Текст книги "Принцесса-невеста"

Автор книги: Уильям Голдман

Соавторы: С. Моргенштерн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Этот сойдёт, – сказал я и попросил оператора отеля соединить меня. – Послушайте, я звоню из Лос-Лос-Анджелеса– сказал я, – и мне нужна «Принцесса-невеста» С. Моргенштерна.

– Нету. Простите. – ответил парень и, прежде чем я смог сказать «Тогда не могли бы вы дать мне названия остальных книжных в вашем районе», повесил трубку.

– Соедините меня с последним номером ещё раз, – попросил я оператора отеля и, когда парень снова поднял трубку, сказал, – это я звонил вам из Лос-Лос-Анджелесане кладите трубку так быстро.

– Я не понимаю вас, мистер.

– Я заметил. Я бы хотел, поскольку я в Калифорнии, чтобы вы дали мне названия и номера остальных книжных на вашей улице. Может, у них есть эта книга, а тут в Калифорнии нью-йоркские «Жёлтые страницы» не валяются на каждом шагу.

– Они не помогают мне, я не помогаю им. – Он снова бросил трубку.

Я сидел, держа телефон в руке.

– Что это за особенная книга? – спросила Сэнди Стерлинг.

– Неважно, – сказал я и тоже повесил трубку. Потом я сказал, – Нет, важно, – и снова поднял её, и в конце концов дозвонился до своего издательства в Нью-Йорке, Харкорт Брейс Йованович, и, после ещё нескольких в-конце-концов, секретарша моего редактора зачитала мне названия и номера всех книжных магазинов в районе Четвёртой авеню.

– Охотники, – говорил мой отец теперь. – Плохие люди. Хорошие люди. Прекраснейшие женщины. – Он обосновался в моей голове, ссутулившийся и лысый, и щурился, пытаясь читать, пытаясь порадовать, пытаясь поддержать в своем сыне жизнь и не подпустить волков.

Было 1:40, когда я наконец получил полный список и закончил разговор с секретаршей.

После этого я начал обзванивать книжные.

– Послушайте, я звоню из Лос-Лос-Анджелесанасчет книги Моргенштерна, «Принцессы-невесты», и…

– …простите…

– …простите…

Занято.

– …уже много лет…

Снова занято.

1:35.

Сэнди плавает. Она начинает немного злиться. Она наверняка подумала, что я издеваюсь над ней.

– …простите, в декабре был экземпляр…

– …ничего, простите…

– Это записанное сообщение. Номер, по которому вы звоните, сейчас не обслуживается. Пожалуйста, положите трубку и…

– …нет…

Сэнди уже по-настоящему возмущена. Свирепо смотрит на меня, прислушиваясь к обрывкам разговора.

– …кто в наше время читает Моргенштерна…

Сэнди уходит, уходит, красавица, ушла.

Пока, Сэнди. Прости, Сэнди.

– …простите, мы закрываемся…

Уже 1:55. 4:55 в Нью-Йорке.

Паника в Лос-Лос-Анджелесе

Занято.

Нет ответа.

Нет ответа.

– На флоринском наверное есть. Где-то далеко.

Я сел в своем шезлонге. У говорящего был сильный акцент.

– Мне нужен английский перевод.

– В наши дни Моргенштерна не так-то часто спрашивают. Я уж и не знаю, что у меня там валяется. Приходите завтра, поищете.

– Я в Калифорнии, – сказал я.

– Тронутый, – сказал он.

– Вы окажете мне большую услугу, если поищете.

– Вы не бросите трубку, пока я буду искать? Я не собираюсь платить за этот звонок.

– Не спешите, – сказал я.

Его не было семнадцать минут. Я ждал на линии, слушая. Время от времени до меня доносились шаги, или грохот падающих книг, или оханье.

Наконец:

– Да, у меня есть на флоринском, как я и думал.

Почти.

– Но нет на английском, – сказал я.

Внезапно он закричал на меня:

– Вы с ума сошли?! Я сломал себе спину, а он говорит, у меня её нет, да, у меня она есть, прямо здесь есть, и, уж поверьте, это влетит вам в копеечку.

– Отлично – правда, я не шучу, теперь послушайте, вот что вам надо сделать, возьмите такси и велите отвезти книги прямо в Парк и…

– Мистер Тронутый из Калифорнии, это выменя послушайте – надвигается метель, и я никуда не пойду, как и эти книги без оплаты – шесть пятьдесят, немедленно, каждая, вы хотите на английском, тогда вам придется купить на флоринском, и я закрываюсь в 6:00. Это книги не покинут пределы моего магазина, пока тринадцать долларов не перейдут в мои руки.

– Не двигайтесь, – сказал я, вешая трубку. Кому можно позвонить в нерабочее время, когда Рождество не за горами? Только своему адвокату.

– Чарли, – сказал я, когда он подошёл к телефону. – Пожалуйста, окажите мне услугу. Съездите на Четвертую Авеню в магазин Абромовица, отдайте ему тринадцать долларов за две книги, возьмите такси до моего дома и скажите консьержу, чтобы он отнес их в мою квартиру, и да, я знаю, что идет снег, так что?

– Это настолько странная просьба, что я вынужден согласиться выполнить её.

И я снова позвонил Абромовицу:

– Мой адвокат уже на пути к вам.

– Никаких чеков, – сказал Абромовиц.

– Вы невероятно любезны.

Я повесил трубку и занялся подсчётами. Где-то 120 минут междугородних разговоров стоимостью доллар и тридцать пять центов за первые три минуты плюс тринадцать за книги плюс примерно десять за такси для Чарли плюс шестьдесят за его услуги – это будет… Двести пятьдесят, вероятно. Всё ради того, чтобы у моего Джейсона был Моргенштерн. Я откинулся на спинку шезлонга и закрыл глаза. Двести пятьдесят долларов, и это не считая целых двух часов мучений и страданий, и не стоит забывать Сэнди Стерлинг.

Просто грабёж.

Они позвонили полвосьмого. Я был в своём номере.

– Ему нравится велосипед, – сказала Хелен. – Он совсем перестал меня слушаться.

– Шикарно, – сказал я.

– И твои книги привезли.

– Какие книги? – спросил я со светской небрежностью.

– «Принцесса-невеста». На нескольких языках, один из них, к счастью, английский.

– Это хорошо, – сказал я, все ещё непринуждённо. – Я почти забыл, что попросил прислать их.

– Как они попали сюда?

– Я позвонил секретарше своего редактора, и она добыла мне пару экземпляров. Может, они нашлись у Харкорта, кто знает? (Они былиу Харкорта; можете поверить? Может быть, позже я доберусь до причин.) Дай мне поговорить с ребёнком.

– Привет, – сказал он через мгновение.

– Послушай, Джейсон, – сказал я. – Мы думали о том, чтобы подарить тебе на день рождения велосипед, но решили не делать этого.

– Ошибаешься, я уже получил его.

Джейсон унаследовал от матери совершенное отсутствие чувства юмора. Не знаю, может, он смешной, а я нет. Но могу точно сказать, что мы не слишком-то часто смеёмся вместе. Мой сын Джейсон выглядит просто невообразимо, если бы он был жёлтым, то сошёл бы за школьную команду сумо. Толстяк. Постоянно ест. Я слежу за своим весом, а Хелен вообще видно только в анфас, и к тому же она ведущий детский психиатр на Манхэттене, но наш ребёнок способен катиться быстрее, чем мы ходим. «Он выражает себя через еду, – всегда говорит Хелен. – Свои тревоги. Когда он будет готов с ними справиться, он похудеет».

– Эй, Джейсон? Мама сказала мне, что книгу доставили сегодня. Про принцессу. Мне бы очень хотелось, чтобы ты прочитал её, пока я в отъезде. Я очень любил эту книгу в детстве, и мне интересна твоя реакция.

– Я тоже должен её полюбить? – Он был настоящим сыном своей матери.

– Джейсон, нет. Только правда, то, что ты на самом деле думаешь. Я скучаю по тебе, парень. Я ещё поговорю с тобой, когда у тебя будет день рождения.

– Папа, ты что-то путаешь. Мой день рождения сегодня.

Мы ещё немного подразнили друг друга, даже когда говорить стало уже нечего. Потом я так же пошутил с женой и положил трубку, пообещав вернуться к концу недели.

Но пришлось остаться на две.

Встречи затягивались, продюсерам необходимо было поставить жирный крест на всех стоящих идеях, режиссерам необходимо было ублажить свое эго. Как бы то ни было, я провёл в солнечной Калифорнии больше времени, чем ожидал. Несмотря на это, в конце концов мне было позволено вернуться в лоно семьи, к её безопасности и заботе, так что я поторопился в Лос-Лос-Анджелесскийаэропорт, пока никто не успел изменить своего мнения. Я прибыл туда рано, как всегда делаю, возвращаясь домой, потому что мне надо ещё набить карманы безделушками для Джейсона. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой из поездки, он подбегает (подковыливает) ко мне, вопя «Покажи, покажи карманы», и залезает мне во все карманы, собирая свою дань, а когда все трофеи собраны, обнимает меня. Просто ужасно, на что мы готовы пойти, чтобы почувствовать себя нужными.

– Покажи карманы, – кричал Джейсон, направляясь ко мне через холл. Был четверг, время ужина, и, пока он проводил свой ритуал, Хелен появилась из библиотеки и поцеловала меня в щёку со словами «какой у меня красавец муж», что тоже было частью ритуала, нагруженный подарками Джейсон изобразил что-то, похожее на объятие и убежал (уковылял) к себе в комнату.

– Анжелика как раз накрывает на стол, – сказала Хелен, – ты вовремя.

– Анжелика?

Хелен приложила палец к губам и прошептала:

– Она у нас только третий день, но я думаю, что она может оказаться сокровищем.

Я прошептал в ответ:

– А что случилось с сокровищем, которое было здесь, когда я уезжал? Она к тому моменту была у нас лишь неделю.

– Она оказалась разочарованием, – сказала Хелен. Вот и всё. (Хелен невероятно умна – в колледже она была членом «Фи Бета» [6]

[Закрыть], получила всевозможные награды за отличия в учебе, у неё потрясающе широкий ум и невероятные таланты – но она не может держать служанку. Во-первых, я думаю, она чувствует себя виноватой, нанимая кого-либо, поскольку практически все доступные кандидаты сейчас чёрные или испанцы, а Хелен ультра-супер-либеральна. Во-вторых, она настолько умела, что пугает их. Она может сделать всё что угодно лучше их, и знает об этом, и знает, что они знают об этом. В-В-третьихкогда они начинают паниковать из-за неё, моя жена, верная своей профессии психоаналитика, пытается объяснить, почему им не следует бояться, и после получасового поиска собственного «я» с Хелен они становятся по-настоящемунапуганы. Как бы то ни было, в течение последних нескольких лет у нас бывает в среднем по четыре «сокровища» в год.)

– Нам не везло, но это изменится, – сказал я так успокаивающе, как только смог. Раньше я расспрашивал её, когда она говорила об этой проблеме, но потом осознал, что это не самое мудрое решение.

Ужин вскоре был готов, и в обнимку с женой и сыном я направился в столовую. В тот момент я чувствовал себя безопасно, безмятежно, в общем, просто отлично. Ужин был на столе: шпинат с белым соусом, картофельное пюре, подливка и тушеное мясо; замечательно, исключая тот факт, что я не люблю тушеное мясо, я предпочитаю есть его полусырым, но я обожаю такой шпинат, поэтому, в целом, угощение на столе было более чем съедобным. Мы сели. Хелен подавала мясо, остальное мы передавали друг другу. Мой кусок мяса был суховат, но подливка это компенсировала. Хелен позвонила. Появилась Анжелика. Лет двадцати или восемнадцати, смуглая, медлительная.

– Анжелика, – начала Хелен, – это мистер Голдман.

Я улыбнулся и сказал: «Привет», – и помахал вилкой. Она кивнула мне в ответ.

– Анжелика, ты не должна воспринимать это как критику, поскольку это полностью моя вина, но в будущем мы обе должны оченьпостараться не забывать, что мистер Голдман любит полусырой ростбиф…

– Это был ростбиф? – спросил я.

Хелен бросила на меня быстрый взгляд.

– В общем, Анжелика, сейчас никакой проблемы нет, и я должна была сказать тебе о предпочтениях мистера Голдмана несколько раз, но в следующий раз, когда у нас будет мясо на ребрышках, давай постараемся, чтобы в середине оно было розовым, хорошо?

Анжелика вернулась на кухню. Ещё одно «сокровище» потерпело крах.

Если вы помните, мы втроем начали этот ужин счастливыми. Двое ещё оставались в этом состоянии, Хелен, очевидно, была невероятно расстроена.

Джейсон отработанными и уверенными движениями накладывал гору пюре себе на тарелку.

Я улыбнулся ему.

– Эй, – попытался я, – давай немного полегче с этим, а, парень?

Он шлёпнул на свою тарелку ещё одну полную ложку.

– Джейсон, тебе уже хватит, – сказал я тогда.

– Я правда голодный, папа, – возразил он, не глядя на меня.

– Тогда возьми мяса, – ответил я. – Можешь съесть столько мяса, сколько тебе хочется, я не скажу ни слова.

– Я вообще ничего не буду! – Джейсон оттолкнул тарелку, сложил руки на груди и уставился в пространство.

– Если бы я торговала мебелью, – сказала мне Хелен,– или была кассиром в банке, я бы поняла; но как ты можешь говорить такие вещи, ведь ты уже столько лет женат на психиатре. Ты словно в Средневековье, Уилли.

– Хелен, у мальчика избыточный вес. Я лишь предложил, чтобы он оставил немного пюре остальным и поел замечательного тушеного мяса, которое твоё сокровище приготовило по случаю моего триумфального возвращения.

– Уилли, я не хочу шокировать тебя, но Джейсон не только очень умён, но ещё и отлично видит. Уверяю тебя, смотрясь в зеркало, он осознаёт, что не строен. Потому что на данной стадии он выбралне быть стройным.

– Ему уже скоро пора будет встречаться с девочками, что тогда?

– Джейсону десять, дорогой, и на данной стадии он не интересуется девочками. На данной стадии ему нравится ракетная техника. Неужели небольшой избыточный вес может помешать ребёнку любить ракеты? Когда он решитстать стройным, я уверяю тебя, у него найдутся ум и сила воли, достаточные, чтобы стать стройным. До этого, пожалуйста, не расстраивай ребёнка в моем присутствии.

Сэнди Стерлинг танцевала у меня перед глазами в своём бикини.

– Я не буду есть, и всё, – произнёс в этот момент Джейсон.

– Милое дитя, – сказала Хелен ребёнку тем тоном, который она приберегает специально для подобных случаев, – будь логичен. Если ты несъешь свое пюре, тыбудешь расстроен, и ябуду расстроена; твой отец, очевидно, уже расстроен. Если ты съешьсвое пюре, ябуду довольна, тыбудешь доволен, и твой желудок будет доволен. С твоим отцом мы ничего не можем поделать. Ты можешь расстроить всех или одного, с которым, как я уже сказала, мы ничего не можем поделать. Таким образом, вывод очевиден, но я верю, что ты способен прийти к нему сам. Делай то, что считаешь нужным, Джейсон.

Он начал пожирать картошку.

– Ты превращаешь нашего ребёнка в педика, – пробормотал я очень тихо, чтобы услышали только Сэнди и я. Затем я глубоко-глубоко вздохнул, потому что, когда бы я ни пришёл домой, всегда возникают проблемы, поскольку, как говорит Хелен, я приношу с собой напряжение, мне всегда необходимы нечеловеческие доказательства того, что я все ещё нужен, любим и так далее. Могу лишь сказать, что ненавижу быть вдали от дома, но возвращаться сюда ещё хуже. Мы с Хелен и так разговариваем каждый вечер, поэтому шансы начать болтовню в духе «ну, что новенького произошло, пока меня не было» не очень-то велики.

– Бьюсь об заклад, что ты уже просто велосипедный ас, – сказал я затем. – Может, покатаемся на выходных.

Джейсон оторвал глаза от пюре:

– Мне очень понравилась книга, папа. Она отличная.

Я удивился его словам, ведь я только начинал подходить к этому предмету. Но, как постоянно говорит Хелен, Джейсон не дурак.

– Я рад, – ответил я. И я правда был очень рад.

Джейсон кивнул:

– Возможно, это лучшая книга, что я читал в жизни.

Я откусил кусочек шпината.

– Какая часть тебе больше всего понравилась?

– Глава первая. “Невеста”, – отозвался Джейсон.

Это меня невероятно удивило. Не то, чтобы первая глава плохая или что-нибудь в этом роде, но в ней не слишком-то много происходит по сравнению со всеми теми невероятными вещами, которые случаются потом. Лютик вырастает, да и всё, пожалуй.

– А как насчёт того момента, когда они взбирались на Скалы Безумия? – спросил я. Это в пятой главе.

– Очень интересно, – сказал Джейсон.

– А описание Зоопарка Смерти принца Хампердинка? – Это во второй главе.

– Ещё лучше, – сказал Джейсон.

– Что меня поразило в этой части, – проговорил я, – так это то, что о Зоопарке Смерти там всего лишь коротенький абзац, но как-то сразу понимаешь, что потом о нём ещё пойдет речь. У тебя не возникло такого ощущения?

– Мммм, – кивнул Джейсон, – отлично.

К этому моменту я уже знал, что он не читал «Принцессу-невесту».

– Он пытался читать её, – встряла Хелен. – Он правда прочёл первую главу. Вторую он не смог осилить, поэтому, когда он приложил достаточное и разумное количество усилий, я сказала ему прекратить. У разных людей разные вкусы. Я сказала ему, что ты поймешь, Уилли.

Конечно же, я понимал. Но я чувствовал себя таким осиротелым.

– Мне не понравилось, папа. Я хотел бы, чтобы было иначе.

Я улыбнулся ему. Как ему могло не понравиться? Страсти. Дуэли. Чудеса. Гиганты. Настоящая любовь.

– Ты не будешь шпинат? – спросила Хелен.

Я встал.

– Всё дело в перемене часовых поясов; я не голоден. – Она ничего не сказала, пока не услышала, как я открыл переднюю дверь.

– Куда ты идешь? – окликнула она меня тогда. Если бы я знал, я бы ответил.

Я бесцельно бродил по декабрю. Без пальто. Но я и не осознавал, что замерз. Я понимал лишь, что мне сорок лет, и я не хотел быть здесь в сорок лет, запертым вместе с гениальной женой-психиатром и шарообразным сыном. Было, наверное, девять часов, и я сидел посреди Центрального парка, один, никого рядом, все остальные скамейки свободны.

Тут я услышал шорох к кустах. Он замолк. Затем снова возобновился. Ооочень осторожный. Ближе.

Я резко обернулся, выкрикнув: « Хватит доканывать меня!» – и кто бы это ни был – друг, враг, воображение – исчез. Я услышал, как он убегает, и осознал: в тот момент я был опасен.

Потом мне стало холодно. Я пошёл домой. Хелен делала какие-то заметки, лёжа в постели. Обычно она заявила бы что-нибудь насчет того, я что уже слишком стар для подобного ребяческого поведения. Но сейчас цепляться ко мне могло быть опасно. Я прочитал это по её умным глазам.

– Он правда пытался, – наконец сказала она.

– Я не сомневаюсь, – ответил я. – Где книга?

– В библиотеке, наверное.

Я повернулся, чтобы выйти.

– Тебе чем-нибудь помочь?

Я сказал нет. Затем пошёл в библиотеку, закрылся там и нашёл «Принцессу-невесту». Проверяя переплет, я увидел, что она была в довольно неплохом состоянии, и заметил, что она была напечатана в моем издательстве «Харкорт Брейс Йованович». Довольно давно, когда они ещё не были «Харкорт, Брейс энд ворлд». Просто Харкорт, Брейс и всё. Я открыл титульную страницу, и меня охватило необычное ощущение, ведь я никогда раньше этого не делал; книга всегда оставалась в руках моего отца. Я не удержался от смеха, увидев настоящее название, потому что оно гласило:

КЛАССИЧЕСКАЯ СКАЗКА

О НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ

И НЕВЕРОЯТНЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ

Автор С. Моргенштерн

Невозможно не восхищаться человеком, который называет свою новую книгу классикой ещё до того, как она была опубликована и её кто-нибудь прочитал. Возможно, он посчитал, что если не сделает этого, то никто и не прочитает, а может, он просто решил протянуть критикам руку помощи; я не знаю. Я просмотрел первую главу, и она была почти точь-в-точь такой, как я её помнил. Затем я перешёл ко второй главе, той, в которой рассказывалось о принце Хампердинке и коротко, но маняще описывался Зоопарк Смерти.

И тогда я начал понимать суть проблемы.

Не то чтобы описания там не было. Оно было, и снова довольно похоже на то, каким я его помнил. Но чтобы добраться до него, надо было преодолеть страниц шестьдесят текста о родословной принца Хампердинка, и о том, как его семья захватила власть во Флорине, и о такой-то свадьбе, и о том, как тот-то произвёл на свет этого, который потом женился на ком-то ещё, и затем я пролистал книгу до третьей главы, “Ухаживание”, и она снова была об истории Гульдена и о том, как эта страна завоевала свое место в мире. Чем дальше я листал, тем больше понимал: Моргенштерн не писал детскую книгу; он писал что-то вроде сатирической версии истории собственной страны и упадка монархии в западной цивилизации.

Но мой отец читал мне только те места, где происходило действие, только хорошие части. Серьёзная сторона его совершенно не занимала.

Около двух утра я позвонил Хираму в Мартас-Виньярд [7]

[Закрыть]. Хирам Гайдн был моим редактором уже двенадцать лет, ещё со времен «Солдата под дождём», и мы через многое прошли вместе, но ни разу – через телефонные звонки в два часа утра. Он до сих пор так и не смог понять, почему я не мог подождать до завтрака.

– Ты уверен, что у тебя всё в порядке, Билли? – повторял он.

– Привет, Хирам, – начал я после примерно шести гудков. – Послушай, вы опубликовали одну книгу сразу после Первой Мировой. Как тебе следующий вариант: я сокращу её, и мы переиздадим её?

– Ты уверен, что у тебя все в порядке, Билл?

– Отлично, абсолютно, и, понимаешь, я использую только хорошие части. Я как-нибудь соединю все пропуски в повествовании и оставлю только хорошие части. Что ты думаешь?

– Билл, у меня два часа утра. Ты все ещё в Калифорнии?

Я притворился, что удивлён и шокирован, чтобы он не решил, что я сошёл с ума.

– Прости, Хирам. Бог мой, какой я идиот, в Беверли Хиллз только 11:00. Как считаешь, ты мог бы попросить мистера Йовановича?

– В смысле сейчас?

– Завтра или послезавтра, неважно.

– Я могу попросить его о чём угодно, только я не уверен, что вполне понимаю, чего ты хочешь. Ты уверен, что у тебя всё в порядке, Билл?

– Завтра я буду в Нью-Йорке. Позвоню тебе и уточню детали, договорились?

– Постарайся позвонить пораньше, ведь это рабочий день, Билл.

Я засмеялся, повесил трубку и позвонил Зигу в Калифорнию. Эварц Зиглер был моим киноагентом уже лет восемь. Он заключил для меня сделку насчёт Бутча Кэссиди, и его я тоже разбудил.

– Привет, Зиг, ты не мог бы получить для меня отсрочку для Степфордских жен? Появилось одно дело.

– По контракту ты должен начать сейчас; насколько большую отсрочку?

– Не могу сказать наверняка; я ещё никогда не делал сокращённых изданий. Как думаешь, как они поступят?

– Наверное, если отсрочка будет длительной, они пригрозят подать на тебя в суд, и в итоге ты потеряешь работу.

Примерно так и получилось; они пригрозили подать на меня в суд, я почти потерял работу и деньги и не приобрёл друзей в «индустрии», как вращающиеся в шоу-бизе называют кино.

Но я подготовил сокращённое издание «Принцессы-невесты», и вы держите его в руках. «Хорошие части».

Зачем я сделал всё это?

Хелен чудовищно давила на меня, пытаясь заставить ответить. Она чувствовала важность этого ответа, не обязательно для неё, но для меня самого. «Ты вёл себя как помешанный, Уилли, – сказала она. – Я по-настоящему испугалась".

Так зачем?

Я ничего не смыслю в самоанализе. Всё, что я пишу, импульсивно. Это подходит, это звучит неправильно – вроде того. Я не могу анализировать – по крайней мере, не свои собственные действия.

Я не ожидаю того, что «Принцесса-невеста» изменит чью-нибудь жизнь так же, как она изменила мою.

Но возьмите заглавие – «настоящая любовь и невероятные приключения» – когда-то я верилв них. Я думал, что моя жизнь пройдет так. Молился, чтобы так было. Очевидно, этого не произошло, но я думаю, что невероятных приключений уже больше не бывает. Никто в наши дни не обнажит шпагу, воскликнув: «Привет, меня зовут Иниго Монтойя, ты убил моего отца, готовься умереть!»

О настоящей любви тоже можно уже забыть. Я не знаю, люблю ли я что-нибудь по-настоящему, кроме бифштекса у Питера Люгера и сырной анчилады в Эль Парадор. (Прости, Хелен.)

Как бы то ни было, это «хорошие части» «Принцессы-невесты». С. Моргенштерн написал её. Мой отец прочитал её мне. И теперь я даю её вам. А уж что вы с ней сделаете, мне не так уж и важно.

Нью-Йорк.

Декабрь 1972

Один – НЕВЕСТА

В год, когда родилась Лютик, самой прекрасной женщиной в мире была француженка-посудомойка по имени Аннетт. Аннетт работала в Париже у герцога и герцогини де Гиш, и от внимания герцога не укрылось, что столовую утварь полирует кто-то необыкновенный. Внимание герцога, в свою очередь, не укрылось от внимания герцогини, которая была не слишком красива и не слишком богата, но довольно умна. Герцогиня приступила к наблюдению за Аннетт и вскоре нашла роковой недостаток своего врага.

Шоколад.

Вооружённая, герцогиня приступила к работе. Дворец де Гишей превратился в леденцовый замок. Конфеты везде, куда не кинь взгляд. Горы покрытых шоколадом мятных карамелек в комнатах для рисования, корзины с нугой в шоколаде в приёмных.

У Аннетт не было ни единого шанса. Меньше чем за сезон она утратила свою хрупкость и нежность, и теперь, когда герцог смотрел на неё, его взгляд затуманивался грустным недоумением. (Аннетт, стоит заметить, становилась лишь радостнее по мере того, как увеличивалась в размерах. В конце концов она вышла замуж за кондитера, и они вдвоем ели долго и счастливо, пока старость не прибрала их к рукам. Стоит также заметить, что у герцогини всё было не столь радужно. Герцог, по не поддающимся пониманию причинам, вскоре воспылал страстью к своей собственной тёще, от чего у герцогини открылась язва, разве что тогда язв ещё не было. Точнее, язвы существовали, и были у людей, но они не назывались «язвы». В те времена врачи называли их «желудочные боли» и лучшим лекарством считали кофе, щедро разбавленный бренди, дважды в день, пока боль не отступала. Герцогиня верно и преданно принимала эту микстуру, годами наблюдая за тем, как за её спиной её муж и её мать обменивались воздушными поцелуями. Неудивительно, что сварливость герцогини стала легендой, что талантливо засвидетельствовал Вольтер (За исключением того, что это было до Вольтера.))

В год, когда Лютик исполнилось десять, самой прекрасной женщиной была дочь успешного торговца чаем, жившая в Бенгалии. Девушку звали Алютра, и её кожа была смуглой и такой совершенной, какой в Индии не видели восемьдесят лет. (С тех пор, как начали вести аккуратный подсчет, во всей Индии было зафиксировано лишь одиннадцать девушек с совершенной кожей.) В год, когда эпидемия оспы накрыла Бенгалию, Алютре было девятнадцать. Девушка выжила, но её кожа – нет.

Когда Лютик было пятнадцать, Адела Террелл, из Сассакса-на-Темзе, была, безусловно, самым прекрасным созданием на свете. Аделе было двадцать, и она настолько превосходила всех остальных девушек в мире, что казалось несомненным, что она будет самой прекрасной ещё многие, многие годы. Но однажды один из её кавалеров (которых у неё было 104) воскликнул, что на земле ещё не рождалось ничего и никого более идеального, чем Адела. Польщённая Адела стала обдумывать правдивость этого заявления. В ту ночь, в одиночестве своей комнаты, она тщательно, пору за порой, изучила себя в зеркале. (Зеркала тогда уже были.) Она закончила своё обследование лишь перед самым рассветом, но к этому времени ей стало ясно, что молодой человек был абсолютно прав в своем суждении: она была, хотя и не по своей вине, совершенна.

Прогуливаясь в фамильном розовом саду и наблюдая за восходом солнца, она была счастливее, чем когда-либо раньше. «Я не просто совершенна, – говорила она себе, – я, вероятно, первый совершенный человек за всю длинную историю вселенной. Ничто во мне невозможно сделать ещё лучше, и как мне повезло, что я совершенна, и богата, и популярна, и чувствительна, и юна, и…»

Юна?

Начал подниматься туман, когда Адела погрузилась в размышления. Ну, конечно, я всегдабуду чувствительна, думала она, и я всегда буду богата, но я не знаю, как же мне навсегда остаться молодой. А утратив молодость, я перестану быть совершенной. А если я не буду совершенной, что тогда мне останется? Что, в самом деле? В отчаянных раздумьях Адела нахмурила лобик. Впервые в своей жизни её лобику пришлось хмуриться, и поняв, что наделала, Адела ахнула в ужасе оттого, что могла испортить его, возможно, навсегда. Она ринулась обратно к зеркалу и провела перед ним всё утро, и, хотя она смогла убедить себя, что была столь же совершенна, как и прежде, она, несомненно, уже не была так же счастлива, как до этого.

Она начала волноваться.

Первые отпечатки беспокойства появились на её коже меньше чем за две недели, первые морщины – за месяц, и не прошло и года, как её кожа стала изобиловать складками. Вскоре она вышла за того самого человека, который обвинил её в великолепии, и устроила ему весёленький многолетний ад.

Пятнадцатилетняя Лютик, конечно же, не имела обо всём этом ни малейшего представления. А если б и имела, сочла бы это абсолютно непостижимым. Как кого-то мог беспокоить вопрос о том, является она самой прекрасной женщиной в мире или нет. Какая разница, если ты была лишь третьей самой прекрасной. Или шестой. (Лютик в то время и близко не была от таких высот, входя лишь в двадцатку лучших, и то исключительно благодаря своему потенциалу, и уж точно не уходу за собой.) Она ненавидела умываться, брезговала мыть за ушами, терпеть не могла расчёсывать волосы и делала это так редко, как только было возможно. Нравилось же ей, больше всего остального, кататься на своём коне и насмехаться над мальчиком с фермы.

Коня звали «Конь» (Лютик никогда не отличалась воображением), и он приходил, когда Лютик звала его, шёл, куда Лютик его направляла, и делал то, что Лютик ему приказывала. Мальчик с фермы тоже делал то, что она приказывала. Собственно говоря, он был уже молодым человеком, но он был мальчиком с фермы, когда, осиротев, пришёл работать на её отца, и Лютик с тех самых пор обращалась к нему именно так. «Мальчик с фермы, принеси мне это»; «Достань мне то, мальчик с фермы – быстро, лентяй, бегом, или я скажу отцу».

«Как вам будет угодно».

Это был его единственный ответ. «Как вам будет угодно». Принеси то, мальчик с фермы. «Как вам будет угодно». Высуши это, мальчик с фермы. «Как вам будет угодно». Он жил в лачужке неподалеку от скота и, по словам матери Лютик, содержал свою хибарку в чистоте. Он даже читал, когда у него были свечи.

– Я оставлю парню акр в наследство, – любил говорить отец Лютик. (Акры у них тогда были.)

– Ты испортишь его, – всегда отвечала мать Лютик.

– Он столько лет надрывался как раб; упорный труд должен быть вознаграждён. – Затем, вместо того, чтобы продолжать ссору (ссоры у них тогда тоже уже были), они оба набрасывались на свою дочь.

– Ты не мылась, – говорил её отец.

– Мылась я, мылась, – возражала Лютик.

– Не с водой, – продолжал её отец, – от тебя несёт, словно от жеребца.

– Я весь день каталась, – объясняла Лютик.

– Ты должна мыться, Лютик, – присоединялась её мать. – Молодые люди не любят, когда от девушек несёт конюшней.

– О, молодые люди! – Лютик просто взрывалась. – Меня не волнуют «молодые люди». Конь любит меня, и этого вполне достаточно, спасибо.

Она говорила это громко, и она говорила это часто.

Но, хотела она того или нет, кое-что уже начинало происходить.

Незадолго до своего шестнадцатого дня рождения Лютик осознала, что вот уже больше месяца ни одна девушка в деревне не разговаривала с ней. Она никогда не была особенно близка с другими девушками, так что перемена не была резкой, но раньше они по крайней мере обменивались кивками, когда она проезжала по деревне или по просёлочной дороге. А теперь, без всяких на то причин, её попросту игнорировали. Взглянут мельком, когда она приблизится, и всё. Одним утром Лютик загнала Корнелию в угол в кузнице и потребовала объяснить это молчание.