Текст книги "Сцены провинциальной жизни"
Автор книги: Уильям Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Когда к Миртл обращались с расспросами насчет денег, на нее вдруг нападала необыкновенная уклончивость и неопределенность. Я расспрашивал, а в ответ должен был почему-то выслушивать подробности об интригах у нее на работе и интрижке ее работодателя.
Дождавшись конца интермедии, я как ни в чем не бывало опять взялся за свое. На лице Миртл еще сияло удовольствие, что она так хорошо меня развлекает, и я не стал задавать те же вопросы грубо, в лоб, а выпустил их в нее под видом новой очереди восторженных поздравлений.
Что-то пошло не так. Миртл внезапно переменилась в лице.
Я, бесчувственный чурбан, продолжал свое:
– Нет, я серьезно говорю – это чудесно!
Миртл отозвалась не сразу, глухим голосом. В ее словах звучали печаль и упрек.
– Если серьезно, то ничего чудесного нет.
– Нет есть! – не унимался я. – Это доказывает, что ты себе где угодно найдешь работу.
Миртл ничего не сказала. Она встала и медленно подошла к окну. Она стояла у окна и глядела на улицу.
У меня на сердце заскребли кошки, но решимость пересилила. Я тоже подошел к окну и стал рядом. Я жил в двухквартирном доме с двумя отдельными парадными, и моя комната выходила в сад. Сквозь стеклянную дверь было видно, как узкая полоска сада покато уходит вниз, навстречу такому же садику такого же двухквартирного дома на соседней улице. Смеркалось.
Я потрепал Миртл по плечу.
– Чем ты будешь больше зарабатывать, девочка, тем лучше.
– Почему?
– Потому что ты служишь искусству, – сказал я поощрительно. – А служение искусству должно вознаграждаться. – Я поцеловал ее в щечку. – Мы с тобой оба – жрецы искусства.
Миртл молчала. Быть жрецами искусства – одно дело, быть мужем и женой – совсем другое, и нечего их смешивать. Внезапно она обернулась ко мне и голосом, полным силы, промолвила:
– Ты очень хорошо знаешь, что меня это не трогает.
Я потупился. Грустное слово сказала мне Миртл. Когда женщина объявляет, что успехи на работе ее не трогают, мужчине пора давать деру. Это значит одно: что его волюшке настал конец.
Я не задал деру. Меня захлестнула нежность, и я привлек Миртл к себе. Какой мне был резон давать деру, когда я еще не заикнулся о том, чтобы ей устроиться на работу в Америке.
Я заикнулся. И ничего хорошего из этого не вышло.
Вероятно, на меня напала исключительная тупость и несообразительность – во всяком случае, лучшего я придумать не мог. Я говорил себе: «Как странно: неужели она не видит, что если добьется успехов на службе, то сможет уехать со мной в Америку?» И не поручусь, что не прибавлял к этому: «А в Америке – как знать, может, и замуж выйдет за меня».
Увы! Поток времени мчал нас неумолимо. Я только напортил еще больше.
– Мир погружается в хаос, – говорил я. – И если каждый из нас позаботится о том, чтобы постоять за себя, честь ему и хвала.
Незаметно было, чтобы Миртл следила за ходом моей мысли. Ее, кажется, меньше всего занимало, как постоять за себя в мире, который погружается в хаос. Ее сейчас занимали только личные дела, и шагнуть за их узкие рамки она была бессильна.
– Я уверен, что ты могла бы устроиться на работу в Америке.
– Зачем это?
– Если мы сообща решим уехать.
– А-а, ты вот о чем! – Миртл отодвинулась, словно показывая, что такая мысль неприятна, неинтересна, да и несбыточна.
Я не знал, как набраться храбрости и сказать ей, что для нас отъезд в Америку – дело решенное. «Ты должен сказать! Должен!» – твердил я про себя. И сказал:
– Не сомневаюсь, что ты преуспела бы в Америке.
Миртл закинула голову назад и взглянула на меня. Глаза у нее были круглые, и золотистые, и манящие до невозможности. Я стиснул ее в объятиях. Как видите, я не только туп, но и никуда не гожусь как мужчина.
Разговор еще продолжался какое-то время, но я вел его так неуклюже, что не стоит пересказывать. Я шел напролом, а для таких уклончивых, податливых натур, как Миртл, сущее наказание, когда идут напролом. Мои попытки установить, имеются ли у фирмы, на которую она работает, заказчики из-за океана, ни к чему не привели. Миртл отвечала невпопад. Я буквально терзал ее, и больше ничего. Каждый из нас прочно сидел в плену у самого себя, сам по себе, наглухо отрезанный от другого.
В конце концов беседа перешла на пустяки. Я сделал вывод, что Миртл страдает скудостью интересов. И предложил сходить в кино.
Миртл немедленно ожила. Что это было – скудость интересов, лень, инстинкт самосохранения? Кто знает. Мы отправились в кино.
Вот чем завершился мой первый шаг к тому, чтобы осуществить принятое решение. Я сделал еще один шаг. Из Оксфорда должен был приехать Роберт – повидаться с друзьями. Я пригласил его за город на воскресный ленч и попросил, чтобы Миртл приехала тоже. Том не должен был помешать: он вез Стива в Лондон смотреть «Чайку». Я надеялся, что, когда Роберт как следует, без помех, разглядит Миртл, он сочтет, что она достойна войти в отряд беженцев.
На душе у меня было неспокойно. До сих пор Роберт считал, что Миртл решительно недостойна стать членом нашего отряда. Когда они только познакомились, он потом говорил, что все его слова отскакивают у нее от лба как от стенки горох. Допускаю, что Миртл трудно принять за образец вдумчивости и глубокомыслия, и все же, отзываясь о ней подобным образом, Роберт был не в меру суров и несправедлив. Поскольку отзыв исходил от Роберта, с ним приходилось считаться. Я был уязвлен. Пускай мы с Миртл наглухо отрезаны друг от друга, пусть каждый сам по себе и все такое, но в ту минуту, когда Роберт говорил, что его слова отскакивают у нее от лобика как от стенки горох, Миртл была моя избранница, моя любовь, моя подруга – частица моего существа.
Миртл наотрез отказывалась приехать на дачу, раз там будет Роберт, я едва уломал ее.
– Я буду лишней, вот увидишь, – повторяла она. По-моему, ей было легче внушить себе, что она ревнует меня к другу, чем признаться, что он внушает ей страх.
Робела же она от сознания, что Роберт – преподаватель Оксфорда, ошибочно принимая духовное превосходство за преимущество в общественном положении. Миртл чувствовала себя до крайности неловко в присутствии людей, которых ставила выше себя на общественной лестнице; по-настоящему свободно она держалась только с теми, кого ставила ниже, и оттого оборачивалась к Роберту самой невыигрышной стороной.
– Ты не можешь быть лишней, киска, – уговаривал я ее. И поддал жару: – Роберт сам хочет тебя увидеть.
Миртл покосилась на меня с недоверием. А я подумал, как обидно, что судьба послала мне подругу, которая избегает моих друзей.
Тем не менее воскресным утром Миртл с веселой улыбкой подкатила к даче.
– Я обогнала Роберта. Он шагает пешком. – Она плутовато подмигнула. – Я сказала, что мне некогда останавливаться, ты уже заждался.
Я приободрился. Подошел Роберт. Мы наведались к «Псу и перепелке» и угостились знатным ленчем. Мы с Робертом толковали о литературе. Миртл только глазами хлопала. Она осушала несчетные кружки пива. Роберт только глазами хлопал.
В прекрасном расположении духа мы направились к моему домику – и застали в домике Тома. Он утром вернулся из Лондона. Роберт обрадовано поздоровался с ним. Миртл тоже. Я – нет.
– Я привез одно письмо, чтобы вы с Джо почитали. Том вытащил из кармана письмо, и оно пошло по рукам.
Письмо было от какой-то американской ассоциации бухгалтеров-экспертов. Том вел обширную переписку, наводя справки о работе. Я не смел поднять глаза на Миртл. Роберта я успел предупредить, чтобы он случайно не обмолвился при ней, как далеко мы зашли в наших планах, но мне не могло прийти в голову, что на даче вдруг объявится Том. А они с Робертом уселись поудобнее и принялись в открытую обсуждать наши планы на будущее.
Если в начале разговора у Миртл еще могли быть какие-то сомнения насчет наших замыслов, они рассеялись в первые же пять минут. Я от ужаса лишился речи.
У Тома закончилась пятилетняя производственная практика, какая полагается кандидату в члены Общества бухгалтеров-экспертов, и он придавал большое значение тому, чтобы пройти в его члены. С этим произошла небольшая заминка, так как Том счел нужным повздорить с главой своей фирмы, но к июню, по его расчетам, с формальностями должно быть покончено. После чего он собирался незамедлительно покинуть Англию.
Предполагалось, что я последую за ним, как только кончится летний триместр. Себе Роберт назначил отбыть последним. Том спорил, доказывая, что неразумно тянуть до последней минуты. Я наблюдал за Миртл. Невероятно, чтобы Роберт с Томом не замечали, как действует на нее их разговор. Она в нем не участвовала – она была явно так убита, что толком даже не воспринимала его.
Теперь они заспорили о том, чем нам с Робертом зарабатывать на жизнь: литературным трудом или преподаванием. Преподавать нам обоим не хотелось. Том слегка ощетинился и сунул нам под нос статью в воскресном выпуске «Таймс» – мы ее уже видели – о бедственном положении в книжной торговле. «Один книготорговец, по его словам, не продал на этой неделе ни одной книги».
Роберт высказал предположение, что, может быть, нам с ним придется на первых порах посидеть на шее у Тома, – этот, казалось бы, серьезный разговор вообще велся в приподнятых тонах, а теперь Роберт и подавно подпустил в него беспечности и озорства. Похоже было, что Миртл того и гляди расплачется. Она встала и вышла в судомойную.
Я пошел за ней, уверенный, что застану ее в слезах, и увидел, что она достает чашки и блюдца.
– Что-то чаю захотелось, – сказала она скучным голосом.
Я погладил ее по голове. Она вдруг глянула на меня, и я узнал, что я – бессовестный предатель. Я молча повернулся и пошел к друзьям.
После чая Том уехал в город и увез с собой Роберта. Мы с Миртл остались наедине. Я не знал, куда прятать глаза. Что мне было ей сказать? Словами беды не поправишь. Мы сели на велосипеды и поехали домой, не возвращаясь больше к этой теме.
Это было наше последнее свидание перед пасхальными каникулами. Мы условились, что я позвоню Миртл сразу, как приеду в город. Может быть, время поможет ей пережить беду, и все обойдется, утешал я себя. А сердце предвещало недоброе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
НА СПОРТИВНОЙ ПЛОЩАДКЕ
За все каникулы я не получил от Миртл ни одного письма. А к тому времени, как вернулся в город, она уехала. Я названивал ей каждый день, пока наконец она не приехала назад – была пятница, и она согласилась встретиться со мною завтра, ближе к вечеру. В этот день я дежурил на школьной спортивной площадке, и она сказала, что зайдет туда. На мой взгляд, это было не лучшее, что можно придумать, но только я собрался предложить взамен что-нибудь другое, как она повесила трубку. Нет, ничего не обошлось.
Суббота принесла школьникам к открытию крикетного сезона холодную погоду с моросящим дождем. Обычно я отбывал свое дежурство с удовольствием. Ребята за игрой в крикет вели себя сравнительно пристойно, а те, что оставались в зрителях и подходили перекинуться словечком, выбирали против обыкновения не самое забористое. На спортплощадке было славно. У ворот очень кстати расположились конечная остановка трамвая и новенькая общественная уборная, но с площадки их было не видно. Слева от крикетного поля выстроились тополя, справа – дубы и яворы, а впереди, под уклоном, открывалась панорама города за легкой дымовой завесой, сквозь которую серебристо мерцали газгольдеры.
Я стоял в пальто и с состраданием следил за школьниками, одетыми в блейзеры и белые фланелевые брюки. Тщась хотя бы в слабой мере восполнить пробелы по части светского лоска, директор школы требовал, чтобы во время летнего триместра учащиеся ходили на спортплощадку в белых брюках. Этому – и пожалуй, только этому из всех школьных правил – они подчинялись и оттого выглядели страх как авантажно.
Летним вечером, когда солнышко, косо пробиваясь сквозь деревья, золотит быстрые мальчишеские фигуры в белом, тебе нет-нет да и пахнет в лицо романтикой школьных лет – той романтикой, какую сладко вспоминать всякому, пусть даже он никогда ее не изведал. Здесь все щемяще слилось воедино: свобода и ощущение, что каждая жилка в тебе играет, скупые отзвуки с поля, чей-то одинокий возглас, жидкие хлопки, покой и движение, ярко-зеленая трава под ногами. В непогожий субботний день чувствовалось то же самое, разве что с меньшей силой.
С минуты на минуту ожидая Миртл, и отбояривался от мальчишек, которых как назло тянуло подойти поболтать, и стоял у подножия трибуны в одиночестве.
– Здорово, Джо! – Увлеченный игрой, я не заметил, как ко мне бочком подобрался Фред.
Штаны у Фреда сверкали белизной. Землистый цвет лица выгодно оттенял болотно-зеленый блейзер. Прическа истекала бриллиантином.
– Щеголем глядишь, Фред.
Фред глуповато ощерился.
– Попался, который кусался, в лапы к господину Чемберлену. – В первую секунду я не сообразил, о чем речь. Ах, это он о предстоящем призыве в армию. Значит, уже и до школьников докатилось. Меня это неприятно поразило. – Всех он нас зацапал в лапы.
– И услышал: «Извольте, сделайте милость», – сказал я.
Фред притих. Было видно, как сказанное мною постепенно доходит до его сознания. В конце концов он вздохнул и побрел прочь.
Я присел на край скамьи. Какое мне дело, кто выиграет, когда Миртл все нет и нет.
Тучи на небе сгустились сильней, но дождик перестал, Неожиданно наступила смена подачи, и я заметил, что ко мне, огибая поле, направляется Фрэнк.
– Я хотел с вами поговорить, если вы не против?
Я глянул на него исподлобья довольно кисло.
– Вы извините, что я вас беспокою. – Он замялся; что-то тут было неладно.
Я не скрыл от него, что жду Миртл, – какая разница, все равно он сто раз видел нас вместе.
Фрэнк присел рядышком.
– Как она придет, я тут же смоюсь.
Мы помолчали.
– Я насчет Тревора. – Он с таким вниманием следил за игрой, что, казалось, больше его ничего не занимает.
– Да?
– Не знаю, может, хоть вы повлияете на него.
– В каком смысле?
– Чтобы взялся за ум.
– А что такое?
– Ну, во-первых, он перестал заниматься.
– Да он и раньше не утруждал себя.
– А теперь вообще ни черта не делает.
– Вероятно, метит в художники. – Я покосился на Фрэнка чуть насмешливо.
– Он и над картинами забросил работу.
Это становилось любопытно.
– Чем же он тогда занят? – Я оторвал взгляд от ворот и впервые посмотрел Фрэнку прямо в лицо.
– Шляется изо дня в день по дурацким сборищам и пьянствует. Это до добра не доведет.
Меня, прямо скажем, не слишком трогало – доведет это Тревора до добра или нет, и страхам Фрэнка я тоже всерьез не придавал значения. Сам не знаю, отчего я продолжал этот разговор. Что-то в нем притягивало меня, манило дальше.
– По каким это сборищам?
Фрэнк пробурчал что-то невнятное, но я разобрал слова «художественное училище». И мгновенно разгадал, что притягивает меня в этом разговоре.
– Кто же на них собирается?
Фрэнк отвел взгляд.
– Я был всего один раз…
– Но тебе наверняка известно. Неужели Тревор не рассказывал?
– Думаю, вам их имена ничего не скажут. Не того сорта публика, с какой вы знаетесь.
– Так-таки ни одной знакомой души? – Напрасно я силился напустить на себя равнодушие.
– Миртл, по-моему, бывает, если уж на то пошло.
Фрэнк застенчиво посмотрел на меня. Я молчал. Я вспоминал, с какой серьезностью Том предупреждал, как Миртл проводит время, когда я не допускаю ее до себя.
– А Том ходит на эти вечеринки?
– Нет. Но дружок этот его – Стив – вроде ходит.
Признаюсь честно, мне на минутку полегчало.
– Соберутся всей компанией, и пошла богема.
– То есть?
– Разлягутся на полу и хлещут пиво.
Я не отозвался.
– Вы не думайте, я не ханжа. Но так бездарно убивать время…
– И с кем Миртл приходит?
– С журналистом из одной вечерней газеты. Не то Хаксби, не то в этом роде. Влюблен, говорят. Зря надеется, – прибавил Фрэнк задушевно, – я-то знаю.
Я повернулся к нему вполоборота.
– Ладно, Фрэнк, с Тревором я поговорю. – Во мне крепла уверенность, что от подобных сборищ всем только вред. Упразднить бы их к чертям собачьим, отныне и навеки.
– Это будет не просто. Ему очень лестно, когда его приглашают.
– Для меня неожиданность, что он такой любимец общества. По-моему, к нему хорошо относимся разве что ты да я.
– Ему родители разрешают брать машину, и он после всех развозит по домам.
– Можешь не волноваться, Фрэнк. – Я постарался дать понять, что разговор окончен. Мне не терпелось отвязаться от него. На душе у меня было смутно и неспокойно. Сборища, богема. Хаксби. Передо мною распахивались горизонты – и самого, скажу я вам, неутешительного свойства. И Тревор был тут совершенно ни при чем.
Мы посидели тихо. С поля донесся вопль – боулер с товарищами по команде обратился к судье, чтобы он засчитал им преимущество; судья им отказал. Фрэнк посмотрел на часы и лихо поднял воротник, так что концы уперлись в подбородок.
Мне гордость не позволяла смотреть на часы. Я посмотрел на небо: небо прояснялось.
– А вот и намек, что мне время удалиться, – сказал Фрэнк.
В воротах за дальним концом поля показалась Миртл. Я двинулся ей навстречу.
– Что за жуткий день! – С первых же слов Миртл бесповоротно задала тон всему разговору. Она говорила глухо и отчужденно. Я поцеловал ее в щеку.
– Не так страшно. Я рад, что вижу тебя, милая.
Миртл взглянула на меня и отвернулась. Заметно было, что ее гнетет какая-то кручина, хотя она честно крепилась, стараясь не поддаваться. Я обратил внимание, что на ней новая шубка из черного каракуля. Очень к лицу. Что я и сказал. Миртл запахнула шубку плотней.
– Я так озябла.
Я предложил немного пройтись. В конце концов, если хочешь согреться, самое лучшее – подвигаться, правильно? Миртл смерила меня взглядом, который говорил ясней всяких слов, сколь бескрыло мое воображение. Но прогуляться мы тем не менее пошли.
Мне было не до шуток. Целый месяц врозь, а как расстались, так и встретились. Первое свидание за долгий месяц – как я его ждал! А Миртл ко мне немилостива. Видно, зря говорят, что разлука уносит обиды.
Но все-таки Миртл была рядом, и от этого настроение у меня слегка поднялось. Немилость ко мне не стерла с ее щек прелестный румянец и не погасила блеск ее глаз. Я решил, что попробую поднять и ей настроение. И стал делиться соображениями о том, как мы проведем вечер.
Неожиданно Миртл бросила на меня быстрый взгляд из-под ресниц. На этот раз я уловил в нем не упрек, а упрямство. Она что-то замышляла.
– В чем дело?
– Ни в чем. – Она отвернулась.
Вероятно, можно было проявить настойчивость. Я вместо этого обвел праздным взглядом крикетное поле. И увидел, что нам навстречу шагает Болшоу.
Удивительно. Болшоу редко рвался на спортплощадку даже в свое дежурство, а уж в мое – и подавно.
– Хочешь, я тебя познакомлю с Болшоу?
– Это как тебе угодно.
Она стояла такая элегантная, хорошенькая, что мне сразу же стало угодно. Мне доставило бы невинное удовольствие прихвастнуть ею перед Болшоу. У Болшоу жена была командир, но, увы, не красотка.
Миртл была в нерешительности, я тоже заколебался, и Болшоу проследовал мимо. Миртл с невольным любопытством посмотрела ему вслед.
– Он бы тебя потешил.
– Ты думаешь? – Теперь она с невольным любопытством посмотрела на меня.
Приободрясь, я пустился поверять ей, что новенького за это время отмочил Болшоу в учительской. Не утверждаю, что я силен в мимическом искусстве, но я старался как мог, приберегая все умение напоследок, когда дойдет до реплики, которая пришлась мне особенно по душе:
«Мне стоит обвести взглядом коллег, и я тотчас определю, который женат. – Остановка, пока Болшоу обводит взглядом коллег, которые, надо заметить, почти сплошь женаты. – Эдакий у них, знаете ли, ручной вид!»
Могу лишь повторить, что эта реплика пришлась мне по душе. Мне, но не Миртл. Она не проронила ни слова – и так все было ясно. Проще говоря, я только подлил масла в огонь.
Я предпринял довольно неуклюжую попытку спасти положение. Едва ли мне удалось бы загладить неловкость, даже если б я воспарил, как орел. Я не воспарил. Миртл взглянула на часы. Потом слегка замялась и объявила, что не может провести со мной сегодняшний вечер.
Я был как громом поражен. Я видел, что она что-то замышляет, но такого не ждал.
– Я давно бы сказала, но ты не давал мне вставить слово.
– А чем ты будешь занята?
– Меня пригласили в одну компанию.
Я больше ни о чем не спрашивал. Я только пристально смотрел на нее. Внезапно ей на глаза навернулись слезы, но сразу высохли. Я отвел взгляд, тронутый и смущенный. Мне хотелось привлечь ее к себе. Минута была подходящая. Но мы стояли посреди открытой площадки, и за нами напряженно следили десятки мальчишечьих глаз.
Исполнив задуманное, Миртл, похоже, никак не могла заставить себя уйти. Руку даю на отсечение, что на самом-то деле ей не хотелось ни в какую компанию.
– Охо-хо! – Я вздохнул.
– Что с тобой? – озабоченно встрепенулась Миртл.
– Ехать тебе пора, вот что.
– Да, верно. – Она поникла головой и опять плотней запахнулась в шубку.
Я как ни в чем не бывало проводил ее до ворот. Она помедлила.
– Вот и твой трамвай.
Миртл протянула мне руку, я пожал ее пальчики. И она пошла к трамваю. Я смотрел, как он с лязгом трогается с места, и думал: «Прости-прощай, умильность и печаль».
Я начал строить догадки о том, что за птицы, помимо Хаксби, слетятся на сегодняшнее сборище. Субботний вечер – можно не сомневаться, что вечеринка из тех, на какие повадились в последнее время ходить Тревор и Стив. Фрэнк подчеркнул, что их затевают не того сорта люди, с какими вожу знакомство я… Так-то так, да на мою беду люди, сходясь на вечеринках, заводят знакомство друг с другом. Но я не намерен был им подражать, хотя меня грызла ревность. У меня в городе свой круг знакомых, и весьма обширный. Что касается этих, я буду держаться от них подальше. Такое не в моем стиле.
Да, я думаю, здесь уместно сказать, что у меня был свой круг знакомых, и не обязательно общих с Миртл и Томом. Были у меня приятели среди людей искусства, с ними мы сошлись на почве литературных интересов; были друзья в добропорядочной буржуазной компании, к этим меня привели рекомендательные письма Роберта, были два-три друга из своего же брата преподавателя; был – правда, в другом городе – круг семьи и родных, к которым я нежно привязан. Чтобы дать вам исчерпывающее представление о себе, надо бы подвергнуть каждый кружок тщательному разбору. Спешу вас уверить, что не собираюсь проделывать это.
Троллоп высказывает где-то мысль о том, как сложно, когда пишешь роман, распутать нити, связывающие человека с его окружением, и представить его обособленно в качестве литературного героя. Роман не может вместить все. Этот роман, в частности, повествует о Томе, Стиве, Миртл и обо мне. Между нами и кругом наших приятелей, о которых я здесь намерен умолчать, где-то на полпути стоят два человека, которые играют известную роль в нашей истории: Роберт и Хаксби. Они у меня одной ногой в романе, а другой – вне его.
Роберт был человек исключительных качеств – по справедливости, мне полагалось бы сделать его героем этого романа, но тогда у вас создалось бы впечатление, что он играл в событиях более важную роль, чем на самом деле. Что касается Хаксби, я был с ним незнаком, так что и писать о нем не могу; я, знаете, не из тех, кто предпочитает быть с соперником на короткой ноге, и потому не искал случая свести с ним знакомство. Если вам любопытно узнать побольше про Роберта – попросите, чтобы я написал еще один роман. Если про Хаксби спросите у кого-нибудь другого.
Глубокомысленно размышляя, сколь мало нам дано постигнуть жизнь другого человека, если, к примеру, мы не проводим время в одной с ним компании, я пошел отбывать дальше свое дежурство. И опять встретил по дороге Болшоу. На этот раз он подозвал меня.
– Пойдемте-ка со мной, потолкуем.
Мы повернули к раздевалке. Болшоу турнул стайку младших школьников, рассевшихся рядком на скамейке, и велел одному сходить в раздевалку и принести его портфель. Я ждал – я понятия не имел, о чем нам предстоит толковать.
К вечеру погода чуть-чуть разгулялась. Улегся студеный ветерок, поредели тучи, и в том месте, где солнце, слабо засветилось пятно. Многие ребята разошлись по домам; а те, кто доигрывал, двигались вяло, набегавшись вдосталь. А солнечное пятно все разгоралось, и под ним веселей зазеленела травка и листва на деревьях.
Потянуло теплом.
Болшоу расстегнул портфель и извлек на свет божий тетрадь и ворох каких-то бумаг. То и другое он протянул мне.
– Здесь мои научные изыскания.
Я обомлел. Он упоминал, что пишет какое-то исследование, но кто мог поверить, что оно существует? При его-то лени?
Я понемногу приходил в себя, а Болшоу тем временем излагал мне существо проблемы. Это было теоретическое исследование из области астрофизики. Могу сказать, что, если кто увлекается спиральными туманностями, для тех оно имело бы практическое значение.
– Я, естественно, не рассчитываю, что вам тут все будет ясно.
Мне хотелось сказать: «Тогда какого дьявола ты с этим лезешь ко мне?» Но я сдержался. Как-никак он делал дружеский жест. А место старшего преподавателя – это не пустяк. Пускай по окончании триместра я и собираюсь покинуть школу, все равно приятно, если мне предложат его место. Директор скорее всего поступит по подсказке Болшоу, так что этот дружеский жест полон был для меня исключительного, я даже сказал бы – мистического, смысла. «Любопытно, какой шаг последует дальше?» – спрашивал я себя.
– Впрочем, можно и упростить для ясности, – продолжал Болшоу.
И упростил. Я слушал внимательно. При всех его недостатках нельзя было не признать, что голова у него работает хорошо. Он обрисовал проблему в общих чертах и сделал это превосходно.
– Теперь смотрите, как я берусь ее разрешить.
Я опять внимательно слушал. И, конечно, мало что понимал. Это было не по моей части – отнюдь. Однако в принципе сам подход был не лишен оригинальности и, судя по тому, что я смог уразуметь, сулил ему в случае удачи меткое и изящное попадание в цель. Я был в восхищении. Я слушал, я восхищался – все это было прекрасно, – но никак не мог смекнуть, куда он гнет.
– Ну-с, а вот с этим… – Болшоу уставил острие карандаша в одну из рубрик, которые заносил на бумагу, пока рассказывал, – с этим мне, думаю, предстоит основательно помучиться.
– Помучиться? – Я вгляделся в бумажку пристальнее, хотя непонятно, какой от этого мог быть прок. И это вы называете помучиться? – ляпнул я необдуманно. – Основательно поработать, и только!
У Болшоу ни один мускул не дрогнул на лице.
– Серьезно? Полагаете, вы бы справились?
Ловко он меня подловил! Я, простота, говорил без всякой задней мысли – он же метил засадить кого-нибудь вместо себя за скучнейшие вычисления. Мне ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия.
– Интересно, – веско проговорил Болшоу, ощупывая меня глазками. И вдруг: – А не согласились бы вы принять участие в моей работе?
Я готов был удавить себя за глупость.
– Охотно, – промямлил я. – Почту за честь.
– Дать вам с собой мои наметки прямо сейчас?
– К-хм… – Я взглянул на него страдальчески, изнывая при мысли, что от работы теперь не отвертеться. В данное время я, к сожалению, занят по горло. – Кажется, осенило! – Довожу рукопись новой книги. – Болшоу смотрел на меня подозрительно, и я для вящей убедительности врал дальше. – Только что получил ее от одного известного критика с чрезвычайно ценными замечаниями. – Разумеется, мисс Иксигрек и не думала возвращать мне рукопись.
Болшоу понимающе покивал головой. Не навредил ли я себе?
Он хладнокровно убрал бумаги. Я вздохнул с облегчением.
– Кстати. – Я решил перевести разговор на другую тему. – Что нового слышно о Симсе?
– Симс благоразумно послушался моего совета и уходит на покой.
Другой спросил бы: «Вам достанется его место, а что – мне?» Я же вперил взгляд в портфель, где покоилась уготованная мне работа, и твердо произнес:
– По-моему, это самое лучшее. Для всех.
На что Болшоу, представьте, отозвался:
– Я намерен подумать о вашей должности.
Это прозвучало, как выдержка из первых бесед господа бога с Адамом. И вселило в меня не менее радужные, чем у прародителя, надежды. Обуреваемый ими, я поехал домой.
Дома я опять позвонил Миртл. Мне сказали, что она пошла на вечеринку. От хандры я весь вечер просидел один-одинешенек.
