Текст книги "Факел"

Автор книги: Уайлдер Грейвс Пенфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава VII Эмпедокл Великолепный

Когда Гиппократ вернулся домой, был час занятий гимнастикой, из-за ограды палестры доносилась знакомая мелодия флейты и размеренный голос его брата:

– Вверх-вниз, вперед-назад; вверх-вниз, вперед-назад! За полуоткрытой дверью он увидел обнаженные тела,

блестящие от пота лица, поднимающиеся и опускающиеся руки и ноги – ряды людей, молодых и старых.

Заметив Гиппократа, Сосандр вышел из палестры. На нем была только коротенькая юбочка. Он вытер потный лоб и с любовью поглядел на младшего брата.

– Ты знаешь, что к тебе явился знаменитый гость?

– Да, мне сказали. А он уже здесь?

– Здесь. С ним Подалирий, но, кажется, ему нелегко утихомирить столь прославленного мужа.

– А зачем Эмпедокл приехал к нам?

– Не знаю. Со мной он говорить не пожелал. Но я к нему приглядывался, и, по-моему, у него болит спина, хоть он и старается ходить, как юноша в расцвете сил и здоровья. Даже самые великие люди, если только они не умирают в молодости, рано или поздно должны склониться перед болью в позвоночнике.

Во дворике ятрейона перед приемной Гиппократ увидел двух красивых рабов в пышной одежде. Они были одного роста, а их светлые волосы отливали золотом, как у северян. Он поглядел на них с интересом.

– Вы близнецы?

– Да.

– Ваш господин там?

Они одновременно поклонились одинаковым поклоном, в котором сквозила гордость от сознания, что они служат знаменитому человеку.

Приемная была обширна, и свет проникал в нее не только через дверь, но и через большое окно. Гиппократ увидел, что в его кресле сидит какой-то человек. Он держался совершенно прямо. Белоснежные волосы, обрамлявшие высокий лоб, и заостренная бородка были аккуратно подстрижены. Лицо казалось волевым и красивым. Он поднял руку в знак приветствия, но не встал. На большом пальце сверкнул перстень с огромным лиловым сапфиром. И того же цвета был плащ на его плечах.

Стоявший рядом с ним Подалирий сказал с легким раздражением:

– Эмпедокл приехал посоветоваться с тобой. Мне он ничего говорить не желает. Он испробовал все кресла, и ни одно ему не понравилось, даже твое, в котором он сидит сейчас.

С этими словами Подалирий повернулся и быстро вышел из комнаты. Эмпедокл подождал, чтобы он задернул за собой тяжелый дверной занавес, а потом сказал:

– Ты знаешь, кто я такой?

– Да, – ответил Гиппократ. – Ты сын Метона из города Акраганта на острове Сицилии, внук Эмпедокла, который победил в гонках колесниц на Семьдесят первой олимпиаде. Дважды твой родной город предлагал тебе царский венец. И ты дважды отказывался. Что еще хотел бы ты от меня услышать?

Эмпедокл наклонился к нему и вдруг глухо застонал.

– Прости, что я не встал, когда ты вошел. У меня припадок сильной боли, но я не хотел, чтобы об этом знал твой помощник. А-аа! – вскрикнул он. – В спине, в ноге. – Лицо его исказилось, и он прижал руку к бедру. – Я исцелял других, – с трудом выговорил он, – но себя исцелить не могу.

В глазах Гиппократа мелькнуло сострадание, и он сказал негромко:

– Ты хочешь просить совета у человека столь молодого, как я?

– Да, хотя ты даже моложе, чем я думал. Лечи меня, другого выбора у меня нет.

Гиппократ слегка улыбнулся, пододвинул скамью к столу, и, сев напротив Эмпедокла, спросил:

– Итак, расскажи мне, на что ты жалуешься?

– Между элементами моего тела, – ответил Эмпедокл, – утрачена гармония и воцарилась вражда. Тебе достаточно будет восстановить гармонию между четырьмя основными элементами, из которых я слагаюсь, как слагается из них и вся вселенная, и ты меня исцелишь. И тогда, уехав с Коса, я прославлю тебя во всех городах мира, где только есть греки. – Он взмахнул рукой, сверкнув лиловым сапфиром. – Более того, я поведаю об этом далеким землям, где живут люди, ни разу не слышавшие имени Гомера и не знающие его стихов… если можно назвать их людьми.

Гиппократ терпеливо ждал, хорошо зная, что занемогший врач бывает самым капризным пациентом и что уменье расспрашивать больного – уже само по себе большое искусство. Всякий опытный врач скоро убеждается, что лишь дети и подростки бывают непосредственны в своих ответах. На остальных влияют прочно сложившиеся предубеждения и собственные идеи; сами того не замечая, они подчас мешают ему добраться до истины, нередко почти очевидной.

Гиппократ откинулся на спинку скамьи и медленно покачал головой.

– Здесь, в моем ятрейоне, ты не Эмпедокл, философ и поэт. Здесь ты не врач, не прославленный муж и не бог. Ты больной, который просит помощи.

Он взял камышовое перо, открыл чернильницу и пододвинул к себе небольшую полоску папируса.

– Сейчас твои гипотезы меня не интересуют. Говори со мной так, словно ты ребенок. Иначе я не смогу тебе помочь. Погоди, задавать вопросы буду я. Где у тебя болит? Когда начались боли? Что ты делал, когда они начались? От каких движений боли усиливаются?

Эмпедокл испустил тяжелый вздох.

– Ну хорошо, я снова стал мальчиком.

Гиппократ внимательно выслушивал его ответы, иногда что-то коротко записывая на папирусе. Когда он стал осматривать Эмпедокла, тот попытался снова заговорить, но, встретив суровый и даже сердитый взгляд, покорился, и осмотр был завершен в полном молчании.

Наконец Гиппократ положил перо и улыбнулся:

– Вот теперь ты можешь говорить.

И Эмпедокл заговорил, словно открылись створки шлюза.

– Я должен был бы тебя предупредить, что румянец на моих щеках не естественного происхождения. Уже больше месяца я пользуюсь притираниями, с помощью которых женщины пытаются освежить увядшую красоту.

– Да, я это заметил, как только вошел.

– И еще одно, – продолжал Эмпедокл. – Я исхудал. Никогда прежде я не был таким худым.

– Да, – мягко ответил Гиппократ, – я это вижу. Кожа на твоем животе дряблая и отвислая, словно полупустой винный мех. Очевидно, с начала зимы ты начал очень быстро худеть. Все признаки говорят об этом.

Эмпедокл кивнул, и Гиппократ продолжал:

– Разреши, я скажу тебе, как могу яснее, что тебя ждет в будущем, чтобы ты потом не упрекнул меня, будто я не сумел понять твой недуг. Ты испытываешь боли в ноге и в спине. Ты находишь облегчение от них, только когда сидишь совершенно прямо или стоишь неподвижно. Нога твоя, насколько я могу судить, здорова. Я полагаю, что злокачественная болезнь гнездится у тебя в позвоночнике. Вот здесь, пониже, я прощупываю большую шишку, а мышцы спины постоянно сводит судорога. Возможно, нам удастся излечить эту болезнь с помощью горячих ванн, наложения грязи, искусного массажа и растягивания на ложе, которое мы изготовим для тебя из дубовой доски. Мой брат Сосандр – настоящий мастер в подобных делах. Возможно, наше лечение исцелит тебя. Я хочу, чтобы ты надеялся на это. И уж во всяком случае, мы облегчим твою боль. Но если эта болезнь слишком злокачественна и не поддастся нашим усилиям, тогда, Эмпедокл, исход может быть только один.

Они посмотрели друг на друга.

– Ты полагаешь, что я умру?

– Да.

Щеки Эмпедокла под румянами посерели.

– Скоро?

Гиппократ развел руками.

– Это известно лишь богам. Месяца через четыре, быть может.

Эмпедокл с легким стоном отвернулся. Странным высоким голосом он произнес:

– Этого я и боялся. Благодарю тебя.

Наступило молчание. Потом Гиппократ мягко сказал:

– Теперь тебе надо отдохнуть. Быть может, ты хочешь принять ванну? Затем, надеюсь, ты сделаешь мне честь отобедать со мной, а после обеда прошу тебя разделить краткую беседу за чашей вина с моими помощниками. Позже мы, как обычно, встретимся в саду под платаном и обсудим, какое лечение избрать для тебя. Оно принесет тебе большое облегчение, каким бы ни был исход, – в этом я уверен.

Эмпедокл скользнул взглядом по дряблым складкам кожи на своем исхудавшем животе. Потом медленно встал, выпрямился, насколько позволяла больная спина, и хлопнул в ладоши, призывая рабов.

Гиппократ вышел, а близнецы принялись одевать своего господина. Они быстро и ловко облачили его в мягкий хитон из дорогой ткани, застегнули усыпанный драгоценными камнями пояс, тщательно расчесали седые кудри и бороду, а затем опрыскали его благовониями. Потом они подали Эмпедоклу бронзовое зеркальце. Он осмотрел себя, кивнул, и они, накинув ему на плечи лиловую мантию, удалились.

Когда Гиппократ вернулся, Эмпедокл сидел на скамье. Он поднял голову и внушительно сказал:

– Никто, кроме твоих ближайших помощников, не должен знать, что я испытываю боль или слабость. Если мне суждено покинуть это тело, я хочу сделать это с достоинством. У меня много последователей. Так пусть же никто не скажет, что видел меня побежденным. Если тебе все-таки не удастся исцелить меня, я буду просить, чтобы ты помог мне сразу расстаться с жизнью. Если суждено, чтобы от Эмпедокла осталось только воспоминание, пусть оно будет возвышенным.

Гиппократ обхватил старика за плечи и осторожно помог ему подняться. Эмпедокл оперся о его руку, и, медленно перейдя двор, они вошли в дом. Гиппократ предложил больному свою постель, и Эмпедокл после нескольких не слишком искренних возражений подчинился и с тяжелым вздохом лег отдыхать.

Они обедали вдвоем, но Праксифея то и дело заходила в комнату, приглядывая за слугами, и раза два вступала с гостем в разговор. Затем сотрапезники вышли в сад, ожидая, пока во внутреннем дворике закончатся приготовления к дружеской беседе. Посреди этого дворика, на который выходили комнаты обоих этажей, росла одинокая пальма. Вдоль стен для Эмпедокла и десяти асклепиадов были расставлены ложа и столики с чашами. На столе под пальмой Праксифея приказала расположить мех косского вина, амфору с водой, чаши и большой черный кратер, покрытый искусно нарисованными красными фигурами, которые изображали героев Троянской войны.

Когда все было готово, приглашенные возлегли на ложа, а Гиппократ, как председатель, налил вино в кратер и разбавил водой до той крепости, которая, по его мнению, подходила для серьезной беседы.

– «Вино раскрывает ум человека», – процитировал он, когда Дексипп, как младший среди асклепиадов, разнес наполненные до краев чаши, начав с Эмпедокла, и затем, по старинному обычаю, обойдя весь круг справа налево. Завязался веселый разговор.

Эмпедокл оказался блестящим собеседником, а Гиппократ и Сосандр соперничали друг с другом, выискивая все новые темы, рассказывая занимательные истории о городах и народах греческого мира. Эмпедокл сидел выпрямившись на краю своего ложа и с грустной улыбкой посматривал на молодых людей, которые в удобных позах полулежали на мягких подушках.

Сосандр произнес приветственную речь, восхваляя Эмпедокла. Тот ответил не менее любезно. Дексипп, которому Подалирий что-то шепнул на ухо, вышел в сад и вскоре вернулся с темно-зелеными ветками лавра. Свив из них венок, он почтительно возложил его на голову Эмпедокла. Затем Подалирий, который так сурово обошелся с Эмпедоклом при первой встрече, выпрямился во весь свой огромный рост и подошел к нему. Со смущенной улыбкой коснувшись венка, он сказал:

– Эмпедокл, ты заслужил этот венок своей замечательной жизнью и своим великим мужеством.

Эмпедокл ответил не сразу. Но на его красивом старом лице отразилось удовольствие, а седая борода еще больше задралась кверху.

– Венок! – воскликнул он. – Да, он подходит мне больше царского венца. Ведь венки носят боги. Когда я приезжаю в незнакомые города, люди бегут за мной, ожидая чудес. Я упиваюсь звучными фразами и отголосками собственного красноречия. Возможно, это покажется вам странным. Но ведь я не такой, как другие люди. В моей груди таятся смутные воспоминания, которые говорят мне, что некогда я был богом и снова стану им. Я мало сплю и много размышляю. Ко мне нисходят стихи, которые я должен дарить людям, и мысли о нескончаемом соперничестве между Любовью и Враждой во всем сущем.

Гиппократ слушал, улыбаясь и поглаживая свою черную бороду.

– Эмпедокл, – сказал он, – тебя заслуженно называют Великолепным, ибо великолепно твое видение мира и восприятие красоты. Но от медицины ты ушел очень далеко. А ведь когда-то ты был врачом, самым блестящим учеником прославленного Алкмеона. Ты строил предположения о назначении сердца и других органов тела. Но у тебя не хватало терпения проверять у постели больного, прав ты или нет. Ты предпочитал заниматься не телом человека, а всем сущим, не земной жизнью, а загробной, не разумом человека, а разумом бога. Из долин, где живут и трудятся остальные люди, ты поднялся на склоны Парнаса, где обитают Музы. Ты стал пастухом на этих горных склонах. Мысли и звучные фразы – вот твои овцы. Ты выпускаешь их на горные пастбища и не призываешь домой на ночь. И ты не можешь быть уверен, что все это – не пустые грезы. Тебе довольно видеть, что твои овцы красивы и несут на своих спинах лиловатые отблески пурпура, говорящие людям, чьи это овцы.

Асклепиады приподнялись на своих ложах и обменялись взглядами.

– Прекрасно! – воскликнул Эмпедокл. – Ты настоящий поэт, Гиппократ.

– Вовсе нет, хотя я и занимался риторикой под руководством Горгия, твоего знаменитого ученика. Я научился восхищаться твоими стихами и, мне кажется, я научился понимать твой язык.

– Я умею говорить и на языке маленьких детей, – засмеялся Эмпедокл, – а сегодня я научился молчать, пока мне не разрешат заговорить. Труднее ничего нельзя придумать, но согласись, что это мне удалось.

Гиппократ кивнул, и оба они рассмеялись. Затем Эмпедокл продолжал:

– Я могу быть чем угодно.

 
«Ведь перед этим был я
И юношей, и девой,
И рыбой в глуби моря,
И птицей, и кустом».
 

Это строфа одного из моих стихотворений. Как видишь, иногда я все-таки призываю своих овец домой.

– Да, – сказал Сосандр, – я знаю эти твои стихи и еще многие другие. Во Фракии тебя цитируют не реже, чем бессмертного Гомера, – это я сам слышал, когда был там. В тебе видят не столько врача, сколько поэта. И еще философа. А кем ты сам себя считаешь?

Эмпедокл бросил на асклепиадов внимательный взгляд из-под кустистых бровей, и в его глазах вспыхнул огонь. Пророческий – сказали бы одни; огонь безумия – сказали бы другие.

– Кто я такой? У меня нет ни названия, ни имени. Есть некоторая доля истины в картине, которую так искусно нарисовал Гиппократ. Но в ней многого не хватает. Да, я покинул больных на одре страдания, чтобы жить на склонах Парнаса. Там я слышу гармонии Муз. Оттуда гляжу я в долины жизни. Оттуда я вижу больше, чем это доступно простым людям. Вы, асклепиады, должны помнить: грезы могут заключать в себе больше истины, чем предметы, изучаемые врачами. Скоро я расскажу вам о таких грезах.

Он повернулся, чтобы посмотреть на Гиппократа, но это порывистое движение вырвало у него невольный стон. Он склонил голову, и борода его печально опустилась.

– Но теперь, гонимый страданиями, я сошел в долину. Спасите меня, если можете. Если же нет, помогите мне быстрее обрести грядущую жизнь. – Он взглянул на небо, уже расцвеченное закатными красками. – Я изгнанный бог, осужденный переходить от одной жизни к другой. В этой трагедии я – актер, а вы – хор. Моя роль окончена. Теперь решайте вы. Пусть хор провозгласит вечную истину.

Затем Эмпедокл с улыбкой повернулся к Гиппократу:

– Вкусная еда, сладкое вино, добрые друзья и беседа, которая навсегда останется в моей памяти. Благодарю тебя. Теперь же наступило время для музыки – прошу вас, дайте мне услышать, как звучит лира в руках асклепиадов. А я, если вы мне разрешите, отвечу вам своим стихотворением. Мои рабы-близнецы будут аккомпанировать мне на флейтах.

* * *

После музыки, завершившей беседу за чашей вина, они вышли в большой двор, и асклепиады заняли свои обычные места под платаном. По просьбе Гиппократа первым заговорил Сосандр. Эмпедокл внимательно слушал.

– Мне ли не знать, что такое больная спина, – сказал Сосандр. – Ведь именно по этой причине отец послал меня во Фракию лечиться у Геродика, а также учиться у него. Теперь благодаря гимнастике я здоров. Боль в спине можно облегчить, укрепляя мышцы и придавая телу более удобное положение. Когда же боль в спине сопровождается болью в ноге, ее можно исцелить, по-разному растягивая спину. Сам я считаю наилучшим способ, когда страдальца кладут на лестницу и крепко, хотя и бережно, привязывают за ноги к перекладине. Затем лестницу осторожно переворачивают и приставляют к стене, чтобы он повис вниз головой. Это самый надежный способ, так как боль в ноге вызывается давлением позвоночника, а растягивание снимает это давление.

Эмпедокл давно уже слушал Сосандра с некоторой тревогой. Теперь он брезгливо поморщился, и Гиппократ поспешил вмешаться. Он был противником многих широко известных взглядов Эмпедокла и не хотел, чтобы сейчас, в присутствии его учеников, между ними завязался спор. Эмпедокл верил в магию. Он верил, что священная болезнь, о которой Гиппократ рассказывал своим ученикам только накануне вечером, вызывается злыми духами; он верил, что человек дышит порами кожи, что сущность жизни и здоровья можно понять только через некое предположительное объяснение всей совокупности природы.

– Мы знаем, – сказал Гиппократ, – что Эмпедокл, почтивший нас сегодня своим присутствием, великий философ, и будем надеяться, он еще расскажет нам о том, чем занят его могучий ум. Но тут, и по обычаю и по нашим правилам, мы можем говорить лишь о лечении болезней. Мы должны способствовать силам здоровья в человеческом теле, тем самым облегчая боль. И мы поможем тебе, Эмпедокл, когда ты завтра придешь в палестру.

– В моей груди теснятся тысячи мыслей, – воскликнул Эмпедокл, прижимая руку к сердцу. – Здесь, в крови, омывающей стучащее сердце, рождаются человеческие мысли, а не в мозгу, как вас учили. Египетская тайная книга врачевания, написанная в седую старину, начинается словами: «Повсюду он чувствует свое сердце, ибо сосуды его разбегаются по всем членам». Несомненно, вы видели облачко пара, которое поднимается над алтарем бога, когда жрец погружает длинный нож в сердце жертвенного животного. Этот пар – дух, оставляющий тело. Он отправляется в долгий путь, чтобы затем возродиться в теле другого животного или человека. И евреи, чьи священные книги мне прочли по моей просьбе, всегда знали, что человек думает сердцем. Так где же еще могут скрываться наши мысли, как не в крови?

Гиппократ сердито нахмурился, и его губы сжались в узкую полоску. Однако Эмпедокл, заметив, что вот-вот разразится буря, с лукавой усмешкой быстро переменил тему.

– А сейчас выслушайте историю, которую я обещал вам рассказать. Впервые я почувствовал эту боль, когда тайно возвращался в мой дом в Сицилии. Почти месяц я страдал и скрывался, надеясь на выздоровление. Потом мои враги открыли мое убежище, и я бежал на осле, переодевшись старухой, в сопровождении только этих рабов-близнецов. Я думал, что раз уж мне суждено умереть, то самым подходящим местом для этого будет гора Этна – ведь враги подстерегают меня во всех портах. Но когда я добрался до вершины и заглянул в огненный кратер Этны, жизнь вдруг показалась мне удивительно сладостной. Я решил попробовать спастись от смерти и искать помощи в храме Асклепия в Эпидавре. Тут меня предупредили, что погоня уже взбирается на гору. Тогда я бросил свой лиловый плащ и золотые сандалии на краю кратера, а сам спрятался. Явились мои преследователи и разнесли по всей стране весть, что я погиб, показывая в доказательство плащ и сандалии. Так нам удалось спастись и сесть на корабль, направляющийся в Эпидавр. Я явился в храм совершить жертвоприношение, но купленный мною вол шел к алтарю неохотно. Это было дурным предзнаменованием. Его испуганное мычание раздавалось в святилище до тех пор, пока жрец не воткнул ему в бок длинный нож и кровь не хлынула на мраморный пол. Я приказал, чтобы туша была возложена на алтарь Асклепия целиком. Я не взял себе ни кусочка мяса. И еще я принес в дар богу золото. Я склонился перед статуей Асклепия, коснулся его посоха и обвивающей его змеи. Верховный жрец сказал мне: «Останься здесь, и ты исцелишься». И я стал выполнять все, что он мне говорил. Я лечился и принимал ванны. Я стоял перед храмом и пил чистую холодную воду, которая бьет из мраморного рта сына Асклепия. Но ничто не помогало. Я вновь пришел к верховному жрецу, и он сказал мне: «Ты должен сделать еще одно. Сегодня ночью ложись спать в колоннаде храма. Тебя посетят сны, и я растолкую тебе волю бога». «Хорошо, – согласился я, – но прежде ответь мне на один вопрос. Со всех концов света люди, исцеленные каким-нибудь врачом, присылают сюда благодарственные дары Асклепию, ибо рукой врача здоровье им вернул бог. Кто же эти врачи, за чье искусство люди благодарят Асклепия? И кто наиболее славен среди ныне живущих врачей?» Жрец ответил: «Недавно Пердикка, царь македонский, прислал нам свою статую, потому что его исцелил некий молодой асклепиад. Я слышал о нем и прежде. Это Гиппократ, он сын Гераклида из рода асклепиадов острова Коса. Его, мне кажется, можно назвать первым врачом всей Эллады». И вот в ту же ночь я лег в колоннаде храма, рядом со многими другими страдальцами, чтобы уснуть священным сном Асклепия. Все вокруг меня вскоре уснули, но я бодрствовал и следил, как один из жрецов время от времени обходил спящих, беседуя с теми, кто уже проснулся. По пятам за ним, извиваясь, следовала большая змея, которую он то и дело кормил. Наконец, когда на востоке забрезжил свет, а Орион почти коснулся горизонта, я уснул. И мне действительно приснился странный сон. Я грезил, что стою на самой вершине горы, зная, что небо совсем близко. Позади меня раздавался гармоничный звон овечьих колокольцев, напоминавший о долинах, где обитают люди. Передо мной, под обрывом, я видел море – далеко-далеко внизу. В ужасе я хотел отпрянуть, но не мог. Я был связан веревками. И тут я понял. Это была минута, которая наступает для каждого человека. Моя жизнь позади меня, боги надо мной, и смерть впереди и внизу. Но пока я ждал, связанный и беспомощный, между мною и пропастью встал человек. В руке у него был длинный нож, вроде того, который жрец вонзил в сердце вола. И человек этот сказал мне: «Я Гиппократ с острова Коса». С этими словами он перерезал опутывавшие меня веревки. Я почувствовал приятный холод ножа, плашмя скользнувшего по моей ноге, и боль в ней исчезла. Я проснулся, исполненный радости. И вздрогнул – по моей ноге, там, где в моем сне ее коснулся нож, ползла огромная храмовая змея, и чешуя ее была гладкой и холодной. Неподалеку в тени колонны стоял жрец и глядел на меня. Я рассказал ему мой сон. Но он только покачал головой и ушел. Позже за мной послал верховный жрец и объявил: «Асклепий повелевает, чтобы ты поехал лечиться у Гиппократа». Тогда я послал вестника в Эги к македонскому царю, и вестник, вернувшись, сообщил мне, что ты, Гиппократ, возвратился на свой родной Кос. Но он добавил, что царь Пердикка собирается послать к тебе на Кос корабль, который зайдет в Пирей, и, если я пожелаю, я могу там сесть на него. Вот почему я приехал сюда на македонской триере.

Эмпедокл бросил на асклепиадов загадочный взгляд и добавил:

– На этом корабле приехал не только я. Разных людей влекут на Кос разные причины. Слава среди греков дарит некоторым людям богатство, а другим – красоту и счастье. У начальника триеры есть к тебе поручение, Гиппократ. Пусть кто-нибудь завтра утром встретит его в гавани.

Гиппократ проводил гостя до берега моря и долго смотрел ему вслед. Близнецы гордо шагали по обоим бокам осла, на котором ехал их господин.

«Вот едет человек, – размышлял Гиппократ, – который стремился постичь все через вдохновение, оставаясь богоподобным и в заблуждениях, и в истине. Но и он страшится темной пропасти, разверзшейся перед ним сейчас, как боятся ее все люди. Скрытый в нем ребенок протягивает руки, прося о помощи, а я, врач, могу дать ему так мало. Мне еще столько надо узнать самому!»