Текст книги "Сцены провинциальной жизни"
Автор книги: Уильям Купер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Глава 4
ДВЕ ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ПАРОЧКИ
Молодого человека, с которым Том ездил на дачу, звали Стив, и было ему семнадцать лет. Вы, я вижу, уже нагнулись поднять камень и бросить в Тома – советую вам, перемените мишень и бросьте его в Стива. У Стива фактически не было никаких моральных устоев.
Был он из молодых, да ранний, большеротый, нескладный, долговязый, но приятной наружности. Копна мягких темных волос, которые поминутно лезли ему в глаза, яркие губы. Ничего особенно женственного в нем не наблюдалось. Он горбился, как бы желая уйти в себя, и на его губах блуждала скорбная улыбка, точно свидетельствуя о крайней хрупкости, как душевной, так и физической, хотя, зачем бы это, непонятно, поскольку в его далеко не хлипком теле жил дух, со страшной силой сосредоточенный на самом себе.
Подобно Тому, Стив руководствовался в своих поступках представлением, которое составил о себе. А представлялся он себе существом сверхранимым, с душой художника и потребностью в покровительстве, помощи и поддержке. То-то было счастья и радости, когда выяснилось, что у Тома представление о нем совпадает с его собственным. Требуемые покровительство, помощь и поддержку взялся поставлять Стиву Том. У них установились отношения по схеме «патрон и протеже».
Мне Стив нравился. Он писал стихи, в которых виден был талант, и я поддерживал его, так как считаю, что писать стихи – очень подходящее занятие в юности. Я сторонник теории Сомерсета Моэма, что молодым свойственно резвиться, и в частности создавать разнообразные, но в равной мере маловыдающиеся произведения искусства; мне кажется, для молодых это не худший способ резвиться, не то что регби, от которого язык на плечо, а проку чуть.
Мне доставляло особое удовольствие проводить время в обществе Стива. Подобно многим, у кого слабовато с моралью, Стив был необыкновенно забавный собеседник. Как ни прискорбно, приходится признать, что, когда люди сильны в отношении морали, все ими восхищаются, но редко кто проявляет желание провести с ними больше пяти минут. Мы все сходились на том, что со Стивом, сколько ни просиди вместе, никогда не надоест.
Хотя отношения у Тома и Стива были построены по схеме «патрон и протеже», мне их поведение напоминало скорее схему «капрал и рядовой». Том был неистощимо деятелен и требовал того же от других; Стив был неисправимый лодырь. Когда они встречались, только и слышно было, как Том громогласно командует: «А ну, Стив, сделай то!», «А ну, Стив, сделай это!», а Стив, как ему и подобало по чину, чисто символически создавал видимость того, что повинуется.
Стив первый признал бы, что со стороны протеже только разумно стараться любыми средствами удержать патрона, однако, когда для создания символической видимости того, что он повинуется, требовалось приложить физическое усилие, он обыкновенно бывал, мягко выражаясь, неловок и нерадив. Что немедленно побуждало Тома читать ему подходящие к случаю наставления, коим Стив и следовал безропотно – слишком безропотно, если хотите знать мое мнение, ибо истины, которые Том почитал за благо ему вещать, изобиловали грубыми погрешностями. Слава богу, что Тома, когда он читал наставления, занимал самый процесс, а Стив ничего не знал, да и знать не хотел, о погрешностях.
Том был привязан к Стиву не на шутку. Мысль снять дом за городом первым пришла в голову нам с Миртл, и подыскала дачку Миртл, но Том в самом скором времени смекнул, что привязанность Стива к нему тоже возрастет не на шутку, если будет возможность проводить с ним выходные дни за городом.
Мало того, Том купил автомобиль, и Стив вздохнул с облегчением. Дело в том, что у Стива не было велосипеда. Том вызвался одолжить ему свой, но сразу же возникло сомнение, способен ли Стив на нем передвигаться, потому что, проехав три шага, он валился на землю. В конце концов Стив понял, что попал из огня да в полымя, так как Том за рулем оказался неуправляем и дик и, обладая завидным зрением, полностью, сколько можно судить, им пренебрегал. Стив, как и все мы, с тех пор постоянно дрожал за свою жизнь.
– Ничего, если его время от времени проберет до костей страх, ему это только на пользу, – доверительно сообщал мне Том, со значением улыбаясь. Нешуточная привязанность к Стиву, как видите, не привела к окончательному помрачению его трезвого рассудка.
Располагаясь занимать Стива на даче в выходные дни, Том не имел обыкновения скрывать, что, подобно Миртл и в отличие от меня, действует по настроению минуты. Между действиями по плану и действиями по настроению минуты есть одна простая разница. Если вы действуете по настроению, вы стремитесь провести выходные дни за городом каждый раз, как придет охота – то есть, проще говоря, каждую неделю. Когда я настаивал, чтобы соблюдалась очередь, Том клеймил меня как раба холодной размеренности, уместной для машины и противной природе человека.
Были сложности и помимо. Так, Том не возражал, чтобы, когда он приезжает со Стивом, я находился тут же; что касается меня, мне меньше всего хотелось видеть Тома, когда я был с Миртл. Казалось бы, хватит докук, так мне еще вменялось зачем-то скрывать от Миртл, что в нашем домике бывает Стив, хотя зачем – убейте меня, по сегодняшний день не знаю. Миртл не ужаснулась и не взыскала бы. Женщины смотрят на такие вещи куда спокойнее мужчин: выкажут подчас легкое неудовольствие при мысли, что двое в их мужском резерве выбыли из строя, да тем и ограничится. Я, впрочем, не рассуждал и с холодной размеренностью, уместной для машины и противной природе человека, вел себя как верный друг Тома. А выходил в итоге чистый смех.
В жизнь Тома и Стива вносили разнообразие бурные сцены, полные пафоса и страсти. Постичь, в чем их причина было чаще всего выше моих сил. Признаться, я подозревал, что Том сам придумывает причины. Меня он, кстати, порицал за то, что у нас с Миртл сцен не бывает.
– Должен признаться, на мой взгляд, это выглядит несколько… – тут он медлил, – своеобразно.
– Еще бы! – нелюбезно ронял я.
По лицу Тома пробегала неуловимая загадочная улыбка, как отражение картин подлинной страсти, которые проносились у него в голове и были недоступны воображению людей вроде меня. Видно было, что, по его мнению, отсутствие сцен в наших с Миртл отношениях свидетельствует о серьезных изъянах моего темперамента, а то и вообще выдает мою несостоятельность в любви…
Что бы там ни было, а ссоры у Тома со Стивом происходили постоянно, а так как Стив, по лености и сосредоточенности на себе, был ничего затеять не способен, их, по-видимому, затевал Том. Одна из них, из-за того, чем заниматься в жизни Стиву – черт знает, что за причина для ссоры! – была в самом разгаре.
Стив прошлым летом кончил школу и был взят в обучение той же бухгалтерской фирмой, где подвизался Том. Там-то, в конторе, они и познакомились. К весне ранимая, беспомощная натура Стива обрела удачное дополнение в образе Тома с его властной способностью оказывать поддержку. Стив решил, что не создан для бухгалтерского поприща. Немедленно разразилась гроза.
Родителям Стива, людям весьма скромного достатка, пришлось занимать деньги, чтобы внести плату за обучение сына. Том, отчасти из желания удержать Стива в своей конторе, отчасти просто из соображений здравого смысла, объявил Стиву, чтобы тот сидел и не рыпался. Стив погрузился в страдания.
– Подумать только, Джо! – плакался он мне. – Пять лет трубить учеником в конторе! – Его симпатичная рожа искривилась от муки. – Сущая каторга. – Он запнулся, пораженный страшной догадкой. – Только скучнее в тыщу раз.
Я не мог сдержать улыбку.
Мука на Стивовой физиономии проступила явственнее.
– Как ты не понимаешь, Джо! Мне же не дается арифметика.
Я покрутил головой.
– И отродясь не давалась, – продолжал он. – Ты представляешь себе бухгалтера, который не в ладах с арифметикой? – Он стрельнул в меня хитрым взглядом, наслаждаясь зрелищем того, как я потешаюсь. Внезапно страдальческое выражение с его лица как ветром сдуло, в узких глазах сверкнул трезвый расчет, голос неузнаваемо изменился. – А потом, скажу тебе, там вкалывать надо – будь здоров.
Иногда Стив, выйдя из образа, представал перед вами без прикрас и тогда бывал совершенно неотразим.
Я подумал, что сейчас самое время подразнить его чуточку.
– Том поднатаскает тебя по арифметике, – сказал я, – Он любит учить других.
– Не желаю я учиться арифметике.
А чему, Стив, желаешь?
– Хочу все узнать про любовь, Джо. Как и всякий другой.
Я поднял плечи.
– Когда-нибудь ты станешь поэтом.
– Только не бухгалтером. Не хотел и не хочу. Это все родители виноваты. Солидно, прилично – вот и выбрали.
– И угодили пальцем в небо, – заметил я.
Стив удовлетворенно оскалил зубы.
Я подозревал, что с Томом разговоры на ту же тему велись в иной тональности и тянулись гораздо дольше, Том принимал Стива всерьез, это первое, а во-вторых, его ничего не стоило вывести из себя. Какие бушевали страсти, когда они пререкались о том, дастся ли Стиву арифметика!
По мере того как разгоралась ссора, назревало чрезвычайное положение, когда предварительная договоренность о том, чья очередь ехать за город, летела ко всем чертям – то есть если это была моя очередь. Рано утром в субботу, только я собрался выйти из дому, как позвонил Том:
– Слушай, ты завтра ждешь на дачу Миртл?
Я ответил, что жду.
– Тогда, наверно, мы съездим сегодня. Естественно, к завтрашнему дню, когда она приедет, нас там не будет. – Он неуверенно прибавил, помолчав: – Это Стив настаивает, чтоб мы поехали.
Меня разбирала досада. Ни на чем Стив не настаивает, ему пребывать бы только в неге, холе да купаться в лучах всеобщего восхищения. С другой стороны, у Тома все же особые права, ведь минуют считанные месяцы, и ему ехать в Америку.
Не прошло и пяти минут, как позвонила Миртл.
– Зайчик, можно, я к тебе приеду сегодня?
«Можно»! Я был бы рад-радешенек, но поздно, Тома уже не остановишь. Значит, нельзя, ведь я предупредил Миртл, что буду сидеть один и работать.
– Я рассчитывал, что сам приеду и мы повидаемся в городе, – находчиво сказал я. – Думал, может, в кино сходим.
– Но, зайчик! – У Миртл от недоумения сорвался голосок, и ничего удивительного, потому что день выдался на диво лучезарный, я был в прекрасной форме, а в кинотеатрах шла такая муть, что ни один человек в здравом уме не польстится. Я решил выставить Тома со Стивом с дачи сразу же после ленча.
За ленчем Том изъявил недовольство тем, что я не отменил Миртл.
– В какое время она уедет вечером?
– Часов в десять.
Мы ели в напряженной тишине, причем мое напряжение все возрастало, так как близилось время, когда должна была приехать Миртл, а Том и в ус не дул. Ему бы поторапливаться, а он затеял перебранку из-за того, что Стив до еды тайком слопал яблоко и не желал в том признаться.
– Раньше их в миске было восемь, а сели за стол – их только семь! – кипятился Том. – Джо не брал, я тоже.
Стив сидел надутый и маялся. Он еще вытягивался вверх с каждым днем и ел без конца. Ешь на здоровье, никто не против, но зачем же есть украдкой и потом отпираться. При Стиве то и дело случались пропажи съестного.
– Миртл будет с минуты на минуту, – сидя как на иголках сказал я.
Хочу отметить, что я не видел ничего забавного в происходящем – мне было не до смеха.
Том испепелил меня взглядом за неспособность понять всю важность проистекающих разногласий.
На дороге весело затренькал велосипед, и в дверях появилась Миртл.
Том устремился к ней навстречу, сияя и рассыпаясь в любезностях. Он представил ей Стива. Он сказал:
– Замечательно выглядишь, Миртл.
Миртл и правда выглядела замечательно. С плутоватой усмешкой она бросила на Тома лучистый взгляд. Моих ноздрей коснулся запах ее духов. Взять бы сейчас кухонный нож и прирезать Тома заодно со Стивом.
– Ну-с, первым делом, – говорил Том, – Миртл необходимо выпить чаю, да покрепче, да погорячей.
– Хочу до смерти, – слабеющим голосом сказала Миртл.
– Еще бы, душа моя. – Том выдержал паузу. – Хорошо тебя понимаю.
– Вижу, Том, – сказала Миртл, подыгрывая ему без зазрения совести.
Том расплылся в сладкой улыбке.
Это был старый прием – когда Том хотел произвести впечатление, он показывал человеку, что понимает его как никто. В этом ключе он и взялся обрабатывать Миртл.
– А ну, Стив, – сказал он, – сходи поставь чайник!
Стив поплелся в судомойную и мгновенно возник вновь, с трагическим лицом.
– Примус испортился.
Я оттолкнул его, чтоб не мешался. Примус и не думал портиться, Стив просто не попробовал его зажечь. Когда я вернулся с чайником, то застал Тома и Миртл за оживленным, необыкновенно пустым разговором.
– Люблю собак, – проникновенно говорила Миртл.
– И я люблю, – вторил ей Том, словно шут гороховый.
– Завести бы себе сразу трех.
– Да ведь чем больше, тем лучше.
– Рыжих сеттеров, да? – журчала Миртл. – Тебе нравятся рыжие сеттеры?
– Прелесть, – шелестел Том.
– Глаза у них, да? – шелестела Миртл.
– Столько грусти, – журчал Том.
– Это верно.
– Совсем как у нас, Миртл. – Он впился в нее долгим взором.
Миртл подавила вздох.
Мы со Стивом переглянулись, и я мигнул, чтобы он передавал чашки. Наше с ним участие в такой беседе исключалось.
Наконец Том решил, что пора уезжать. Из-за спины Миртл он делал мне знаки: «Помни же, в десять!»
Мы с Миртл смотрели им вслед с порога, пока машина не скрылась за поворотом. Светило солнце, ныряя в пухлые белые облака. Влажно искрились безлистые веточки живых изгородей – я наблюдал за стайкой щебетливых пташек, которым каждые две минуты приходило в голову сняться с места и перелететь на два шага. Я не говорил Миртл ни слова.
– В чем дело, зайчик? – спросила она безгрешным голосом.
– Ни в чем.
– Что-нибудь не так?
– Ровным счетом ничего.
Ее рука легла мне на пояс, но я оставался нем как рыба. Ее тело мягко прильнуло ко мне. Ее пальцы ласкали меня, но я был тверд и выдерживал характер. С каждой минутой выдерживать характер становилось все трудней. Я круто обернулся к ней. Хороша, нет сил.
– Люблю тебя, – шепнул я ей на ушко и легонько прикусил зубами мочку.
– Зайчик! – Она отстранилась.
Мы посмотрели друг другу в глаза.
– Как, неужели ты вообразил, что сегодня тоже? – с содроганием и упреком в голосе сказала она.
– Вообразил, и ты прекрасно это знаешь, – сказал я и еще раз прикусил мочку.
Миртл тотчас отвернулась, и я понял, что допустил оплошность. Меня казнят за нехватку романтичности. Я крепче прижал ее к себе. «Бедная моя Миртл, – думал я. – Да и меня можно пожалеть». Я прижимал ее все крепче, пока меня не перестали казнить за нехватку романтичности.
Субботний вечер пролетел, словно сон – с той разницей, что никогда ни один сон не приносил мне столько радости. Пусть себе другие лепечут что угодно насчет снов. Явь лучше – вот мой девиз.
Мы были счастливы, мы наслаждались полным согласием – мы проголодались, как волки. Стемнело, и мы приготовили себе поесть. Днем было видно, что домик заставлен бросовой рухлядью. В сумерках, при свечах и горящем камине, он чудесно преображался. Мы были не в силах оторваться от еды – не в силах оторваться друг от друга. А часовая стрелка между тем все ближе подползала к цифре десять.
Миртл по всем признакам никуда не собиралась. У меня уже хватало сил оторваться от нее, а у нее от меня – все нет. Но я обещал, что выдворю ее к десяти часам, и играть с собой в прятки было незачем. Миртл стала поглядывать на меня укоризненно. Ко мне закралось подозрение, что она с самого начала рассчитывала остаться ночевать и, как я теперь понимал, несложным маневром подготовила меня к этой мысли. Она обняла меня за шею. Мы были единое существо, чего бы я только не отдал, чтобы провести ночь с нею вместе, мирно заснуть рядом! Как муж с женой.
К дому подъехала машина; вошел Том. Он увидел Миртл, и его лицо исказилось от досады и ярости.
– Как! – вскричал он. – Ты еще здесь, Миртл?
Миртл, что было довольно естественно, вспыхнула от удивления и обиды. Куда девался елейный голос, каким он так недавно выпытывал у нее свидетельства трогательного совпадения их вкусов!
– Мы как раз собирались уходить, – сказала она.
– То-то. – Том слегка обмяк и наградил Миртл улыбкой. – Да не забудь, прихвати с собой Джо!
– Я всегда провожаю Миртл до шоссе, – вступился я за свое достоинство.
Мы с нею вышли в темноту и взялись за велосипеды. Никаких следов Стива в автомобиле не было. Должно быть, Том спрятал его под кусточком.
Мы тронулись вдоль по проселку. Ночь стояла тихая, беззвездная.
– Какая муха укусила Тома? – Голос Миртл звучал горестно.
– Понятия не имею.
– Он какой-то сам не свой.
Я промолчал. И зря промолчал, потому что в тишине Миртл услышала, как Том заводит автомобиль и уезжает в другую сторону.
– Куда это он?
– Бог его ведает.
Меня трясло от злости. Потом я вдруг понял, что меня трясет и от холода. Я забыл надеть пальто. Делать нечего, надо было за ним вернуться. Я велел Миртл ждать и не двигаться с места, а сам торопливо поехал назад.
На обратном пути я столкнулся с Миртл: она шла мне навстречу в полной мгле, ведя свой велосипед.
– Динамо испортилось, – сказала она с глубокой болью. Вероятно, рассудив, что Тома нет, она шла назад, чтобы все-таки остаться на всю ночь.
– Значит, возьмешь мой запасной фонарь, – сказал я. – Непременно! – Мы уже опять оказались возле самой дачи.
Послышался шум автомобиля, это возвращался Том.
– Слышишь автомобиль? Это возвращается Том, – сказала Миртл на крайнем пределе ошарашенности.
Я стал как сумасшедший размахивать фонарем, подавая сигналы Тому.
Автомобиль остановился. Из него вылез Том. Один. На этот раз он, наверное, упрятал Стива под сиденье.
Уступая грубому нажиму Тома, Миртл взяла мой фонарь, и мы снова отправились в путь.
Разговор не клеился, и мы доехали до шоссе почти молча. Там мы сошли с велосипедов и обнялись. Миртл приникла ко мне и замерла. Я делал попытки расшевелить ее.
– Ну что ты, киска?
Последовало продолжительное молчание.
– Ты хочешь избавиться от меня.
Только этого не хватало! Провались он совсем, этот Том, катись он хоть в Новый Свет, хоть… Я едва удержался, чтобы не послать Тома на тот свет. Мы стояли посреди дороги, прислонив к поясницам велосипеды, и лили слезы на щеки друг другу.
– Я тебя люблю, милая, поверь мне, – говорил я и сам не понимал, какого дьявола мы не женимся.
Я взял ее лицо в ладони – в густом мраке его было почти не разглядеть.
– Прошу тебя, приезжай завтра днем.
Миртл не отзывалась. Мне на палец капнула слезинка.
– Обещай, скажи, что приедешь! Миртл кивнула головой.
Я дал себе клятву, что утром Том у меня выкатится с дачи как миленький, даже если это навеки положит конец нашей дружбе. Пусть завтра, когда она приедет, все пойдет по-старому, как будто этой ночи и в помине не было.
Я достал носовой платок и отер ей слезы. Немного погодя мы простились, и я не спеша покатил по пустынным проселкам.
Может быть, вам покажется странным, чего ради я сносил весь этот бред, почему не нарушил слово, данное Тому, и не рассказал Миртл коротко и ясно, что происходит. По двум причинам. Об одной писать стыдно, прямо рука не поднимается, но я все-таки заставлю себя, иначе сложно будет объяснить кое-какие последующие события. Так вот. Ясно сознавая, что я – человек так себе, я пыжился, стараясь вести себя как человек стоящий, что в моем понимании означало: терпеливый, выдержанный и в высшей степени надежный.
А другая причина – умишка не хватало, откровенно говоря.
Глава 5
ОТРЯД БЕЖЕНЦЕВ
Я советовал Тому не медлить с отъездом в Америку. Международная обстановка самым недвусмысленным образом подтверждала, что это дельный совет. Время от времени мы встречались в кафе и за чаем пополняли нескончаемый перечень бедствий.
– Две недели, как Гитлер захватил Мемель, а правительство Великобритании и бровью не ведет! – говорил Том.
– И не думает! – эхом отзывался я.
То к нему, то ко мне приходили мрачные письма от Роберта, и мы читали их друг другу. «Если к сентябрю не начнется война, значит, в ноябре быть нам беженцами». Я обратил внимание, что срок на месяц отодвинулся, но не счел нужным обращать на это внимание Тома. По-моему, налицо были все основания, чтобы он уезжал не откладывая.
Дни становились все длиннее, и, когда мы вставали из-за стола, на рыночной площади за окном еще не зажглись огни. Приближалась пасха; ветер взвивал весеннюю пыль и нес дальше вперемешку с синеватыми струйками кофейного дыма. В угасающем свете пестрели вороха цветов, тончайшими оттенками красок переливались восковые голландские тюльпаны. Кое-кто в толпе уже разгуливал без пальто. Недели мчались – мы ощущали их бег нутром, тоской по лету, тревогой за свою судьбу.
Том развернул на столе газету.
– «Заявление Чемберлена: мы отстоим Польшу», – прочел он вслух. – Вздор! Галиматья! – Лицо под пламенной шапкой волос запылало, и в этом костре зеленым огнем горели немигающие глаза. – Отдадим Польшу и не поморщимся, не впервой. Вот увидишь, Чемберлен еще полетит в Берлин, а в провожатых – голубок как символ мира.
Я усмехнулся краем рта, и Том моргнул.
– Почему непременно голубь? – спросил он. – Конь мира – вот это я понимаю! Голубь – тупица и пустозвон, а в коне столько ума и благородства. – Том грохнул кулаком по столу. – Не переношу голубей!
Обстановка разрядилась, и у меня на минутку отлегло от сердца. Том это умел. Он излучал здоровое жизнелюбие, и от этого ваши невзгоды при нем как-то никли и съеживались. Я подчеркиваю – ваши невзгоды. Его собственные только разрастались до исполинских, ни с чем не сообразных размеров.
Мы заговорили о работе над книгами. Том в связи с предстоящим отъездом забросил свой новый роман. Он заявил, что ему некогда писать – все время уходит на приготовления. Я и сам видел, что некогда – все время гоняется за Стивом. Ну, а у меня с работой застопорилось по вине мисс Иксигрек. Она все не писала мне.
– По-моему, ты ей сам напиши, – сказал Том, как всегда побуждая к действию.
Я покачал головой. Мне приходилось на своем веку читать неизданные рукописи, и я по опыту знал, как это бесит, когда тебя начинает подгонять нетерпеливый и неоперившийся автор.
Том пожал плечами и принялся меня утешать.
– Ей понравится, вот увидишь, – говорил он. – Понравился же ей первый твой опус, а он не в пример слабей! – Том говорил с большим знанием дела, а мне чудилось, будто я слышу голос Роберта. Мы оба подражали Роберту, когда говорили со знанием дела. – Из нынешнего поколения писателей ты, пожалуй, едва ли не самый талантливый.
Я промолчал. Я в меру моих чахлых сил делал потуги произвести некоторую уценку неумеренных похвал моего друга – процентов, скажем, на пяток.
– Возможно, она захотела показать рукопись своему издателю, – говорил Том. – Я бы на ее месте так и сделал.
Я поверил ему. В промежутках между приступами необузданных страстей Том был сама отзывчивость. Он непредвиденно совершал бескорыстные поступки. Зависть и ревность отлетали от него. За это я и дорожил нашей дружбой. Отличительная черта себялюбия в нас – что мы ценим его отсутствие в других.
– Выдающееся произведение, ей-богу.
Я безмолвствовал. Я поймал себя на том, что невольно сопоставляю, как ко мне относится Том и как – Миртл. Том всякий раз при встрече первым делом осведомлялся, не слышно ли что-нибудь от мисс Иксигрек, Миртл при встрече никогда не заикалась об этом, разве что я сам заводил разговор. Я давал ей читать рукопись, но сильно подозревал, что Миртл так и не одолела ее, Мое детище, мой четвертый роман, на голову выше, чем первые три, немного длиннее и в сто раз скучнее! И Миртл не одолела его? Такое уже граничит с предательством. «Как это возможно: любить человека и не хотеть прочесть его книгу? – спрашивал я себя. – Как может женщина проводить грань между мужчиной и художником?»
Ответ напрашивался сам собой. Не только может, но и с успехом это делает. Пользуясь простым средством, старым как мир, она отбирает себе ту часть, какая ей лакома. Хотя справедливость требует признать, что, если бы Миртл предпочла другую часть, я обвинил бы ее в том, что она любит во мне только писателя. Мужчине подавай и то, и это – так почему бы женщине чуть-чуть не покривить душой ему в угоду, особенно если она мечтает выйти за него замуж?
– О чем это ты задумался? – сказал Том.
– Да вот, размышляю о людской несовместимости, Полной несовместимости, когда двух людей тянет в разные стороны, а середина никого не устраивает.
Том понимающе поджал губы.
– Решил ты наконец, хочешь ли взять Миртл с собой в Америку?
Я смотрел на него молча. Конечно, не решил. Не люблю, когда пристают с вопросами.
Тома разбирал смех. Он плавно развел руками.
– Джо, дорогой, зачем же…
– Если захочет ехать сама по себе – ради бога, сказал я. – А что? Прокормится, человек она самостоятельный.
Последнее я выделил особо, в пику ему. Том донимал меня – должен я был как-то отбиваться? Вот я и дал ему понять, что Стив для отряда беженцев не подходит.
Том сдержанно сказал:
– Ну что ж, звучит вполне разумно.
– А я разумный человек.
– Но ты ей твердо сказал, что уезжаешь?
– В общих чертах. – Ненавижу, когда лезут с вопросами.
Том пожал плечами и опять уткнул нос в газету.
Я стал думать, как же мне все-таки быть с Миртл – и тут, я чувствую, уместно будет довершить для вас ее портрет. Миртл была чрезвычайно женственна – я приводил здесь те ее черты, какие принято считать чисто женскими. Она была скромница, смиренница, – она была хитрюга. Она была земная женщина, в самом восхитительном смысле слова.
Помимо всего этого, Миртл была смекалиста, полна решимости и полна упорства. В то время я воображал, будто она, по молодости лет, сама не знает, что ей надо. Теперь, когда я думаю о прошлом, у меня голова кругом идет от сознания, до чего я был близорук и падок на самообман. Она прекрасно знала, что ей надо, – хотя, возможно, по молодости лет не очень представляла себе, как этого добиться.
Миртл занималась прикладной графикой и служила в крупном рекламном агентстве. Сколько я мог судить по ее жалованью, дела по службе у нее подвигались совсем недурно. На это по крайней мере у меня проницательности хватало. При первом слове о высоких материях Миртл начинала хлопать глазами, при первой вольности заливалась краской, при первом намеке, что пойдет деловой разговор, тотчас навостряла уши.
Миртл кончила местную художественную школу. Она была, что называется, скромное дарование – иными словами, куда более даровита, чем хотела показать. Ее рисунки отличала живость, тонкая наблюдательность, при полном отсутствии надуманности, изящество и заметная оригинальность. Обладай я таким дарованием, я непременно старался бы писать, подражая Дюфи или еще кому-нибудь эдакому; Миртл – ни-ни. Она не страдала честолюбием, этим мужским недугом. Стараясь подражать Дюфи, я при таком даровании, как у Миртл, пал бы жертвой мужского недуга и сделался неудачником. Миртл, по женской своей непритязательности и наивности, подалась в торговую рекламу.
Талант таких, как Миртл, имеет мало общего с тем первозданным творческим началом, какое время от времени будоражит наши умы. Такой талант – явление производное, вторичное: способность придать неожиданный любопытный поворот тому, что уже существует и утвердилось. Она была прямо создана создавать рекламу. И мирилась со своим положением в искусстве столь же охотно, как мирилась со своим жалованием. Мои попытки побудить ее подняться выше такого положения – что принесло бы ей одни несчастья, – слава богу, не оказывали на нее решительно никакого действия.
Свойства подобного рода Миртл обнаруживала и в служебных делах. Она обладала еще одним даром: легко спускать мужчинам их слабости. В отношении с мужчинами она проявляла терпимость и умение трезво смотреть на вещи – она умела ладить с мужчинами куда лучше, чем иной мужчина. Ее хозяин, господин средних лет, посадил на сравнительно ответственное место в агентстве свою любовницу – на зависть и к неудовольствию всех, кроме Миртл. Миртл не осудила – бывает, дело житейское, – сделала милое лицо и отнеслась к виновнице события с дружеским вниманием. Вскоре Миртл с неподдельным удивлением убедилась, что хозяин стал не в пример выше ценить ее работу.
Словом, как видите, Миртл отнюдь не была жалкой, беспомощной овечкой, которая попалась в лапы к бессовестному и похотливому волку. Что до меня, сознаюсь вам: я это видел очень ясно, когда сидел в кафе с Томом, уткнувшим нос в свою злополучную газету. Я вел себя как последняя скотина – не спорю. Но если кто думает, что вести себя как последняя скотина легко и просто, он ошибается.
Том наседал, и, уступая ему, я принял наконец твердое решение. Оно сводилось к тому, что Миртл войдет в отряд беженцев, не выходя за меня замуж.
Я был убежден, что она сумеет заработать себе на жизнь в Америке. Если бы только и ее убедить в этом! И не просто убедить, но склонить к действиям! Тогда мы могли бы спокойно оставаться в тех же отношениях, что и теперь.
Так пришел я к своему решению. Конечно, Тому было просто говорить после, что я вовсе не собирался выполнять это решение; что, если бы Миртл согласилась, я растерялся и перетрусил бы до смерти. Я, во всяком случае, наполовину верил в свою искренность. Когда любовь идет на убыль, можно долго еще строить планы на будущее, которого уже не существует. Как раз этим я и занимался, ибо, увы, не хочу вводить вас в заблуждение: наша с Миртл любовь шла на убыль.
Существует некая неотвратимость в ходе событий, когда любовь расцветает; существует она и когда любовь увядает. Эту неотвратимость порождает ток времени. Можно закрыть глаза и сделать вид, что ты стоишь на месте – все равно тебя с закрытыми глазами уносит все дальше по течению. Ты строишь планы, но если они идут наперерез течению времени, то, право же, не стоит трудиться. Это и совершалось у нас с Миртл. Каждый хотел своего и в душе не мог ничем поступиться, а поток мчал нас все дальше, к окончательному разрыву. Нам казалось, что нами движет в поступках наша воля: бывали у нас размолвки, бывали и примирения. Мы ходили по кругу вновь и вновь, как две планеты, что вместе обращаются вокруг солнца. Может быть, стоит напомнить, что даже солнечная система постепенно распадается?..
Вначале могло показаться, что судьба играет мне на руку. Позвонила Миртл – сказать, что получила повышение по службе. Вечером она зашла ко мне домой распить вдвоем по такому случаю бутылку пива. «Скажи ей, – твердил я себе. – Скажи сейчас же, лови момент!»
С томным изяществом, в прельстительном облачке косметических благовоний, Миртл вошла в ту минуту, когда моя хозяйка кончала убирать со стола после ужина. Хозяйка поспешила удалиться. Миртл посмотрела на меня с кроткой усмешечкой, полной торжества. Я поцеловал ее. И пожелал узнать, какую прибавку к жалованью дает ей повышение по службе.
