Текст книги "Базилика"

Автор книги: Уильям Монтальбано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– У одного из моих офицеров возникла хорошая мысль, – сказал Галли. – Мы обзвоним всех людей, записанных в телефонной книжке Карузо, и сообщим, что семья монсеньора очень просила не присылать цветов, но была бы благодарна, если бы они поставили свои имена на открытке соболезнований вместе с ведущими деятелями церкви. Возможно, они поделятся кое-какими мыслями о Карузо, из которых можно составить общую надгробную речь. Похоже, его все любили: работяга, хороший священник, товарищ. Они расскажут нам что-нибудь о нем, а мы узнаем кое-что о них.

– Здорово придумано, эти звонки. Куча информации без больших затрат.

В офисе Галли я без особого энтузиазма и успеха пытался разобраться в судебном отчете. Проще было перечислить кости, которые Карузо себе не сломал. Следов наркотика или алкоголя в его крови не обнаружили. В действительности, если читать между строк написанное словоохотливым патологоанатомом, получалось, что Карузо был одним из тех несчастных, кто до своей внезапной смерти отличался отменным здоровьем.

– Когда похороны?

– Послезавтра в его родном приходе в Абруццо. Он стал жертвой трагического падения. Местный священник отслужит заупокойную мессу – они были друзьями.

– Правда, что цветов не будет?

– Конечно, будут. Огромные букеты, целые груды. Родители Карузо – деревенские жители, они обидятся, если цветов не будет. Мы пошлем цветы – от имени Его святейшества и всей церкви. Ужасное происшествие.

Крючконосого епископа звали Умберто Хесус де Беккар, и жил он на холме в старом палаццо, откуда открывался снайперский вид на храм Святого Петра. Из Ватикана мы с Галли отправились на его великолепной старой «Альфа-ромео» серебристого цвета, преодолевая безумие римского дорожного движения и настойчиво следуя основным его правилам. Галли проявлял на дороге куда большую вежливость, чем та, на которую я был способен.

– С отцом Видалем, Пол…

– Да, я был несколько груб. Ладно, признаю. Но в этом парне есть что-то…

– И хотя ты говоришь по-итальянски почти без ошибок, с чем я тебя поздравляю, бывают моменты, когда употребление сослагательного наклонения не всегда оправдано. Поэтому, когда мы будем говорить с архиепископом, советую тебе…

– Держать рот на замке. Хорошо, я постараюсь.

Мы поговорили со всеми, кого могли разыскать и кто знал Карузо, но именно я предложил навестить Беккара. Он был главным заводилой у демонстрантов, выступавших в защиту святых на площади Петра, а также руководил теми яростными ревнителями заповедей из «Ключей», которые – как ни странно – так заинтересовали Луку Карузо в конце жизни.

– Что мы хотим узнать, Паоло?

– Как долго Карузо работал с «Ключами» и не мог ли он из-за этой работы нажить себе врагов.

Галли закусил ус.

– У нас действительно есть факты, подтверждающие, что он работал с «Ключами»?

– Пусть думает, что они у нас есть.

– Очень хорошо. И, пожалуйста, внимательно слушай все, что будет сказано.

Он посигналил, и сморщенный старичок открыл высокие железные ворота, ведущие в мощенный булыжником внутренний двор, по которому несколько веков подряд ездили железные колеса экипажей.

Длинная прямоугольная комната, расположенная в piano nobile, [51]51
  Бельэтаж ( итал.).


[Закрыть]была отделана панелями из темного дерева. Когда-то здесь, может быть, располагалась трапезная или даже библиотека, но теперь назначение этой комнаты было очевидно. В дальнем конце комнаты, на некотором возвышении, стояло большое деревянное кресло с парчовой спинкой и длинными подлокотниками. Это был трон, обозначенный длинным и узким черным крестом, висевшим позади него на стене. Здесь был «тайный кабинет» Общества Священных Ключей. Мне показалось, что я перенесся на несколько веков в прошлое, когда часть священников спасала души молитвой, но гораздо большая часть предпочитала пытки.

– Очень рад встрече с вами, командор Галли, и с вашим помощником, Dottore… [52]52
  Доктор (обращение, итал.).


[Закрыть]

Епископ Беккар говорил сердечно и мягко. Мне подумалось, что таким же голосом он шептал бы: «Покайся, сын мой, покайся», склонившись к истязаемому на дыбе.

Галли отреагировал быстро.

– Мы тоже рады, ваше превосходительство. Ваше общество и ваша деятельность известны всем, кто трудится в интересах церкви.

– Чем я могу помочь вам и нашей церкви?

Он был типичным епископом. У него были седые волосы мудреца, и каждая прядь знала свое место. Он был весь в пурпуре: шапочка, широкий пояс и аккуратные пуговицы на сшитой на заказ сутане – все говорило о его положении и притязаниях.

Беккар никогда не станет папой, для этого он слишком спорная фигура. Но в кулуарах он был силой, с которой считались в католической церкви. Теневой лидер полулегальной псевдовоенной организации, поклявшейся охранять церковные традиции от врагов как внешних, так и внутренних. Защитник «главных ценностей» в глазах сторонников. А также бич благопристойности и угроза будущего церкви – если послушать таких отъявленных либералов, как мой друг Треди.

Беккар был умен и не стал принимать старшего ватиканского полицейского, сидя на троне. Мы расположились в креслах, расставленных полукругом в одном из углов темной и навевающей дурные предчувствия комнаты, попивая кофе, который принесла старая монахиня.

–  Gracias, hermana, esta bien, [53]53
  Спасибо, сестра, все хорошо ( исп.).


[Закрыть]– отпустил ее Беккар, и она исчезла в темном чреве дворца так же безмолвно, как и появилась.

Он говорил на резком, визгливом испанском, но я знал, что деньги его общества поступали не столько из Испании, сколько из Латинской Америки, где «Ключи» ходили в любимчиках у новых «правых». «Ключи», однако, никогда не рассказывали об источниках финансирования и о численности общества.

Правда ли, что это грязные деньги, на которые пытаются купить совесть, субсидируя извне религиозных фундаменталистов?

Об этом болтают по всему Ватикану. Но тихо.

По словам Джона, осторожного иезуита, с которым я иногда хаживал по лучшим римским ресторанам, в девяностые годы «Ключи» финансировал латиноамериканский епископ, которому были так близки идеи консерваторов, что он пошел на риск быть изгнанным из церкви. Беккар, обладавший европейским обаянием и смекалкой члена курии, стал вторым лидером «Ключей», когда основателю воздали по заслугам.

– Тайное членство, теневые латиноамериканские деньги, известен как заговорщик против либералов, – говорил Джон. – Насколько активно? iQuien sabe?Но это только слухи: мексиканский кардинал-активист, убитый в своем соборе однажды ночью; перуанский епископ, который, по мнению некоторых, был слишком добр по отношению к крестьянам, выращивающим коку. Его застрелили. Подобные вещи часто приписывают «Ключам». Невероятные слухи, хотя нет ни малейших доказательств, – сообщил по секрету Джон. – Может, как и большинство солдат-католиков в наши дни, они больше лают, чем кусают. Но у «Ключей» здесь большой офис, у них есть деньги, структура, убеждения. В Ватикане это означает власть…

И право на убийство?

– …Какая ужасная смерть, – продолжал Беккар. – Но все же благодать Божья его не покинула, ибо церковь Святого Петра – прекрасное место для смерти, он умер, созерцая сердце святой церкви. Ужасный несчастный случай, без слов понятно.

– Монсеньор Карузо сотрудничал с обществом?

Галли прощупывал словно зубной врач, очень аккуратно.

– Да, полагаю, с уверенностью можно сказать, что это так, – ответил Беккар. – Он не был активным членом, но время от времени давал нам ценные советы. Нам будет его не хватать.

– Конечно, о его сотрудничестве с обществом, вероятно, было хорошо известно.

Конечно, нет. Беккар стерпел неловкий вопрос и повел себя так, как поступают архиепископы и прочие политики, если им нужно время, чтобы обдумать новую информацию. Он позвонил в изящный серебряный колокольчик и распорядился принести еще кофе.

Архиепископ положил себе три кусочка сахара, на один больше, чем в первую чашку, которую он выпил с нами.

– Я бы не сказал с уверенностью, что о работе монсеньора Карузо в обществе было хорошо известно, – наконец произнес он. – Это было тайное соглашение, если вы понимаете, о чем я. Но не потому, что мы этого хотели. Нам нечего скрывать. Нет, он сам так решил. В конце концов, он занимал в Ватикане важный пост, не так ли?

Галли не сдавался.

– Итак, вы хотите сказать, ваше превосходительство, что в сотрудничестве монсеньора Карузо с обществом не было ничего такого, что могло бы вызвать неприязнь к нему в определенных кругах.

– Вы предполагаете, что его могли… что этот… несчастный случай… мог иметь отношение к его работе с нами? Вы это имеете в виду? Ay de mi. [54]54
  Ай-ай-ай! ( исп.).


[Закрыть]

Интонации его голоса оставались учтивыми, но под ухоженными бровями сверкнула гневная искра.

– В нашей работе или наших убеждениях нет ничего, что могло бы разжигать насилие среди христиан, уверяю вас.

Он осенил себя крестным знамением прямо на наших глазах.

– Конечно, нет, ваше превосходительство, – сдался Галли.

А если один из ваших религиозных воинов и прикончил Карузо? Убил его, потому что существовала некая религиозная причина, из-за которой вы желали ему смерти? В моей голове теснилась масса неприятных вопросов. Но я не задал ни одного. Я обещал Галли.

Я сказал только, что мне нужно в туалет, и оставил Галли состязаться с Беккаром в колких любезностях. Мне хотелось получше разведать логово «Ключей». Очередной звонок колокольчика архиепископа, и я отправился вслед за старухой, поднялся на два лестничных пролета вверх, прошел по коридору и оказался в ультрасовременной ванной комнате. По пути мы прошли мимо полной темных и, без сомнения, скучных томов библиотеки, рядом с которой находилось ярко освещенное помещение с прозрачной дверью из плексигласа, в котором, по всей видимости, располагался компьютерный центр «Ключей». Проходя мимо, я заметил аккуратного лаборанта, который складывал компакт-диски в высокий шкафчик с прозрачной дверцей.

Из окна фасада на втором этаже открывался эффектный и наводивший на размышления вид на базилику. По обе стороны длинного коридора располагались кабинеты, в которых находились занятые чем-то люди. Через открытую дверь одного из кабинетов возле лестницы я увидел две склонившиеся над компьютерами дюжие фигуры в сутанах священнослужителей, а между ними очаровательный профиль молодой женщины.

Мальчики вместе с девочками.

Шагающие в ногу во имя еще большего триумфа нового восхитительного костра инквизиции.

ГЛАВА 9

Я отправился на похороны Карузо. В церкви было полно цветов, ватиканских чиновников средней руки, а также множество грузных итальянок в черном. Я не видел никого, кто походил бы на убийцу Карузо. Ни красивых женщин с разбитыми сердцами, в одиночестве сидящих в темных закутках церкви, ни представителей духовенства с жестоким взглядом, глядя на которых казалось бы, что они втайне рады его смерти. Видаль тоже был там, печальный в своей обычной интеллектуально-надменной манере.

Все следующие дни я работал, как каторжный. Разговаривал с сослуживцами Карузо, со священниками, жившими с ним в одном доме. Я расспросил швейцара с места его работы и уборщицу комнаты, в которой он жил; владельца бара за углом, куда он каждое утро по дороге на работу заходил выпить кофе, а также даму с большим бюстом из химчистки, куда он сдавал свои костюмы священника. Я разговаривал с его друзьями и поговорил бы с его врагами, если бы отыскал хоть одного.

До падения с купола монсеньор Карузо был честным и приятным во всех отношениях гражданином. Его компьютер разбился, но диски были целы. Я просмотрел их, но все файлы так или иначе имели отношение к религии. Чтобы сэкономить время, я попросил одного из семинаристов, специалиста по компьютерам, уроженца Южной Африки, распечатать мне все материалы. Вам следует знать, что, как человек, умеющий обращаться с компьютером, я мог бы сделать все сам, но это представлялось мне скучным занятием. Иногда даже братья такого скромного ранга, как мой, могут пойти на поводу у собственных желаний.

– Итак, на каком этапе находится наше расследование, Паоло? – спросил Галли, попивая кампари после очередного бесплодного и длинного дня. – Мое начальство интересуется…

– Скажи, что мы изучаем один глубоко религиозный момент в нашем расследовании.

– Что это значит?

– Мы молим о чуде.

Все, что у меня было в действительности, – это образ порядочного человека, которым был при жизни покойный и с которым я познакомился, когда тот уже лежал на мраморном полу в базилике Святого Петра. Карузо, по-видимому, был провокационным, даже радикальным мыслителем. В Ватикане его считали весьма успешным человеком не столько за тома его работ, сколько за то, что многие люди полагали, будто он пользуется благосклонностью нового папы. Он был создан курией, ладно, зато в принципиальных семейных и социальных проблемах он был гораздо ближе к огромной массе католиков, чем к консерваторам курии, многие из которых – остатки команды витавшего в облаках Поляка.

Скучный список разногласий внутри церкви в новом веке ничем не отличался от такого же списка последних десятилетий века ушедшего – разногласия только обострились. Десятки миллионов католиков при молчаливой поддержке тысяч священников бунтовали против запрета искусственных мер контроля над рождаемостью, против отказа разведенным и заново вступившим в брак католикам в таинстве причастия, против настойчивого требования безбрачия священников, против отказа признавать священников-женщин и против отказа в таинстве причастия христианам прочих конфессий. Треди – и это было разумно – не стал сразу браться за решение какой-либо из этих проблем в самом начале своего правления.

То, что люди рассказывали мне о Карузо, подтверждалось компьютерными файлами, которые я просматривал до сих пор: дерзкий, дальновидный, идущий в ногу со временем. Но на тех же дискетах были и другие файлы, не менее убедительно подтверждавшие противоположные заявления, изложения непримиримых консервативных позиций, скорее подходивших «Ключам» и им подобным, чем – и в этом я не сомневался – моему другу папе. Возможно, когда я заберу у семинариста остальные файлы, у меня появится ключ к разгадке.

Я мысленно собирал эту головоломку, но раздался телефонный звонок, и Тилли ураганом ворвалась в мою жизнь. Не в первый раз, Господь свидетель, и не в последний.

– Крестоносица Райт целой и невредимой вернулась из языческих земель и милостиво взирает на твое печальное лицо, брат Пол.

– Тилли! Когда ты приехала? С возвращением.

– Заходи, полюбуешься на мой потрясающий новый плед, и мы чего-нибудь выпьем. Это приказ.

– С удовольствием.

Я не много успел рассказать о Тилли и, откровенно говоря, подумывал, что вовсе умолчу о ней, но в конце концов решил, что раз уж этот мой рассказ должен стать чем-то вроде детоксификации, очищения организма, то, наверное, мне нужно постараться быть честным.

Мы с Тилли были близки, но встречались урывками. Любовью я бы это не назвал, однако между нами было нечто большее, чем чувство, которое может возникнуть у постоянно разъезжающей журналистки и домоседа из религиозного братства.

Бывало, что Тилли отсутствовала несколько месяцев, иногда подолгу жила в Риме, но мы редко виделись, разве что время от времени она приглашала меня на кофе. Она никогда не рассказывала мне о своих мужчинах, но я всегда знал, когда в ее жизни появлялся или исчезал очередной приятель. С годами мы с Тилли хорошо узнали друг друга. Кто-нибудь сказал бы, что даже слишком хорошо.

Тилли жила в старом палаццо недалеко от площади Испании. Само по себе ее жилище ничего особенного не представляло, но там была великолепная терраса с видом на старую Испанскую лестницу, спускающуюся на площадь от проспекта Тринита деи Монти, одно из лучших мест, где можно наблюдать за людьми и наслаждаться ежедневной игрой звуков в римских сумерках.

Она позвала, и я преодолел четыре крутых лестничных пролета, будучи в пограничном состоянии между самоуверенностью и агонией. Входная дверь была открыта, поэтому я вошел и прошел на террасу. На Тилли были сандалии и какое-то просторное платье в восточном стиле. В знак приветствия она поцеловала меня, но как-то по-сестрински, и я сразу понял, что здесь есть еще кто-то.

– Добро пожаловать домой. Где ты была?

– В Каире, затем в Аммане, потом в Анкаре, в общем, галопом по Европам. У меня до сих пор голова кругом идет, – сказала Тилли, подводя меня к своей гостье. – Мария Лурдес Лопес дель Рио, внештатная журналистка, а этот пират – брат Пол, ангел-хранитель Ватикана и представитель духовенства.

Она была латиноамериканкой и выглядела просто потрясающе.

–  Buenas tardes, [55]55
  Добрый день ( исп.).


[Закрыть]– сказала она с улыбкой.

– Что будешь пить, Пол? – командным голосом спросила Тилли.

– Бурбон, пожалуйста.

Латиноамериканка была невысокого роста, стройная, ее черные волосы были коротко подстрижены, а макияж искусно оттенял фиалковые глаза, так что они казались бездонными. Мы пожали друг другу руки. Ее рукопожатие было полно жизни и энергии; более чем просто крепкое, спортивное.

Но в ней что-то было… я где-то видел ее раньше. И только хотел спросить, о чем она пишет, как вдруг все понял. Спортивное рукопожатие. Ну конечно.

– Великолепный был забег, – сказал я. – Я находился тогда в комнате, набитой парнями, и все мы стоя за вас болели. Те последние сто метров были просто фантастическими.

Молнии блеснули в ее фиалковых глазах, светившихся симпатией и смущением.

– Спасибо. Так быстро я никогда не бегала, ни раньше, ни после соревнований. Может, это Господь бежал в тот день, а не я.

Олимпиада в Австралии. Один из самых длинных забегов. Фавориты выдохлись слишком быстро, слишком рано; малоизвестная южноамериканская участница вырвалась вперед, предприняв последний, отчаянный рывок, и победила, а ее умопомрачительный финиш, как самый выдающийся момент Олимпиады, будут показывать по телевидению еще не одно десятилетие.

Тилли вернулась с моей выпивкой и сказала Марии:

– Пол – мой старый друг.

Но по ее улыбке можно было понять: «Держись подальше». Мне она сказала:

– Мария работает в «Тромпета», это крупный католический еженедельник в Сантьяго. Она пишет о событиях в Ватикане.

– Вы впервые здесь?

– Нет, я уже приезжала сюда однажды, но пастырский визит в Нью-Йорк будет моей первой поездкой с Его святейшеством. Я так взволнована, – ответила Мария.

– Как мило. В следующем году, да?

Тилли пожурила.

– Не приставай. Это будет раньше, чем ты сказал, Пол, и ты это знаешь. Я рассказала Марии, что тебе известно обо всем происходящем в Ватикане, а ты делаешь вид, будто не знаешь, когда и куда отправляется папа.

–  Меа culpa. Меа maxima culpa, [56]56
  Виноват. Очень виноват ( лат.).


[Закрыть]Мария. Я так занят религиозными размышлениями, что иногда забываю о повседневных делах. Его святейшество собирается съездить домой в Польшу?

Другой папа. Они рассмеялись.

– Ты тоже собираешься в Нью-Йорк? – спросил я Тилли.

– Да, сэр, да, сэр, с тремя полными чемоданами. На самолете папы вместе с Марией. Поехали с нами, повеселимся.

Матильда Райт была лучшей из немногих оставшихся в Риме американских штатных корреспондентов. Она писала о событиях в Ватикане, а также на большей части южной Европы и Ближнего и Среднего Востока; «Зона крови и чеснока», как она это называла. Ее квартира была также и офисом, хотя она так много путешествовала, что вполне могла обосноваться в Стамбуле, Мадриде или Сараеве.

Одна из польских традиций, которую Треди поддерживал и впечатал в свой собственный имидж, – это пышные заграничные поездки. Если на то пошло, он так же, как и Иоанн Павел II, много путешествовал по Италии и частенько наведывался в римские приходы. Треди не раз звал меня с собой, но я так ни разу и не съездил с папой за границу. Все из-за brutta figura, как это звучит по-итальянски, – плохих манер, по крайней мере для того, кого журналисты считают своим человеком в Ватикане. Шутка, конечно.

Даже если вы будете внимательно следить за происходящим в тихих коридорах старейшей на Западе организации, все равно по прошествии пяти лет у вас будет лишь самое скромное представление о том, как и что делается в последнем оставшемся в мире намеренно непрозрачном и невозмутимо авторитарном государстве. Я не утверждаю, что разбираюсь во всех тонкостях, но меня это не особенно волнует. Для друга папы мое поведение, возможно, покажется странным, но это не так. Треди был моим другом, которого неожиданно избрали папой. И наша дружба касалась только нас.

Тилли подняла свой стакан.

– На самом деле мы с Марией пили, чтобы помянуть одного общего знакомого, который скоропостижно скончался, когда я была в отъезде.

– Мои соболезнования.

– Монсеньор, который отвечал за контакты с прессой от департамента справедливости и мира. Лука Карузо. Один из очень немногих в Ватикане, кто не только с удовольствием общался с репортерами, но к тому же был честен.

– Он отправился помолиться и упал с купола в базилике, – добавила Мария. – Чудесный, добрый человек. Терпеливый и очень умный. Я многому у него научилась. Очень жалко.

– Мы все любили и уважали его.

Тилли вручила мне новый бокал.

Почему никто не сказал мне, что Карузо регулярно общался с ватиканскими журналистами, занимавшими крайние позиции, и, похоже, удовлетворял их всех? Имело ли это значение? Возможно. Чем больше я узнавал о Карузо, тем меньше понимал, что это был за человек – радикал новой формации или бескомпромиссный фанатик.

Женщины немного поговорили о Карузо как об отсутствующем друге, и в конце концов я оправдал свое приглашение на выпивку, рассказав Тилли и Марии несколько ватиканских анекдотов «для своих», расцвеченных таким образом, чтобы соответствовать слушателям. И конечно, с подобающей случаю непочтительностью. После третьего бокала бурбона я начал было рассказывать историю о Треди, играющем в гольф с преемницей матери Терезы. Но тут я заметил, что огонь в фиалковых глазах стал ледяным. Тилли толкнула меня ногой.

– Конечно, когда католики смеются над своей церковью, они делают это с таким же добрым чувством, с которым любовники смеются над собственными слабостями, – неуклюже закончил я.

– Добрый юмор всегда приветствуется, но церковь и Его святейшество не должны быть предметом насмешек. Я права, брат Пол? – ласково спросила латиноамериканка.

– Конечно.

Набожная журналистка? Оксюморон. Все равно что католический университет, благочестивый брат или работающая пресса.

– Мария пишет для довольно традиционалистской газеты, – вскользь заметила Тилли, выбрасывая для меня сигнальные флажки.

– Я стараюсь следовать тому, что предписывает католическая религия, – строго сказала Мария.

– Мне нравится мысль, что все мы – хранители нашей веры.

Осторожность – братская добродетель.

Еще через полчаса шутливого разговора Мария собралась уходить, оправдываясь тем, что ей пора на интервью. Когда она ушла, Тилли села мне на колени и обвила руками мою шею. Я целомудренно поцеловал ее в щеку.

– Как поживает мой любимый представитель духовенства?

– Терпимо.

– Ты скучал по мне?

– Все время. Где ты нашла эту Жанну д'Арк?

– Журналисты – племя маленькое. Мы знакомы довольно давно. Она милая, и на самом деле в ней больше политики, а не строгости, как бы ей самой хотелось. Однако следует заметить, сир, что ваши бедные глаза, должно быть, устали после усердных попыток очаровать Марию.

Она прижалась плотнее. Я повернул голову, чтобы уберечь ухо.

– Как там Треди? О нем мало что услышишь в краях, где нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – пророк его.

– У него все в порядке, много работает, посылает всем свою любовь.

Солнце почти село, но на террасе было невыносимо жарко. Как же, черт возьми, его звали?

– А как поживает… гм…

Я знал, что он из Рима, и они знакомы несколько месяцев, но это все, что я мог сказать о последнем предмете страсти Тилли.

– Вернулся к жене, ублюдок.

– Извини.

– Невелика потеря. Все равно это больше походило на прелюдию, чем на арию.

Однако этой потери хватило, чтобы испортить настроение.

– Дай-ка подумать, есть ли у меня что-нибудь из еды.

Тилли вышла. Я поднялся и встал на краю террасы. Внизу, словно прилив, на площадь наползала тень.

– Что с Карузо? – спросила она из кухни. – Ты занимаешься этим делом?

– Официально это несчастный случай. Неофициально – и не для прессы – да, я этим занимаюсь.

– Значит, это было не просто падение?

Тилли появилась с тарелкой, полной кусочков сыра, аппетитного пеккорино. [57]57
  Овечий сыр.


[Закрыть]Она поставила тарелку на край шезлонга и взяла свой стакан.

– Он упал, верно, но, возможно, ему помогли.

Тарелка опрокинулась, и сыр рассыпался по террасе.

– Черт!

Тилли принялась собирать кусочки.

– Подозреваемые есть? – спросила она.

– Да.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Дизайнер шезлонга. Если бы пластиковые планки располагались ближе друг к другу, тарелке хватило бы опоры.

– Дурак. Если падение Карузо не было случайным, и это было не самоубийство, тогда его убрали, так? Ты не знаешь, кто это сделал?

– А ты его хорошо знала?

Всегда отвечай на вопрос вопросом. Я не собирался рассказывать ей что-либо о расследовании, даже если и было бы что рассказывать. Она это тоже понимала.

Тилли поставила миску под кресло, пожевала сыр и отпила из своего стакана.

– Относительно. Разговаривала с ним раз или два в неделю; встречалась на различных приемах то там, то здесь. Мне нравились его взгляды.

Еще одна. Тилли симпатизировала экстремистскому крылу церкви, которое одни считали прогрессивным, а другие – анархистским. Однако в компании почитателей Карузо сошлись представители обоих лагерей – лед и пламень. Мария и Тилли. Я хорошо знал журналистов и понимал, что любовь и верность своему ремеслу сближают их не хуже родственных чувств, так что политические противники могут быть добрыми друзьями, они даже могут пожениться, что частенько и происходит. Но что это за крученый мяч, посланный Карузо так, что ему удалось удовлетворить обеих – и Тилли, сторонницу левых взглядов, и Марию, сторонницу правых? При этом он ничего не сказал ни о папе, ни о епископе из «Ключей». Как же это удалось монсеньору Карузо?

Было бы разумнее и в конечном итоге полезнее более пристально рассмотреть главное противоречие, но вместо этого я последовал за Тилли, когда она подошла к краю террасы, чтобы понаблюдать за наступлением сумерек. Зря я это сделал, так как она стиснула меня так, что мои руки оказались прижаты к бокам.

– Как поживает мой любимый служитель церкви?

– Тилли… я…

«…дал обет безбрачия», – хотел сказать я, но… она была возбуждена, да и я тоже. Может, это из-за виски или заката.

Да простит меня Господь.

Когда она поцеловала меня, я поцеловал ее в ответ. Но потом почувствовал, что мне не особенно хочется. Я сделал еще одну попытку:

– Тилли, подожди. А новый плед? Я же его еще не видел.

– Очень скоро увидишь, – прошептала она, давая волю рукам, – я расстелила его на постели, чтобы расправились складки.

К тому времени, когда я вернулся в общежитие колледжа святого Дамиана, еженедельное собрание было в самом разгаре. Профессор одного из немецких епископальных университетов читал лекцию на тему «Грех в повседневной жизни». Я сел в последнем ряду и постарался придать себе заинтересованный вид.

Простите, если шокировал вас, но я далеко не идеальный представитель братства и никогда не был идеальным представителем чего-либо. Я грешу. Представители духовенства тоже люди. Кто-то пьет. Кто-то играет на деньги. У кого-то есть «домохозяйки». Некоторые одержимы курением. Другие не устояли перед гомосексуализмом, а кто-то стал педофилом. Я – яростный гетеросексуал. Изо всех сил я стараюсь подавить влечение и сожалею, когда мне это не удается, но все же иногда я оказываюсь в постели с привлекательной и желающей этого женщиной, к которой я испытываю чувство. Я ложусь с ней в постель, нарушая обет безбрачия и проклиная свое безволие, но это не останавливает моего безрассудного стремления переспать с ней к нашему взаимному удовольствию. Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Я грешу, следовательно, я существую.

У меня было несколько спокойных дней, чтобы подумать о своих грехах. Жизнь в общежитии колледжа превратилась в тупую, изматывающую скуку середины семестра. Монотонная череда однообразных занятий, отвратительная еда, долгие ночи бдений над учебниками – у семинаристов не оставалось сил на то, чтобы доставлять мне какие-либо хлопоты. Помогая Галли, я оставил собственную вялотекущую академическую карьеру в полном беспорядке; тем хуже, поэтому я решил на время отказаться от нее вовсе. Никто не будет скучать по мне на занятиях, что бы там ни было, я редко сдавал экзамены.

Мы с Галли опросили большинство сослуживцев Карузо, его друзей и даже кардинала, его начальника. Мы заново пролистали заключение патологоанатома, перечитали отчеты следователей, выпили галлоны эспрессо из чашечек-наперстков. Мы еще раз опросили охранников, дежуривших в базилике, когда погиб Карузо, в надежде на более подробное описание священника, которого один из них видел покидавшим купол. Ничего нового мы не узнали, niente, nada, zilch. [58]58
  Ноль, ничего ( итал., исп., ам. сленг).


[Закрыть]

Каждую неделю я встречался с отцом Ивановичем. У него был большой солнечный офис на холме Яникул на правом берегу Тибра. Был замечательный день, мы гуляли около часа по Вилла Шарра, одному из городских парков. Я рассказал отцу Ивановичу кое-что о деле Карузо и о старых разочарованиях, которые оно разбудило. Думаю, он решил, что я встревожен и раздражен, но не больше обычного. По крайней мере, он не стал предлагать мне свои волшебные голубые пилюли – комплексное успокаивающее средство; я уже проглотил их столько, что хватило бы на несколько жизней, спасибо.

Я хотел было рассказать Ивановичу о Тилли, но передумал. Чернобородый был всего лишь моим психиатром, а не исповедником.

Потом, ощутив в себе дух авантюризма и зная, что Галли этого не одобрит, я позвонил Лютеру, и на следующий день, дождавшись конца рабочего дня Видаля, мы устроили ему засаду. Видаль вышел из старого палаццо в черном одеянии священника и с таким же черным портфелем. Ни дать ни взять – ватиканский чиновник, он совершенно не походил на того подвального копателя, с которым я познакомился несколькими днями ранее, хотя и оставался таким же необщительным и холодным.

– В нашем расследовании кое-что прояснилось. Если у вас есть время ответить на несколько вопросов, мы были бы вам весьма признательны, – сказал я, кивая в сторону Лютера. – Это отец Кланси.

Видаль смерил его взглядом.

– Кланси, – произнес он.

– Афро-ирландец, – добавил Лютер.

Мы сели за столик на тротуаре на улице делла Кончильяционе, широком проспекте, который Муссолини проложил с помощью бульдозеров, загубив целый квартал средневековых строений, чтобы добиться нужного величественного вида с реки на собор Святого Петра. Я попивал апельсиновый сок, любуясь собором. Лютер и Видаль пили кофе.