Текст книги "Принцесса-невеста"

Автор книги: Уильям Голдман

Соавторы: С. Моргенштерн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Можете ли вы поверить, что в оригинале у Моргенштерна эта глава – самая длинная в книге?

Пятнадцать страниц о том, как Хампердинк не мог жениться на простолюдинке, и они спорили и боролись со знатью, в конце концов нарекли Лютик принцессой Хаммерсмита, малюсенького клочка земли где-то в задней части владений короля Лотарона.

Затем волшебник занялся королем Лотароном, и восемнадцать страниц посвящены описанию средств лечения. (Моргенштерн ненавидел врачей, и всегда с горечью отзывался о том, что работа волшебников была объявлена во Флорине незаконной.)

И семьдесят две – я посчитал – семьдесят две страницы обучения принцессы. Он описывает жизнь Лютик день за днем, месяц за месяцем, пока она изучает все способы сделать реверанс и налить чай, и узнает, как обращаться к наносящим официальный визит набобам, и так далее. Всё это в сатирическом русле, конечно же, ведь Моргенштерн ненавидел королевскую власть даже сильнее, чем врачей.

Но с точки зрения повествования на 105 страницах не происходит ничего. За исключением следующего: «Так мало-помалу прошло три года».

Пять – ОБЪЯВЛЕНИЕ

Большая площадь столицы Флорина была, как никогда прежде, заполонена в ожидании представления будущей невесты принца Хампердинка, Лютик, принцессы Хаммерсмитской. Толпа начала собираться где-то за сорок часов, но за двадцать четыре часа до события на площади ещё было меньше тысячи человек. А затем, по мере того как момент представления невесты принца приближался, со всех концов страны начали собираться люди. Никто ни разу не видел принцессы, но слухи о её красоте не прекращались, и каждый новый был менее правдоподобен, чем предыдущий.

В полдень принц Хампердинк появился на балконе отцовского замка и поднял руки. Толпа, размер которой к этому моменту уже стал опасен, медленно утихла. Говорили, что король умирает, что король уже умер, что король давно мёртв, что король в порядке.

– Мои подданные, мои возлюбленные, дающие нам силы, сегодня день приветствия. Как вы наверняка слышали, здоровье моего почтенного отца уже не то, что раньше. Конечно, ему уже девяносто семь лет, кто мог бы требовать большего. И, как вы тоже знаете, Флорину необходим наследник мужского пола.

Толпа начала волноваться – это должна быть та леди, о которой они столько слышали.

– Через три месяца наша страна отпразднует своё пятисотлетие. Чтобы отпраздновать это празднование, я, на закате этого дня, возьму в жёны Лютик, принцессу Хаммерсмитскую. Вы ещё не знаете её. Но сейчас вы её встретите, – он взмахнул рукой, и двери балкона распахнулись, и Лютик вышла на балкон и встала рядом с ним.

И толпа, без преувеличения, ахнула.

Двадцати однолетняя принцесса далеко превосходила восемнадцатилетнюю плакальщицу. Все недостатки её фигуры исчезли, тот локоть, что был слишком костляв, стал округлее, противоположное пухлое запястье не могло быть идеальнее. Её волосы, что когда-то были цвета осени, всё ещё были цвета осени, но раньше она ухаживала за ними сама, а теперь у неё были пять работающих полный день парикмахеров, которые делали это за неё. (Это было далеко после парикмахеров; на самом деле, парикмахеры существовали с того самого момента, как появились женщины. Адам был первый, хотя последователи короля Иакова [8]

[Закрыть]старательно пытаются замутить этот факт.) Её кожа всё ещё была словно зимние сливки, но теперь, когда по две служанки было приставлено к каждой её конечности, и ещё четыре к остальному телу, она, при определённом освещении, казалось, издавала мягкое, движущееся вместе с самой Лютик, сияние.

Принц Хампердинк взял её руку, высоко поднял, и толпа разразилась одобрительными криками.

– Достаточно, мы не хотим слишком большой шумихи, – сказал принц, и направился обратно в замок.

– Они ждали, особенно некоторые, так долго, – ответила Лютик. – Я бы хотела пройтись между ними.

– Мы не ходим среди простолюдинов, если этого возможно избежать, – сказал принц.

– В своё время я знала более чем достаточно простолюдинов, – возразила ему Лютик. – И я не думаю, что они навредят мне.

И с этими словами она покинула балкон, через мгновение появившись на широкой лестнице замка, и, в одиночестве, с распростёртыми объятиями, спустилась к толпе.

Куда бы она ни направилась, толпа разделялась. Она пересекала и перепересекала Большую площадь, и каждый раз люди перед нею расступались, давая ей дорогу. Лютик шла, двигаясь медленно и с улыбкой, одна, словно какой-то земной мессия.

Большинство бывших там людей никогда не смогут забыть этот день. Никто из них ни разу в жизни не был так близко к совершенству, и большинство сразу же полюбило её. Были, конечно же, те, кто, хотя и признавали, что она была довольно приятна, воздерживались от оценки её в качестве королевы. И, конечно же, были и те, кто просто завидовал. Лишь немногие ненавидели её.

И лишь трое планировали её убить.

Лютик, конечно же, ничего этого не знала. Она улыбалась, и когда люди хотели прикоснуться к её платью, она позволяла им, и когда они хотели прикоснуться к её коже, она позволяла им и это. Она упорно училась держаться по-королевски, и очень хотела справиться с этим, а потому сохраняла осанку прямой, а улыбку нежной, и, если бы кто-то сказал ей, что смерть её была так близка, она бы лишь посмеялась. Но

в самом дальнем углу Большой площади

в самом высоком здании в округе

в темноте самой тёмной тени

человек в чёрном стоял в ожидании.

Его сапоги были из чёрной кожи. Его штаны были чёрными, как и его рубашка. Его маска была чёрной, чернее воронова крыла. Но самыми чёрными были его сверкающие глаза.

Сверкающие, жестокие и неумолимые.

После своего триумфа Лютик была сильно изнурена. Прикосновения толпы утомили её, поэтому она немного отдохнула, а затем, во второй половине дня, надела свой костюм для верховой езды и пошла за Конём. Лишь эта часть её жизни не изменилась за предшествующие годы. Она всё так же любила кататься верхом, и каждый день, позволяла то погода или нет, она в течение нескольких часов ездила одна по раскинувшимся за замком диким землям.

В эти моменты она размышляла.

Не то чтобы её размышления когда-либо расширяли горизонты. Но даже так, говорила она себе, она не была и тупицей, поэтому, пока она держала свои мысли при себе, никакого вреда он них не было, верно?

И пока она проезжала через леса, и ручьи, и поля вереска, в её голове кружились мысли. Проход сквозь толпу взволновал её, причём самым странным образом. Ведь, несмотря на то, что последние три года она занималась только тем, что училась быть принцессой и королевой, лишь в тот день она впервые осознала, что это скоро станет реальностью.

И мне не нравится Хампердинк, подумала она. Не то чтобы я его ненавижу или что-нибудь в этом духе. Я просто никогда не вижу его; он всегда находится где-нибудь в отъезде или же играет в Зоопарке Смерти.

По мнению Лютик, существовали две основные проблемы: (1) было ли неправильным выходить замуж без любви, и (2) если да, было ли уже слишком поздно что-то изменить.

Ответы, пришедшие Лютик в голову во время её поездки, были следующие: (1) нет, и (2) да.

Выходить замуж без любви не было неправильным, просто правильным это тоже не было. Если бы так делал весь мир, вышло бы не слишком хорошо, ведь все бы годами ворчали друг на друга. Но, само собой, так поступали не все, поэтому забудем об этом. Ответ (2) был ещё проще: она дала слово выйти замуж; этого было достаточно. Конечно, он довольно честно предупредил её, что, скажи она «нет», ему пришлось бы расправиться с нею, чтобы удержать уважение к короне на надлежащем уровне; но она всё равно могла, реши она так поступить, сказать «нет».

С тех пор как она стала принцессой-на-стажировке, ей все говорили, что она, вероятнее всего, была самой прекрасной женщиной в мире. Теперь она стала бы ещё и самой богатой и самой могущественной.

Не ожидай слишком многого от жизни, сказала себе Лютик во время этой поездки. Учись быть довольной тем, что имеешь.

Сгущались сумерки, когда Лютик поднялась на вершину холма. Она была примерно в получасе езды от замка, её ежедневная прогулка завершена на три четверти. Внезапно она взнуздала Коня, поскольку за холмом, в тусклом свете заходящего солнца, стояло самое странное трио, что она видела в своей жизни.

Мужчина, стоящий впереди, был смугл, возможно, сицилиец, с нежнейшим, почти ангельским лицом. Одна его нога была слишком коротка, и у него был небольшой горбик, но он двинулся к ней с удивительной скоростью и проворством. Оставшиеся двое стояли на своих местах. Второй, тоже смуглый, вероятно, испанец, был прям и тонок, словно стальной клинок, что висел у него на поясе. Третий, с усами, похожий на турка, был, несомненно, самым большим человеком, что она когда-либо видела.

Лютик поколебалась:

– Говорите.

– Мы – бедные циркачи, – объяснил сицилиец. – Темно, и мы заблудились. Нам сказали, что неподалёку есть деревня, в которой могут найтись желающие посмотреть на наше представление.

– Вас ввели в заблуждение, – сказала ему Лютик. – На много миль вокруг нет ни одной деревни.

– Тогда никто не услышит твой крик, – произнес сицилиец, и с пугающей ловкостью прыгнул на неё.

Больше Лютик ничего не помнила. Вероятно, она кричала, но скорее от ужаса, чем от чего-то ещё, ведь боли она не почувствовала. Его руки умело прикоснулись к её шее, и наступило беспамятство.

Она очнулась от плеска воды.

Она была завернута в одеяло, и гигантский турок клал её на дно лодки. Она собралась заговорить, но в этот момент заговорили они, и она решила, что для неё будет лучше послушать. И с каждой секундой, что она слушала их, ей становилось все труднее и труднее слышать. Из-за страшного биения собственного сердца.

– Я думаю, тебе надо убить её сейчас, – сказал турок.

– Чем меньше ты будешь думать, тем счастливее я стану, – отозвался сицилиец.

Послышался звук рвущейся ткани.

– Что это? – спросил испанец.

– То же самое, что я прикрепил к её седлу, – ответил сицилиец. – Ткань с формы офицера армии Гульдена.

– Я всё ещё думаю… – начал турок.

– Её должны найти мёртвой на границе Гульдена, иначе нам не заплатят остаток. Это тебе ясно?

– Я просто лучше чувствую себя, когда понимаю, что происходит, – пробормотал турок. – Люди всегда считают, что я тупой, потому что я большой и сильный, и иногда у меня текут слюни, когда я взволнован.

– Люди считают тебя тупым, – сказал сицилиец, – потому что ты туп. К твоим слюням это не имеет никакого отношения.

Послышалось хлопанье паруса.

– Берегите головы, – предупредил испанец, и лодка пришла в движение. – Народ Флорина не примет её смерть так просто, мне кажется. Её полюбили.

– Будет война, – согласился сицилиец. – Нам заплатили, чтобы мы её начали. Это неплохое поле деятельности. Если мы отлично выполним это задание, в наших услугах будет постоянная потребность.

– Ну а мне это не так уж и нравится, – произнёс испанец. – Честно говоря, я бы хотел, чтобы ты отказался.

– Предложение было слишком щедрым.

– Мне не нравится убивать девчонку, – сказал испанец.

– Господь всё время это делает; если Его это не беспокоит, то и тебя не должно.

На протяжении всего этого диалога Лютик не пошевельнулась.

Испанец предложил:

– Давайте скажем ей, что мы просто похитили её, чтобы получить выкуп.

Турок согласился:

– Она такая красивая, и она с ума сойдёт, если узнает.

– Она уже знает, – сказал сицилиец. – Она очнулась и слышала всё до последнего слова.

Лютик лежала под одеялом и не шевелилась. Как он мог узнать об этом, подумала она.

– Ты уверен? – спросил испанец.

– Сицилиец чувствует всё, – ответил сицилиец.

Тщеславен, подумала Лютик.

– Да, крайне тщеславен, – сказал сицилиец.

Наверное, он умеет читать мысли, подумала Лютик.

– Мы плывём на всех парусах? – спросил сицилиец.

– До тех пор, пока это безопасно, – отозвался с румпеля испанец.

– Мы опережаем их на час, поэтому пока нет никакого риска. Её лошадь доберётся до замка за примерно двадцать семь минут, еще несколько минут понадобятся им, чтобы понять, что же произошло, и затем, поскольку мы оставили чёткие следы, где-то через час они бросятся за нами. Мы должны достичь Скал ещё через пятнадцать минут и, если удача не отвернётся от нас насовсем, границы Гульдена на рассвете, и тогда она умрёт. Её тело должно быть ещё тёплым, когда принц найдёт её искалеченные останки. Хотел бы я посмотреть на его печаль – она наверняка будет гомерической.

Зачем он позволяет мне узнать свои планы, подумала Лютик.

– Теперь тебе снова пора спать, моя леди, – сказал сицилиец, и внезапно его пальцы прикоснулись к её виску, к её плечу, к её шее, и она вновь потеряла сознание.

Лютик не знала, сколько провела в забытьи, но они всё ещё плыли в лодке, когда она очнулась и моргнула под прикрытием одеяла. И в этот раз, не осмелившись подумать – сицилиец мог бы как-нибудь это узнать – она сбросила одеяло и нырнула в глубину Флоринского канала.

Она оставалась под водой сколько смогла, а затем поднялась на поверхность и поплыла в безлунной воде изо всех остававшихся у неё сил. В темноте позади неё раздавались крики.

– Прыгай, прыгай, – кричал сицилиец.

– Я умею плавать только по-собачьи, – кричал турок.

– Ты лучше меня, – кричал испанец.

Лютик продолжала плыть прочь от них. Её руки болели от напряжения, но она не давала им отдыха.

– Я слышу её, – сказал сицилиец. – Поворачивай налево.

Лютик перешла на брасс, тихо уплывая подальше.

– Гдеона? – взвизгнул сицилиец.

– Акулы доберутся до неё, не волнуйся, – предупредил испанец.

Боже, лучше бы это этого не говорил, подумала Лютик.

– Принцесса, – окликнул её сицилиец, – знаешь ли, что происходит, когда акулы чуют в воде запах крови? Они сходят с ума. Их ярость невозможно контролировать. Они рвут тебя и раздирают на клочки, они пережёвывают и глотают тебя, и я-то в лодке, принцесса, и сейчас в воде нет крови, поэтому мы оба в безопасности, но в моей руке нож, моя леди, и, если ты не вернёшься, я порежу себе руки и ноги и соберу кровь в кружку, и кину её так далеко, как только смогу, а акулы чувствуют кровь в воде за мили, и тебе недолго останется быть красивой.

Лютик в нерешительности оставалась на месте. Теперь, хотя это, несомненно, было лишь её воображение, в окружающей воде ей слышался свист гигантских хвостов.

– Возвращайся, возвращайся сейчас. Другого предупреждения не будет.

Лютик подумала, если я вернусь, они всё равно убьют меня, так какая же разница?

– Разница в том…

Опять он это делает, подумала Лютик. Он правда может читать мысли.

– что, если ты вернёшься сейчас, – продолжил сицилиец, – я дам тебе слово джентльмена и убийцы, что ты умрёшь без боли. Уверяю тебя, акулы такого обещания точно не дадут.

Звуки рыб приближались в ночи.

Лютик затрепетала от страха. Ей было ужасно стыдно за себя, но тем не менее. Как бы ей хотелось узнать, правда ли тут были акулы и стал бы сицилиец резать себе руки.

Сицилиец охнул от боли.

– Он только что порезал себе руку, леди, – крикнул турок. – Теперь он собирает кровь в кружку. Там уже полдюйма набралось.

Сицилиец снова охнул.

– Теперь он порезал себе ногу, – продолжил турок. – Кружка уже почти полная.

Я им не верю, подумала Лютик. В воде нет акул, а в кружке нет крови.

– Я уже занёс руку для броска, – сказал сицилиец. – Дать знать, где ты находишься, или нет – это твой выбор.

Даже не пикну, решила Лютик.

– Прощай, – сказал сицилиец.

Раздался всплеск.

Затем последовала пауза.

А затем акулы взбесились…

– На этот раз акулы её не съедят, – сказал мой отец.

Я посмотрел на него.

– Что?

– Ты выглядел так увлечённо и обеспокоенно, что я решил успокоить тебя.

– Бога ради, – сказал я, – ты считаешь, что я ребёнок? Что это вообще такое? – Я говорил обиженно, но позвольте открыть вам правду: я слишком увлёкся и был рад, что он сказал мне. Я в том смысле, что, когда ты ребёнок, ты же не думаешь, что «ну, раз книга называется „Принцесса-Невеста“ и раз ещё только начало, очевидно, что автор не сделает из главной героини корм для акул». В этом возрасте вещи захватывают тебя, поэтому для всех детей, которые читают это, я просто повторю утешившие меня слова моего отца: «На этот раз акулы её не съедят».

А затем акулы взбесились. Лютик слышала их крики рядом с собой, удары мощных хвостов. Меня ничего не спасёт, осознала Лютик. Со мной покончено.

Но тут, к счастью для всех заинтересованных сторон, кроме акул, выглянула луна.

– Вон она! – крикнул сицилиец, и испанец, словно молния, повернул лодку, она подплыла к Лютик, турок протянул гигантскую руку, и Лютик оказалась в безопасности со своими убийцами, а акулы вокруг них в диком разочаровании налетали друг на друга.

– Проследи, чтобы она не замёрзла – произнёс испанец с румпеля, бросая свой плащ турку.

– Не простудись, – сказал турок, заворачивая Лютик в складки плаща.

– Не думаю, что это так уж важно, – ответила она, – учитывая, что вы убьёте меня на рассвете.

– Это его работа, – сказал турок, указывая на сицилийца, который оборачивал тканью свои порезы. – Мы будем только держать тебя.

– Придержи свой тупой язык, – велел сицилиец.

Турок тут же замолчал.

– Я не думаю, что он такой уж и глупый, – заметила Лютик. – И ещё я не думаю, что ты такой уж и умный, с бросанием крови в воду и всем таким. Я бы не назвала это мышлением на пятёрку.

– Но это же сработало? Ты вернулась, верно? – Сицилиец подошёл к ней. – Когда женщины достаточно напуганы, они кричат.

– Но я не кричала; вышла луна, – ответила Лютик с оттенком торжества в голосе.

Сицилиец ударил её.

– Достаточно, – сказал турок.

Маленький горбун посмотрел прямо на гиганта.

– Собираешься драться со мною? Не думаю, что ты хочешь этого.

– Нет, сэр, – пробормотал турок. – Нет. Но не используй силу. Прошу. Сила моя. Бей меня, если хочешь. Мне всё равно.

Сицилиец вернулся на другой край лодки.

– Она закричала бы, – сказал он. – Она была готовазакричать. Мой план был идеален, как идеальны всемои планы. Лишь показавшаяся не вовремя луна лишила меня совершенной победы. – Он сурово нахмурился, глядя на висевший над ними жёлтый полумесяц. Затем посмотрел вперёд. – Вон! – Он ткнул пальцем. – Скалы Безумия.

Скалы Безумия. Они прямо и отвесно поднимались из воды, на тысячу футов в ночь. Через них проходил кратчайший маршрут между Флорином и Гульденом, но никто никогда не пользовался им, вместо этого, теряя многие мили, их оплывали по длинному пути. Не то, чтобы Скалы невозможно было покорить, за один лишь последний век на них удалось взобраться двоим.

– Плыви прямо к самой крутой части, – скомандовал сицилиец.

Испанец сказал:

– Я это и делаю.

Лютик не понимала, что они делают. Подняться на Скалы почти невозможно, подумала она; и никто никогда не упоминал тайных проходов сквозь них. Но тем не менее они подплывали всё ближе и ближе к огромным камням, уже меньше чем в четверти мили от них.

Впервые сицилиец позволил себе улыбнуться.

– Всё хорошо. Я боялся, что твоё небольшое купание могло стоить мне слишком много времени. У меня был час форы. И теперь ещё осталось около пятидесяти минут. Мы на мили опережаем всех и в безопасности, в безопасности, в безопасности.

– Нас ещё никто не может преследовать? – спросил испанец.

– Никто, – заверил его сицилиец. – Это было бы невообразимо.

– Совершенно невообразимо?

– Совершенно, абсолютно, и, во всех смыслах этого слова, невообразимо, – вновь уверил его сицилиец. – Почему бы спрашиваешь?

– Просто так, – ответил испанец. – Просто я только что посмотрел назад, и там что-то есть.

Все тут же обернулись назад.

А там и вправду что-то было. Меньше чем в миле от них в дорожке лунного света виднелась другая лодка, маленькая, кажется, выкрашенная в чёрный, с огромным раздувавшимся в ночи чёрным парусом и единственным человеком на румпеле. Человеком в чёрном.

Испанец посмотрел на сицилийца:

– Наверное, это рыбак из местных, совершающий небольшой развлекательный круиз, ночью, в одиночестве, в кишащей акулами воде.

– Наверняка есть более логичное объяснение, – сказал сицилиец. – Но так как никто в Гульдене еще не может знать, что мы сделали, и никто из Флорина не мог добраться сюда так быстро, он определенно не, хоть всё и выглядит именно так, преследует нас. Это лишь совпадение и ничего больше.

– Он нас догоняет, – заметил турок.

– Это тоже невообразимо, – произнёс сицилиец. – Перед тем, как украсть лодку, в которой мы находимся, я навёл справки о том, какой корабль быстрее всех во Флоринском канале, и все сказали, что этот.

– Ты прав, – согласился турок, глядя назад. – Он нас не догоняет. Он просто приближается к нам.

– Мы просто смотрим на него под таким углом, и всё, – сказал сицилиец.

Лютик не могла оторвать взгляда от огромного чёрного паруса. Несомненно, три мужчины, с которыми она была сейчас, пугали её. Но каким-то образом, по причинам, которые она никогда не смогла бы даже начать объяснять, человек в чёрном пугал её сильнее.

– Ладно, смотрите внимательнее, – велел сицилиец с небольшим напряжением в голосе.

Скалы Безумия были уже совсем близко.

Испанец умело маневрировал лодкой, что было непросто, поскольку волны теперь обрушивались на камни, и водяная пыль ослепляла. Лютик прикрыла глаза ладонью и откинула голову назад, глядя прямо в темноту в направлении вершины, которая казалась скрытой и неприступной.

Тут горбун рванулся вперед, а когда лодка достигла утёса, он подпрыгнул, и внезапно в его руке оказалась верёвка.

Лютик смотрела в безмолвном изумлении. Верёвка, толстая и прочная, казалось, тянулась до самого верха Скал. Пока она наблюдала, сицилиец несколько раз дёрнул верёвку, которая держалась крепко. Она была привязана к чему-то на вершине – к огромному камню, к высокому дереву, к чему-то.

– Теперь быстро, – приказал сицилиец. – Если он гонится за нами, что, конечно же, за пределами человеческих возможностей, но, если это так, нам надо достичь вершины и обрезать верёвку прежде, чем он может взобраться за нами.

– Взобраться? – произнесла Лютик. – Я никогда не смогу…

– Тихо! – велел ей сицилиец. – Готовься! – приказал он испанцу. – Топи её, – скомандовал он турку.

И все принялись за дело. Испанец взял веревку и связал Лютик по рукам и ногам. Турок поднял огромную ногу и топнул в центре лодки, которая тут же проломилась и начала тонуть. Затем турок подошёл к верёвке и взял её в руки.

– Нагружайте меня, – сказал турок.

Испанец поднял Лютик и перебросил её тело через плечи турка. Затем он привязал себя к талии турка. Затем сицилиец подпрыгнул и вцепился в шею турка.

– Посадка окончена! – объявил сицилиец. (Это было до поездов, но данное выражение пошло от плотников, грузивших брёвна, и это было уже много после плотников.)

И турок начал карабкаться вверх. Ему предстоял путь минимум в тысячу футов, и он нёс на себе троих, но он не беспокоился. Когда речь шла о силе, он никогда не волновался. Когда надо было читать, у него сводило живот, когда надо было писать, он покрывался холодным потом, когда упоминалось сложение, или, ещё хуже, деление, он всегда тут же менял тему.

Но сила никогда не была его врагом. Он не упал бы, даже если б лошадь пнула его в грудь. Он мог зажать ногами тысячефунтовый мешок муки и разорвать его без лишних размышлений. Однажды он поднял слона, используя лишь мышцы спины.

Но его настоящая сила была в руках. Никогда, даже за тысячу лет, не было рук, которые могли бы сравниться с руками Феззика. (Так его звали.) Его руки были не только огромны, словно у Гаргантюа, и совершенно послушны, и удивление быстры, но ещё они были, и именно поэтому он никогда не беспокоился, неутомимы. Если бы ему дали топор и велели срубить лес, его ноги могли бы устать оттого, что им бы пришлось слишком долго держать на себе такой вес, или топор мог бы разбиться из-за грубого обращения и убийства стольких деревьев, но руки Феззика и назавтра были бы столь же свежи, как и сегодня.

И поэтому, даже с сицилийцем на шее, Лютик на плечах и испанцем на талии, Феззик ни в малейшей мере не чувствовал груза. На самом деле он был совершенно счастлив, ведь лишь в те моменты, когда от него требовалось использовать свою силу, он не чувствовал себя обременяющим остальных.

Он взбирался наверх, рука за рукой, рука за рукой, уже в двух сотнях футов над водой, ещё восемьсот футов впереди.

Сицилиец боялся высоты больше всех остальных. Все его кошмары, а они всегда были неподалеку, когда он спал, были связаны с падением. Поэтому этот ужасающей подъём был для него, сидящего на шее гиганта, самым сложным. Или должен был быть.

Но он не позволил бы этого.

С самого начала, когда ещё ребенком он понял, что его горбатое тело никогда не завоюет миры, он полагался на свой разум. Он натренировал его, преодолел его слабости, подчинил его. Поэтому теперь, на высоте трёх сотен футов в ночи, и поднимаясь выше, хотя он должен был бы трепетать от страха, он не боялся.

Вместо этого он думал о человеке в чёрном.

Невозможно, чтобы кто-то был достаточно быстр, чтобы следовать за ними. Но тем не менее этот развевающийся чёрный парус появился из какого-то дьявольского мира. Как? Как? Сицилиец напрягал свой разум, чтобы найти ответ, но находил лишь неудачу. В диком разочаровании он сделал глубокий вдох и, несмотря на свой невероятный страх, взглянул вниз в направлении тёмной воды.

Человек в чёрном всё ещё был там, плывя к Скалам, словно молния. Он был уже меньше чем в четверти мили от них.

– Быстрее! – велел сицилиец.

– Прости, – послушно ответил турок. – Я думал, что я и так поднимаюсь быстрее.

– Лентяй, лентяй, – пришпорил его сицилиец.

– Я никогда не исправлюсь, – ответил турок, но его руки стали двигаться быстрее, чем прежде. – Я не очень хорошо вижу, потому что у меня на лице твои ноги, – продолжил он, – поэтому не мог бы ты сказать мне, пожалуйста, мы уже на полпути?

– Даже чуть побольше, думаю, – отозвался испанец со своего положения вокруг талии гиганта. – Ты отлично справляешься, Феззик.

– Спасибо, – сказал гигант.

– И он почти достиг Скал, – добавил испанец.

Никто не спросил, о ком шла речь.

Шестьсот футов. Руки продолжали тянуть, снова и снова. Шестьсот двадцать футов. Шестьсот сорок. Быстрее чем раньше. Семьсот.

– Он оставил лодку, – сообщил испанец. – И запрыгнул на нашу верёвку. Он следует за нами.

– Я чувствую его, – сказал Феззик. – Вес его тела на верёвке.

– Он никогда не догонит нас! – воскликнул сицилиец. – Невообразимо!

– Ты постоянно используешь это слово, – огрызнулся испанец. – Не думаю, что оно означает то, что ты думаешь, что оно означает.

– Как быстро он поднимается? – спросил Феззик.

– Я напуган, – ответил испанец.

Сицилиец снова собрался с духом и посмотрел вниз.

Человек в чёрном, казалось, летел. Он уже уменьшил их отрыв на сто футов. Возможно, больше.

– Я думал, что ты считаешься сильным! – крикнул сицилиец. – Я думал, что ты большой и могучий, а он догоняет нас.

– Я несу троих, – объяснил Феззик. – Он же один и…

– Оправдания – для трусов, – перебил сицилиец. Он снова взглянул вниз. Человек в чёрном отыграл ещё сотню футов. Он посмотрел вверх. Вершины скал уже стали видны. Ещё сто пятьдесят футов, пожалуй, и они будут в безопасности.

Связанная по рукам и ногам, не помнящая себя от страха, Лютик не знала, чему бы она желала произойти. Она была уверена лишь в одном: она ни за что не хотела бы ещё раз пройти через что-то подобное.

– Лети, Феззик!– прокричал сицилиец. – Осталось сто футов.

Феззик летел. Он выкинул из головы всё, кроме верёвки, своих рук и пальцев, и его руки тянули и тянули, и его пальцы хватались, а верёвка туго натягивалась, и…

– Он уже на полпути, – сказал испанец.

– На полпути к своей смерти, вот он где, – ответил сицилиец. – Мы в пятидесяти футах от безопасности, и как только мы доберёмся туда и я отвяжу верёвку… – Он позволил себе засмеяться.

Сорок футов.

Феззик тянул.

Двадцать.

Десять.

Всё. Феззик сделал это. Она достигли вершины Скал, и сначала сицилиец спрыгнул вниз, а затем турок снял принцессу, а испанец отвязал себя и посмотрел со Скал вниз.

Человек в чёрном был менее чем в трехстах футах от них.

– Какая досада, – сказал турок, глядя туда же, куда и испанец. – Такой скалолаз заслуживает лучшего, чем… – Он замолчал.

Сицилиец развязал узлы, удерживающие верёвку на дубе. Верёвка, казалось, ожила, словно великий водный змей, наконец возвращающийся домой. Она хлестнула по вершине скалы, а затем спиралью исчезла в освещённом луной канале.

Сицилиец захохотал, и смеялся до тех пор, пока испанец не сказал:

– Он сделал это.

– Сделал что? – Горбун стремглав бросился к краю утёса.

– Вовремя отпустил верёвку, – ответил испанец. – Видишь? – Он ткнул пальцем вниз.

Человек в чёрном буквально висел в воздухе, цепляясь за отвесную скалу, в семи сотнях футов над водой.

Сицилиец был заворожён этим зрелищем.

– Знаете, – сказал он, – я сделал смерть и умирание предметом своего изучения и стал отличным экспертом, и вам будет интересно узнать, что он умрёт задолго до того, как коснётся воды. Его убьёт падение, а не столкновение.

Человек в чёрном беспомощно болтался в воздухе, схватившись за Скалы обеими руками.

– О, мы ведём себя так грубо, – продолжил сицилиец, повернувшись к Лютик. – Уверен, тебе хочется на это посмотреть. – Он подошёл к ней и поднёс её, всё ещё связанную по рукам и ногам, к краю утёса, чтобы она могла увидеть последние жалкие усилия человека в чёрном в трёх сотнях футов под ними.

Лютик закрыла глаза и отвернулась.

– Нам не пора двигаться? – спросил испанец. – Мне казалось, ты говорил, что время очень важно для нас.

– Да, да, – кивнул сицилиец. – Но я не могу пропустить такую смерть. Если бы я мог устраивать подобные смерти каждую неделю и продавать на них билеты, я бы смог совершенно забросить все эти наёмные убийства. Только взгляните на него – как считаете, у него мелькает жизнь перед глазами? В книгах всегда так пишут.

– У него очень сильные руки, – заметил Феззик. – Он долго держится.

– Он вряд ли удержится дольше, – возразил сицилиец. – Он должен скоро упасть.

В этот момент человек в чёрном начал карабкаться наверх. Медленно, ясное дело. И с огромным трудом. Но всё равно, не было ни малейшего сомнения в том, что, несмотря на отвесность Скал, он направлялся ввёрх.

– Невообразимо! – воскликнул сицилиец.

Испанец огрызнулся:

– Перестань повторять это слово.Было невообразимо, что кто-то может следовать за нами, но стоило нам обернуться, и этот человек в чёрном был сзади. Было невообразимо, что кто-то мог плыть так же быстро, как и мы, и несмотря на это он сократил отставание. Теперь и это невообразимо, но посмотри – посмотри, – и испанец указал вниз в ночь. – Погляди, как он поднимается.