Текст книги "Базилика"

Автор книги: Уильям Монтальбано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Снова суета в толпе и коллективное изумление. Папа забыл Лекционарий! Прошла минута смущения, и полицейский в шлеме из отряда по обеспечению порядка вскарабкался по ступенькам с одолженным у кого-то небольшим молитвенником. Я разглядел красные закладки-ленточки, которыми были отмечены чтения на тот день.

Папа сказал:

– Очки я тоже забыл. Пожалуйста, прочтите вы.

Немая сцена у престола. Полицейский оглядывается; рядом больше никого нет. Указывает на себя: «Я?» Папа кивает.

«Я!»

– Пожалуйста, – говорит папа.

Полицейский, а им оказалась женщина, снимает шлем, встряхивает головой, чтобы высвободить гриву густых черных локонов, и отчетливым чистым голосом читает два поучения.

Когда она закончила, папа подошел, расцеловал ее в обе щеки и сказал несколько слов. К тому моменту стадион был словно зачарованный. Никто и никогда не присутствовал на подобной мессе.

В комнате под престолом все замерло, но когда я оглянулся, то увидел, что Рейлли сжал ладони словно в молитве или в знак победы; Альтамирано походил на ребенка, чей отец только что принес решающее очко своей команде, а в глазах Ночиллы что-то заблестело.

Наступило время чтения Евангелия, и после короткой паузы на этот раз к престолу подскочил черный парень в огромных кедах и со смешной прической.

Он кивнул папе, подошел к микрофону и открыл служебник:

– Евангелие от Луки, – начал он, и огромная толпа встала.

Треди прочитал короткую жизнерадостную проповедь.

– Мы – церковь, которая уважает каждого и прислушивается ко множеству голосов. Мы смотрим в будущее. Мы приветствуем тех, кто мыслит по-другому, потому что и они наши братья и сестры, – сказал он.

Рейлли исчез за несколько минут до начала сбора пожертвований, и когда наступило время для вина и хлеба у престола, латиноамериканка в обтягивающих джинсах и светловолосый паренек, на левой руке которых были бело-желтые повязки с надписью «распорядитель», принесли папе вино и хлеб.

Я раздал огромное количество облаток в тот день, и мне было как никогда хорошо. Я оказался в центре поля, спасибо, и, естественно, думал о Ди Маджио и Мантле и представлял, каково это – играть с ними.

Но я думал и о Треди тоже, поскольку с самого начала понял, что истинной причиной, по которой он вышел к толпе один, была не одна лишь гордость. Он не хотел, чтобы пострадал еще кто-то, если бы до этого дошло.

Тем вечером в ФБР раздался звонок, омрачивший мне удовольствие от представления, устроенного Треди. Может, все дело в картинке: подсвеченный сзади папа в одиночестве тяжело поднимается по ступеням. Все телевизионные новости открывались этой картинкой, каждая газета печатала ее на видном месте. «Самый одинокий человек в мире призывает к единению», – писала лучшая газета города. Один из таблоидов поместил более игривый заголовок: «Папа – городу: займитесь делом». Возможно, и на мой образ навели бы глянец, если бы узнали, что я был тем человеком, который послал его туда одного; может, тогда мне не пришлось бы в следующем году снова посещать занятия по нумерологии. «Ватиканцы» обыгрывали историю о бесстрашном Треди в логове льва, и никакого упоминания об отчаянном специалисте по психологии толпы; но я узнал об этом позже, потому что тот вечер провел в недрах Куинса.

Там я наблюдал за тем, как федералы быстро, энергично и с ослепительным множеством электронной мишуры проводят масштабную операцию по обезвреживанию колумбийских наркоторговцев. Это был рейд Администрации по контролю за применением законов о наркотиках, однако представители ФБР тоже присутствовали из-за ничтожного шанса обнаружить какую-нибудь связь с гипотетическим покушением на папу. Я был приглашенным гостем. В ящиках с надписью «Колониальная мебель» участники рейда обнаружили кокаин на два миллиона долларов, а в складских помещениях – столько огневой мощи, что хватило бы для защиты Аламо. [105]105
  Испанская католическая миссия-крепость в г. Сан-Антонио, штат Техас. Клич «Помни Аламо!» стал призывом к независимости Техаса.


[Закрыть]Была арестована горстка лохматых латиноамериканцев, слава Богу, обошлось без стрельбы. Ничего для себя интересного я там не обнаружил.

– Мелкие любители. Не наш уровень, а? – произнес сопровождавший меня сотрудник ФБР.

– Нет. Думаю, против Треди выступит одиночка. Возможно, здесь он даже не попытается напасть; твои парни слишком хороши.

– Мы стараемся, Пол. Господь свидетель, как мы стараемся. Он отличный папа. Не хочу, чтобы с ним разделались в наше дежурство.

Или в мое, amigo.

ГЛАВА 23

На следующий день в соборе Святого Патрика папу опять ждал большой успех. Взмывающий ввысь собор, один из величайших архитектурных памятников, сверкал в лучах солнца на исходе дня, когда папамобиль торжественно двигался вверх по Пятой авеню. Целый день папу показывали по телевидению на встречах с монахинями и священниками, с бездомными, с главами других религий. Сотни тысяч ньюйоркцев плотной толпой заполняли широкие тротуары, чтобы хоть краем глаза увидеть высокую фигуру, когда папа проплывал мимо в том, что один из журналистов назвал суперсовременным, электрическим и не наносящим вред окружающей среде ответом старой гондоле дожей.

Месса на стадионе завела меня; я был слишком возбужден и после нее не мог долго спать. Все утро я пребывал в напряжении, ждал каких-нибудь известий, какого-нибудь знака, предупреждения об атаке Кабальеро.

Nada. [106]106
  Ничего (исп.).


[Закрыть]

Внутри кокона из своего пуленепробиваемого и просматриваемого насквозь микроавтобуса Треди, казалось, был в безопасности, словно в сейфе. Безопасность выглядела полной: полицейские на мотоциклах, выстроившиеся плотным клином вокруг папамобиля, снайперы на крышах, вертолеты над головой. Только Богу известно, сколько полицейских в штатском находилось в толпе, но когда я спросил Чета Диллона, нью-йоркского полицейского, отвечавшего за связь, он широко улыбнулся:

– Много.

Из автобуса для ватиканских служащих, медленно двигавшегося через сердце величайшего города Америки, все это выглядело весьма обнадеживающе. Если бы не одно обстоятельство: как и все полицейские в городе, я знал, что безумец, желающий обменять свою жизнь на жизнь папы, всегда будет иметь возможность это сделать.

Обычно я не особенно люблю заходить в церкви, но в собор Святого Патрика я пошел. Не за тем, чтобы увидеть, как творится история. Я пошел, потому что руки чесались, горло пересохло, а на голову давила огромная тяжесть. Я нервничал. Я убедил себя, что Кабальеро нападут на Треди, пока он будет в Нью-Йорке. Церковь могла стать более подходящим для этого местом, чем стадион, если вы спец по политическим убийствам.

В соборе Святого Патрика все, кто хоть что-нибудь собой представлял, набились в деревянную полированную ложу для почетных гостей. Далеко не все из них были католиками. Президент Америки – протестантка – пришла вместе со своим мужем, присутствовал мэр Нью-Йорка – иудей, главы гораздо большего количества религий, чем упоминалось в Библии, и тысячи две лучших или, по крайней мере, самых фотогеничных представителей города.

Я обнаружил Диллона, беспокойно бродившего в глубине церкви во время мессы. Ищейка в поисках следа. Я воспринял это как добрый знак.

– Никаких подпиленных стропил, шатающихся колонн. Никаких сумасшедших монахов. Никаких смертельных вирусов, – отважился я.

– Даже не шути на эту тему, – прорычал Диллон. – В данный момент ты стоишь на самом безупречном с точки зрения безопасности участке недвижимости в целом мире. Ценой, между прочим, приведения в ярость всех епископов в здании: мы заставили их всех снять свои наперсные кресты, после чего проверили металлоискателем.

– За это они отправят тебя в чистилище.

– Оно того стоит. Всем нравится этот папа. И здесь мы безупречны. Единственное, что могло бы восприняться как угроза за весь день, – это цветок в одной из исповедален. Никто не знает, как он там оказался.

– Ну, цветок – это ниче…

Я похолодел.

– Это была красная гвоздика?

– Я не разбираюсь в цветах. Какой-то красный цветок.

– Гвоздика. Узнай. А записки с ним не было?

Должно быть, это прозвучало странно, так как я заметил тревожные огоньки в его глазах, когда он начал бормотать что-то в микрофон на лацкане.

Пока мы ждали ответа, он осторожно спросил:

– Пол, я чего-то не знаю?

– Может, ничего особенного. Просто немного тревожно. Я уверен…

Но Диллон уже беседовал с кем-то по рации.

– Хорошо, сообщение принято, – сказал он и снова обратился ко мне. – Они считают, что это могла быть гвоздика. Никто не помнит, была ли там какая-нибудь записка, но сейчас это уже история. Цветок давно в каком-то мусоровозе, который мы бы не смогли отыскать, даже если бы захотели.

Прежде чем я смог переварить это, он сказал:

– В чем дело, Пол? Расскажи мне.

Я сообщил то, что ему следовало знать.

– Папе присылали кое-какие угрозы в Риме, они приходили с красной гвоздикой. Может, это совпадение; гвоздики – довольно распространенные цветы.

– Совпадение. Но тебе оно не нравится, – сказал он.

Я пожал плечами. Он видел, что мне это не нравится, поэтому я спросил:

– У тебя же есть запасной выход, чтобы вывести папу после мессы из собора?

– У нас есть три запасных выхода, – сказал нью-йоркский полицейский с гордостью и некоторой заносчивостью.

– Тогда воспользуйтесь тем, который больше всего похож на служебный выход, и все будет в порядке.

Так они и поступили, но я сказал неправду. Не может быть все в порядке, когда где-то рядом находятся Кабальеро. Гром, что грянул после мессы, не имел к папе никакого отношения, зато был непосредственно связан с Тилли, и только с ней. Мы с Тилли прокладывали себе дорогу к автобусам, как вдруг высокая женщина на тротуаре принялась кричать:

– Сестра Джин! Сестра Джин! Сюда!

Женщина держала в руках ужасный розово-зеленый плакат, на котором было написано: «Боже, женщине нужна священник-женщина». Плакат торчал словно больной зуб в стройных рядах небольших, размером с ладонь, желто-белых ватиканских флажков, которыми размахивали восторженные зрители.

– Джин! Сестра Джин! – раздавалось словно вой сирены.

Идя рядом со мной, Тилли посмотрела на женщину взглядом, который я посчитал профессионально оценивающим, словно женщина могла добавить строчку в ее материал.

Я ошибся. Тилли споткнулась. Я схватил ее за руку. Тилли стала пунцовой, испарина покрыла ее лоб.

– Тилли! Что…

Она выдернула руку.

– Все нормально. Это… Увидимся позже.

Она отошла от меня и направилась к тротуару, где полицейский, взглянув на ее удостоверение прессы, освещающей визит папы, позволил ей проскользнуть под ограждение. После короткого колебания я последовал за ней.

Как и следовало ожидать, в своем священническом облачении с ватиканским значком, разрешающим проход где угодно, мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы убедить полицейского позволить мне пройти. К тому времени, когда я подошел, отвратительный плакат был прислонен к стене, а Тилли и высокая женщина обнимались.

Это была женщина с хорошей фигурой, чего я не мог не заметить, в симпатичных черных брюках и белой блузке. Затем я увидел грубоватый и очень простой серебряный крест у нее на шее, и все начало проясняться. Точно такой же носила Тилли.

Когда Тилли подняла взгляд и увидела меня, в ее глазах стояли слезы.

– О, Пол, не надо было…

Но потом она едва слышно представила:

– Это…

– Я мать Руфь, приятно познакомиться, святой отец, – сказала женщина, протянув длинную тонкую ладонь и рассматривая меня оценивающим взглядом. Насколько я мог судить, ее рост был примерно метр восемьдесят. Волосы были короткими и черными как смоль, с редкими седыми прядями. Вокруг серых, цвета дыма, глаз собрались морщинки, появляющиеся от слишком долгого пребывания на солнце. Она была одной из самых привлекательных женщин, встреченных мной за долгое время.

– Мы с Кларой… гм, матерью Руфью несколько лет жили в одной комнате, – начала Тилли.

– Когда мы были послушницами, еще во времена Всемирного потопа.

Высокая женщина улыбнулась. Она обратилась к Тилли.

– Я знала, что ты очень давно покинула орден, да? Но никто не мог сказать мне, где тебя искать. Исчезла и не оставила никакого адреса, куда писать. Из Тенанго немного увидишь, уж поверь.

– Я бы никогда не написала, слишком неловко. Теперь я журналистка. Знаешь, как это бывает. Мне правда очень жаль, Клара, что я тебе не написала. Это было глупо и не по-дружески.

Вокруг них собралась толпа. Кто-то начал бить в большой барабан, и люди запели. Но эти две женщины ничего не слышали.

– Не поддерживать отношений с друзьями – самый большой грех, который мы совершили… Журналистка, а? Да к тому же освещаешь визит папы. Вот это успех. Шикарно!

– Ничего особенного. А ты как?

– Ну, я стала той, кого все мы обычно ненавидели: настоятельницей. Вот уже почти десять лет я возглавляю монастырь в нагорье в Гватемале. Около сорока монахинь, в основном учим и ухаживаем за немощными. Все в делах. Это первый мой отпуск за многие годы. Разве не чудесно? Ты знакома с Его святейшеством? Ты не могла бы немного вразумить его?

Тилли – бывшая монахиня! Почему это не пришло мне в голову раньше?

Я оставил их и пошел в отель, полагая, что Тилли позвонит и отменит наше свидание за ужином, чтобы погрузиться с приятельницей в воспоминания о днях, проведенных в монастыре.

Но она не отменила, и мы отправились в местечко под названием «Мандарин» в районе Восточных Шестидесятых улиц. Мы по-приятельски болтали о поездке, о странной симпатии к прессе скрытных представителей церкви, вынужденных пойти на тесный контакт с журналистами, которых они были приучены ненавидеть, о спаде американской иностранной корреспонденции, о нью-йоркских ценах, о погоде. Наконец я сказал:

– Хочешь поговорить?

Палочкой для еды она гоняла креветку по тарелке.

– Нет, – ответила она.

– Ладно.

Мы выпили еще чаю.

– Да, – произнесла она спустя несколько минут, обхватив ладонями чашку. – Это история сестры Джин, без рекламных пауз. Бессвязная, потому что так я это чувствую. Плохо, если на виражах упустишь нить рассказа.

Она отпила немного и уставилась взглядом в чашку.

– Хорошо, я стала монахиней, потому что на то были как разумные, так и неразумные причины. Я любила жизнь, людей и церковь – и продолжаю все это любить. Но мир изменился, Пол, несколько быстрее, чем я могла за ним угнаться, и я тоже изменилась. Я хотела служить Господу. Монахиня надевает обручальное кольцо, когда дает последний обет, ты об этом знал? Невеста Христова.

Прекрасная идея, правда. Но что-то во мне начало меняться, я осознала, что мы, монахини, были для церкви дешевой рабочей силой, выполняли всю нудную работу: обучали, ухаживали за больными, убирали, готовили еду, делали всю мелкую работу, где не требовалась мужская сила. И это начало раздражать, особенно с тех пор, как я познакомилась с огромным множеством праведниц вроде Клары, а также с внушительным количеством священников, оказавшихся пьяницами, а кое-кто из них – старыми похотливыми козлами, и еще с несколькими, которых я сочла по-настоящему гадкими.

Она замолчала и выудила из сумочки носовой платок. Я молча налил еще чаю.

– Спустя некоторое время это осознание лишь возросло. Да кем они себя возомнили, эти мужчины, а в особенности геронтократия, управляющая церковью каждый божий день? Нас, женщин, притесняют и всегда притесняли, и занималась этим церковь, и, похоже, так будет и впредь. Знакомая история, а? И я доказывала, ходила на митинги, участвовала в заговорах, писала гневные письма и посещала бесконечные собрания и семинары. Однажды меня даже арестовали. На все это ушли годы, имей в виду, но однажды я вдруг поняла, что у меня не получится изменить хоть что-то, пока я нахожусь внутри системы. Клара до сих пор борется изнутри. Я не смогла этого вынести. Я ушла.

Тилли молчала довольно долго, пристально всматриваясь в чайные листья в маленькой чашке. Я покачал головой, давая понять прохаживавшемуся между столиками официанту, чтобы тот к нам не подходил. Она еще не закончила свой рассказ.

– Но это было не все. Мощная навязчивая идея была лишь частью. Признаюсь, раз уж решила быть честной. Остальным стал секс. С-Е-К-С. У меня его не было, и я почти ничего о нем не знала. Я ушла в монастырь, когда мне было семнадцать, несколько неловких поцелуев при луне после танцев в старших классах, что-то вроде того. Сначала я даже не особенно об этом думала. У монахинь нет секса. Точка. Но затем мне стало интересно, я оглянулась на остальной мир, немного позанималась мастурбацией и задумалась: а не лишила ли я себя чего-то хорошего? Понемногу это стало для меня значить все больше и больше. Вообще-то, пока я была монахиней, то не спала с мужчинами, но признаюсь тебе, было несколько опасных ситуаций. С тех самых пор, приятель, я наверстываю упущенное.

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Я когда-нибудь говорила тебе, что ты первый?

Я покачал головой.

– Или единственный?

Я снова покачал головой.

– Что ж, это хорошо, потому что ты не был ни первым, ни единственным. Но не это главное. Самое главное то, что секс – мое любимое занятие на все времена. И я чертовски хорошо умею это делать, если ты еще не заметил.

Она со стуком опустила чашку на стол. Жест пренебрежения. Или, возможно, раздражения.

– Я преуспела, а? Когда я покидала орден, у меня было довольно хорошее образование, но я нигде не работала, у меня никогда не было секса, и я не много знала о том, что называлось миром; правда, продлилось это недолго. И вот она я, успешная журналистка-международница и самая классная любовница на борту самолета папы римского. Неплохо, а?

– Здорово.

Было неважно, что я отвечу, потому что я понимал, к чему она клонит.

– А теперь ответь, Пол, почему, – голос маленькой девочки, – почему, когда я увидела Клару там сегодня, то неожиданно почувствовала себя опустошенной и грязной?

Есть вопросы, на которые не нужно отвечать. Я оплатил счет, и мы пошли назад в гостиницу. Поднялись вместе в пустом лифте, и когда оказались на ее этаже, я сдержанно поцеловал Тилли в щеку и смотрел, как за ней закрываются двери.

Не сегодня, брат. У сестры болит душа.

Следующим утром плохой новостью стало то, что все полицейские Готама [107]107
  Шутливое название Нью-Йорка.


[Закрыть]так и не обнаружили следов предполагаемого наемного убийцы. Хорошая новость заключалась в том, что никто не проявил ни малейшего желания убить папу Пия XIII, когда он появился – точно в назначенный час – в ООН.

Разгар дня. Когда папа оказался внутри небоскреба на берегу реки, самой большой угрозой для Треди стала пустая болтовня, поэтому я лениво побрел в сторону галереи, где собрались журналисты, чтобы получить текст речи.

– Есть лишний текст? – спросил я французского журналиста, сидевшего у двери.

– Нет текстов, никаких.

– Странно.

– Такого раньше не было. Чертов Ватикан.

Репортеры ворчали, но я не удивлялся. Следовало ожидать чего-то подобного от хорошо знавшего прессу папы, когда ему не нужна утечка информации. Особенно когда он хочет сказать то, что должно потрясти основы церкви.

До сих пор продолжаются споры о том, правильно ли поступил Треди, произнеся эту речь в светской обстановке. А споры о последствиях сказанного не утихнут еще несколько десятилетий. Вот это он и собирался сделать.

Председателем Генеральной ассамблеи в тот год был невысокий пухлый тип с окладистой бородой, откуда-то с востока Урала, не доезжая до Тихого океана. Он произнес короткую и складную речь на русском языке, и на трибуну вышел Треди.

Снова один. После волшебной мессы на стадионе в своем гигантском, отделанном деревом зале Организация Объединенных Наций устроила папе овацию стоя, прежде чем он смог открыть рот.

– Сестры и братья, спасибо за ваш теплый прием.

Его речь была на безупречном английском, на котором разговаривают государственные деятели.

– Сегодня я пришел сюда, чтобы поделиться с вами кое-какими соображениями, которые должны сделать мою церковь более устойчивым и действенным партнером в глобальных поисках мира, материального благосостояния и духовных достижений. Я хочу, чтобы вы приняли участие в проекте, находящемся в стадии разработки. Это проект древней церкви в новом веке.

Треди произнес это медленно, подчеркнуто торжественно. С тем же успехом он мог пронзить журналистский корпус электрическим разрядом. Журналистское сообщество, может, и не было самым трудолюбивым в мире, но и лентяев среди них не наблюдалось. Репортеры понимали: что-то грядет. « O mio Dio», – произнес журналист из «Стампы», [108]108
  «Стампа» («La Stampa»), итальянская ежедневная газета, издается в Турине.


[Закрыть]потянувшись за мобильным телефоном. Я наблюдал за тем, как эксперт по Ватикану из «Ассошиэйтед пресс» провел тыльной стороной ладони по пересохшим губам, и его пальцы заплясали по клавиатуре ноутбука. Глава Католической службы новостей непроизвольно щипал себя за бороду, в невероятном сосредоточении закрыв глаза. В следующем ряду Мария выглядела так, как она, наверное, выглядела, ожидая стартового выстрела на Олимпиаде. Тилли была неподвижна. Рядом со мной репортер из «Рейтер» взахлеб говорил кому-то по телефону:

– Текста нет, но это важно. Очень важно. Я буду диктовать. Положитесь на меня в том, что касается этой информации. Оставайтесь на связи, прямо сейчас.

Организация с двухтысячелетним стажем много чего повидала на своем веку, говорил папа. Она по своей природе не может быть заложницей модных идей, которые рождаются и умирают через несколько лет или несколько десятилетий после возникновения. Тем не менее, сказал он, церковь не может отворачиваться от перемен в течении мировых событий и жизни людей. Он назвал несколько: подъем демократии, глобализация рыночной экономики, информационная революция, угрожающее разрушение окружающей среды, катастрофическое перенаселение.

– Четыре всадника Апокалипсиса не должны посетить землю в новом столетии, – сказал Пий XIII. – Пусть это станет нашей официальной доктриной. Строго руководствуясь во всем моральными принципами, все мы должны проверить наши институты и убедиться, хорошо ли они приспособлены к новым, стремительно меняющимся реалиям. Католическая церковь особо чувствует эти проблемы, потому что ее члены живут практически в каждом государстве. И почти везде женщины и мужчины доброй воли открыто ставят под сомнение принципы, управлявшие их церковью на протяжении многих столетий.

Нас спрашивают, почему женщины не могут быть священниками, почему священники не могут жениться, почему католические пары не могут пользоваться искусственными мерами контроля за рождаемостью, почему мы оплакиваем материализм, бесчинствовавший в коммунистических странах, почему в странах третьего мира церковь не играет на политической арене более активной роли защитницы социальной справедливости, которой она так искренне жаждет. У церкви по всем этим вопросам есть как веские аргументы «за», так и веские аргументы «против».

Слушая папу, я понял, что эти мысли – плод нескольких месяцев напряженных и терпеливых раздумий в Ватикане, и во время наших ночных вылазок и совместных трапез я слышал их обрывки. Папа объединил свои идеи в причудливую симфонию для своего дебюта в ООН. Когда Треди занял престол в соборе Святого Петра, ему пришлось столкнуться с десятками жгучих проблем, требовавших безотлагательного решения. Его папство проходило под знаком противостояния и споров. Вопрос о женитьбе священников, например, наносил тяжелый удар по церкви. В первую тысячу лет священники, как и сами апостолы, были женаты.

Во второе тысячелетие по велению церкви они дали обет безбрачия, но во многих общинах этот обет соблюдался формально. Когда наступило третье тысячелетие, церковь начала проникать в такие места, как Африка и Азия, где была новичком, и укреплять свои позиции в Латинской Америке, где было больше католиков, чем где бы то ни было еще.

И все-таки священников не хватало – везде – для должного служения как старым, так и новым католикам. Все полагали, что количество священников сильно возрастет, если им позволят жениться, но никто в Ватикане не осмеливался произнести это вслух. До сих пор безбрачие священников являлось законом церкви, а не божьим: папа мог изменить правило, хотя это и представлялось чем-то невероятным. Точно так же папа, один или вместе со своими епископами, мог совсем отменить запрет на противозачаточные средства – закон, также установленный церковью, а не Богом. Перемена разозлила бы некоторых католиков, но удовлетворила бы большинство и эффективно обновила бы лицо церкви. Таким был устрашающий список существенных и противоречивых проблем, в решении которых папа мог оставить свой след – будь у него смелость, убеждения и мужество нанести удар хотя бы по одной или двум из этих проблем ради единства и модернизации.

Но Треди выбрал другой путь. Он не станет сражаться с ветряными мельницами и не оставит решение наболевших вопросов своим преемникам. Нет. Несмотря на огромные проблемы, он намеревался пойти до конца. Хотел все решить одним сильным, рассчитанным ударом. Для этого существовал только один способ. Я не самая религиозная карта в колоде, но от того, что Треди собирался сделать, даже у меня перехватило дыхание. Его замысел простирался далеко за пределы католической церкви и касался всех религий, затрагивал все страны, все правительства, все общества. Он призывал к пересмотру всемирного сознания – к рентгеновской проверке рода человеческого на нравственность.

Через два тысячелетия папа римский объяснял восхищенному собранию, что отцы церкви уже не раз встречались, чтобы обсудить, иногда в течение нескольких лет, состояние церковных институтов и их место в мире. Тридентский собор, созванный в 1545 году, был ответом на Реформацию. Первый Ватиканский собор в 1869 году и второй Ватиканский в 1965-м реорганизовали и модернизировали церковь сообразно вызовам своего времени.

– Церковь имеет структуру, данную свыше и сохраняемую как в радости, так и в горе на протяжении веков. Основные принципы не должны меняться. Церковь никогда не согласится с тем, например, что моральные принципы относительны, что это дело личной выгоды. Но вместе с тем, возможно, нам не стоит заниматься проблемами, которые при ближайшем рассмотрении имеют самое ничтожное значение. Думаю, мы должны изучить спорные вопросы и взяться за их решение в контексте древних учений и современной жизни. В конце концов, друзья мои, мы живем в мире, где перемены – почти норма. Новые поколения знаний возникают всего за несколько лет; даже еще быстрее.

Полагаю, моей церкви пора еще раз методично пересмотреть самое себя и свои действия во благо собственного будущего и, я горячо надеюсь, для благосостояния всего человечества. Вот что я хотел вам сказать, и пригласить вас – всех вас, независимо от вероисповедания – присоединиться к нам.

Треди говорил без бумажки, без записей, без запинки. Хорошо, что журналистская галерея отделена от зала Генеральной ассамблеи стеклом, поскольку здесь творилось что-то невообразимое: корреспонденты слушали папу и одновременно кричали в телефоны на пяти различных языках.

– А потом церковь исследует результаты своих действий тем способом, к которому мы уже не раз прибегали после смерти и воскрешения нашего Господа.

– Собор! Он собирается созвать собор? – вопил испанский журналист. – Я не верю!

– Да! Собор! Да, собор!

Немец вскочил, аплодируя.

Новый папа предлагал совершить нравственную и этическую революцию, заключающуюся в публичном пересмотре крупнейшими мировыми религиями своих основ и значимости своих учений. Все журналисты и большинство дипломатов сознавали вселенский масштаб возможных результатов.

Поток речи Треди не прерывался.

– Я заявляю вам здесь сегодня, что в течение одного десятилетия – считая с сегодняшнего дня – церковь соберет в Риме Третий ватиканский собор. И я приглашаю наших братьев и сестер другой веры поделиться с нами своими мыслями. На нашем соборе все ключевые вопросы будут рассмотрены свежим взглядом и в свете того факта, что мы беремся за решение этих вопросов с опорой на настоящее и будущее. Кто-то скажет, что Второй ватиканский собор состоялся совсем недавно, согласно церковному летосчислению, и в историческом контексте я бы с этим согласился. Но если принять во внимание скорость, с какой меняется мир, десятилетие теперь можно приравнять к нескольким столетиям прошлого.

Делегаты зашумели. В галерее репортеров наступил кромешный ад. В комнате прессы пахло потом и напряжением. Тилли и множество итальянцев ликовали. Мария хмуро сидела в компании поджавших губы традиционалистов.

Треди сделал паузу, чтобы выпить воды. Затем подытожил:

– Надеюсь, я еще буду папой, когда произойдет эта новая самопроверка. Если так, то я буду изучать и слушать и буду менять то, что следует изменить в нашей великой церкви, но оставлю нетронутым, нет, укреплю то, что следует хранить вечно. Если я умру, прежде чем будет созван собор, я оставлю наказ своим преемникам обсуждать все проблемы охотно, с открытым сердцем и без предубеждений. Я заклинаю их справедливо и мирно улаживать отношения нашей древней и истинной церкви с несметным числом своих верующих и с нашими соседями по планете на заре двадцать первого века.

Здесь он остановился – театральная пауза. Он позволил ей затянуться, набрать силу, создать напряжение в огромном зале.

Затем Треди простер руки ввысь, глядя вверх в поисках света, подобно одиноким священникам, приходящим по ночам молиться на купол базилики Святого Петра.

– Может, Господь благословит нас всех, – сказал Пий XIII на прощание.