Текст книги "Пылающий берег (Горящий берег)"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Вход был со стороны тропинки. Амбар был построен из квадратных желтых каменных блоков, а его соломенная крыша стала ветхой и изношенной, как старый ковер. Половину амбара заполнили кипы соломы, которые поднимались рядами до крыши.

– Это надолго, – мрачно проворчала Анна, разглядывая из-под крыши потоки дождя и стряхивая с себя воду, словно буйвол, выбравшийся из болота. – Мы тут застрянем.

– Давай, Анна, пока ощиплем птиц.

Они удобно расположились повыше, на тюках соломы, причем плечи Сантен и Майкла почти соприкасались, и принялись болтать за работой.

– Расскажите мне об Африке, – потребовала Сантен. – Там что, действительно так темно?

– Это самая солнечная в мире земля, даже слишком много солнца.

– Я обожаю солнце. – Сантен тряхнула головой. – И ненавижу холод и сырость. Для меня никогда бы не могло быть слишком много солнца.

Майкл рассказал ей о пустынях, где никогда не идет дождь.

– Здесь за один день может выпасть осадков больше, чем там за весь год.

– Я думала, что в Африке только черные дикари.

– Нет, – рассмеялся он. – Там полно белых дикарей тоже, а еще черных джентльменов. – И заговорил о крошечных желтокожих пигмеях из лесов Итури [61]61
  Вечнозеленые леса в бассейне реки Конго.


[Закрыть], ростом всего по пояс белому мужчине, и о гигантских ватуси, которые считают любого, чей рост меньше двух метров, пигмеем, и о тех благородных воинах племен зулу, которые называют себя детьми небес [62]62
  Названия различных народов Экваториальной и Южной Африки.


[Закрыть].

– Вы говорите так, словно любите их.

– Зулусов? Да, наверное, люблю. По крайней мере, некоторых из них. Мбеджане…

– Мбеанне? – Она неправильно произнесла имя.

– Зулус. Он рядом с моим дядей Шоном с тех самых пор, когда они оба были мальчиками. – Майкл использовал зулусское слово «умфаан», и ему пришлось перевести его девушке.

– Расскажите мне о животных. – Сантен не хотелось, чтобы он умолк. Она была готова беспрерывно слушать его голос и истории. – О львах и тиграх.

– Тигров там нет, – улыбнулся он ей, – но есть множество львов.

И даже руки Анны, занятые ощипыванием птиц, замерли, когда она слушала, как Майкл описывал охотничий лагерь посреди вельда, где они с дядей Шоном оказались окруженными львиным племенем и где им пришлось всю ночь простоять у голов лошадей, защищая и успокаивая их. А в это время огромные блеклые кошки рыскали по краю освещенной костром площадки, издавая рык и ворчание и стараясь выманить лошадей в темноту, где те стали бы легкой добычей.

– Расскажите нам про слонов.

И Майкл описал этих умных животных. Как они движутся своей медленной сомнамбулической поступью, как колышутся их огромные уши, остужая кровь, как устраивают они купание в пыли, высыпая ее себе на голову.

Поведал о замысловатой иерархии отношений в стадах слонов, о том, как старые самцы избегают шума и гама стада в период размножения. («Совсем как твой отец», – заметила Анна.) И о том, как бесплодные старые самки берут на себя обязанности нянь и акушерок, как огромные серые животные устанавливают друг с другом почти такие же отношения, как человеческая дружба, и эти отношения длятся всю их жизнь. Рассказал и про их странную озабоченность смертью: если случается так, что они убивают охотника, мучившего или ранившего их, то зачастую покрывают его тело зелеными листьями, едва ли не пытаясь искупить вину за содеянное. Он объяснил, как в случае ранения или болезни одного из слонов другие в стаде пытаются прийти ему на помощь, поддерживая на ногах своими хоботами, держа с боков своими массивными телами. А когда слон в конце концов падает, то, если это самка, вожак стада покрывает ее, как бы стараясь победить этим смерть.

Последний рассказ пробудил Анну от задумчивости и напомнил ей о роли дуэньи.

– Дождь прекратился, – чопорно объявила она, быстро взглянув на Сантен, и принялась собирать ощипанные голубиные тушки.

Сантен все еще смотрела на Майкла огромными, светящимися, темными глазами.

– Когда-нибудь я поеду в Африку, – тихо произнесла она; он ответил ей пристальным взглядом и кивнул:

– Да. Когда-нибудь.

Это было похоже на торжественный обет. Между ними возникло что-то общее, неразрушимое и понятное им обоим. В этот момент она стала его женщиной, а он – ее мужчиной.

– Пошли, – настойчиво повторила Анна, задержавшись в дверях амбара. – Пока дождь не начался снова. – И потребовалось огромное усилие обоих молодых людей, чтобы встать и последовать за Анной в сырой и роняющий капли дождя мир.

Они медленно тащились на налившихся свинцом ногах по тропинке в сторону шато, идя бок о бок, не касаясь, но так остро ощущая друг друга, что могли бы, пожалуй, и заключить друг друга в объятия.

Из сумерек появились самолеты; летели низко и стремительно, а рев моторов достигал крещендо, когда они проносились над головой. Лидировал зеленый «сопвич». С того места, где стояли Майкл и Сантен, головы пилота не было видно, зато бросались в глаза разрывы в обшивке крыльев и цепочки пулевых пробоин, оставленных пулеметами «шпандау». Пять самолетов, которые следовали за Эндрю, тоже были подбиты. Разрывы и аккуратно пробитые дыры украшали крылья и фюзеляжи.

– Тяжелый день, – тихо пробормотал Майкл, запрокидывая голову.

Еще один «сопвич» летел вслед за другими, его мотор чихал и захлебывался, позади тянулся длинный, непрерывный след пара, одно крыло сместилось – стойки были повреждены. Сантен, следя за ними, содрогнулась и подкралась ближе к Майклу.

– Некоторые из них погибли сегодня, – прошептала она, и ему не пришлось отвечать.

– Завтра ты будешь с ними снова.

– Не завтра.

– Тогда послезавтра… или на следующий день.

И снова не было необходимости отвечать ей.

– Мишель, о, Мишель! – В голосе звучала физическая боль. – Я должна увидеться с тобой наедине! У нас может… у нас может не оказаться другой возможности. С этого момента мы должны каждую драгоценную минуту наших жизней жить так, словно она – последняя!

Эти слова, как удар, потрясли его. Он не мог говорить, и ее голос тоже понизился.

– Амбар, – прошептала Сантен.

– Когда? – Майкл вновь обрел дар речи, и собственный голос показался ему слишком хриплым.

– Сегодня вечером, до полуночи, я приду, как только смогу. Будет холодно. – Девушка посмотрела ему прямо в лицо: условности сгорели в пламени войны. – Ты должен принести одеяло.

И, круто повернувшись, она помчалась догонять Анну, а Майкл смотрел ей вслед, охваченный недоумением и еще неясным восторгом.

Майкл вымылся у насоса на улице возле кухни и снова облачился в свою форму. Когда он вошел в кухню, сочный пирог с голубями, покрытый раскрошившейся поджаристой корочкой, издавал аромат свежих трюфелей, а Сантен то и дело наполняла стакан отца без единого протеста с его стороны. Она подливала и Анне, но не так помногу и украдкой, так, что та, похоже, не замечала этого, хотя ее лицо становилось все краснее, а смех – все более хриплым.

Сантен поставила Майкла командовать граммофоном «Хиз мастерз Войс» [63]63
  Название фирмы, производящей грампластинки; ныне HMV – часть компании EMI Records.


[Закрыть], самой большой своей ценностью, и поручила заводить его и менять восковые диски. Из огромной медной трубы гремела запись «Аиды» Верди в исполнении оркестра Ла Скала под управлением Тосканини, наполняя кухню прекрасными звуками. Когда Сантен ставила тарелку с пирогом перед Майклом, сидевшим напротив графа, то дотронулась до темных шелковистых локонов у него на затылке и, склонившись, промурлыкала на ухо:

– Я обожаю «Аиду», а вы, капитан?

Граф подробно расспрашивал его о там, что производится в семейных владениях, и Майкл обнаружил, что ему трудно сосредоточиваться на ответах.

– Мы выращивали большое количество черной, австрийской акации, но мой отец и дядя убеждены, что после войны автомобиль полностью заменит лошадь, и поэтому последует резкое сокращение потребности в кожаной упряжи и, следовательно, в красителях из этой акации…

– Как же жаль, что лошадь должна уступить этим шумным вонючим дьявольским штуковинам, – вздохнул собеседник, – но, конечно же, они правы. За бензиновым двигателем – будущее.

– Теперь мы сажаем сосну и австралийский голубой эвкалипт. Это крепеж для шахт, где добывается золото, и сырье для бумаги.

– Совершенно верно.

– Конечно, еще у нас есть сахарные плантации и скотоводческие ранчо. Мой дядя полагает, что скоро появятся суда, оборудованные холодными помещениями, которые повезут подготовленные нами мясные туши по всему миру…

Чем больше граф слушал, тем больше радовался.

– Пейте, мой мальчик, – настоятельно советовал он Майклу в знак своего одобрения. – Вы выпили всего лишь каплю. Напиток вам не по вкусу?

– Он превосходен, однако – le foie – моя печень. – Майкл нажал себе под ребрами, и граф издал сочувственные и полные тревоги звуки. Как француз, он полагал, что большая часть болезней и неприятностей в мире может быть отнесена на счет неисправной работы этого органа.

– Ничего страшного. Но пожалуйста, пусть мое маленькое недомогание не мешает вам. – Майкл сделал самоуничижительный жест, и граф послушно вновь наполнил собственный стакан.

Обслужив мужчин, обе женщины принесли на стол свои тарелки и присоединились к ним. Сантен сидела рядом с отцом и говорила мало. Ее голова поворачивалась то к одному, то к другому мужчине, как бы в почтительном внимании, до тех пор, пока Майкл не почувствовал легкое прикосновение к своей щиколотке и всеми своими нервами не ощутил, что она дотянулась до него под столом ногой. Он виновато задвигался под пристальным взглядом графа, не смея взглянуть через стол на Сантен. Нервно подул на кончики пальцев, словно обжег их о печку, и быстро заморгал.

Нога Сантен исчезла так же тайно, как и появилась, и Майкл выждал две или три минуты, прежде чем потянулся сам. Найдя то, что искал, обхватил ногу девушки своими; краем глаза видел, как она вздрогнула и яркая краска стала заливать снизу вверх сначала шею, а потом щеки и уши. Он повернулся, чтобы рассмотреть ее, и был настолько очарован, что не мог отвести глаза до тех пор, пока граф не заговорил громче.

– И много? – резковато повторил он, и Майкл виновато отдернул ногу.

– Прошу прощения. Я не слышал…

– Капитану нездоровится, – быстро вмешалась Сантен, немного задыхаясь. – Ожоги еще не зажили, и он слишком много сегодня работал.

– Мы не должны его излишне задерживать, – живо согласилась Анна, – если он закончил свой ужин.

– Да-да. – Сантен встала. – Мы должны отпустить его домой отдыхать.

Граф выглядел по-настоящему расстроенным тем, что лишается компании для выпивки, пока Сантен не утешила его:

– Не беспокойся, папа, сиди здесь и допивай свое вино.

Анна проводила парочку на улицу, в темноту кухонного двора, и стояла рядом, уперев руки в бока и зорко следя, как они произносят застенчивые слова прощания. Она выпила ровно столько кларета, сколько было нужно, чтобы притупились ее острые инстинкты, иначе задумалась бы, почему Сантен так захотелось проводить Майкла до самого мотоцикла.

– Могу я снова приехать к вам, мадемуазель де Тири?

– Если вам этого хочется, капитан. Смягченное вином, сердце Анны потянулось к ним.

Потребовалось усилие, чтобы вернуть жесткую решительность.

– До свидания, Mijnheer, – сказала она твердо. – Это дитя схватит простуду. А теперь иди в дом, Сантен.

Граф обнаружил, что совершенно необходимо запить кларет одним или двумя стаканчиками fine de champagne [64]64
  Шампанского коньяка высшего сорта (фр.).


[Закрыть]. И серьезно объяснил Сантен, что это устранит кислый привкус вина. Поэтому обеим женщинам пришлось помочь ему добраться до постели. Он совершил это довольно опасное восхождение в спальню, исполняя марш из «Аиды» скорее с жаром, нежели талантливо. Когда добрался до кровати, то повалился, как срубленный дуб, плашмя на спину. Сантен, помогая себе коленями, стянула с отца сапоги.

– Благодарю тебя, моя малышка, твой папа любит тебя.

Вдвоем женщины усадили его и накинули через голову ночную рубаху, а затем позволили ему снова упасть на подголовный валик. Так как ночная рубаха обеспечивала графу приличный вид, они сняли с него бриджи и, перекатив, уложили в постель.

– Пусть ангелы хранят твой сон, красавица, – невнятно пробормотал граф, когда его укрыли стеганым пуховым одеялом, и Анна задула свечу.

Под покровом темноты она протянула руку и погладила взъерошенные жесткие, как щетка, волосы. Наградой был раскатистый храп, и следом за Сантен она вышла из комнаты, мягко притворив за собой дверь.

Сантен лежала и слушала, как вокруг нее в ночи стонет и скрипит старый дом.

Она мудро поступила, что воспротивилась искушению залезть под одеяло полностью одетой, ибо Анна нанесла ей один из своих неожиданных визитов как раз тогда, когда Сантен собралась погасить свечу. Анна села на край кровати, словоохотливая от вина, но не настолько опьяневшая, чтобы не понять, переоделась Сантен в ночную сорочку или нет. Зевая и вздыхая, Сантен пыталась телепатически внушить Анне, что той хочется спать, но когда это не получилось и девушка услышала, как вдали куранты церковных часов в Морт Омм бьют десять, то сама притворилась спящей. Настоящей мукой было лежать смирно и имитировать ровное дыхание, ибо от волнения и нетерпения она вся горела.

Наконец Анна поняла, что разговаривает сама с собой, и стала двигаться по крохотной комнатке, поднимая и складывая сброшенную одежду Сантен, и в конце концов наклонилась над ней, чтобы поцеловать в щеку, а затем пальцами погасила фитиль лампы.

Едва оказавшись одна, Сантен села в постели и обхватила себя руками, испытывая волнение и тревогу от предвкушения свидания. Хотя в душе ей было вполне понятно, какой должен быть финальный результат встречи с Майклом, точная механика всего этого пока оставалась соблазнительно неясной. Процесс логических рассуждений подсказывал, что в широком смысле все не могло уж слишком отличаться от того, чему она сама бессчетное количество раз была свидетельницей в поле и на скотном дворе.

Сантен получила подтверждение этому однажды дремотным летним полднем, когда легкое движение в одном из неиспользуемых стойл привлекло ее внимание. Забравшись на чердак, она сквозь щель стала наблюдать за Эльзой, судомойкой, и Жаком, младшим конюхом, пока постепенно до нее не дошло, что онииграют в петушка и курочку, жеребца и кобылу. Она размышляла об этом много дней, а также с большим вниманием прислушивалась к сплетням женской прислуги. Наконец, набравшись храбрости она отправилась со своими вопросами к Анне.

Все эти изыскания оставили ее в состоянии запутанном и озадаченном. Согласно тому, что сообщила Анна, вся процедура чрезвычайно болезненна и сопровождается обильным кровотечением и страшной опасностью беременности и болезни. Это противоречило тому неумеренному ликованию, с которым другие служанки обсуждали сей предмет, ихихиканью, и приглушенным крикам удовольствия, которые, как она слышала, исходили из уст Эльзы, когда та лежала под Жаком на покрытом соломой полу конюшни.

Сантен знала, что у нее высокий болевой порог, что заметил даже добрый доктор Ле Брюн после того, как без применения хлороформа вправил ей сломанное предплечье. «Она даже не пискнула», – поразился он. Конечно, Сантен знала, что может терпеть боль так же хорошо, как любая из крестьянских девушек в имении, и кроме ее месячных у нее было и другое кровотечение. Зачастую, когда была уверена, что за ней не наблюдают, девушка снимала громоздкое дамское седло со спины Облака, подтыкала юбки и скакала верхом по-мужски. Прошлой весной, когда она ехала без седла, послала жеребца через каменную стену, окаймлявшую северное поле. После резкого приземления по другую сторону стены девушка с размаху ударилась о холку лошади, и боль, как лезвие ножа, пронзила ее тело. Появилась кровь, белая холка покрылась розовыми пятнами, а Сантен стало так стыдно, что, несмотря на боль, она вымыла коня в пруду в конце поля, прежде чем отправиться домой, хромая и ведя за собой Облако.

Нет, ни боль, ни кровь не пугали ее. У тревоги был другой источник. Она смертельно боялась, что Майкл будет в ней разочарован: Анна предупредила ее и об этом.

– А потом мужчины теряют интерес к женщине, les cochons [65]65
  Свиньи (фр.)


[Закрыть].

«Если Майкл потеряет ко мне интерес, я думаю, что умру, – решила Сантен и на мгновение заколебалась. – Я не пойду… я не буду рисковать».

– О, но как же я могу не пойти? – прошептала она вслух и почувствовала, как ее наполняет сила любви и желания. – Я должна. Я просто должна.

Мучаясь от нетерпения, она прислушивалась к тому, как Анна в соседней комнате готовится лечь в постель. Даже после наступления тишины подождала еще, услышала, как церковные часы пробили четверть, а затем половину, и лишь потом выскользнула из-под стеганого пухового одеяла.

Нижние юбки и белье были там, где сложила их Анна. Надевая трусики, Сантен остановилась. «Для чего?» – спросила себя и рукой приглушила смешок, сбросив их.

Она застегнула толстые юбки для верховой езды и жакет, накинула на плечи и голову темную шаль. Неся сапоги в руке, выскользнула в коридор и прислушалась возле двери Анны.

Та низко и ровно храпела, и Сантен на цыпочках спустилась в кухню. Сидя на табурете перед огнем, надела и застегнула на пряжки сапоги и зажгла сигнальный фонарь с помощью вощеного фитиля и огня из печки. Отперла кухонную дверь и выбралась на улицу. Луна находилась в последней четверти и плыла, как остроносый челн, сквозь клочки летящих облаков.

Сантен придерживалась поросшего травой края тропинки, чтобы гравий не хрустел у нее под сапогами, и не открывала заслонку фонаря, но спешила. На севере, на холмах, вдруг ярко вспыхнуло что-то похожее на светящийся оранжевый рассвет, который медленно угасал, а затем послышался гром взрыва, приглушенный ветром.

Фугас! Сантен остановилась на минуту, представляя себе, сколько людей погибло в этой чудовищной неразберихе из земли и огня. Мысль эта подстегнула ее решимость. Кругом так много смерти и ненависти и так мало любви! Она должна хвататься за каждую ее крупицу.

Наконец увидела амбар и побежала. Внутри не видно света, не было и мотоцикла.

Он не пришел. Эта мысль вселила в нее отчаянное желание. Ей захотелось громко позвать его. Она споткнулась о порог амбара и чуть не упала.

– Мишель! – Сантен больше не могла сдерживать себя и услышала панические ноты в собственном голосе, когда прокричала снова «Мишель!» и открыла заслонку фонаря.

Он шел ей навстречу из темноты амбара, высокий, широкоплечий; в свете фонаря его бледное лицо было прекрасным.

– О, я решила, что ты не придешь.

– Ничто, – произнес Майкл тихо, подходя к ней, – ничто в этом мире не могло бы помешать мне.

Чтобы разглядеть его, Сантен откинула голову, задрав подбородок, и они жадно смотрели друг на друга, и все-таки никто из них не знал, что делать дальше, как преодолеть те несколько оставшихся меж ними дюймов, которые казались непреодолимыми.

– Никто тебя не видел? – вдруг выпалил он.

– Нет, нет, я не думаю.

– Хорошо.

– Мишель?

– Да, Сантен.

– Может быть, мне не следовало приходить… может быть, мне надо вернуться?

Она сказала именно то, что требовалось, ибо скрытая в этих словах угроза побудила Майкла действовать и он, потянувшись к девушке, схватил ее почти грубо.

– Нет, никогда… Я не хочу, чтобы ты уходила, ни за что.

Сантен рассмеялась, хрипловато и как бы задыхаясь, и Майкл притянул ее к себе и попробовал поцеловать, но это была неуклюжая попытка. Столкнулись второпях носы, зубы, прежде чем они смогли найти губы друг друга. Когда Майкл нашел губы Сантен, они оказались горячими и мягкими, а рот внутри был шелковистым и на вкус напоминал спелые яблоки. Тут ее шаль съехала с головы вперед, на лицо, наполовину накрыв обоих, и им пришлось разомкнуть объятия, задыхаясь и смеясь от возбуждения.

– Пуговицы, – прошептала она, – твои пуговицы делают мне больно, я замерзла. – И театрально поежилась.

– Извини. – Он взял фонарь и повел ее в глубь амбара. Помог забраться наверх по тюкам соломы, и при свете лампы она увидела, что Майкл сделал гнездо из сена между тюками и выложил его серыми армейскими одеялами.

– Я ездил за ними в свою палатку, – объяснил он, аккуратно ставя вниз лампу, а затем нетерпеливо поворачиваясь к ней.

– Attends! [66]66
  Подожди! (фр.)


[Закрыть]– Она использовала привычную форму обращения, чтобы остановить его, и расстегнула пряжку ремня портупеи. – Я буду вся покрыта ссадинами.

Майкл бросил ремень в сторону и снова с силой обнял ее. На сей раз они встретились губами и прильнули друг к другу. Огромные волны желания охватывали Сантен, такого сильного, что она чувствовала головокружение и слабость. Ноги подгибались, Майкл поддерживал ее, и девушка старалась отвечать на поток поцелуев, которыми он осыпал ее губы, глаза, шею, но ей хотелось, чтобы они опустились на одеяла. Сантен нарочно поджала ноги, под тяжестью Майкл потерял равновесие и упал на нее сверху в уложенное одеялами соломенное гнездышко.

– Извини меня. – Он попытался выпутаться, но она крепко обняла его одной рукой за шею и прижала лицо к своему, другой через плечо натянула одеяла. Сантен пробежала руками по лицу Майкла, запустила их в волосы и стала целовать его. Тяжесть тела была такой приятной, что, когда он попытался скатиться, она не позволила, прихватив его ногу своей.

– Свет, – прохрипел Майкл и принялся нащупывать лампу, чтобы закрыть заслонку.

– Нет. Я хочу видеть твое лицо. – Она поймала запястье и потянула руку обратно, прижав к своей груди и глядя ему в глаза. Они были такими красивыми при свете лампы, что ее сердце готово было разорваться… Она задержала его руку на своей груди до тех пор, пока соски не заболели от напряжения.

Все это превратилось в некое исступление от наслаждения и желания, становившегося все более сильным. Наконец оно сделалось невыносимым, и что-то должно было произойти, прежде чем она потеряет сознание от его мощи… Но этого не случилось, и Сантен почувствовала, как возвращается с высоты, и от разочарования сделалась нетерпеливой и почти разозлилась.

Способность критически оценивать происходящее вернулось к ней, она почувствовала, что Майкл находится в затруднительном положении от нерешительности, и по-настоящему рассердилась. Он должен быть властным, ведя ее вверх, туда, куда ей хотелось. Снова взяв его запястье, она повела руку вниз, в то же время двигаясь под ним так, что ее толстые шерстяные юбки задрались и сбились в кучу вокруг талии.

– Сантен, – неожиданно прошептал Майкл, – я не хочу делать того, чего не хочешь ты.

– Tais-toi! [67]67
  Замолчи! (фр.)


[Закрыть]– Она едва не зашипела. – Тихо! – И поняла, что ей придется вести его все время, придется вести его всегда, потому что он открылся с другой стороны, о которой она прежде не знала, но уже не возмутилась. Так или иначе, все это придало ей ощущение силы и уверенности в себе.

У обоих перехватило дух, когда он дотронулся до нее. Через минуту Сантен отпустила его запястье и стала искать то, что хотела найти, а найдя, вскрикнула – это оказалось таким большим и твердым, что она была ошеломлена. На мгновение подумала, способна ли выполнить задачу, которую взяла на себя, – и тогда решилась. Майкл был неуклюж, и ей пришлось изогнуться немного. И вдруг это случилось, и она задохнулась от потрясения.

Анна была неправа, не было никакой боли, только захватывающее чувство растяжения и заполнения пустоты, а после того, как прошел шок, – чувство великой власти.

– Да, Мишель, да, мой дорогой. – Она поощряла его, когда он входил в нее и стонал, нанося удары во ее распятую плоть, и легко сносила эту атаку. Знала, что в эти мгновения Майкл принадлежит ей полностью, и наслаждалась этим своим знанием.

Когда последняя судорога охватила его, Сантен увидела, что цвет его глаз при свете лампы изменился на индиго. И все же, хотя в этот момент она любила Майкла с такой силой, что ощущала физическую боль, в глубинах сознания жило крошечное подозрение, что ей чего-то не хватает. Не почувствовала она нужды кричать так, как кричала Эльза лежа под Жаком, и едва подумав об этом, испугалась.

– Мишель, ты все еще любишь меня? Скажи, что ты любишь меня.

– Я люблю тебя больше собственной жизни.

Сантен облегченно улыбнулась в темноте и прижала его к себе, а когда почувствовала, что внутри ее это становится меньше и мягче, ее охватила волна нежной жалости.

– Мой дорогой, вот так, мой дорогой, так, – гладила она крупные упругие локоны на его затылке.

Немного погодя душевное волнение улеглось и она поняла: что-то необратимо изменилось в течение нескольких кратких минут того простого действия, которое они вместе совершили. Мужчина в ее объятиях был физически сильнее, но похож на дитя, спящее дитя, прижавшееся к ней. Сама же Сантен чувствовала себя мудрее и энергичнее, как будто жизнь до того момента была слишком умиротворенной, подобной кораблю, дрейфующему без ориентиров, но теперь она, как большой корабль, подгоняемый пассатом, шла к цели на всех парусах.

– Проснись, Мишель. – Сантен легонько встряхнула его, он что-то забормотал и пошевелился. – Ты не можешь сейчас спать, поговори со мной.

– О чем?

– О чем угодно. Расскажи мне об Африке. Расскажи мне, как мы вместе отправимся в Африку.

– Я тебе уже рассказывал об этом.

– Я хочу все услышать снова.

Она лежала, прижавшись к нему, и жадно слушала, задавая вопросы всякий раз, когда у него начинал заплетаться язык.

– Расскажи мне о своем отце. Ты не сказал, как он выглядит.

Так они проговорили всю ночь, прижавшись друг к другу в коконе из серых одеял.

А потом – им обоим показалось, что слишком рано, – пушки вдоль холмов завели свой убийственный хор, и Сантен притянула возлюбленного к себе в порыве отчаянного желания: «О Мишель, я не хочу уходить!» Но оторвалась, села и стала одеваться.

– Это было самым прекрасным из того, что когда-либо происходило со мной, – прошептал Майкл, наблюдая за ней, и в свете фонаря и мерцающем свечении вспышек орудийных выстрелов ее глаза были огромными и нежными, когда она снова повернулась к нему.

– Мы ведь поедем в Африку, правда, Мишель?

– Я обещаю тебе, что поедем.

– И я рожу твоего сына при свете солнца, и мы станем жить-поживать и добра наживать, совсем как в сказке, правда, Мишель?

Они пошли по тропинке, крепко обнявшись под шалью Сантен, и у угла конюшни поцеловались с молчаливою силой, после чего Сантен вырвалась из его объятий и убежала прочь через вымощенный двор.

Она не оглянулась у кухонной двери, а сразу исчезла в огромном темном доме, оставив Майкла одного в безотчетной грусти, тогда как он должен был бы испытывать радость.

Биггз стоял над походной кроватью и с любовью смотрел на спящего Майкла. Старший сын Биггза, погибший в траншеях под Ипром год назад, был бы сейчас такого же возраста. Майкл выглядел таким изнуренным, бледным и измученным, что Биггзу пришлось сделать над собой усилие, чтобы тронуть его за плечо и разбудить.

– Который час, Биггз? – Летчик, покачиваясь, сел в постели.

– Время позднее, сэр, и солнце светит, но мы не летаем, мы все еще отстранены от полетов, сэр.

И тут произошла странная вещь – Майкл улыбнулся Биггзу такой глупой, почти идиотской улыбкой, какую Биггз никогда прежде не видел. Это его обеспокоило.

– Боже, Биггз, я себя прекрасно чувствую!

– Я рад, сэр. – С внезапной болью Биггз подумал, что это, может быть, жар. – Как наша рука, сэр?

– Наша рука в чудесном состоянии, чертовски чудесном, благодарю вас, Биггз.

– Я бы не будил вас, но майор требует вас к себе. Он хочет вам показать что-то важное.

– Что такое?

– Мне не разрешено рассказывать, мистер Майкл, это строжайшие указания лорда Киллигеррана.

– Молодчина, Биггз! – без очевидной причины воскликнул Майкл и выпрыгнул из койки. – Никогда и не рассказывайте, чтобы лорд Киллигерран не заждался.

Майкл ворвался в офицерскую столовую и был разочарован, обнаружив, что она пуста. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своим хорошим настроением. Предпочтительнее с Эндрю, но даже дежуривший по столовой капрал покинул свой пост. Стол загромождала посуда, оставленная после завтрака, а журналы и газеты лежали на полу, куда они, очевидно, были брошены в спешке. В одной из пепельниц лежала трубка адъютанта, и от нее все еще поднимались струйки вонючего дыма, что было доказательством того, насколько поспешно была покинута столовая.

Потом Майкл услышал далекий звук взволнованных голосов, доносившийся через открытое окно, которое выходило в сад. Он поспешил на улицу. По штатному расписанию в их эскадрилье должно было быть двадцать четыре пилота, но после недавних изнурительных боев их осталось шестнадцать, включая Эндрю и Майкла. Все они собрались на краю сада, а с ними – механики и наземный персонал, расчеты охранявших летное поле зенитных батарей, прислуга из столовой и денщики – все до единого человека были на поле и, казалось, говорили одновременно.

Они сгрудились вокруг самолета, стоявшего на позиции номер один в передней части сада. За головами толпившихся Майклу были видны только верхние крылья машины и капот мотора, но он почувствовал, как изнутри его охватил внезапный трепет. Никогда прежде не видел он ничего подобного.

Нос машины был длинным, что создавало впечатление мощи мотора, крылья красиво скошены и в то же время V-образно загнуты вверх для большей скорости, а массивные рули должны обеспечить устойчивость и легкость в управлении.

Эндрю с трудом пробрался через окружавшую самолет возбужденную толпу и поспешил навстречу Майклу, задорно держа в углу рта свой янтарный мундштук.

– Привет, а вот и спящая красавица, выходящая, как Венера из морских волн.

– Эндрю, это ведь, конец СЕ-5а, правда? – Майкл перекричал шум толпы, а Эндрю схватил его за руку и потянул за собой к самолету.

Толпа расступилась перед ними, и Майкл подошел совсем близко к самолету, уставившись на него в изумлении. С первого же взгляда он понял, что самолет был тяжелее и крепче, чем даже германские «Альбатросы Д—III». А этот мотор! Громадный! Великанский!

– Двести и-го-го! – Эндрю любовно похлопал по капоту мотора.

– Двести лошадиных сил, – повторил Майкл. – Больше, чем у германского «мерседеса». – Он подошел и погладил красиво склеенное дерево пропеллера, одновременно глядя поверх носа на пулеметы.

На верхнем крыле на станке «фостер» был установлен пулемет «льюис» 303-го калибра, легкое, надежное и эффективное оружие, из которого можно стрелять поверх плоскости вращения пропеллера, а под ним, на фюзеляже перед кабиной, находился более тяжелый «викерс» с синхронизатором, позволяющим вести огонь через вращающийся пропеллер. Два пулемета, наконец-то у них есть два пулемета и достаточно мощный мотор, чтобы нести их в бой!

Майкл издал клич шотландских горцев, которому Эндрю обучил его, а Эндрю отвинтил пробку фляги и окропил несколькими каплями виски кожух мотора.

– Благословенны будьте этот самолет и все, кто летает на нем, – нараспев произнес он и сделал большой глоток из фляги, прежде чем передать ее Майклу.