Текст книги "Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни"

Автор книги: Уильям Лобделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

В наши дни римско-католический диоцез Фэрбенкс занимает две трети Аляски; однако в этом суровом краю, размерами превышающем Техас, лишь 41 церковь и 24 священника. Иезуиты, по-прежнему составляющие штат диоцеза, именуют Аляску «труднейшим миссионерским полем в мире!» – это определение, вместе с трогательными снимками эскимосских детишек, красуется на их рекламных плакатах, призывающих помочь ордену материально.

Мы сделали круг над продуваемым всеми ветрами островом и сели на узкой полоске земли, в нескольких милях от поселка Святого Михаила и его 370 обитателей. В потрепанном и проржавевшем «форде-пикапе» без задней передачи ждал нас деревенский старейшина Томми Чимук. Мы погрузились в кузов грузовичка, прижались друг к другу, чтобы спастись от стужи, и Томми повез нас в деревню.

Стуча зубами от холода и оглядывая пустынные окрестности, я все лучше понимал, почему Мэнли назвал эти места идеальными для миссионера-насильника. Поселок Святого Михаила и соседняя деревушка Стеббинс находятся всего на 200 миль южнее полярного круга, на холодном берегу, где тундра обрывается в Берингово море. Добраться сюда можно лишь по воздуху или, когда тают льды в заливе Нортона, по воде. В 60—70-х годах, когда происходили изнасилования, в деревне не было полиции и почти не было телефонов. (Сейчас то и другое есть, но нет водопровода.) Самый уважаемый человек в деревне – тот, кого присылают иезуиты управлять приходом. Если это педофил – для него здесь просто рай!

Сами иезуиты это отрицают; однако есть свидетельства, что селения Западной Аляски служили «убежищами» для священников, уличенных в педофилии.

– Как Иностранный легион во Франции: либо идешь туда, либо в тюрьму, – поясняет Ричард Сайп, бывший бенедиктинский монах. – Я абсолютно убежден, что именно это и происходило на Аляске.

С начала католического секс-скандала в 2002 году более 110 коренных жителей Аляски из 15 селений заявили, что стали жертвами сексуальных преступлений иезуитов. Эти пострадавшие утверждают также, что многие их собратья по несчастью, в течение десятилетий не получавшие ни юридической, ни психологической помощи, покончили с собой, чтобы положить конец этой муке. Когда они рассказывают об этом, по лицам их текут слезы.

***

Куда бы ни шел Пэки Кобук – набрать бочку мазута, отвести детей в школу, постирать одежду в единственной на всю деревню автоматической прачечной, – путь его лежит мимо церкви Святого Михаила.

– Порой хочется ее спалить, – говорил мне по пути 46-летний Кобук. – Но я стараюсь об этом не думать. Всякий раз, как ее вижу, снова вспоминаю обо всем.

Прошло более тридцати лет, но ни он, ни его товарищи по несчастью не могут забыть покойного Джозефа Лундовски, католического миссионера, прибывшего к ним в поселок в 1968 году. Профессиональных священников на все приходы не хватает, и в отдаленных селениях их роль играют миссионеры-добровольцы. Деревенские старейшины, благочестивые католики, тепло встретили Лундовски – они привыкли уважать людей в рясах. Но дети скоро научились бояться его и ненавидеть.

Теперь они, уже взрослые, утверждают, что за семь лет своей службы «дьякон Джо» растлил почти всех мальчиков в поселке Святого Михаила и в соседней деревне Стеббинс, соединенной с поселком извилистой и грязной 12-мильной дорогой. Жертвы, которым сейчас уже по 40—50 лет, хранили свое бремя в тайне до 2004 года – не разговаривали об этом даже друг с другом. Только когда по спутниковому телевидению до них дошла весть о католическом секс-скандале, потрясшем страну, 28 мужчин из двух селений решились прервать молчание. Общее число жертв Лундовски, по подсчетам, доходит до 70 человек из шести селений. Переписка, относящаяся к первым годам его миссионерской деятельности на Аляске, показывает: его начальство знало, что у него серьезная проблема, но не сделало ничего, чтобы его остановить.

– Никто бы нам не поверил, – говорил Кобук. – [Лундовски] был слуга Божий. А я был просто ребенок-эскимос.

В первую свою поездку на остров Святого Михаила я провел в поселке пять дней, расспрашивая пострадавших от насилия. Многим из них впервые представилась возможность подробно рассказать о пережитом. Даже своим женам рассказывали об этом очень немногие – остальные опасались, что их сочтут гомосексуалистами. Большинство из них не соглашались разговаривать дома. Эскимосы обычно держатся бесстрастно; но сейчас, рассказывая мне о прошлом, многие содрогались от рыданий, и лица их искажала смертельная мука. Они рыдали и молили, чтобы кто-нибудь освободил их от этой нескончаемой боли. Словами этого не описать, но фотограф «Таймс» Деймон Уинтер, сумевший запечатлеть их страдания на камеру, вышел с этой работой в финал Пулитцеровской премии. Он снял рыдающего Томми Чимука и жену, которая пытается его утешить. Снял Джона Локвуда – сломленного человека в истрепанной рубахе: он сидит на перевернутом ведре, прикрыв глаза рукой, и в пальцах его дрожит сигарета. И еще одного коренного аляскинца, много лет верившего, что в горле у него застряла рыбья кость и может в любую минуту его убить. Из страха перед этой костью, готовой пронзить ему артерию или сердце, он не выходил из дома и не отходил от телефона. Врачи осматривали его много раз, но никакой кости не обнаружили. Я понял, что это такое – подобные симптомы мне случалось видеть и раньше. Психосоматика: невроз, вызванный тем, что Лундовски принуждал его к оральному сексу.

В ответ на жалобы иезуиты применяли обычную католическую тактику – голову в песок. Они не предложили юпикам никакой помощи. Заявили, что Лундовски вообще не работал в этих селениях, хотя это опровергали документы из их собственных архивов. Наконец, в 2007 году орден иезуитов Римско-католической церкви согласился выплатить ста десяти эскимосам компенсацию в размере 50 миллионов долларов.

Во время двух своих путешествий на остров Святого Михаила, как ни странно это прозвучит, я впервые перестал мучиться религиозными сомнениями. То, что произошло на краю земли с беззащитными детьми, выглядело намного более осмысленно, если признать, что Бога нет. Когда мы сталкиваемся со злом, будь оно делом Сатаны или рук человеческих, наша задача – с ним бороться. Но при этом важно его понять. Меня успокаивала и придавала мне сил мысль, что речь идет всего лишь об одном дурном человеке и одной коррумпированной организации, действующей исключительно в собственных интересах. Что не нужно больше думать о том, какова же во всем этом роль Бога.

Морозным утром я отправился в церковь Святого Михаила на воскресную мессу. И с тайным удовлетворением увидел, что на службе, где когда-то собиралось все селение, теперь стоят лишь несколько стариков да одна семья помоложе. Местные жители знают, что сделала церковь с их детьми, и не хотят больше иметь с ней ничего общего. Трудно молиться Богу, который допустил такое, в церкви, руководители которой закрыли на это глаза, и даже сейчас, сорок лет спустя, в более просвещенный век, отказываются загладить содеянное ими зло.

И все же... Вечное «и все же»! Как объяснить Пэки Кобука? Возвращаясь из первого своего путешествия, я заехал в Исправительный центр «Анвил-Маунтин» в Номе, где Пэки отсиживал три месяца за драку. В тесной комнатке для свиданий я вглядывался в его круглое лицо. Юпики в поселке Святого Михаила живут во многом так же, как и их предки десять тысяч лет назад. Преследуют с гарпунами китов, выслеживают стада оленей, бегущие через тундру, охотятся на моржей, спящих на льдинах Берингова моря. Летом собирают морошку – важнейший ингредиент настоящего «эскимо», необычной, но вкусной смеси замороженного жира, рыбы, сахара и ягод. В поселке повсюду проникают запахи моря, сушеной рыбы, водорослей, выброшенных морем на берег... запахи природы.

А теперь Пэки окружает лишь запах дезинфектанта, которым моют бетонные полы в тюрьме. Алкоголь и вспыльчивый нрав частенько приводят его за решетку. Но зная, что он пережил, кто решится его осуждать?

Невысокий, крепко сбитый человек в синей тюремной робе молчал, положив на стол натруженные мозолистые руки. На шее его блестели четки: голубые бусины, нанизанные на веревку из рыбацкой сети. Все эскимосы, с которыми я разговаривал на прошлой неделе, потеряли веру – все, кроме Пэки.

Несколько лет Лундовски содомизировал его и заставлял заниматься сексом с другими детьми. Это началось, когда Пэки было двенадцать. В «награду» Лундовски дарил ему монеты из своей коллекции и угощение, которое приносили ему сельчане. В краю, где уровень жизни немногим отличается от стран третьего мира, и эти скудные дары становились для семьи Пэки подспорьем.

Восемь лет молчаливой боли и страха... а затем, в одно прекрасное утро, Лундовски вызвал с материка самолет и торопливо покинул остров Святого Михаила. Говорят, спасался от разъяренных родителей, наконец узнавших правду. С тех пор никто в поселке не упоминал о происшедшем – никто, кроме Пэки. За эти годы он обращался за помощью к двум епископам и пяти священникам, не считая старейшин поселка. В ответ все советовали ему молчать и не поднимать шума.

В 1999 году, после смерти священника, служившего тогда в поселке Святого Михаила и в Стеббинсе, его начальник-иезуит попросил Кобука собрать бумаги двух приходов – книги, документы, записные книжки, всегобольше 16 сумок, – и отвезти их на своем квадроцикле с прицепом на помойку.

По словам Кобука, он захватил с собой 15 галлонов керосина: священник сказал, что мусор надо будет сжечь. Пэки рассказал, что священник бросил все книги и документы в огонь, уничтожив следы злодеяний, творившихся в этих приходах на протяжении многих лет. (По уверениям иезуитов, это был обычный вывоз мусора, ничего важного уничтожено не было.)

– Он сжег все дотла, чтобы не осталось никаких следов, – рассказывал Пэки. – Многие бумаги прочел, прежде чем сжечь.

Я указал на четки:

– Почему же вы по-прежнему верите?

– То, что со мной произошло, – не дело Бога, – тихо ответил он, проведя пальцами по четкам. В скупых словах его слышался гортанный отзвук эскимосского языка, на котором Пэки уже не говорит. – Они нарушили заповеди Божьи. Все – и те, что мне не помогли. Они не любили ближнего, как самого себя.

Я не стал говорить Пэки о своих сомнениях. Слушая его, я преисполнился стыда. Моя вера утрачена. А ведь с этим человеком произошло нечто настолько ужасное, что я такого и вообразить не могу! Его, ребенка, много лет насиловал тот, кого он считал представителем Христа на земле. Епископы, священники, старейшины – все запрещали ему говорить о своей беде. Но его вера не дрогнула.

Я попросил его рассказать об этом. Он сказал, что в тюрьме регулярно встает на колени и молится, хотя его сокамерникам это кажется смешным.

– Многие смеются надо мной, спрашивают, когда же явится Дева Мария и выведет меня из тюрьмы, – говорил Пэки. – Что ж, Дева Мария мне в жизни помогала больше всех остальных. Я не перестану. Буду молиться ради своих детей.

В конце весны я снова встретился с Пэки, на этот раз – у него дома, на острове Святого Михаила. Он рассказал, что недавно видел на сером песке пустынного побережья свежие следы гризли. Пэки сказал: он никогда не покончит с собой, этого не позволяет его вера, но в этот миг ему захотелось, чтобы гризли сожрал его и положил конец его мучениям. И Пэки двинулся к кустам, где, скорее всего, прятался медведь. Но на полдороге ощутил перемену в себе и бросился прочь от берега, громко моля Иисуса о спасении.

Вид церкви Святого Михаила надрывает его душу. До недавних пор Пэки не мог даже в нее войти. Вместо этого по воскресеньям он ходил по деревне, читая молитвы и отрывки из католической литургии, которым научил его Лундовски. Пэки молится и за своего насильника, умершего в 1995 году. На краю света бедный эскимос молит Бога о том, чтобы его обидчик попал на небеса.

– Я молюсь за Лундовски, за его душу, – говорит Пэки. – А для себя прошу только одного – исцеления.

16 Прощание с Богом

Борьба проиграна Покой и счастье утраты Новые ценности

Мы говорим себе, что было бы прекрасно, если бы существовал бог – создатель мира и благое провидение, нравственный мировой порядок и загробная жизнь; но как же все-таки поразительно, что все так именно и обстоит, как нам хотелось бы пожелать.

Зигмунд Фрейд, «Будущее одной иллюзии»

По возвращении с Аляски голове моей все-таки пришлось признать то, что произошло в моем сердце тремя годами ранее, когда я перестал ходить в церковь. Я больше не верил в Бога – во всяком случае, в личностного Бога, с любовью следящего за мной и отвечающего на мои молитвы. Но, прежде чем окончательно отказаться от веры, я сделал последнюю попытку ее вернуть.

Я обратился к Джону Хаффману, пастору нашей пресвитерианской церкви Святого Андрея в Ньюпорт-Бич. Мне он всегда казался каким-то «суперменом духа» – и не из-за широкой известности, принесшей ему места в советах директоров влиятельных евангелических организаций «Видение мира» и «Христианство наших дней». Нет, дело в том, что на самой вершине своего публичного служения он потерял чудесную 23-летнюю дочь, умершую от рака, и перенес эту трагедию невероятно мужественно и светло. Он не гордился этим: сам он сказал бы своим громовым басом, что это мужество даровано ему Богом. Он прошел через ужас и скорбь, перенес испытание, которое немногим выпадает на долю, и вера его осталась непоколебленной.

Кроме того, Джон нравился мне своей доступностью. Интеллектуал, доктор наук, он в то же время был увлеченным болельщиком, сам занимался спортом на выходных; ко всему на свете – даже к собственной плохой памяти на имена – относился с добрым юмором. С ним было легко.

Я пригласил Джона поужинать и рассказал ему о своем кризисе веры. Спросил, можно ли мне задать ему по электронной почте несколько «неудобных» вопросов о христианстве. Он без колебаний согласился. Вера его была крепка, как скала, и, думаю, такой вызов его только раззадорил.

Вопросы мои были просты, почти что примитивны: но я отчаянно ждал убедительных ответов, которые позволь и бы мне вновь подняться к вере. Почему с хорошими людьми случаются несчастья? Почему мы благодарим Бога за ответы на наши молитвы, но не виним, когда он не отвечает? Почему верим, что Бог совершает чудесные исцеления, хотя он ни разу в истории ни одному человеку не помог отрастить потерянную конечность или срастить спинной мозг?

Вот наша переписка:

Билл:

Ну что ж, Джон. Я долго откладывал письмо, пытаясь найти подходящий вопрос для начала. Но ничего его не придумал, так что начну с того, что первым приходит на ум. Не смущает ли вас, что мы воздаем хвалу Богу независимо от результата наших молитв? Если молитва исполнилась (например, кто-то выздоровел от тяжелой болезни), мы говорим: Бог – любящий Господь, он заботится о нуждах Своих детей. Они просят и дается им.

Но если молитва не исполняется (например, человек умирает), христиане говорят: что ж, значит, такова воля Божья. Или: Бог ответил на наши молитвы, но не так, как мы ожидали. Или: неисповедимы пути Господни, мы просто не можем их знать.

То есть получается так: Бога положено хвалить – или, по крайней мере, продолжать в него верить, – что бы он ни делал. Не кажется ли вам, что это слишком уж удобно?

Джон:

Понимаю, о чем вы. Должен признать, меня самого раздражает бесчувственность, даже нарциссизм тех, кто беспечно отворачивается от жизненных трагедий, снимает с Бога всякую ответственность за них, а сам расточает Ему хвалы за все хорошее, что с ним случается.

Помню, как больно мне было, переживая смерть моей дочери Сюзанны, умершей от рака в двадцать три года, слышать, как другие христиане восхваляют Бога и его доброту: и за мелочи, вроде места для парковки, и за серьезные благодеяния, как выздоровление ребенка от болезни, которая казалась неизлечимой.

И в то же время приходится признать: возможно, я попадаю в категорию людей, схожих с теми, что вы описали. Мне трудно понять тех, кто и не подумает выразить благодарность Богу, когда с ними происходит что-то хорошее, но скор на проклятия Ему, стоит случиться чему-то дурному.

Искренняя благодарность может преобразить нашу жизнь. Способность благодарить Бога за Его благословения и хвалить Его даже в тяжелые времена – на мой взгляд, признак зрелой веры. Не могу описать, как тяжко мне было потерять любимую дочь. Но когда, как часто случается, кто-нибудь спрашивает меня: «Ради всего святого, почему Бог позволил вашей дочери умереть – ведь вы, как пастор, столько для Него сделали?!» – я отвечаю совершенно искренне: «А кто сказал, что я не должен испытывать боль? Всем нам приходится страдать – почему я должен быть исключением?»

Не стоит думать, что это Бог без разбора «валит» людей направо и налево. Бог не творил греха. Не творил болезней. Не творил, например, насилия в семье. Вся эта грязь – плод нашего многовекового непослушания Богу.

Быть может, я сейчас заговорил в точности как те люди, что вас раздражают. Одним словом, мой вывод таков: пусть Бог остается Богом. Признаем, что Он здесь главный. Он знает то, чего не знаю я. И, если расставить все точки над «1», жизнь в благодарности – это жизнь, в которой мы склоняемся перед волей Всемогущего Бога. Спорим с ним о том, что не дает нам покоя, оплакиваем жизненные скорби, но в итоге говорим: «Спасибо Тебе за твои милости и помоги мне пережить болезненные потери, ибо Тебе ведомо то, чего не знаю я. Ты, Боже, бесконечен; я – человек, и мои знания ограничены. Со своей человеческой точки зрения я вижу лишь часть картины. Ты видишь картину целиком. Благодарю Тебя за Твои милости; благодарю и за то, что Ты даешь мне силы переживать жизненные трагедии и даже сознательно брать на себя чужую боль, помогать людям, чьи горести разрывают мое сердце так же, как и Твое».

Билл:

Итак, кажущаяся случайность действий Провидения на самом деле вовсе не случайна, но смысл ее откроется нам только после смерти? А тем временем жуликоватый делец-атеист процветает, а у благочестивых родителей-христиан умирает ребенок. Почему же любящий Бог не позволяет нам понять, зачем это нужно? В чем смысл этих загадок?

Джон:

Да, думаю, здесь я должен с вами согласиться: кажущаяся случайность действий Провидения на самом деле вовсе не случайна, но смысл ее, возможно, откроется нам лишь после смерти.

Однако не хотелось бы на этом и останавливаться.

Я, как и вы, человек рациональный и предпочитаю «левополушарные» ответы.

И я обнаружил, что на некоторые жизненные вопросы есть простые и очевидные ответы. Например: «Если я поеду по встречке – произойдет ли авария?» Ответ понятен. Кто будет за это отвечать? Я сам. Моя ошибка, глупость, невнимательность, эгоизм вызовут трагедию, возможно, приведут к смерти меня или моих близких. Если я выживу, то мне придется иметь дело с последствиями своих собственных действий.

Однако этот ответ, вполне адекватный для меня, виновника аварии, вряд ли подойдет родным пассажиров встречной машины, которые по моей вине потеряют мужа, жену или детей. Им, быть может, предстоит до конца жизни взывать к Богу, повторяя один-единствен-ный вопрос: «Почему?»

Да, временами и мне кажущаяся случайность действий Провидения или то, что видится нам как Его бездействие, представляется необъяснимым, капризным произволом – с моей ограниченной точки зрения.

Библия обращается к тому же самому вопросу, который подняли сейчас вы, о жуликоватом дельце-атеисте – вечному вопросу: «Почему порочный преуспевает, а праведник остается в нужде?» По этому поводу в Библии говорится: «Дождь льется на праведных и неправедных».

Не думаю, что любящий Бог намеренно сделал этот вопрос для нас неразрешимым. Нет, думаю, дело не в этом. Дело в том, что я – человек и возможности моего понимания неизбежно ограничены, а Бог – существо сверхъестественное, сверхчеловеческое. Бог безграничен. Это факт: Бог создал нас такими, что мы не можем познать все. Я могу стонать и жаловаться, могу требовать, чтобы Бог дал мне возможность все понять. Но при этом я опасно приближаюсь к самообожествлению – ставлю себя в положение Бога или даже кого-то высшего, чем Бог: я требую, чтобы Бог подчинялся моим правилам, вместо того чтобы самому смиренно и почтительно подчиняться его правилам.

Быть может, как вы и предполагаете, мы все поймем после смерти. А может быть, тогда это будет уже неважно. Библия говорит: «Тогда узнаете подобно тому, как вы теперь познаны». Все наше видение совершенно изменится.

Но для меня важнее то, что прямо сейчас я выбираю доверять Богу. Это и называется верой.

Иов, без всякой своей вины потерявший все, выражал свою веру так: «Если Он и убьет меня – все равно доверюсь Ему!» Это и есть вера – сама суть бытия верующего в Иисуса Христа. И доверяясь Ему, я вправе разговаривать с Ним, спорить с Ним в молитве, оплакивать несправедливость, задавать Ему прямые вопросы о кажущейся случайности добра и зла. Но в итоге я благодарю Его за все Его милости и стремлюсь любить Его и доверять Ему даже в том, чего попросту не могу понять.

Откровенно говоря, быть человеком и, значит, не знать всего. Знать все – значит быть богом. И мне в своем незнании всего лучше молитвенно склониться перед Тем, Кто знает все, и довериться Ему, чем требовать ответов на все вопросы. Бог достаточно благ, даже если я не понимаю всего – не понимаю смерти моей дочери и иных глубоко личных и болезненных для меня скорбей. Вместо того чтобы рвать и метать в разрушительном гневе на Бога, если Он существует, и на несправедливость жизни, я готов довериться Ему в тех вопросах, которые для меня – тайна и могут остаться тайной до конца жизни.

Читая письма Джона, я не жалел о том, что вызвал его на эту переписку. С христианской точки зрения его ответы были безупречны. Он предлагал мне лучшее, что может предложить христианство, – просто я в это больше не верил. Я написал Джону, что благодарен ему за ответ, однако он меня не удовлетворяет: все это звучит не слишком убедительно, когда вспоминаешь о множестве ни в чем не повинных людей, жизнь которых полна боли и горя.

Билл:

Для меня единственная возможность найти в этих трагедиях какой-то смысл (если Бог существует) в том, чтобы сопоставить срок мучительной жизни (жизни жертвы сексуального насилия или тяжелобольного ребенка и т. д.) с вечностью.

Вы думаете так же? Даже самая худшая жизнь на земле – булавочный укол в сравнении с жизнью вечной?

Джон:

Спасибо вам за то, что не отворачиваетесь от труднейших вопросов. Я чувствую вашу неудовлетворенность. И верю: то, что вы описали, разрывает сердце Бога. Именно поэтому Бог явился нам в Личности Иисуса Христа, чтобы зародить возможность нового начала и в этой, а не только в будущей жизни.

Верно, самая худшая жизнь на земле – лишь булавочный укол в сравнении с вечностью. И меня этот ответ тоже не удовлетворяет. Хотя я верю в буквальный рай, в котором все мы, искупленные из-под власти греха, будем жить такой блаженной жизнью, какую не можем даже представить себе здесь, на земле.

Но моя задача, как служителя благовестия Христова, не раздавать направо и налево обещания «райских яблочек в райских садах». Я не стремлюсь обесценивать обетования Бога о будущей жизни, но хочу подчеркнуть: «вечная жизнь», жизнь с Богом может начаться для нас не только в жизни грядущей, но и уже сейчас.

Об этом говорил Иисус, когда сказал: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, кто верует в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Он говорит здесь не просто о «жизни без конца». Он описывает жизнь с Богом, доступную для каждого из нас – и в будущей жизни, и в этой, как бы ни ужасны были ее обстоятельства.

Билл, мы с вами оба травматизированы своим профессиональным опытом. Вы, журналист, постоянно сталкиваетесь с отвратительной изнанкой человеческой жизни: с вопиющей несправедливостью, с последствиями греха, с ужасающей пустотой в душе насильника и с отчаянием жертвы. Я, пастор, разделяю с вами этот профессиональный риск: мне тоже постоянно приходится сталкиваться с худшим в жизни людей. Когда я служил в Питтсбурге, ко мне пришел один из моих прихожан, тоже переживавший кризис веры. Он был детским нейрохирургом. Изо дня в день он видел одно и то же: маленькие дети, ни в чем не повинные, в результате несчастных случаев становятся калеками, или заболевания мозга угрожают их жизни. Он был очень близок к эмоциональному и духовному срыву: он не мог понять, почему благой Бог допускает совершаться этим трагедиям. Все мы трое видим жизнь в ее худших проявлениях и порой можем забывать о том, что даже самая несчастная жертва жизненных трагедий все же может переживать счастливые дни, может радоваться и благодарить Бога за ниспосланные ей радости жизни, невеликие, но для нее драгоценные.

Порой мы забываем и о том, что насильник зачастую тоже когда-то был жертвой. Окончательное исцеление невозможно, пока мы не признаем, что все мы – падшие люди в падшем, надломленном мире и каждому из нас необходимо простить других и принять прощение Бога.

Единственный для меня способ разобраться с тяжелыми вопросами из числа тех, что волнуют вас, – не откладывать их на потом, надеясь получить на них ответ в будущей жизни. Нет: мне нужно уже здесь, в этой жизни, знать, что Бог – наш друг, что Он рядом с каждым из нас, даже самым униженным и страдающим.

Ответ получается длиннее, чем я ожидал. В заключение хочу привести слова немецкого богослова Юргена Мольтманна, написавшего классический труд под заглавием «Распятый Бог». В этой книге он размышляет над библейским утверждением, что человек не способен взглянуть в лицо Богу. Традиционно это понимается так: слава Божья испускает такой ослепительный свет, сияет такой красотой и величием, что в Его присутствии мы просто не могли бы существовать. Мольт-ман говорит: давайте предположим, что верно обратное. Быть может, Творец мира настолько тесно связан с нами в тяжелейшей нашей боли, в наших грехах, за которые Он принес искупление на кресте, в невыносимой тяжести человеческого бесчеловечия, что лицо Его искажено мукой, сам вид которой для нас невыносим.

Для меня единственный способ разобраться с тяжелыми вопросами, которые вы задаете, – погрузиться самому в эту мрачную изнанку человеческого бытия и, с Божьей помощью, принести несчастным хоть малую толику Его исцеления. Нет большей радости, чем благодарность того, кому ты смог помочь – хотя бы тем, что просто был с ним рядом.

Знаю, мой ответ не похож на текст из катехизиса: аккуратненький, расписанный по пунктам. Но я не готов погружаться в отчаяние. Еще ни разу мне не приходилось встречать человека, который, если поговорить с ним начистоту, не признал бы, что и в самых трагических обстоятельствах наша жизнь не лишена милостей Божьих.

Как бы ни были хороши ответы Джона, я чувствовал, что зря трачу его время, и прекратил переписку. Он прекрасный пастор, но до меня ему достучаться не удалось. Джон – упрямый оптимист, сталкивался с теми же вызовами уму и сердцу, что и я, но продолжал верить, несмотря ни на что. Он не отступал на позицию безличного трансцендентного Бога – он настаивал на таком Боге, который может вмешаться в любой момент, но часто предпочитает этого не делать. Я восхищался Джоном, но его рассуждения казались мне пустым сотрясением воздуха. Много лет я пытался, отбросив сомнения, примирить всемогущего и бесконечно любящего Бога с тем, что вижу вокруг себя, – и проиграл эту битву, Я не мог больше игнорировать реальность. Не мог верить христианству – так же, как не мог верить, что два плюс два равняется пяти. Мой мир рушился. И не было машины времени, способной отправить меня обратно, з спокойные и удобные времена, когда верить в Бога бцло для меня естественно, как дышать.

Я начал видеть, что у пережитых мною «чудес» есть рацирнальные объяснения. Мистическое переживание «нового рождения» на семинаре в горах – не прикосновение Иисуса, а совокупный результат усталости, эмоционального напряжения и страстного желания верить. Прежний начальник отдал мне 45 тысяч долларов не потому, что я просил об этом Бога, а потому, что он счел Это справедливым. Успехи в работе, наладившаяся семейная жизнь – все это связано не с водительством

Бога, а просто с тем, что я повзрослел и остепенился. И то, что я в конце концов получил работу религиозного репортера в «Таймс», – результат не божественного вмешательства, а многих лет тяжелой и упорной работы.

Изменилось для меня и кое-что другое. Теперь я видел, что вера в Бога, какие бы ни приводились в ее пользу логические и рациональные доводы, требует «прыжка веры». Либо у тебя есть дар веры, либо нет. Это не вопрос выбора. Я привык думать, что мы просто принимаем решение: верить в Иисуса или нет. Собираем факты и выносим вердикт. Но все оказалось не так просто. Вера рождается где-то в глубине души, под влиянием воспитания, семьи, друзей, пережитого опыта и желаний. Это совсем не похоже на голосование, где берешь бюллетень и ставишь галочку за демократов, республиканцев или за независимого кандидата. Христиане часто обращаются к отпавшим от веры так, словно те отвернулись от Бога намеренно, по собственному желанию. Но я страшно тосковал по своей вере, изо всех сил старался ее вернуть – и тем не менее голова моя не могла приказывать сердцу. Я теперь знал: то, во что я хочу верить, – неправда. Я просто больше не верил в Бога, хоть и цеплялся за свою веру изо всех сил. Веру нельзя вызвать усилием воли. И даже имитируя отсутствующую веру, можно обмануть других, но не самого себя.

Новообретенная честность с самим собой породила одиночество и страх. О глубине моего неверия знали только двое: Хью и Грир, моя жена. Хью полагал, что я неверно понимаю то, что со мной происходит. Он не сомневался, что я по-прежнему христианин, просто переживаю «темную ночь души». Он был уверен: рано или поздно я вернусь в церковь. Ведь я уже спасен, а спасение отменить невозможно.

– Бог не даст тебе уйти, Билли! – говорил он.

Грир – другое дело: в том, что потеряла веру, она призналась еще раньше меня. Грир – одна из самых дисциплинированных людей на земле. Каждое утро она встает на рассвете, кормит завтраком и собирает в школу наших четверых сыновей и садится за работу: процветающий интернет-сайт под названием GreerOC.com, предлагающий читателям последние новости о моде, ресторанах и досуге в округе Оранж. Во второй половине дня отправляется в Исследовательский Центр Диабета у Детей и Подростков округа Оранж, где Грир стала волонтером с тех пор, как нашему второму сыну Тристану поставили диабет первого типа. А в свободное время Грир бегает на длинные дистанции.