Текст книги "Принцесса-невеста"

Автор книги: Уильям Голдман

Соавторы: С. Моргенштерн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

***

Это моя любимая книга на свете, хотя я никогда не читал её.

Как такое возможно? Постараюсь объяснить. Когда я был ребёнком, книги были мне совершенно неинтересны. Я ненавидел читать, я ужасно читал, и кроме того, как можно было тратить время на чтение, когда существовали игры, так и звавшие в них поиграть? Баскетбол, бейсбол, игра в шарики – мне всегда было мало. Я не слишком-то хорошо в них играл, но, если бы мне дали футбольный мяч и пустую спортивную площадку, я придумал бы победные концовки, способные довести вас до слёз. Школа была пыткой. Мисс Рогински, моя учительница с третьего по пятый класс, снова и снова вызывала мою мать к себе. «Мне кажется, Билли не старается так, как он мог бы». Или: «Во время тестов Билли показывает необыкновенно хорошие результаты, учитывая его положение в классе». Или, чаще всего: «Я просто не знаю, миссис Голдман; что же нам делать с Билли?»

Что же нам делать с Билли? Эта фраза преследовала меня те первые десять лет. Я делал вид, что мне всё равно, но в глубине души я был напуган до смерти. Всё и вся проходили мимо меня. У меня не было настоящих друзей, никого, кто разделял бы мой интерес к всевозможным играм. Я казался вечно занятым, но думаю, если б на меня хорошенько нажали, я, наверное, признал бы, что, несмотря на всю мою буйную деятельность, был совершенно одинок.

– Что женам делать с тобой, Билли?

– Я не знаю, Мисс Рогински.

– Как ты мог не сдать технику чтения? Я ведь собственными ушами слышала, как ты употреблял каждое слово.

– Мне жаль, Мисс Рогински. Наверное, я не думал.

– Ты всегда думаешь, Билли. Просто ты не думал о задании.

Мне не оставалось другого выбора, кроме как кивнуть.

– Что случилось в этот раз?

– Я не знаю. Не помню.

– Опять Стэнли Хак? (Стэн Хак был третим бейсменом Кабс в том году, как и во многие другие годы. Однажды я смотрел его игру с трибуны, и даже на таком расстоянии у него была самая обаятельная улыбка, что я когда-либо видел, и по сей день я готов поклясться, что он улыбнулся мне несколько раз. Я просто поклонялся ему. И удар у него был что надо.)

– Бронко Нагурски. Он футболист. Великий футболист, и во вчерашней газете было написано, что он может вернуться и снова играть за Биарз. Он ушёл из спорта, когда я был маленьким, но, если он собрался вернуться, и я бы нашёл кого-нибудь, кто отвёл бы меня на матч, я увидел бы его игру, и может, если бы тот, кто привёл меня, к тому же знал его, я бы мог встретить его после матча, и может, если бы он был голоден, я бы отдал ему сэндвич, который принёс бы с собой. Я пытался представить, какой сэндвич мог бы понравиться Бронко Нагурски.

Её плечи тяжело опустились.

– У тебя потрясающее воображение, Билли.

Не помню, что я ответил. Наверное, «спасибо» или что-нибудь в этом духе.

– Жаль, что я не могу направить его в нужное русло, – продолжила она. – Отчего так?

– Я думаю, что может мне нужны очки и я не могу читать, потому что слова расплываются у меня перед глазами. Это, кстати, объясняет, почему я вечно щурюсь. Возможно, если б я сходил к окулисту, который дал бы мне очки, я стал бы читать лучше всех в классе, и вам бы не пришлось так часто оставлять меня после уроков.

Она лишь указала себе за спину.

– Иди помой доску, Билли.

– Да, мэм.

Доски я мыл лучше всех.

– Они правда расплываются? – сказала мисс Рогински через некоторое время.

– О, нет, это я только что придумал. – Да и не щурился я никогда. Но она, казалось, была этим очень взволнованна. Она вечно беспокоилась. Вот уже три года.

– Я просто никак не могу до тебя достучаться.

– Это не ваша вина, мисс Рогински. (Это правда была не её вина. Ей я тоже поклонялся. Она была коренастой и толстой, но я хотел, чтобы она была моей матерью. Но тут у меня никак концы с концами не сходились, разве что она сначала была замужем за моим отцом, а потом они развелись, и мой отец женился на моей матери, что было нормально, потому что мисс Рогински надо было работать, поэтому моему отцу пришлось заботиться обо мне – в этом был какой-то смысл. Только все выглядело так, словно они никогда друг друга не знали, мой отец и мисс Рогински. Когда бы они не встречались, каждый год на рождественском празднике, когда приходили все родители, я наблюдал за ними не сводя глаз, надеясь уловить какой-нибудь таинственный проблеск или взгляд, который мог означать лишь: «Как дела, как ты поживаешь после того, как мы развелись?» – но безуспешно. Она не была моей матерью, она была лишь моей учительницей, а я был её личной и все увеличивающейся зоной бедствия.)

– У тебя всё будет хорошо, Билли.

– Я надеюсь на это, мисс Рогински.

– Просто ты поздний цветок, вот и всё. Уинстон Черчилль был поздним цветком, и ты так же.

Я хотел спросить, за кого он играл, но что-то в её тоне подсказало мне, что не стоит этого делать.

– И Эйнштейн.

Его я тоже не знал. Как и что такое «поздний цветок». Но я чертовски хотел им быть.

Когда мне было двадцать шесть, мой первый роман, «Храм золота», был опубликован в издательстве Альфреда А. Кнопфа. (Оно теперь часть Рэндом Хаус, а он – часть RCA ^[1] , а RCA – лишь часть сегодняшних проблем с американскими издателями, но не часть этой истории.) Как бы то ни было, перед публикацией работники издательства Кнопфа говорили со мной, пытаясь понять, что они могут сделать, чтобы оправдать свои зарплаты, и они спросили меня, кому бы я хотел послать предварительные копии, кто мог бы высказать свое мнение, и я сказал, что не знаю никого такого, и они сказали: «Подумайте, все кого-нибудь да знают», – и тогда я весь разволновался, потому что мне пришла в голову одна идея, и я сказал: «Хорошо, пошлите копию мисс Рогински», – что, как я считал, было логично и замечательно, потому что если кто-то и мог повлиять на мое мнение, то это была именно она. (Она есть в «Храме золота», кстати говоря, только я назвал её «мисс Патулски» – даже тогда я был изобретателен.)

– Кто? – спросила эта женщина из издательства.

– Моя старая учительница, пошлите ей копию, и я подпишу её, и может даже напишу что-нибудь, – я был очень взбудоражен, пока этот парень из издательства не перебил меня:

– Мы думали о ком-то более национальных масштабов.

Очень мягко я сказал:

– Мисс Рогински, просто пошлите ей копию, пожалуйста, ладно?

– Да, – сказал он, – да, конечно.

Помните, как из-за тона мисс Рогински я не спросил, за кого играл Черчилль? Наверное, тогда у меня был тот же самый тон. В любом случае, что-то произошло, потому что тут же записал её имя, спросив, пишется оно через "о" или через "а".

– Через о, – сказал я, мысленно уже вернувшись в те годы, пытаясь представить себе посвящение, которое понравилось бы ей. Знаете, умное, и скромное, и замечательное, и великолепное, что-то в таком духе.

– Имя?

Это быстро меня отрезвило. Я не знал её имени. Я всегда называл её «мисс». Её адреса я тоже не знал. Я даже не знал, была ли она ещё жива. Я не был в Чикаго уже десять лет; я был единственным ребёнком, мои родители умерли, кому было нужно Чикаго?

– Пошлите её в среднюю школу Хайланд Парк, – сказал я, и сначала я хотел написать: «Для мисс Рогински, роза от вашего позднего цветка», но потом я подумал, что это звучит слишком тщеславно, и пришёл к выводу, что: «Для мисс Рогински, сорнячок от вашего позднего цветка», – будет скромнее. Слишком скромно, решил я тут же, и на этом блестящие идеи в тот день иссякли. Я не мог ничего придумать. Потом я задумался, а что, если она вообще не помнит меня? Сотни учеников в течение многих лет, с чего бы ей помнить меня? Поэтому в конце концов я в отчаянии написал: «Для мисс Рогински от Уильяма Голдмана – вы называли меня Билли и вы сказали, что я буду поздним цветком, и эта книга для вас, и я надеюсь, что она вам понравится. Я был вашим учеником в третьем, четвертом и пятом классах, спасибо вам большое. Уильям Голдман.»

Книга вышла и провалилась; я не выходил из дома и пытался примириться со своей неудачей. Книга не только не утвердила меня в статусе самого самобытного писателя со времен Кита Марло [2]

[Закрыть], её к тому же никто не прочитал. Не совсем так. Её прочитали несколько человек, все мои знакомые. Но я полагаю, что могу с уверенностью утверждать, что ни один незнакомый мне человек не насладился моим произведением. Это был мучительный опыт, и я реагировал так, как уже описал. Поэтому когда пришло письмо от мисс Рогински – поздно – она была послана Кнопфу, а они не спешили передавать его – я был готов испытать воодушевление.

«Уважаемый мистер Голдман: Спасибо вам за книгу. Я ещё не успела её прочитать, но уверена, что она окажется хорошей. Конечно же, я помню вас. Я помню всех своих учеников. Искренне ваша, Антония Рогински.»

Это было ударом. Она совершенно не помнила меня. Я сидел, потрясенный, держа письмо. Люди не помнят меня. Правда. Это не паранойя или что-то такое; я просто выскальзываю из людской памяти. Мне в общем-то все равно, разве что, пожалуй, это ложь; мне не все равно. По какой-то причине степень моей забываемости очень высока.

Поэтому когда мисс Рогински прислала мне это письмо, делающее её такой же, как и все остальные, я был рад, что она никогда не вышла замуж, в любом случае, она мне никогда не нравилась, она всегда была плохим учителем, и это имя – Антония – прямо-таки подходило ей.

– Я не хотел этого сказать, – тут же произнес я вслух. Я был один в своем кабинете на роскошном манхэттенском Вест Сайде и разговаривал сам с собой. – Мне жаль, мне жаль, – продолжал я. – Вы должны мне поверить, мисс Рогински.

Произошло, конечно же, следующее: я наконец увидел приписку. Она находилась на обороте письма и гласила: «Идиот. Даже бессмертный С. Моргенштерн не мог бы испытывать больших родительских чувств, чем я».

С. Моргенштерн! «Принцесса-невеста». Она помнила!

Воспоминание.

1941. Осень. Я немного раздражён из-за того, что мое радио не ловит футбольные матчи. Носвестерн играет с Нотр Дамом, матч начался в час, а к половине второго я так и не смог поймать игру. Музыка, новости, мыльные оперы – всё, кроме того, что нужно. Я зову свою мать. Она приходит. Я говорю, что мое радио сломано, я не могу найти матч Носвестерн-Нотр Дам. Она говорит, ты про футбол? Да да да, говорю я. Сегодня пятница, говорит она; я думала, они играют в субботу.

Что я за идиот!

Я лежу, слушая мыльные оперы, и через некоторое время я снова пытаюсь поймать матч, и моё тупое радио находит все радиостанции Чикаго, кроме той, что передаёт футбол. На этот раз я прямо кричу, и снова приходит моя мать. Я выкину это радио в окно, говорю я, оно не ловит, не ловит, я не могу заставить его поймать. Поймать что? говорит она. Футбольный матч, говорю; какая ты глупая, мааааааатч. Суббота, и следи за языком, говорит она – я уже сказала тебе, сегодня пятница. И снова уходит.

Есть ли ещё такие тупицы?

Чувствуя себя униженным, я переключаю станции на своем верном Зените, пытаясь найти футбольный матч. Я был так разочарован, и у меня жутко болел желудок, и я стучал по радио, чтобы заставить его работать, и так они и обнаружили, что я в бреду из-за пневмонии.

Воспаление лёгких сейчас не то, что раньше, особенно в те времена, когда я им болел. Десять дней или около того в госпитале, и потом долгий период выздоровления дома. Думаю, ещё три недели в постели, может месяц. Никаких сил, даже чтобы играть. Я был восстанавливающим силы куском мяса, вот и всё.

Именно так вы должны думать обо мне того времени, когда я впервые встретился с «Принцессой-невестой».

Первый раз после выписки я ночевал дома. Я чувствовал себя опустошённым и все ещё больным. Вошёл мой отец, как я подумал, чтобы пожелать спокойной ночи. Он сел на край кровати. «Глава один. “Невеста”», – сказал он.

Только тогда я поднял глаза и увидел, что у него в руках была книга. Одно это уже удивило меня. Мой отец был практически неграмотным. Если речь шла об английском. Он был из Флорина (место действия «Принцессы-невесты»), и там он считался неглупым. Он сказал, что мог бы стать юристом или кем-нибудь в этом роде. Факты таковы: когда ему было 16, он перебрался в Америку, сделав ставку на землю возможностей [3]

[Закрыть], и проиграл. Здесь ему никогда ничего особенного не светило. Он был очень низким и непривлекательным, да к тому же рано облысел, и с ужасным трудом учился. Когда он что-то запоминал, он запоминал это навсегда, но количество часов, которое информации требовалось для того, чтобы проникнуть к нему в голову, было просто невероятным. Его английский так навсегда и остался смехотворно иммигрантским, и это не облегчало ему задачи. Он встретил мою мать на том же корабле, на котором прибыл, позже они поженились, а когда он решил, что они могут себе это позволить, родили меня. Он всегда работал на втором кресле в наименее успешной из мужских парикмахерских Хайланд Парка, штат Иллинойс. Ближе к концу он целыми днями просто спал в своём кресле. Так он и отошёл в мир иной. Прошёл целый час, пока первый парень понял это; он думал, что отец просто глубоко заснул. Может, так и было. Может, на самом деле так оно и есть. Когда мне рассказали об этом, я был ужасно расстроен, но в то же самое время подумал, что, уйдя именно так, он практически доказал свое существование.

Как бы то ни было, я сказал:

– А? Что? Я не расслышал. – Я чувствовал себя очень слабым и страшно уставшим.

– Глава один. Невеста. – Он приподнял книгу. – Я почитаю тебе, чтобы ты расслабился. – Он сунул мне книгу прямо под нос. – Автор С. Моргенштерн. Великий флоринский писатель. «Принцесса-невеста». Он тоже уехал в Америку. С. Моргенштерн. Уже умер и похоронен в Нью-Йорке. Английский его собственный. Он говорил на восьми языках. – Тут отец положил книгу и выставил все свои пальцы.– На восьми. Однажды, во Флорине, я был в его кафе. – Он покачал головой, он всегда так делал, когда ошибался, говоря что-то. – Не егокафе. Он был в нем, и я, одновременно. Я видел его. С. Моргенштерна. У него была вот такая большая голова, – и он очертил руками что-то вроде большого шара. – Великий человек во Флорине. Не такой великий в Америке.

– А там есть что-нибудь про спорт?

– Фехтование. Сражения. Пытки. Яды. Настоящая любовь. Ненависть. Месть. Гиганты. Охотники. Плохие люди. Хорошие люди. Прекраснейшие женщины. Змеи. Пауки. Звери всех форм и размеров. Боль. Смерть. Смельчаки. Трусы. Сильнейшие мужчины. Погони. Побеги. Ложь. Истина. Страсти. Чудеса.

– Звучит неплохо, – сказал я и закрыл глаза. – Я постараюсь не заснуть, хотя меня жутко клонит в сон, папочка...

Дано ли кому-нибудь знать, когда его мир изменится? Кто может сказать заранее, что весь предшествующий опыт, все годы были подготовкой к… к ничему. Попробуйте сейчас представить себе: практически неграмотный пожилой мужчина сражается с враждебным ему языком, совершенно обессиленный мальчишка сражается со сном. И между ними лишь слова ещё одного пришельца, мучительно переведённые с родного языка на иностранный. Кто мог бы подумать, что утром проснётся совершенно другой ребёнок? Помню, что я лишь старался одолеть слабость. Даже неделю спустя я ещё не понял, что началось той ночью, что одни двери со стуком захлопывались, пока другие распахивались передо мною. Наверное, я должен был хотя бы догадываться о чём-то, а может и нет; кто может почувствовать откровение в дуновении ветра?

Произошло вот что: история захватила меня.

Первый раз в жизни я был по-настоящему увлечён книгой. Я, фанат спорта, я, обожающий игры, я, единственный десятилетний в Иллинойсе, ненавидевший алфавит, хотел узнать, что же случится дальше.

Что стало с прекрасной Лютик, и с несчастным Уэстли, и с Иниго, величайшим фехтовальщиком, которого только знал мир? Насколько на самом деле был силен Феззик и были ли пределы жестокости Виццини, дьявольского сицилийца?

Каждую ночь отец читал мне, главу за главой, постоянно прикладывая усилия, чтобы произносить слова верно, ухватить смысл. И я лежал с закрытыми глазами, а мое тело медленно начинало долгий путь к выздоровлению. Оно заняло, как я говорил, примерно месяц, и за это время отец прочитал мне «Принцессу-невесту» дважды. Даже когда я мог уже читать сам, «Принцесса-невеста» оставалась его книгой. Я никогда и не думал о том, чтобы открыть её. Я хотел слышать его голос, его чтение. Позже, даже годы спустя, иногда я мог сказать: «Как насчёт дуэли на скале между Иниго и человеком в чёрном?»– и мой отец ворчал, и бурчал, и брал книгу, и лизал большой палец, переворачивая страницы, пока не начиналось невероятное сражение. Я любил это. Даже сейчас именно так я зову отца обратно, когда это становится необходимо. Сгорбившись, сощурившись, колеблясь на некоторых словах, он дарил мне шедевр Моргенштерна так, как только мог. «Принцесса-невеста» принадлежала моему отцу.

Всё остальное было моим.

Не существовало ни одного приключенческого романа, который бы я не прочёл.

– Ну же, пожалуйста, – говорил я мисс Рогински, когда снова был здоров, – Стивенсон, вы все говорите Стивенсон, я уже прочитал Стивенсона, кто теперь?

– Попробуй Скотта, может, тебе понравится, – говорила она.

И я попробовал старого доброго сэра Вальтера, и он понравился мне достаточно для того, чтобы я проглотил полдюжины книг за декабрь (многие из них за рождественские каникулы, когда я прерывал чтение лишь для того, чтобы ухватить немного еды).

– Кто ещё, кто ещё?

– Может быть, Купер, – говорила она, и я с головой погружался в «Зверобоя» и сказки о Кожаном Чулке, а потом однажды я сам наткнулся на Дюма и д'Артаньяна, и они заняли большую часть моего февраля.

– Прямо у меня на глазах ты превратился в книжного червя, – сказала мисс Рогински. – Ты понимаешь, что сейчас ты проводишь за книгами больше времени, чем раньше проводил за играми? Ты хоть знаешь, что твои оценки по арифметике ухудшились?

Я никогда не возражал, когда она ругала меня. Мы были одни в школьном кабинете, и она была мне нужна, чтобы подсказать хорошего автора, которым я мог бы насладиться. Она покачала головой:

– Несомненно, ты цветёшь, Билли. Прямо у меня на глазах. Я только не знаю, что получится из твоего цветка.

Я просто стоял и ждал, пока она назовёт мне кого-нибудь, кого я мог бы прочесть.

– Ты просто невозможен, когда стоишь так и ждёшь. – Она подумала секунду. – Хорошо. Попробуй Гюго. «Собор Парижской Богоматери».

– Гюго, – сказал я. – Собор. Спасибо, – и я развернулся, готовый бежать в библиотеку. Я услышал, как за моей спиной она со вздохом произнесла:

– Так не может продолжаться. Так просто не может продолжаться.

Но так могло продолжаться.

И так продолжалось. Я до сих пор всё так же предан приключениям, как был предан им тогда, и это никогда не изменится. Знаете, откуда я взял название своей первой книги, я упоминал о ней, «Храм золота»? Из фильма «Ганга Дин», который я видел шестнадцать раз и до сих пор считаю величайшим приключенческим фильмом всех времен. (Правдивая история о «Ганга Дин»: когда я был демобилизован, я поклялся никогда больше не приближаться к армейскому посту. Ничего особенного, просто зарок на всю жизнь. Так вот, я первый день дома, и у меня есть друг в форте Шеридан, и я звоню ему, и он говорит:

– Эй, угадай, что сегодня на нашем посту? «Ганга Дин».

– Мы идём, – говорю я.

– Есть одна сложность, – говорит он, – ты гражданский.

Чем всё кончилось: в первый же вечер после дембеля я снова надел форму и прокрался на пост, чтобы посмотреть этот фильм. Прокралсяобратно. Словно преступник в ночи. С колотящимся сердцем, в холодном поту, всё такое.) Я страстно люблю экшн/приключения/зовите-это-как-хотите, в любом виде, форме и так далее. Я никогда не пропустил ни одного фильма Алана Лэдда или Эррола Флинна. Я до сих пор не пропускаю картин Джона Уэйна [4]

[Закрыть].

Моя жизнь по-настоящему началась, когда мне было десять и отец прочитал мне «Принцессу-невесту». Факт: «Буч Кэссиди и Сайденс Кид» – это, несомненно, самая популярная вещь из всех, к которым я имел отношение. Если «Таймс» напечатает мне некролог, когда я умру, это произойдет из-за «Бутча». Ладно, о какой сцене все говорят, какой момент запомнился вам, и мне, и всем больше всего? Ответ: прыжок со скалы. Когда я писал его, я представлял себе, что скалы, с которых они прыгают – это Скалы Безумия, которые все пытаются покорить в «Принцессе-невесте». Когда я писал «Бутча», я копался в своей памяти, вспоминая отца, читающего о восхождении на Скалы Безумия, и о смерти, которая подкарауливала за углом.

Эта книга была лучшим, что случилось со мной (прости, Хелен; Хелен – моя жена, важная персона в детской психиатрии), и задолго до того, как я женился, я знал, что поделюсь ею со своим сыном. Я также знал, что у меня будет сын. Так что когда родился Джейсон (если бы он был девочкой, он был бы Пэмби; вы можете поверить в то, что женщина, работающая детским психиатром, даст своим детям такие имена?) – в любом случае, когда родился Джейсон, я решил, что на его десятый день рождения я куплю ему «Принцессу-невесту».

И сразу же забыл об этом.

Забегая вперед: отель Беверли Хиллз, прошлый декабрь. Я уже ошалел от обсуждения «Степфордских жен» Айры Левина, которые адаптирую для кино. Во время обеда звоню своей жене в Нью-Йорк, как я всегда делаю – это позволяет ей чувствовать себя нужной – мы разговариваем, и под конец она сообщает:

– Мы дарим Джейсону велосипед с десятью скоростями. Я купила его сегодня. Мне кажется, он подходит, как считаешь?

– Чем подходит?

– Ну ты же понимаешь, Уилли, десять лет, десять скоростей.

– Ему десять завтра? У меня совершенно вылетело из головы.

– Позвони завтра во время ужина и пожелай ему счастливого дня рождения.

– Хелен, – сказал я. – Слушай, сделай для меня кое-что. Позвони в книжный девять-девять-девять и попроси их прислать «Принцессу-невесту».

– Погоди, карандаш возьму, – она отошла на секунду. – Всё, диктуй. Какую там невесту?

– Принцессу. Автор С. Моргенштерн. Это детская классика. Скажи, что я проверю, как он прочитал, когда вернусь на следующей неделе, и что он не обязан полюбить её или что-нибудь в этом роде, но, если он не сделает этого, скажи, что я убью себя. Передай ему это в точности, пожалуйста; я не хочу слишком на него давить, ничего такого.

– Поцелуй меня, дурачок.

– Мммм-уа.

– И никаких старлеток. – Она всегда заканчивала разговоры этой фразой, когда я в одиночку наслаждался свободой в солнечной Калифорнии.

– Они все вымерли, глупенькая. – Это был мой стандартный ответ. Я повесил трубку.

А на следующий день откуда ни возьмись и вправду появилась живая, загорелая, дышащая жизнью старлетка. Я лежу, развалившись, у бассейна, а она проходит мимо в бикини, и она великолепна. У меня свободный день, я никого там не знаю, и потому начинаю соображать, как бы я мог приблизиться к ней, не вызвав у неё смеха. Я никогда ничего не делаю, но пялиться – неплохое упражнение, и я в высшей лиге засматривающихся на девушек. Так и не придумав ни одного реального способа подойти к ней, я начал наматывать свои круги. Каждый день я проплываю четверть мили из-за того, что в основании позвоночника у меня больной диск.

Вверх и назад, вверх и назад, восемнадцать кругов, и, закончив, я вишу у глубокого края, тяжело дыша, и тут подплывает эта старлетка. Она тоже хватается за бортик бассейна, может, в целых шести дюймах от меня, её волосы все мокрые и блестят, а тело под водой, но я точно знаю, что оно там, и она говорит (это произошло на самом деле):

– Извините, но вы не Уильям Голдман, который написал «Парни и девушки вместе»? Это вроде как моя любимая книга в мире.

Я сжимаю бортик и киваю; не помню, что именно я сказал. (Ложь: я точно помню, что я сказал, но это было так глупо, что я не могу этого написать; боже правый, мне сорок лет. «Голдман, да, Голдман, я Голдман.» Я произнес это как-то одним словом, так что трудно сказать, на каком языке, по её представлениям, я ей ответил.)

– Я Сэнди Стерлинг, – сказала она. – Привет.

– Привет, Сэнди Стерлинг, – ответил я довольно вежливо, по крайней мере для себя; если бы подобная ситуация повторилась, я сказал бы то же самое.

Тут меня вызвали по громкоговорителю. «Зануки никак не оставят меня в покое», – говорю я, она смеётся, и я спешу к телефону, думая, было ли сказанное мною вправду так остроумно, и, дойдя до телефона, решаю, что было, и говорю в трубку: «Остроумно». Не «алло». Не «Билл Голдман». «Остроумно», – говорю я.

– Ты сказал «остроумно», Уилли? – Это Хелен.

– Я на обсуждении сценария, и сегодня за ужином у нас переговоры. Зачем ты звонишь во время обеда?

– Враждебно, враждебно.

Никогда не спорьте со своей женой насчет враждебности, если она – аккредитованный фрейдист.

– Просто они сводят меня с ума своими идеями по поводу этого сценария. В чём дело?

– Ничего, пожалуй, кроме того, что Моргенштерн больше не издается. У Даблдея его тоже нет, я узнавала. Из твоих слов я подумала, что это что-то важное, и решила дать тебе знать, что Джейсону придется удовольствоваться своим отлично подходящим к случаю велосипедом с десятью скоростями.

– Неважно, – сказал я. Сэнди Стерлинг улыбалась. У глубокого края. Глядя прямо на меня. – Всё равно спасибо. – Я уже собрался повесить трубку, но затем сказал: – Раз уж ты зашла так далеко, позвони Аргоси на Пятьдесят девятой улице. Они специализируются на снятых с печати книгах.

– Аргоси. Пятьдесят девятая. Поняла. Поговорим за ужином. – И положила трубку.

Не сказав: «И никаких старлеток». Она заканчивает каждый разговор этими словами, а сейчас не сделала этого. Может, я как-то выдал себя голосом? Хелен бывает пугающе проницательной, она же психиатр и всё такое. Вина, словно пудинг, начала кипеть на задней конфорке моего сознания.

Я вернулся в свой шезлонг. Один.

Сэнди Стерлинг проплыла несколько кругов. Я взял «Нью-Йорк Таймс». Почувствовал поблизости определенное количество сексуального напряжения.

– Закончил плавать? – спросила она. Я положил газету. Теперь она находилась у края бассейна, ближайшего к моему шезлонгу.

Я кивнул, глядя на неё.

– Кто из Зануков, Дик или Дэррил?

– Это была моя жена, – сказал я. Сделав ударение на последнем слове.

Её это нисколько не побеспокоило. Она вылезла из бассейна и легла в соседний шезлонг. Тяжёлые, но словно отлитые из золота груди. Если вы любите такие, вам понравится Сэнди Стерлинг. Я люблю такие.

– Ты здесь из-за Левина, верно? «Степфордские жены»?

– Я пишу сценарий.

– Мне очень нравится эта книга. Это вроде как моя любимая книга в мире. Я бы очень хотела сняться в таком фильме, и чтобы ты был сценаристом. Я готова на что угодно ради подобной роли.

Вот оно что. Она решила выложить всё прямо.

Естественно, я быстро просветил её.

– Слушай, – сказал я, – я не занимаюсь подобным. Если бы занимался, я бы согласился, потому что ты просто красавица, это бесспорно, и я желаю тебе счастья, но жизнь и без этого слишком сложна.

Так я собиралсяответить ей. Но потом я подумал, подожди-ка секундочку, разве есть закон, обязывающий тебя быть святошей киноиндустрии? Я работал с людьми, которые составляют картотеки подобных случаев. (Правда; спросите Джойс Абер.)

– Ты много снималась в кино? – услышал я свой вопрос. Мне было и впрям интересно узнать ответ.

– Ничего такого, что расширило бы мои возможности, понимаешь, о чём я?

– Мистер Голдман?

Я поднял глаза. Это был помощник спасателя.

– Снова вам. – Он передал мне телефон.

– Уилли? – Услышал я свою жену, и тут же меня охватили дурные предчувствия.

– Да, Хелен?

– У тебя странный голос.

– Что случилось, Хелен?

– Ничего, но…

– Если бы ничего не случилось, ты бы не звонила.

– В чём дело, Уилли?

– Ни в чём. Я пытался мыслить логично. В конце концов, это ты позвонила. Я просто пытался выяснить, почему. – Когда захочу, я могу быть довольно сдержан.

Ничего не выводит меня из себя сильнее, чем когда Хелен так делает. Потому что, понимаете, их-за своего жуткого психиатрического образования она обвиняет меня в том, что я что-то от неё скрываю, лишь в тех случаях, когда я что-то от неё скрываю.

– Хелен, я сейчас на обсуждении сценария; просто скажи уже, в чём дело.

И вот опять. Я лгал своей жене насчет другой женщины, и эта другая женщина знала об этом.

Сэнди Стерлинг в соседнем шезлонге улыбнулась, глядя мне прямо в глаза.

– У Аргоси нет этой книги, ни у кого нет этой книги, пока, Уилли. – Она повесила трубку.

– Снова жена?

Я кивнул и положил телефон на столик рядом с шезлонгом.

– А вы много разговариваете друг с другом.

– Знаю, – ответил я ей. – Просто невозможно писать в таких условиях.

Кажется, она улыбнулась.

Я никак не мог унять биение сердца.

– Глава один. “Невеста”, – сказал мой отец.

Наверное, я резко вздрогнул или что-то такое, потому что она спросила:

– Что?

– Мой отец… – начал я. – Я думал… – начал я. – Ничего, – сказал я в конце концов.

– Расслабься, – сказала она и очень мило мне улыбнулась. На секунду она нежно и успокаивающе накрыла мою руку своей. Я подумал, что неужели она была ещё и понимающей. Красавица, да ещё и понимающая? Такое вообще законно? Хелен не была даже понимающей. Она всегда говорила, что была: – «Я понимаю, почему ты говоришь это, Уилли", – но втайне она выискивала мои неврозы. Нет, полагаю, она была понимающей; она не была сочувствующей. И, конечно, она не была красавицей. Худая, да. Невероятно умная, да.

– Я встретил свою жену во время магистратуры, – сказал я Сэнди Стерлинг. – Она получала степень кандидата наук.

Сэнди Стерлинг испытывала некоторые затруднения, пытаясь угнаться за ходом моих мыслей.

– Мы были совсем детьми. Сколько тебе лет?

– Настоящий возраст или бейсбольный? [5]

[Закрыть]

Я рассмеялся. Красавица, ипонимающая, ис чувством юмора?

– Фехтование. Сражения. Пытки, – сказал мой отец. – Любовь. Ненависть. Месть. Гиганты. Звери всех форм и размеров. Истина. Страсти. Чудеса.

Было 12:35, и я сказал:

– Я сделаю один звонок, ладно?

– Ладно.

– Городская справочная Нью-Йорка, – произнёс я в трубку, и, когда меня соединили, сказал: – Не могли бы вы дать мне названия книжных на Четвертой Авеню, пожалуйста. Их должно быть двадцать. – Четвертая Авеню – это букинистический центр англоговорящей части цивилизованного мира. Пока оператор искала, я повернулся к созданию на соседнем шезлонге и сказал, – моему ребёнку сегодня исполняется десять, и я хотел бы, чтобы он получил эту книгу в подарок от меня, это займет всего секунду.

– Не беспокойся, – сказала Сэнди Стерлинг.

– Я нашла один книжный, который называется «Книжный магазин на Четвертой Авеню», – сказала оператор и дала мне номер.

– А вы не можете найти мне остальные? Они должны быть там все вместе.

– Если вы-ы да-адите мне-е и-их названия, я смогу вам помочь, – протянула она.