее и обратно, а? Слышь, Димми, ладно, сразу тебе скажу: свезли мы ее уже. Этим утром: укол сделали – и туда. Не хотел я тебя беспокоить, да видно не обойтись: чего-то подписать там такое нужно. Так что уж… А? В частную клинику, говоришь? А у кого деньги, Димми, у тебя, что ли?..

Каррас не заметил, как снова заснул.

Он проснулся в холодном оцепенении, будто вся кровь высохла вдруг от воспоминаний. Пошатываясь, добрался до ванной и принял душ, затем побрился и надел рясу. В пять тридцать пять Каррас вышел, открыл ключом двери Святой Троицы и, приготовив все необходимое для молитвы, стал слева от алтаря.

– Memento etiam… – шептал он в тихом отчаянии. – Помни рабу твою, Мэри Каррас…

Он глядел в закрытую дверь, а перед глазами оживало уже, шевелилось чье-то лицо. Это была медсестра из Беллвью: из изолятора за ее спиной доносились вопли.

– Вы ее сын? – Да, я Дэмиен Каррас. – Вам туда лучше пока не заходить. У нее приступ…

Оттуда, где он стоял, видна была часть комнатушки без окон, с одинокой лампой, свисавшей с потолка. Стены были пусты, там не было ничего, кроме одной-единственной койки. На койке этой лежала его мать и билась в безумном бреду.

– Прошу тебя, дай обрести ей мир и спокойствие, найти себе отдых, последний и вечный…

…Мать увидела его и вдруг смолкла. Затем подалась всем телом к двери – непонимающе, удивленно.

– Зачем ты сделал это, Димми, зачем? – Она глядела на него кротко, как ягненок…

– Agnus Dei, – прошептал он, поклонился и ударил себя в грудь, – Агнец Божий, с собою уносящий грехи наши, дай же ей вечный покой…

Он взял гостию, закрыл глаза; новая картина ожила перед мысленным взором. Мать, покорная и растерянная, сидит в зале; пальцы сцеплены на коленях. Судья только что зачитал диагноз психиатра из Беллвью.

– Вы меня поняли, Мэри? – Она кивнула, не раскрывая рта: вставные челюсти ей вынули сразу.

– Хотите ли вы сказать что-нибудь, Мэри?

– Вот мой мальчик. Он будет говорить за меня, – ответила она с достоинством…

…Каррас склонился над гостией, застонал от невыносимой боли и ударил себя в грудь, будто вырывая один шаг из хода тяжелого маятника.

– Domine no sum dignus, – прошептал он. – Я недостоин. Произнеси лишь слово, и душа моя исцелится…

Он страстно взмолился, вопреки голосу разума, о том, чтобы хоть кто-нибудь где-нибудь услышал эти его слова… Нет, сам он в это не верил. Закончив мессу, Каррас вернулся к себе в коттедж, лег и тщетно попытался уснуть.

Вскоре, однако, раздался стук в дверь: заглянул молодой священник, видеть которого прежде Дэмиену не приходилось.

– Вы не заняты? Можно к вам ненадолго?

Тяжесть неутолимой тоски в глазах; в приспущенных струнах голоса – тягостная мольба. Секунду Каррас стоял, ослепленный внезапной вспышкой ненависти.

– Входите, пожалуйста, – сказал он мягко. А внутренне взорвался, обрушился всей страшной силой немых проклятий на самую никчемную часть существа своего, на тот предательский комок, что лежит в душе, свернувшись веревкой, готовый стремительно распрямиться от каждого крика, каждой просьбы, хлестнуть наотмашь – и лишить всяких сил. Эта злобная плеть в душе ни на минуту не давала покоя. Часто во сне, где-то на дальнем рубеже тускло мерцающего сознания, вдруг раздавался слабый, отчаянный, почему-то всегда одинаковый крик. Каррас просыпался тут же и долго лежал потом, не в силах сбросить груз безотчетной тревоги, избавиться от странного ощущения, будто его только что грубо вырвали из какой-то далекой, неведомой жизни, не дав исполнить очень важный долг.

Молодой священник мялся застенчиво, заикался, все не мог начать. Каррас не стал торопить его; предложил кофе и сигареты. Затем попытался изобразить участие и интерес: мрачный гость его собрался, наконец, с мыслями и принялся старательно разворачивать перед ним до боли знакомую, унылую панораму безысходного одиночества, которое суждено познать каждому, кто жизнь свою посвящает служению Господу.

Из всех проблем, с которыми пришлось столкнуться Каррасу в Обществе Иисуса, эта стояла наиболее остро; более того, в последние годы масштабы ее пугающе возросли. В отрыве от семьи, лишенный общения с женщинами, каждый священник рано или поздно обнаруживает вдруг невидимый барьер между собой и внешним миром, осознавая в ужасе, что ему трудно выразить самые простые человеческие чувства, не говоря уже о том, чтобы завязать прочную, близкую дружбу.

– Ну например, мне хочется положить приятелю руку на плечо: казалось бы, что такого? Но нет, мешает страх: вдруг он подумает, что я гомик? Тем более, теории сейчас всякие появились, знаете ли; дескать, скрытые гомосексуалисты уж очень повадились сюда, в лоно церкви… Ну и вот… не могу я, оказывается, обнять человека за плечи! Не могу даже к друзьям пойти в комнату: послушать музыку, покурить, просто поболтать… Поймите, не егосамого я стесняюсь; а боюсь, как бы он не подумал, что со мной… что-то не так.

Каррас молча слушал, чувствуя, как груз чужих проблем переползает постепенно на его плечи, металлом вливается в душу. Нет, он не противился, не перебивал своего молодого гостя. Он знал: парень будет ходить сюда до тех пор, пока именно тут не найдет своего первого друга, а потом, поняв, что произошло это естественно, без страхов и подозрений, может быть, сумеет с кем-нибудь подружиться и за пределами этих стен.

Но сегодня психиатр чувствовал невыносимую усталость: пучина собственной боли затягивала его, медленно и неумолимо. Взгляд его упал случайно на медальон, прошлогодний рождественский подарок. “Когда плохо брату моему, я разделю с ним боль, и в нем встречу Бога”, – гласила надпись. Почему же раз за разом встречи этой не происходит? Во всем, наверное, виноват он сам: всего лишь вычерчивает мысленно схемы людских страданий, никогда сам не спускается в их лабиринты. Каррас и мысли не мог допустить, что та самая боль, которой он так стыдится, которую считает своей, ежеминутно стекается в сердце его извне.

Молодой человек взглянул на часы – пора уже было идти обедать в студенческую столовую, – поднялся и уже собирался уйти, но остановился, заметив роман, лежавший у Карраса на столе.

– Не читали? – спросил психиатр.

– Нет. – Гость покачал головой. – А стоит?

– Даже не знаю. Сам только что закончил, и не уверен, честно говоря, что все понял там до конца, – солгал Каррас; затем взял книгу и протянул ее парню. – Возьмите, если хотите. Интересно было бы узнать ваше мнение.

– Конечно, хочу. – Несколько секунд тот разглядывал обложку, придерживая ее подолом куртки. – Постараюсь вернуть через пару дней.

Молодой священник ушел заметно повеселевший. Дверь со скрипом закрылась. На секунду Каррас расслабился: тихое умиротворение наполнило его душу. Затем он достал требник, вышел в церковный двор и стал медленно прохаживаться по дорожкам, мысленно проговаривая молитвенный текст.

Второй гость, пожилой пастор из Святой Троицы, зашел к нему после обеда. Он придвинул стул к письменному столу, сел и первым делом принес соболезнования.

– Я дважды уже помолился за нее, Дэмиен. И однажды – за вас, – просипел пастор; говорил он с едва заметным ирландским акцентом.

– Вы так добры ко мне, святой отец; очень вам благодарен.

– Сколько ей было?

– Семьдесят.

– Что ж, возраст почтенный.

Каррас неотрывно глядел на молитвенную карточку, которую зачем-то прихватил с собой пастор; одну из тех – с отпечатанными фрагментами текстов под прозрачным пластиком, – использовавшихся во время мессы, у алтаря.

– Увы, Дэмиен, принес вам еще одну неприятную новость. В церкви нашей – снова осквернение.

Пастор стал рассказывать о том, как статуя Святой Девы Марии у дальней стены оказалась грубо раскрашенной под уличную девку. Затем протянул Каррасу молитвенную карточку.

– А вот это было найдено там на следующее утро после вашего отъезда в Нью-Йорк. Когда это было? Ну да, в субботу. Я только что имел беседу с сержантом полиции, и он… впрочем, взгляните сами.

Пока Каррас вертел карточку в руках, пастор объявил, что злоумышленник отпечатал богохульный листок на машинке и сунул его между истинными текстами и прозрачной обложкой. Лжемолитва, при всех своих опечатках и помарках, была составлена на грамотном и достаточно выразительном церковном латинском и представляла собою необычайно яркое эротическое описание вымышленного акта лесбийской любви с участием святой Девы Марии и Марии Магдалины.

– Ну, давайте. Это не обязательно дочитывать до конца. – Пастор вырвал карточку у него из рук, как бы опасаясь, что сам совершает грех, вводя в искушение собеседника. – Итак, мы имеем дело с сочинением на превосходной церковной латыни, выдержанном, помимо всего прочего, в достаточно индивидуальном литературном стиле. Так вот, сержант побеседовал с каким-то психиатром, и тот навел его на мысль о том, что сделать такое вполне мог и священнослужитель. Разумеется, серьезно больной человек. Что вы об этом думаете?

Каррас после минутного раздумья кивнул.

– Что ж, вполне вероятно. Подсознательный бунт, может быть, в состоянии глубокого сомнамбулического сна. Трудно что-либо утверждать наверняка, но исключить такую возможность тоже никак нельзя.

– А нет ли у вас кого-нибудь на примете, Дэмиен?

– Не понимаю.

– Ну, рано или поздно все они приходят к вам, разве не так? Каждый священник, едва почувствовав, что с ним что-то неладно, тут же идет сюда. Ну так не встречался ли вам среди них человек, который мог бысовершить такое? Больной с отклонениями… в таком духе.

– В таком духе – нет, не встречался.

– Ну конечно, я и не надеялся, что вы мне скажете.

– Святой отец, в любом случае я бы не смог догадаться. Сомнамбулизм – своеобразная внешняя форма разрешения внутренних конфликтов, причем форма всегда символическая. Кроме того, сомнамбула страдает, как правило, постсомнамбулической амнезией. Такой больной при всем желании не способен сознаться в содеянном. Он просто ничего не помнит.

– Ну а если бы вы ему напомнили? – Пастор ущипнул себя слегка за мочку уха; Каррасу был знаком этот жест – старик всегда делал так, когда пытался схитрить.

– Честное слово, просто ума не приложу, кто бы это мог быть, – вновь повторил психиатр.

– Я вовсе не настаиваю на том, что вы непременно должны мне его выдать. – Пастор поднялся и шагнул к двери. – Ох, все вы тут одинаковы. Ведете себя, как… знаете кто? Как священники! – Каррас улыбнулся; старик вернулся и бросил карточку на стол. – Пожалуй, не мешает вам ознакомиться с этим творением поближе. Глядишь, что-нибудь и придет в голову. – Он снова двинулся к выходу.

– Отпечатки пальцев сняты?

– Не думаю. – Пастор остановился в пол-оборота. – В конце концов, мы же не преступника ищем, верно? Скорее всего, какой-нибудь чокнутый прихожанин. Как вы полагаете, Каррас, кто-нибудь из нашего прихода мог выкинуть такую штуку? Я, знаете ли, постепенно склоняюсь именно к этому. Конечно же, никакой это не священник. – Он снова потянул себя за ухо. – Правильно я говорю?

– Поверьте, не имею об этом ни малейшего представления.

– Ну еще бы. А имели бы – все равно бы не сказали.

В тот же день отец Каррас был освобожден от обязанностей психолога-консультанта и переведен на преподавательскую должность в медицинский колледж Джорджтаунского университета. “Нуждается в отдыхе”, – так было сказано в приказе.