Текст книги "Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни"
Автор книги: Уильям Лобделл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Все, чего ни попросите в молитве с верою, – получите (Мф 21:22).
Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю (Ин 14:14).
Просите, и дано будет вам (Мф 7:7).
И ничего не будет невозможного для вас (Мф 17:20).
Все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам (Мк 1 1:24).
На сайте рассказывается о том, как христиане часто используют «чудесные» исцеления от рака и других страшных болезней для доказательства всесилия и благости Бога. Однако, спрашивают авторы дальше, как насчет безруких и безногих? Почему Бог не поможет отрастить новые конечности, например, солдатам-героям, которые стали калеками в битвах за свою страну?
«Сколько бы людей ни молилось, как бы часто они ни молились, как бы ни были искренни их молитвы и сильна их вера, как бы сам пострадавший не заслуживал исцеления – не известно ни одного случая, когда Бог, отвечая на молитвы, дал бы безногому новые ноги, – пишут авторы сайта. – У непредубежденного наблюдателя складывается впечатление, что Бог выделяет безруких и безногих из числа других несчастных и сознательно их игнорирует».
Разумеется, есть и другое объяснение, более простое и изящное – но и более печальное. Самый логичный ответ на вопрос о том, почему Бог не исцеляет безногих, прост: либо Богу они безразличны, либо Его просто не существует. Точно так же объясняется отсутствие чудесных исцелений от болезни Лу-Герига, долговременных параличей, СПИДа, болезни Паркинсона, синдрома Дауна, умственной отсталости и еще целой кучи заболеваний.
Христианские апологеты предлагают различные объяснения того, почему с хорошими людьми случается что-то плохое. На вопрос о том, почему Бог не исцеляет безруких и безногих, они отвечают так (эти ответы тоже перечислены и разобраны на сайте «Почему Бог ненавидит безногих?»): исцеление безруких и безногих не входит в план Божий; Господь всегда отвечает на молитвы – просто иногда Он отвечает «нет»; Богу необходимо действовать скрытно, а регенерация потерянной конечности слишком явно продемонстрирует Его чудотворные силы; у Бога особый замысел о безруких и безногих, и для исполнения этого замысла они должны оставаться такими, как есть; наконец, Бог отвечает на молитвы безруких и безногих, помогая ученым создавать все более совершенные протезы.
Все эти объяснения напоминают мне ответы моих родителей на мои вопросы о том, реален ли Санта-Клаус. Как ему, такому толстому, удается влезть в трубу? Ну... он умеет ужиматься. Как он успевает в одну ночь раздать подарки всем детям на Земле? Ну... вот такой он быстрый. Как все подарки умещаются у него в мешке? Ну... у него волшебный бездонный мешок. Неужели он в каждом доме пьет молоко и ест пирожные? Как только все это в него влезает? Ну... как-то влезает. Мужественные, но не слишком убедительные объяснения родителей помогли отсрочить столкновение с правдой еще на год, но в конце концов, как и всем детям, мне пришлось признать истину.
То же самое я начал теперь чувствовать в отношении к христианству и к Богу. Мне открылась другая сторона реальности, и свидетельства несуществования Бога встречались мне теперь на каждом шагу. Даже подавленные сомнения вновь начали выходить на поверхность. Я начал понимать, что Бог, возможно, вовсе не тот идеальный отец, в которого я так хотел верить, любви которого так жаждал. На самом деле, может быть, Его вовсе и нет. Зигмунд Фрейд в 1910 году писал об этом так:
Потребность в религии связана с родительским комплексом: всемогущий и праведный Бог, с одной стороны, и мать-Природа – с другой, являются для нас грандиозными сублимациями отца и матери, точнее, воскресшими и восстановленными представлениями маленького ребенка о своих родителях... позже, понимая, как слаб и жалок он в столкновении с великими силами природы, он ощущает то же, что ощущал в детстве, и пытается отрицать свою уязвимость, регрессивно воскрешая в сознании те силы, что охраняли его во младенчестве.
Со всех сторон меня обступали вопросы, на которые не находилось ответа. Я спрашивал себя, почему мы хвалим Бога за все – и за действия, и за бездействие. Маленькая девочка вылечилась от рака? «Хвала Господу, Он ответил на наши молитвы!» Маленькая девочка умерла от рака? «Хвала Господу! Он ответил на наши молитвы, пусть и не так, как мы того ждали и желали. Мы не знаем Его замысла, но однажды узнаем, все поймем и со всем примиримся. Должно быть, на Небесах она была нужнее, чем на земле. Теперь она с Ним...» И так далее.
Подобные рассуждения всегда звучат во время стихийных бедствий. Когда в 2004 году страшное цунами, обрушившееся на Индонезию, унесло жизни более 225 тысяч человек, в СМИ публиковались интервью с несколькими выжившими, уверявшими, что Бог ответил на их молитвы и спас их. Я читал это, и мне хотелось закричать. Бог ответил на их молитвы – замечательно! Но почему же Он сидел сложа руки и не отвечал на молитвы еще четверти миллиона человека (ведь наверняка многие из них тоже молились!), которых смыло в море? Что за бессмыслица? Почему люди не спрашивают: «Как Бог это допустил? Зачем обрек столько людей на смерть, зачем принес в мир столько ужаса и горя? Что это вообще за Бог такой?!» И если так, зачем он спас каких-то случайных людей? Почему не всех? Или хотя бы всех, кроме нескольких случайных людей (например, атеистов)?
Мне вспоминался «Чудесный крестовый поход» Бенни Хинна и люди в инвалидных колясках, сидящие в задних рядах. Я прекрасно знал, что никто из них не исцелится. И Бенни Хинн это знал. Только сами инвалиды верили, что уйдут домой здоровыми. Разумеется, никто из них не выздоровел. Но почему бы Богу их не исцелить – особенно учитывая, с какой охотой Он исцеляет многих других, пораженных не столь тяжелыми болезнями?
Может ли быть, что Бога, лично неравнодушного ко мне и ко всему остальному человечеству, попросту нет? Я чувствовал, что стремительно приближаюсь к поворотному пункту своей жизни. Мне никогда не было сложно признавать свои ошибки. Несколько раз за двадцать лет брака наши отношения с женой были на грани разрыва – по моей вине. Я считаю себя хорошим отцом, однако не раз допускал ошибки в воспитании детей. Могу вспомнить по именам всех друзей, которым не помог в трудную минуту или за которых не заступился. Моїу, наверное, перечислить все свои крупные профессиональные ошибки – если у вас хватит времени и терпения выслушать этот список. Джеймс Джойс считал, что «ошибки ведут нас к открытиям». Я тоже научился смотреть на них именно так. Ошибки, многочисленные и зачастую болезненные, принесли мне огромную пользу – сделали меня лучше, взрослее, мудрее.
И все же я пока не мог признать, что ошибся, уверовав в истинность христианства. Я надеялся, что произойдет какое-нибудь чудо и восстановит мою веру.
Быть атеистом в Америке – или даже в собственной семье – казалось мне страшной участью. Около 98% американцев утверждают, что верят в Бога. Я вовсе не рвался оказаться в рядах двух оставшихся процентов – особенно зная нравы большинства. И потом, что, если я все-таки неправ? Быть может, это не слишком позитивный стимул, но цепляться за религию заставлял меня призрак ада. Вечность в Тартаре – слишком высокая цена ошибки. А что я, как неверующий, буду говорить детям? Отправить в ад себя самого – еще туда-сюда, но обречь на ту же участь собственных детей...
Христиане любят говорить о «пари Паскаля». Паскаль писал, что вера в Христа – недурная сделка. Если ты прав, то получаешь райское блаженство; если ошибаешься – просто умираешь, как все. Однако, мне кажется, чтобы пари Паскаля сработало, надо верить по-настоящему. Ведь Господь непременно заметит, что ты его обманываешь. А я не хотел больше обманывать – никого, и прежде всего самого себя.
Мне больше нравился другой известный принцип – «бритва Оккама». Говоря попросту, он гласит, что при прочих равных самое простое решение – скорее всего, и самое верное. Мне становилось все сложнее и сложнее совместить представление о любящем личном Боге с реальностью мира, в котором я жил. И снова и снова я возвращался к простейшему объяснению: что, если Бога просто нет?
15 На краю земли
Возмездие Трагические голоса Священники на допросах
Любящие Господа, ненавидьте зло! Он хранит души святых Своих; из руки нечестивых избавляет их.
(Пс 96:10)
Если вас обуревают сомнения в Боге, едва ли вы захотите отправиться на остров Святого Михаила у берегов Аляски, где один-единственный католический миссионер изнасиловал целое поколение эскимосских мальчиков. Можно ли предугадать, что именно там вы встретите человека, который, несмотря на все пережитое, остался верующим? Знакомство с Питером «Пэки» Кобуком заставило меня задуматься о своей слабости, сопоставив свое маловерие с его упрямой верой.
Впервые я узнал об этой истории от Джона Мэнли, ньюпортского адвоката, представлявшего интересы Райана Ди Марии а затем, начиная с 2001 года – сотен пострадавших от сексуального насилия священников. Вернувшись из путешествия на далекий северный остров, Мэнли пригласил меня вместе поужинать. Оба мы занимались судьбами жертв, переживших сексуальное насилие, и в разговорах об этом часто прибегали к черному юмору – единственному способу смягчить боль и ужас, с которыми нам приходилось иметь дело. Но на этот раз Джон был не расположен шутить. Взгляд его блуждал; он выглядел так, словно только что похоронил близкого человека.
– Что с вами? – спросил я.
– Вы не поверите, что я увидел в этом эскимосском селении! – ответил Джон. – Это не описать словами...
***
Мэнли, успешный юрист, специализирующийся по делам о недвижимости, наткнулся на дело Райана Ди Марии достаточно случайно и взялся за него, хотя многие друзья и коллеги советовали ему и его тогдашней партнерше Кэтрин К. Фриберг от него отказаться.
Было ли то дело рук провидения, судьба или просто совпадение, но Мэнли оказался готов к этой работе лучше многих: он вырос в католической семье, в детстве был алтарником и учился в епархиальной школе. И католические порядки, и католический образ мыслей ему были известны лучше, чем большинству из нас. В дальнейшем, не рассчитывая только на свои знания, он собрал для борьбы с церковной иерархией команду экспертов – бывших католиков.
Первым его соратником стал Патрик Уолл, бывший бенедиктинский монах: услышав интервью Мэнли по радио, он связался с ним и предложил свои услуги. Уолл, в студенческие годы нападающий футбольной команды Университета Святого Иоанна в Колледж-вилле, штат Миннесота, в Католической церкви имел репутацию «священника, который решает проблемы».
Сразу после семинарии он начал выполнять одно за другим поручения, связанные с наведением порядка в приходах, чья жизнь была омрачена сексуальными или финансовыми скандалами. В 1999 году, на седьмой год священства, он сложил с себя сан, устав от того, что для церковной иерархии желание замять скандал неизменно оказывается важнее справедливости и милосердия к пострадавшим. По его собственным словам, ему надоело смотреть, как «римский танк во всей славе своей ломится вперед» и давит невинных.
Сейчас, когда ему уже под сорок, Уолл, по его словам, вернулся к прежней работе – решает проблемы Католической церкви. Только теперь сражается на стороне добра. Уолл стал экспертом Мэнли по церкви, церковным канонам и практикам: он помогает юристам интерпретировать церковные документы, разбираться в управленческой структуре церкви, в ее бюджете и нравах. Ему из первых рук известно, что и как происходит в церкви с жалобами на сексуальное насилие священников. Он знает, где прячут важную информацию. Умеет думать, как епископы. Читает по-гречески, по-древнееврейски, по-латыни и по-итальянски: последние два языка необходимы для перевода документов, поступающих из Ватикана, которых светские адвокаты, как правило, прочесть не могут.
– Теперь мы с церковью в равных условиях, – говорит Уолл, – и можем заниматься этими делами так, как они того заслуживают.
К этому он добавляет, что в своей работе на Мэнли видит своего рода искупление грехов, которые совершил, будучи священником.
– Больше всего гнетет меня то, что [будучи священником] я не осмеливался возвысить голос против политики руководства. Все мы хранили молчание. Но теперь я не молчу – я помогаю церкви, как и прежде, заботиться о самых слабых и уязвимых среди нас. О жертвах.
Также Мэнли нанял своего бывшего клиента Райана Ди Мария, который вскоре после того, как отсудил себе компенсацию в 5 миллионов 200 тысяч долларов, сдал экзамен и получил разрешение на частную юридическую практику. Ди Мария по опыту знает точку зрения жертвы и помогает юристам налаживать контакт с другими жертвами. Кроме того, собственные испытания внушили ему неутолимую жажду справедливости.
– Я очень благодарен своим адвокатам за выигранное дело, – говорит Райан Ди Мария. – Моя судьба была в их руках. Вот почему я сам решил заниматься такими же делами – делать для других то, что сделали для меня.
Жертвы сексуального насилия священников охотнообращаются за помощью к Ди Марии. Как сказал мне один из них: «Он не из тех адвокатов, которых интересуют только деньги. Он борется за правду. И у него есть на это причина. Он понимает нас. Он сам через все это прошел».
Кроме того, Мэнли регулярно консультируется с Ричардом Сайпом. Сайп провел 18 лет в бенедиктинском монастыре, а после этого стал психотерапевтом, специализирующимся на консультировании клириков.
Сайп, автор нескольких книг о священничестве и целибате, считает, что принудительный обет безбрачия, как правило, не соблюдается. Не меньше половины священников хотя бы раз в жизни занимались сексом, и 80—90% из них мастурбируют, что также является нарушением обетов. 6% католических священников, согласно его исследованиям, развращают малолетних. (Вплоть до секс-скандала в 2002 году церковные власти отвергали эти цифры, называя их абсурдными.) Еще один эксперт Мэнли – Том Дойл, священник, еще в 1985 году предупреждавший епископов США, что, если Католическая церковь немедленно не начнет решать эту проблему, католический секс-скандал потрясет всю страну и будет стоить церкви не менее миллиарда долларов (в реальности, как мы знаем, его стоимость оказалась еще выше).
Итак, Мэнли собрал против Католической церкви настоящую юридическую «команду суперменов».
У церковных властей она вызывала ужас. Не знаю, правда или нет, но один церковный чиновник говорил мне, что в диоцезе Оранж Мэнли прозвали «Бешеным Псом». Откуда взялось это прозвище, легко понять, читая допросы церковников, проведенные Мэнли. Вопросы, которые он задавал, гремели гневом и презрением к епископам и их помощникам, не желавшим защищать детей от священ-ников-педофилов. (Искусный допрос отца Оливера О’Грэди, серийного насильника детей, проведенный Мэнли, лег в основу документального фильма Эми Берг «Избави нас от лукавого», получившего «Оскар».)
Так, расследуя аляскинские дела, Мэнли допрашивал высокопоставленных иезуитов о ритуале «Раскрытия совести» – традиционных беседах иезуитов со своими наставниками, во время которых священник рассказывает о своем духовном пути за прошедший год. Руководство ордена утверждает, что сведения, полученные при «Раскрытии совести», подобно признаниям на исповеди, должны храниться в абсолютной тайне. Но Мэнли и другие (в том числе и некоторые иезуиты) возражают, говоря, что «Раскрытие совести» – не священное таинство, как исповедь, а просто метод работы с кадрами. Эту тему Мэнли исследовал в 2005 году на допросе высокопоставленного североамериканского иезуита Фрэнка Кейса:
МЭНЛИ: Допустим, кто-либо откроет вам, что изнасиловал восьмилетнюю девочку, отрезал ей голову и зарыл в лесу, а вам известно, отец, что родители девочки ищут тело своего ребенка. Сообщите ли вы об этом?
КЕЙС: Я буду обязан соблюдать такой же уровень конфиденциальности, как и на исповеди.
МЭНЛИ: Итак, отец, вы подтверждаете под присягой, что никому об этом не расскажете?
КЕЙС: Не расскажу.
Отец Стивен Сандборг, бывший глава Орегонской провинции[6], на допросе в том же году продемонстрировал аналогичную позицию:
МЭНЛИ: Если бы в то время, когда вы были провинциалом, какой-нибудь священник открыл бы вам, что изнасиловал семи– или восьмилетнюю девочку в день ее первого причастия, затем отрезал ей голову, еще раз изнасиловал мертвое тело и зарыл его в лесу – а вы знали бы, что родители и полиция ищут ребенка, – вы бы сообщили об этом властям?
САНДБОРГ: Видите ли, ничто из того, что сказано или как-либо иначе узнано в ходе «Раскрытия совести», не должно передаваться третьим лицам. МЭНЛИ: То есть вы не сообщили бы в полицию?
САНДБОРГ: Не сообщил бы.
Сандборг, президент Университета Сиэтла, заявил также, что никому не сообщил бы об изнасилованиях студентов собственного университета, если бы узнал об этих преступлениях в ходе Раскрытия совести.
МЭНЛИ: Если бы университетский священник открыл вам, что серийно насилует студентов... вы сообщили бы об этом главе службы безопасности Университета Сиэтла?
САНДБОРГ: Я бы немедленно уволил его из университета и отстранил от всех должностей.
МЭНЛИ: Понятно. Но вы сообщили бы властям – службе безопасности Университета или полиции Сиэтла?
САНДБОРГ: Нет.
При одном из последующих допросов Сандборга, снова коснувшись вопроса о «Раскрытии совести», Мэнли потерял самообладание. «У меня не укладывается в голове, – воскликнул он, – как можно было так извратить устав Игнатия и его духовные упражнения: превратить их в инструмент укрывательства извращенцев!»
Гнев Мэнли ощущается и в тексте допроса отца Уильяма «Лома» Лойенса, бывшего главы аляскинских иезуитов. Лойенс заявил под присягой, что сексуальное насилие над детьми не причиняет эскимосам такого вреда, как детям других народов, поскольку среди коренных жителей Аляски якобы царит «сексуальная распущенность».
МЭНЛИ: Мне хотелось бы узнать ваше мнение – мнение человека, хорошо понимающего местных жителей. Какое влияние могли оказать на этих мужчин, на этих мальчиков сексуальные преступления, совершенные священником?
ЛОЙЕНС: Видите ли, в культуре атабасков[7] принято достаточно свободное отношение к сексу. Вообще говоря, надо сказать, что американская культура, испытавшая сильнейшее влияние протестантизма, ко всем этим вещам относится намного строже и непримиримее, чем коренные жители Америки, в данном случае атабаски. Приведу пример. Мне много раз случалось разговаривать, на улице или где-то еще, с женщиной, держащей на руках младенца-мальчика, – и я видел, как она, разговаривая со мной, берет в руку его половые органы и играет с ними, к огромному его удовольствию. У них действительно другое отношение к этому. Мальчики постарше учат сексу девочек помоложе, или девочки постарше – мальчиков помоложе, и так далее. Очень большая разница. Можно назвать это «распущенностью», но, как антрополог, я должен сказать, что это просто другая культура.
МЭНЛИ: Отец, я вас спрашиваю о другом. Мне хотелось бы знать ваше личное мнение как священника или как антрополога: какое влияние, положительное или отрицательное, могло оказать на этих мальчиков то, что отец Конверт их растлевал? ЛОЙЕНС: Когда вы говорите, что он их «растлевал», что вы имеете в виду?
МЭНЛИ: Я вам скажу, что я имею в виду! «Приходи ко мне, переночуй у меня. Утром будешь прислуживать на богослужении. А пока что я залезу к тебе в штаны, схвачу тебя за член и за яички, может быть, доведу до семяизвержения, а тебе двенадцать лет, или десять, или восемь, или всего шесть; а потом поведу тебя в ванну и сам буду тебя мыть, и ты почувствуешь, как мой эрегированный член, член священника, упирается тебе в спину, а тебе восемь или десять лет»! Вот что я имею в виду, отец.
ЛОЙЕНС: Ах это! Что ж, по крайней мере, теперь понятно, о чем мы говорим, потому что до сих пор...
МЭНЛИ: Счастлив, что все эти увлекательные подробности теперь известны и вам. Так как же вы думаете, какое влияние это могло оказать?
ЛОЙЕНС: В культуре атабасков лет 30—40 назад – или когда это произошло, не знаю, вы ведь не указываете сроки, – это оказало бы меньшее влияние, чем, например, в Фэрбенксе или в Спокейне.
Рвение Мэнли и его команды экспертов обогатило его фирму, а жертвам насилия священников помогло получить многомиллионные компенсации. Однако для самого Мэнли цена побед оказалась высока.
– Представьте себе: каждый день вы находите людей со вспоротыми животами, – говорит Мэнли. – Работа у вас такая. Вы вправляете обратно вывалившиеся кишки, зашиваете раны и ищете мясника, который это проделывает. Дела о сексуальном насилии священников очень на это похожи: только вместо вспоротых животов и кишок – раненые души и хлещущие через край эмоции. А вы пытаетесь как-то все уладить. Эти люди уже взрослые, но вы имеете дело с искалеченными детьми.
– Моя жизнь трещала по швам, и я все спрашивал себя: а как же сами эти священники и епископы? Как они могут жить, словно ничего не произошло?! Священник вонзает нож в ребенка; епископ отмывает нож от крови и кладет туда, откуда священник легко сможет снова его достать. Чтобы такое творить, надо быть чокнутым ублюдком! А они это делают холодно, расчетливо. И ничего. Все нормально. А мы во время освящения [т. е. Евхаристии] должны этих людей принимать in persona Christi – видеть в них самого Христа?!
За пять лет нового тысячелетия Мэнли набрал – при росте в шесть футов – более 75 фунтов, а давление его подскочило до угрожающих высот. По ночам, не в силах заснуть, он коротал время со «старым другом Джеком Дэниелсом». Уныние и ярость, которые испытывал Мэнли, едва не разрушили его идиллическую семейную жизнь в Корона-дель-Мар на берегу Тихого океана. Его жена – яркая женщина, в колледже игравшая в баскетбол, впоследствии работавшая в Госдепартаменте, свободно говорящая на нескольких языках, все чаще заговаривала о разводе; ухудшились отношения и с четырьмя детьми, особенно со старшими девочками-подростками.
– Я был в таком состоянии, что срывался на них из-за любого пустяка, – рассказывает Мэнли. – А когда мы поехали в отпуск в Италию, я по утрам просто не мог себя заставить встать с постели. Настолько мне было худо.
Однажды, проезжая по шоссе Пасифик-Коуст близ Сан-Клементе, он вдруг представил себе, ярко и в деталях, как приставляет к виску «глок» 45-го калибра и вышибает себе мозги. Мысль о самоубийстве напугала Мэнли; он бросился к психотерапевту. Несколько лет психологического консультирования, по его словам, помогли ему спасти свой брак, восстановить отношения с детьми и избавиться от гнева, пожирающего его изнутри.
Лишь в одном терапевт оказался не в силах ему помочь – не смог спасти его веру.
Впервые Мэнли понял, что теряет веру, в 2001 году, во время допроса Нормана Макфарленда – бывшего епископа Оранжского на покое, ключевого свидетеля в деле Райана Ди Мария. Войдя в зал, епископ достал и положил перед собой четки и молитвенник. Точно такими же четками и молитвенником пользовалась мать Мэнли, но у нее четки были истерты, а молитвенник истрепан и зачитан почти до дыр. У Макфарленда же эти священные предметы выглядели новенькими, словно он никогда ими не пользовался.
– Я понял, – рассказывает Мэнли, – что эти четки и молитвенник – просто реквизит.
Его подозрения подтвердил и дальнейший разговорс епископом, в ходе которого тот сообщил, что «рано созревшая» 15-летняя девочка может стать для священника искушением, которому невозможно противиться.
МЭНЛИ: Верно ли, что вы подходили к проблеме по-разному в зависимости от того, совершил ли священник сексуальное преступление против трехлетнего ребенка или против семнадцатилетнего подростка?
МАКФАРЛЕНД: Да, здесь есть разница.
МЭНЛИ: В чем она заключается?
МАКФАРЛЕНД: Насколько мне известно, специалисты считают, что педофилия [неизлечима].
МЭНЛИ: А как насчет пятнадцатилетней девочки?
МАКФАРЛЕНД: Это тоже очень дурной поступок.
Но, мне кажется, здесь больше вероятность того, что это был единичный случай... Такое искушение легче понять. Как можно совершить такое с младенцем или маленьким ребенком – я и представить не могу. Но так ли велика разница [между] пятнадцатью и семнадцатью годами? Девочка может рано созреть, может выглядеть очень, очень взрослой... да, конечно, это искушение.
К 2003 году, когда стали известны аляскинские преступления, Мэнли уже знал, что утратил веру.
– Когда все это началось, – говорит он, – я думал, речь идет о греховности нескольких священников. Но ни в одном случае, по которому я работал, я не встретил ни одного клирика, который бы поступил правильно.
Ни одного! Не все они дурные люди – но ни одному из них не хватило мужества поступить так, как надо.
– Если ты католик, тебя с детства приучают к мысли, что священник – образ Христов, а ты – грешник.
С малых лет тебе внушают безграничную веру в священников и строгость к себе. И вдруг ты понимаешь, что для них ты просто дойная корова! Из тебя выжимают деньги, по твоей спине взбираются к карьерным высотам. И все. А все эти разговоры: «Мы приведем твою душу на небеса» и так далее – просто маскировка. Когда до тебя это доходит – это как удар наотмашь, это по-настоящему валит с ног.
Однажды утром, в 2006 году, Мэнли снял с шеи изящный «чудесный медальон» – популярный католический символ, якобы созданный в XVIII веке святой Екатериной Лабур по указанию Девы Марии. «Все, кто носит такой медальон, будут получать великую благодать», – будто бы сказала Святая Дева. Свой «чудесный медальон» Мэнли получил во втором классе, в день своего Первого Причастия. На обороте его выгравированы слова: «Я католик. Пожалуйста, пригласите священника». Он надел этот медальон семилетним мальчиком и никогда не снимал.
– Он был частью меня, – рассказывал Мэнли. – Снять медальон – для меня это был знак, что все кончено, окончательно и навсегда. Я просто больше не мог. Мне было очень грустно; но это стало для меня началом освобождения, эмоционального и духовного.
Журналистам не положено смешивать профессиональные отношения с дружескими. Во время католического секс-скандала я завязал тесные профессиональные контакты с людьми по обе стороны баррикад, однако никогда не переходил грань: не делился с ними собственными мыслями и переживаниями. (С одним человеком в церкви мы стали друзьями; но, когда это произошло, я сообщил об этом редакторам и перестал о нем писать.) О том, что Джон утратил веру, я почти ничего не знал. Лишь несколько лет спустя, уже перестав писать о религии, я узнал, что он прошел путь, очень схожий с моим, – путь тяжелых переживаний, ссор с близкими, разочарований, обращения за помощью к психологам... и, наконец, потери веры.
Однако сейчас, в 2004 году, когда мы с Джоном сидели в ресторане, он был для меня только информантом. Я знал его как бесстрашного и упрямого противника церкви. Однако сейчас, сидя за столом, он с трудом выдавливал из себя рассказ о том, что увидел на Аляске. И, еще не закончив ужин, я понял: об этой истории стоит написать.
Через несколько месяцев вместе с фотографом «Таймс» Деймоном Уинтером я летел на западный берег Аляски, чтобы своими глазами увидеть, что там произошло. Я чувствовал, репортаж получится что надо; но еще более привлекало меня то, что это будет последняяглава, последняя нерассказанная история о католическом секс-скандале – рассказ о том, как священники-растлители проникли в один из самых отдаленных уголков мира. Вот почему, несмотря на резонные опасения, охватывавшие меня при мысли о морозе, от которого не спасет ветровка с капюшоном, и о самолетах-«кукурузниках», в конце января 2005 года я сел на рейс «Аляска Эйрлайнз», летящий из округа Оранж в Анкоридж. Это было первое мое путешествие на Аляску.
Оказавшись в Анкоридже, первым делом я отправился в магазин RЕ1 и накупил на полторы тысячи долларов разного арктического снаряжения. Затем встретился с Джоном Мэнли, его помощником Патриком Уоллом и Кеннетом Руза, анкориджским адвокатом, защищающим интересы коренных аляскинцев, пострадавших от насилия католических священников и миссионеров.
Руза – бывший федеральный следователь по преступлениям на сексуальной почве, мягкий человек, влюбленный в природу, ввязался в борьбу с Католической церковью фактически случайно. Оставив госслужбу и занявшись частной практикой, он создал юридическую фирму и искал для нее работу. В руки к нему попал документ, на который у другого адвоката попросту не нашлось времени. Некий коренной аляскинец заявлял, что в детстве его изнасиловал католический священник. Это обвинение заинтересовало Руза – ведь сексуальные преступления были его специальностью. Он занялся этим делом. Обнаружил еще семерых жертв того же священника. Диоцез Фэрбенкс предложил каждому пострадавшему по 10 тысяч долларов. В Лос-Анджелесе обычная компенсация такого рода составляла 1,6 миллиона; таким образом, Католическая церковь изначально оценила сломанную жизнь юпика[8] примерно в одну сотую от жизни лос-анджелесца. Руза не сдавался и в конце концов выбил из церкви многомиллионную компенсацию. В тесном мирке юристов Аляски он приобрел известность как адвокат, специализирующийся по делам о сексуальном насилии священников. Новые жертвы пошли к нему, сперва – тоненьким ручейком, затем – потоком. Число их все росло; тогда Руза связался с Мэнли, о котором прочитал в Интернете, и попросил помощи.
Вместе мы прилетели в Ном – последний город, за которым начинаются эскимосские селения. В крохотном аэропорту Нома пересели на самолетик со страшно тарахтящим пропеллером: на нем нам предстояло через полтора часа достичь острова Святого Михаила. Наш пилот носил старинный кожаный летный шлем; кустистая седая борода его торчала во все стороны. Я принял ативан для успокоения нервов и старался дышать не слишком глубоко. В лучах холодного зимнего солнца, стоящего низко над горизонтом, я смотрел вниз, но видел лишь бескрайние просторы замерзшего Берингова моря, похожего на комковатое белое одеяло. Отправляясь на север, я почитал кое-что по истории Католической церкви на Аляске и понимал, что мы действительно летим на край земли, куда совсем недавно пришла цивилизация.
Первая миссия иезуитов на западе Аляски появилась в 1886 году. Поначалу христиане не нашли в этом суровом краю множества новообращенных. Тысячи лет эскимосы, охотники и собиратели, следовали Йюуйяа-рааку – «пути человеческому». Юпики верили, что их древние предания и верования имеют власть оберегать людей от бурь, голода и болезней. Только в 1900 году, когда эпидемия гриппа уничтожила более 60% коренного населения Аляски, христианство обрело здесь популярность. Перед смертельным вирусом эскимосские шаманы оказались бессильны, и целые деревни начали обращаться в новую веру буквально за один день.
