Текст книги "Факел"

Автор книги: Уайлдер Грейвс Пенфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Глава VIII Приглашение

На следующее утро, на рассвете, Пиндар вышел из дома и поспешил по узким улочкам спящего города к гавани, чтобы встретить посланца македонского царя. Небо на востоке посветлело, и на краю его загорелась огненная полоска. Люди на берегу занимались обычными утренними хлопотами. Рыбаки выгружали на берег ночной улов, а те, кто ночью спал, сейчас торопились в гавань.

Пиндар взял из рук торговки миску только что сваренной ячменной похлебки и ячменную лепешку и отыскал свободное местечко у стола. Плотнее закутавшись в плащ, он нагнулся над дымящейся миской, – весеннее утро было прохладным. Мимо прошел портовый стражник, и Пиндар окликнул его:

– Мой учитель Гиппократ поручил мне встретить начальника македонской триеры. Он собирался сойти на берег с восходом солнца.

– Да, – ответил стражник. – Вчера вечером он прислал матроса сказать мне об этом.

Стражник пошел дальше, а Пиндар подул на свою похлебку и принялся глотать обжигающую жижу. Ее запах напомнил ему о родном доме среди плодородных равнин Беотии. Наверное, мать уже встала, и ячменная похлебка бурлит на очаге.

И тут же он вспомнил, как брат его отца, поэт Пиндар, любил повторять, что готов продать свое искусство любому, лишь бы ему хорошо заплатили. Если македонская триера привезла Гиппократу приглашение вернуться в Македонию и стать придворным врачом, откажется ли его учитель? Пиндар в сомнении покачал головой. Гиппократ, конечно, любит свое искусство, но какой грек решится отказать столь могущественному царю?

На капителях колонн по ту сторону гавани вспыхнули первые солнечные лучи; восходящее солнце окрасило медным багрянцем верхушки мачт, затем мачты целиком и, наконец, борта. Рыбаки у воды разбирали ночной улов и продавали рыбу. В гавань медленной процессией входили все новые лодки – они шли на веслах, их бурые паруса были свернуты и притянуты к мачте.

Когда свет из медного стал золотым, Пиндар увидел стоявшую на якоре македонскую триеру. В зеркальной глади гавани чуть дрожало ее перевернутое отражение: позолоченные мачты, пестрые борта, нарисованный у носа огромный желтый глаз, бросавший вызов всем флотам мира.

От борта триеры отвалила лодка и повернула к главной пристани. Стражник торопливо поманил Пиндара, и тот направился к нему. Когда лодка подошла к пристани, из нее выскочил крепкий человек средних лет с густой седеющей бородой. Сообразив, что это начальник триеры, Пиндар хотел было заговорить с ним, но моряк повернулся, чтобы помочь выйти из лодки другим пассажирам.

Через мгновение на пристань легко поднялась молодая женщина, закутанная в белый плащ. Она посмотрела вокруг и выжидающе остановила взгляд на Пиндаре. Он растерялся и смутился, так как она была необыкновенно хороша собой – высокая, белокурая… Раздумывая над тем, кто она такая, он чуть не забыл, зачем пришел сюда, но тут бородатый моряк оглянулся и крикнул:

– Я начальник этой триеры, посланец царя македонского Пердикки к Гиппократу из рода асклепиадов!

Пиндар сделал шаг вперед и приветствовал их с обычным своим достоинством: этому не помешали ни его чрезмерный рост, ни рассеянность.

– Добро пожаловать на Кос. Гиппократ прислал меня сюда встретить посланца царя.

Македонец был грубоват и не любил тратить лишних слов.

– Я пойду с тобой, – сказал он. – И остальные тоже. Эмпедокл решил съехать на берег, чтобы лечиться. Эту женщину зовут Фаргелия. Вот ее служанка. Красавчики близнецы – рабы Эмпедокла.

Вслед за Пиндаром все спустились к самой воде. Там рабы помогли Эмпедоклу взобраться на осла. Остальные гуськом следовали за Пиндаром, который повел их по дороге, тянувшейся вдоль берега. Несмотря на ранний час, у гавани собрались любопытные, надеявшиеся увидеть прославленного поэта-врачевателя. Однако их куда больше заинтересовала белокурая Фаргелия, шедшая позади него: в толпе послышались восхищенные возгласы. Когда они добрались до усадьбы Гиппократа, Пиндар громко постучал в ворота. Заскрипев, они распахнулись.

На пороге жилого дома стояла Праксифея, вышедшая им навстречу. Ее седые волосы были гладко причесаны и стянуты в пучок на затылке, а пеплос застегнут на плече серебряной брошью. Такие броши дориянки надевали в торжественных случаях. Она пригласила их войти в залитый солнцем внутренний дворик, где учтиво приветствовала их, а потом послала раба за сыном, который в ятрейоне с помощью Дексиппа делал перевязку.

Когда Гиппократ через раскрытую дверь увидел входящих, с его губ сорвалось невольное восклицание, но он продолжал накладывать повязку и даже теперь, когда его позвал раб, не отошел от больного.

Это был молодой рыбак. Месяца за два до этого он сильно ушиб голень. Сначала он не обращал на ссадину внимания. Но потом голень распухла, стала горячей и начала сильно болеть. Тогда Гиппократ разрезал опухоль, чтобы выпустить гной. После этого боль исчезла и жар спал.

Теперь рыбак сидел на хирургическом столе, а Гиппократ внимательно осматривал рану. В углублении кости все еще скапливался гной. Края кости совсем обнажились и побелели, а кожа стала красной.

– Это вялая рана, – говорил Гиппократ. – Заживление кости идет медленно. Однако, как ты можешь заметить, тело постепенно избавляется от гнилой материи.

С подноса, на котором лежали инструменты, он взял ложку и начал осторожно, но решительно скоблить кость. От нее отделилось несколько кусочков.

– Омертвевшие части, – заметил Гиппократ, по очереди искусно извлекая их из раны с помощью щипчиков. – Вот и все, Дексипп. Наложи чистую повязку и каждые четыре дня осматривай рану, не будет ли еще отделяться кость. Извлекай омертвевшие кусочки, как это сделал я. В конце концов этот абсцесс заживет сам собой. Мы можем только немного помочь природе.

– Но почему он заживает так медленно?

– Почему? – переспросил Гиппократ. – Кости всегда заживают медленно. Мы с тобой еще поговорим об этом позже.

Он положил щипчики и улыбнулся загорелому рыбаку.

– Все идет хорошо. Правда, рана заживет не раньше чем через месяц. Но работать ты можешь. Как твоя новая лодка?

– Лодка-то неплохая, но знаешь, жена родила мне еще одного сына!

– Вот и хорошо, – сказал Гиппократ. – Значит, их у тебя теперь трое? А старшему уже пять лет – и нам с тобой было немногим больше, когда мы ловили осьминогов у маленькой пристани. Молодые осьминоги, зажаренные в оливковом масле! – Он взмахнул рукой. – За всю свою жизнь я не ел ничего вкуснее!

– Ты не забыл, учитель, что тебя ждут? – с улыбкой перебил его Дексипп.

Гиппократ кивнул, но прежде чем уйти, медленно, словно прощаясь, обвел взглядом комнату. На стенах висели лубки разных размеров и форм. На полках аккуратными рядами лежали отлично сделанные инструменты. На месте, отведенном для этого еще его отцом, стояла корзина с белой шерстью для перевязок, а на веревке висели чистые бинты. В углу покашливала старуха, дожидаясь мягкосердечного Пиндара.

Гиппократ подошел к зеркалу и быстро провел гребнем по волосам и бороде. С крючка, которым пользовались его отец и дед, он снял свой плащ, накинул его, расправил плечи, и Дексипп, следивший за этой обычной процедурой, улыбнулся, подумав, что глаза его учителя блестят как-то не по-обычному.

* * *

Тем временем Праксифея, как любезная хозяйка, продолжала беседовать с начальником триеры, укрывшись от солнца в тени пальмы. Фаргелия с интересом оглядела дворик, а затем подошла к Эмпедоклу.

– Могу ли я попросить у тебя сейчас совета в одном… одном очень щекотливом деле? – Она плотнее закуталась в свой белый плащ, и они перешли из тени на солнце. – Я вдруг почувствовала, что боюсь этих асклепиадов, и мне хотелось бы выслушать твое мнение. И почему только я не поговорила с тобой об этом еще на корабле! – Она в нерешительности умолкла, но затем, пожав плечами, продолжала: – Во-первых, согласятся ли асклепиады вытравить плод, если женщина сама их об этом попросит и предложит хорошую плату?

Эмпедокл удивленно посмотрел на нее.

– Я не знаю, каковы обычаи косских асклепиадов. В Книде, насколько мне известно, это делают. Там не следуют учению Пифагорейского братства.[5]5
  Союз последователей философа-идеалиста и математика Пифагора, бывший одним из очагов мистицизма в античной философии. – Прим. перев.


[Закрыть] Если цель такой операции – только уничтожение плода, пифагорейцы отказываются ее делать. Но почему, – он понизил голос, – ты просто не обратилась к какой-нибудь повитухе в Македонии?

– Эмпедокл! – оскорбленно произнесла Фаргелия. – Я говорю о моей рабыне Сафире – она стоит вон там в углу.

– А! Прошу тебя, прости мое заблуждение! – воскликнул Эмпедокл.

– Видишь ли, – быстро продолжала она, – я знала, что с бедняжкой может случиться такая беда, но, уезжая из Македонии, мы с ней думали, что все обошлось. Однако за время плаванья стало ясно, что нужно будет принять меры. Одна моя подруга умерла в мучениях через несколько дней после того, как побывала у повитухи. И я доверю Сафиру только врачу.

Помолчав, Фаргелия снова заговорила, но уже о другом.

– Ты беседовал с Гиппократом. Как ты думаешь, он примет приглашение царя?

– Полагаю, что нет, – покачал головой Эмпедокл.

– Не скрою от тебя, – продолжала она, – что царь велел мне пустить в ход все мое влияние, чтобы уговорить Гиппократа вернуться к нему. Я плохо его знаю, и мне страшно.

– Ну-ну, – сказал Эмпедокл. – Быть может, мне известно больше, чем ты думаешь. Гонец, которого я посылал к царю Пердикке, сообщил мне, что, по слухам, первой красавице Македонии приказано очаровать Гиппократа и привезти его обратно. «Если она потерпит неудачу, – уверял он, – ей не дозволено будет вернуться назад в Македонию». Это правда?

– Нет, – прошептала она. – Во всяком случае, не совсем. Я сама сказала царю, что вернусь с Гиппократом или вовсе не вернусь. Видишь ли, он… Видишь ли, я люблю его.

Эмпедокл пожал плечами.

– Ты вдова царского приближенного, который недавно умер. Но до этого – кем ты была?

В синих глазах Фаргелии вспыхнул гнев.

– Я вижу, ты кое-что знаешь о моем прошлом, но, наверное, очень мало. Мой названный отец нашел меня в коринфском храме Афродиты – мне было тогда несколько дней. Он вырастил меня и обучил разным искусствам и наукам, которым женщин обычно не учат, чтобы затем сделать из меня гетеру – подругу богатых людей. Он любил меня, как родную дочь, и все откладывал решение моей судьбы. Но в конце концов ему понадобились деньги. Первый же человек, купивший право на мое общество, тут же совсем меня выкупил, дал мне вольную и женился на мне. Обычно отцы покупают мужей своим дочерям за большое приданое. У меня с моим приемным отцом получилось наоборот: мужу было достаточно моей красоты, а приданое досталось отцу. – Она досадливо пожала плечами. – Я была обучена риторике, музыке и многому другому. После смерти мужа я могла бы прославиться, занимаясь ремеслом, для которого меня воспитывали. Но я не захотела этого. Не решилась, потому что успела узнать Гиппократа.

– До чего же хитер царь Пердикка, – заметил Эмпедокл. – Врачу, чьи услуги ему нужны, он предлагает не только богатство, но также и любовь и красоту.

– Ты мне поможешь? – спросила она. – Дашь мне совет? Как убедить его вернуться в Македонию?

Эмпедокл засмеялся.

– Ко мне часто обращались за советом больные. Но впервые такая красавица ищет у меня подобного совета. Ты можешь достигнуть желаемого. Врачи ведь, в конце концов, тоже люди. Впрочем, Гиппократ, – добавил он задумчиво, – не похож на других людей.

Он поглядел на Фаргелию с нескрываемым восхищением и продолжал:

– Ты красива, пленительна, умна. Боги наделили тебя всем. Моли о помощи Афродиту, и если она явится, «как вихрь», то скажет тебе, как некогда Сафо: «Кто ж он, твой обидчик? Кого склоню я милой под иго?»[6]6
  Перевод Вяч. Иванова


[Закрыть] – Он бросил взгляд на большой двор. – Вот идет ничего не подозревающий обидчик.

По саду, устремив глаза в землю, неторопливо шел Гиппократ. Прибытие вестника от царя Македонии взволновало бы любого человека, даже старого, а он был еще молод, Но его удивил приезд Фаргелии. Рад он этому или не рад? А, впрочем, какое ему до этого дело? Болезнь ее мужа тянулась долго, и он часто бывал у них в доме. Она тогда старалась вскружить ему голову. Врачи умеют избегать подобных положений, но с ней это было не так-то просто. Странно, что как раз вчера он вспоминал о ней!

Он вошел во дворик и направился прямо к ней, словно не замечая остальных. Она протянула ему обе руки, и он на мгновение задержал их в своих.

– Я не ждал увидеть тебя тут, – сказал он. – Добро пожаловать на Кос.

Она ничего не ответила, и он быстро отошел к начальнику триеры, стоявшему в тени пальмы.

– Привет и тебе, – ответил македонец на его приветствие. – Старым морякам вроде меня не часто приходится возить груз столь драгоценный, как красавица Фаргелия и мудрец Эмпедокл. У меня к тебе поручение от нашего царя.

– Твой корабль, – ответил Гиппократ, – привез нам много нежданных радостей.

Улыбнувшись Эмпедоклу, он подвел его к двери.

– Сосандр ждет тебя в палестре – вон там. Мы очень довольны, что ты остаешься с нами.

Затем, повернувшись к матери, он сказал:

– Фаргелия будет нашей гостьей. В Эгах я знал ее женой царского приближенного. Я оставляю ее с тобой, а мы с вестником царя пойдем в ятрейон.

Праксифея пригласила гостью пройти с ней на женскую половину.

«Вот его мать, – думала Фаргелия. – Наверное, Гиппократ ищет жену, которая была бы похожа на нее. А я никогда близко не знала таких женщин».

Первой заговорила Праксифея.

– Ты приехала лечиться у Гиппократа?

– Да, – ответила Фаргелия. – К тому же я полагаю, воздух Коса и знаменитые воды источника Ворины также могут принести мне пользу. Видишь ли, когда мой муж хворал, у меня начались головные боли и…

– Нет, нет – перебила ее Праксифея. – Не рассказывай мне о своей болезни. Гиппократ этого не любит, да и вообще матери – или жене – врача не следует вмешиваться в такие дела.

– Твой сын, – продолжала Фаргелия, – исцелил в Македонии многих людей. Он очень старался спасти моего мужа, но этого не мог бы сделать никто. Мой муж был стар. Когда я выходила за него, я как-то не замечала этого, но он был стар.

– А сколько тебе лет?

– Я ровесница твоему сыну.

– Ты говоришь, как женщины Пелопоннеса, а не как македонянки. Где ты родилась? Не в Коринфе ли?

– Какая ты догадливая! – воскликнула Фаргелия. – Я жила в Коринфе, пока македонский вельможа не женился на мне и не увез меня в свою страну.

– Кто был твой отец?

Фаргелия покраснела.

– Я была подкинута. Но мой приемный отец воспитал меня, как собственную дочь, и дал мне хорошее образование.

К двери подошел привратник и сообщил, что начальник триеры отправился прямо в гавань и велел передать, что госпожа может вернуться на корабль, когда пожелает.

Праксифея кивнула.

– Позови свою служанку, – сказала она Фаргелии, – и пойдем к Гиппократу.

Они прошли через дворик ятрейона. Праксифея оставила своих спутниц в приемной, а сама вошла в комнату сына. Он был углублен в чтение какого-то папируса, и она, задернув тяжелый занавес, подождала несколько минут.

– Гиппократ!

Услышав ее голос, он вздрогнул и поднял голову.

– Фаргелия приехала, чтобы лечиться у тебя.

Он посмотрел на нее, словно не слыша, и ударил кулаком по столу.

– Пердикке понадобился постоянный придворный врач. Оставил бы он меня в покое!

Немного помолчав, его мать сказала:

– Ну, а Фаргелия? Вы с ней, кажется, близко знакомы. Почему ты мне ничего о ней не рассказывал?

Откинувшись на спинку кресла, он посмотрел на мать.

– Не знаю, – ответил он. – Не знаю, почему… Возможно, потому, что я хотел ее забыть. Но между нами никогда ничего не было.

Праксифея отвернулась, но Гиппократ успел заметить тревогу в ее глазах.

– Я позову ее, – сказала она.

Прошло несколько минут. Затем занавес медленно раздвинулся и снова сомкнулся. Гиппократ встал. Фаргелия смотрела на него сияющими глазами – она была похожа на лилию, раскрывшую все свои лепестки. Зачем она приехала? Сейчас она скажет ему это. Ее красота смущала его и настораживала.

Фаргелия отвела взгляд и сказала спокойным голосом:

– Надеюсь, ты был счастлив, работая здесь среди своих близких. Но мне эти три месяца, которые прошли после твоего отъезда, показались очень долгими и тоскливыми.

– Очень приятно видеть тебя у нас, – ответил он. – Да, мое место здесь, среди греков, которые думают и говорят, как я.

– Ты прочел письмо царя?

– Да. Царь просит меня вернуться – стать его придворным врачом и главным врачом его армии. Он предлагает мне плату, которая сделает меня очень богатым. Если я сам не смогу приехать немедленно, он просит пока прислать к нему самого знаменитого асклепиада, какого я только знаю. – Взяв папирус, он прочел: – «Начальник моей триеры через несколько недель вновь зайдет на Кос за тобой. Пусть Фаргелия, верная моя подданная, поедет с тобой». Вот что пишет царь. Но при чем тут ты? – нахмурившись, закончил Гиппократ.

Она улыбнулась загадочной улыбкой.

– Ты покинул Эги так неожиданно! И даже не попрощался со мной. После твоего отъезда мне все время нездоровилось. Я пошла к царю и попросила его послать меня к тебе. Я знала, что помочь мне можешь один ты. Он только посмеялся над моей просьбой. Но когда к нему явился гонец Эмпедокла, который искал тебя, царь вдруг решил, что ты должен стать его придворным врачом, и распорядился, чтобы я поехала к тебе его послом. Так что в эту минуту я представляю особу македонского царя! – Она весело засмеялась, но тут же снова стала серьезной. – Он в любом случае собирался послать этот корабль с секретным поручением в Тир. Можешь считать, что он задумал разведать намерения персидского царя на случай, если между греками вспыхнет война, которую он ждет.[7]7
  Речь идет о войне между Афинами и Спартой, которая разразилась позднее. – Прим. перев.


[Закрыть] Однако он действительно хочет, чтобы ты поселился в Эгах, и будет обходиться с тобой хорошо. Он боится снова заболеть, как тогда, когда он в первый раз послал за тобой. Я же, – продолжала она, – не уехала после смерти мужа назад в Коринф отчасти потому, что надеялась на твое возвращение в Македонию. Но на это были и другие причины. Если в Греции действительно начнется большая война, которую предсказывает Пердикка, то Македонии она не коснется. Я буду в безопасности в Эгах – и ты тоже, если поступишь благоразумно и вернешься туда. Привези с собой и свою мать.

Фаргелия говорила со спокойным достоинством, прекрасно играя роль царского посла. И хмурые морщины на лбу Гиппократа, которые подсказали ей, что откровенность может только повредить ее планам, постепенно разгладились. Она села, но Гиппократ продолжал смотреть на стену, словно забыв о присутствии своей гостьи. Фаргелия недоумевающе поглядывала на него.

Она любила этого человека и хотела стать его женой. Что сделала бы на ее месте Праксифея, будь она молода… и на грани отчаяния? Но времени так мало! И быть может, лучший путь – предложить и взять наслаждение? Она ведь всегда искала наслаждения, готова искать его и сейчас – так уж она создана. Но ей нужно нечто большее.

Фаргелия осторожно дотронулась до его руки. Он вздрогнул и посмотрел на нее, смутившись оттого, что забыл о ней, и растерявшись под взглядом этих прекрасных синих глаз.

– Ты не спросил меня о моей жизни, – сказала она. – И ничего не рассказал мне о себе.

Гиппократ сел рядом с ней, и между ними завязалась беседа. Он забыл, какой интересной собеседницей она умела быть. Ведь она очень умна – для женщины. И ему было приятно, что она искренне хочет помочь ему принять верное решение.

– У меня все еще бывают головные боли, – сказала она позднее. – Вот положи мне руку на затылок.

Они встали, и он нащупал ее затылок под пышными волосами.

– Тут что-нибудь не так?

– Нет, – его пальцы спустились на ее теплую шею. Фаргелия быстро накрыла его руку ладонью и на мгновение крепко прижала. Затем посмотрела на него и быстро отодвинулась.

– Я очень рада, что познакомилась с твоей матерью, – сказала она. – Теперь, увидав ее, я узнала тебя гораздо лучше. Она так сильна, спокойна, мудра. Как я хотела бы стать похожей на нее! Может быть, мне это и удалось бы, если бы… если бы только мужчины оставили меня в покое. После смерти мужа мне стало еще труднее.

Весело засмеявшись, Фаргелия снова повернулась к нему, и при этом движении ее плащ соскользнул и приоткрыл плечи, – удивительно красивые плечи, подумал Гиппократ, и шея тоже.

– Ну, вероятно, ты скоро снова выйдешь замуж.

– Да, возможно. Но на этот раз – только за того, кого я люблю. – Ее губы дрогнули. – Тогда я наконец смогла бы укрыться от людей. У меня были бы дети. Как чудесно – подарить сына тому, кого любишь!

Отвернувшись, Фаргелия закрыла лицо руками. Гиппократ сделал шаг к ней – ему захотелось обнять ее, утешить… Какой сладостный аромат – в Эгах она употребляла те же благовония. Фаргелия почувствовала, что его хитон скользнул по ее руке, и замерла в ожидании. Но тут же услышала, как он сказал, отходя:

– Мне грустно знать, что ты недовольна своей жизнью. Но почему бы тебе и в самом деле не выйти замуж? Подыщи себе какого-нибудь Геракла, который распугает остальных твоих поклонников. – Он прошел в дальний конец комнаты и сел. – Чем я могу помочь тебе?

Она последовала за ним и села напротив.

– Я хочу, чтобы ты взялся лечить меня.

– От какой болезни?

– От болей в затылке и в спине, которые порой мучают меня.

– Если ты будешь лечиться у меня, я должен подробно записать историю твоей жизни.

Он протянул руку за камышовым пером и папирусом.

– Отложим до другого дня. – С этими словами она встала и, развязав золотой пояс, сбросила плащ. Хитон у нее был синий, и он отметил про себя, что этот цвет делает синеву ее глаз еще более глубокой. – Я испытываю стреляющие боли – в шее, в спине, и они отдаются даже в ноге и ступне.

Сбросив сандалию, Фаргелия положила босую ногу на его ладонь – теплую красивую ступню, холеную и душистую. Затем она погладила ее рукой, которая не знала, что такое труд. «Как проводит она свои дни? – подумал Гиппократ. – Нет, ее жизнь совсем не похожа на жизнь тех, кто хлопочет по хозяйству, и тех, кто ухаживает за больными!»

Фаргелия отдернула ногу и лукаво улыбнулась.

– Но иногда боль жжет всю ногу. – И, приподняв край хитона, она провела пальцем по нежной икре и бедру, показывая, где болит.

Гиппократу вдруг стало трудно дышать. Из-за аромата благовоний, внушал он себе: ведь Фаргелия стоит совсем рядом. Как легко было бы заключить ее в объятия и как заманчиво! Ее глаза обещали, что она не рассердится. Но у него есть твердое правило… Какое же? Ах да! У него есть твердое правило: он будет ждать, пока не найдется женщина, которую он захочет назвать своей женой. А сейчас, во всяком случае, не время принимать такие решения.

Фаргелия одернула хитон и встала на цыпочки, весело посмеиваясь.

– Как ни странно, – сказала она, – мне не больно ходить и даже танцевать.

Она уже танцевала: сначала ее движения были медленными и размеренными, потом она запела ритмичную песенку, прищелкивая пальцами и хлопая в ладоши:

– «Скользите, скользите, босые ножки, по мрамору плит. Скользите, скользите, вправо и влево, влево и вправо, вперед и назад».

Гиппократ знал и эту мелодию и слова. Народная пляска, древняя, как мир, простая, как любовь, один и тот же повторяющийся ритм: «Скользите, скользите, босые ножки, по мрамору плит».

Гиппократ вдруг почувствовал, что ему хочется танцевать. Как странно! И как нелепо! Он встал и отвернулся, а Фаргелия, кружась, промелькнула мимо него и подхватила свой плащ. Затем она села, зашнуровала ремни сандалий и сказала:

– Я ухожу. Я хочу поговорить с твоей матерью. Она может меня многому научить. Мне так хочется понравиться ей! И наверное, она поможет мне найти дом, где я могла бы поселиться со своей служанкой до возвращения триеры.

На пороге она еще раз оглянулась и исчезла. Гиппократ по-прежнему стоял посреди комнаты и тихо напевал все ту же мелодию. Вскоре он про себя начал импровизировать: «Шутки, смех и взгляд зовущий; гибкое тело манит тебя. Спеши за нею вправо и влево, влево и вправо, вперед и назад…»

– Опомнись, Гиппократ, ты ведешь себя как глупец, – произнес он вслух. Он часто разговаривал сам с собой, но обычно лишь мысленно. – Я приму решение позже. И может быть… – Он умолк и покачал головой. – И тогда я либо закончу эти стихи, либо забуду и их и ее.

У дверей раздался голос Пиндара:

– Учитель, у меня к тебе важное дело.

– Войди.

Занавес раздвинулся, и Пиндар вошел, нагнув голову, чтобы не задеть притолоку.

– А… – начал он, с недоумением оглядываясь по сторонам. – Мне показалось, что я слышал голоса, пение…

Гиппократ ничего не ответил, и Пиндар взволнованно заговорил:

– Прежде чем сообщить тебе о случившемся, я хотел бы сказать, что если ты правда думаешь вернуться в Македонию, то я… но… я надеюсь, что ты все же останешься здесь с нами. Я мог бы взять на себя часть твоих больных, если ты мне позволишь, – тогда у тебя останется больше времени для занятий, которые ты так любишь.

Гиппократ засмеялся и обнял Пиндара.

– Пусть это тебя не тревожит. Ну, а что все-таки случилось?

Пиндар улыбнулся, но тут же помрачнел, вспомнив, с каким известием он пришел.

– Из города Галасарны, где живет твоя бабушка Фенарета, пришел ее посланный. Она, кажется, очень стара?

– Да-да, – нетерпеливо перебил его Гиппократ, – но в чем дело?

– Я как раз хотел сказать тебе… это может оказаться очень серьезным. Она упала и сильно ушиблась – сегодня утром. Я подробно расспросил посланца.

– Да говори же!

– Когда он уходил, она лежала в постели на спине. У нее болит правое бедро, ушибленное при падении, а правая стопа вывернута наружу.

– Перелом бедра, – коротко определил Гиппократ.

– Да, я тоже так подумал.

Гиппократ был уже во дворике ятрейона.

– Идем со мной, – сказал он через плечо. – Я должен немедленно отправиться к Фенарете.

Пиндар последовал за ним в операционную.

– Бери все эти лубки – неизвестно, какой именно может понадобиться. Погрузи все на осла. Я поручаю тебе лечение Пенелопы. Навещай ее в доме архонта. Следи, чтобы ее кормили как следует, чтобы она побольше упражнялась, а главное, чтобы никто не стеснял ее свободы. Эмпедокла я поручаю Сосандру.

Проходя через сад, Гиппократ увидел Подалирия и окликнул его.

– Как Никодим?

– Сегодня утром у него был припадок, гораздо более сильный, чем тот, который ты видел. Он прикусил язык и испустил мочу. Я назначил ему более строгую диету, и он занимается гимнастикой, но так усердно, что переутомляется.

– Можешь ты взять на себя заботу обо всех остальных больных?

– Учитель! – воскликнул Подалирий. – Неужели ты и правда уезжаешь в Македонию? Мне сказали, что триера скоро отплывет. Но все-таки подумай прежде. Ты нам здесь так нужен!

– Не торопись, Подалирий, – засмеялся Гиппократ. – У меня еще не было времени на размышления. Фенарета сломала бедро, и мне, возможно, придется пробыть у нее довольно долго.

Войдя в дом, он позвал мать и с удивлением увидел, что она выходит из своей половины в сопровождении Фаргелии.

– Фаргелия как раз собралась уходить, – объяснила Праксифея. – Мы с ней очень хорошо поговорили, и я указала ей подходящий дом.

Фаргелия еще раз поблагодарила ее и ушла, улыбнувшись Гиппократу.

– Ты поедешь со мной в Галасарну? – спросил Гиппократ. – Фенарета упала и…

– Да, я знаю, – перебила его мать. – Я поговорила с посланцем, пока у тебя была Фаргелия. Мои вещи уже уложены, и я совсем готова.

В эту минуту во внутренний дворик вошел Сосандр, восклицая рокочущим басом: «Гиппократ! Гиппократ!» Увидев мать и брата, он направился к ним и, скрестив волосатые руки на бочкообразной груди, сказал:

– Я слышу гром на горе Олимп. Остров Кос вновь содрогается! Боги прислали сюда своего вестника Гермеса посулить тебе все богатства Македонии. – Он воздел руки к небу. – Однако Аполлон против – разве не сломал он ногу нашей бабки, чтобы указать тебе, в чем заключается твой долг? Но, как будто всего этого еще мало, на наш остров снизошла сама богиня любви Афродита. Я только что встретился с ней у ворот. И даже говорил с ней. Какие волосы – чистое золото! Какие глаза! Какая заманчивая приманка на царском крючке! Царь старается выудить себе придворного врача. Прекрасная подруга для косского асклепиада. Коринфянка! В Коринфе ветер страсти овевает каждый притон, а гетеры имеют собственный храм!

– Думай, что говоришь! – резко оборвал его Гиппократ. – Она вдова человека, которого я лечил, и приехала сюда посоветоваться со мной. Только и всего.

Праксифея положила руку на плечо Сосандра.

– Фаргелия – не та женщина, которую я выбрала бы в жены Гиппократу, и у нее нет почти никакого приданого. Однако ее красота и гордость скрывают доброе сердце.

Сосандр вдруг рассмеялся и хлопнул себя по бедру.

– Нашел! Чтобы вывести Гиппократа из затруднения, я возьму ее себе в подруги. Старший брат обязан помогать младшему! Дайте только мне сперва обсудить это дело с женой. – Дворик загудел от раскатов его хохота. – Вы когда-нибудь слышали, какие речи произносит моя жена о гетерах?

Тут уж рассмеялись и Гиппократ и Праксифея.

– Сосандр! – строгим голосом сказала его мать. – Ты можешь хоть на минуту стать серьезным? Это приглашение – большая честь для Гиппократа. И решать должен только он сам. О том, как он нужен нам, он не забудет.

Веселость Сосандра сразу исчезла. Он кивнул и сказал изменившимся голосом:

– Да-да. Я хочу, чтобы он остался здесь, больше, чем… я не знаю, как это выразить. Ну, ты понимаешь, что я чувствую, Гиппократ. А слов для этого у меня нет. Так хорошо было работать с тобой вместе! Конечно, от такого предложения отказываться нельзя, но ты нам здесь очень нужен. Если ты уедешь в Македонию, учить медицине на Косе будет некому.

Мгновение они молчали. Затем Праксифея сказала:

– Вы оба – хорошие асклепиады, как и ваш отец. Гиппократ, когда ты будешь принимать решение о своей работе или о жене, помни, что вы, врачи, – люди особенные. Непохожие на других. И жена врача должна так же отличаться от прочих женщин, как ее муж отличается от прочих мужчин. Чтобы быть счастливой в течение долгих лет, которые ее муж посвящает врачеванию, ей мало одной красоты и поэзии. Она должна уметь работать. Она должна уметь быть терпеливой. Она должна быть чуткой и отзывчивой. Она должна любить тебя, но более того – она должка любить твою работу. Иначе она никогда не будет счастлива, да и ты тоже. И ты не сможешь сделать для больных всего, что хотел бы, всего, чего ждет от тебя Аполлон.