Текст книги "Игрушечный дом"

Автор книги: Туве Янссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Я должна помочь Сири, думала Юханна. Так не годится, она все время молчит.

Приближался ежегодный праздник в землячестве, это было важное событие. На празднике каждый старался показать, чего он достиг за прошедший год, все разглядывали и обсуждали друг друга. Как допустить Сири на это судилище? Ведь она придет со своим итальянцем, они будут сидеть рядом – она белокурая, он чернявый, маленький, – и все будут спрашивать, где он работает и где они живут. Все это по-дружески, просто разговоры, но тем не менее опасные разговоры, которые ни к чему хорошему не приводят. А присутствовать на празднике они все трое должны обязательно. Юханна была членом правления.

Наконец знаменательный день наступил – все наступает в свое время. Сири хотела надеть красное платье, которое ей подарил итальянец.

– Но ведь это финский праздник, – заметила Юханна, – наш самый важный праздник в году. Мы надеваем национальные костюмы, чтобы почтить нашу родину. Память о родине – наше единственное достояние.

Неожиданно Сири вся вспыхнула от гнева.

– Отстань от меня со своей памятью! – закричала она, потеряв над собой власть. – Почему всем должна распоряжаться только ты? Оставь себе на здоровье эту старую родину, а я хочу жить на новой и хочу надеть красное платье! – Она упала на пол, сотрясаясь от рыданий.

Юханна подняла ее на кровать и положила на лоб мокрое полотенце. Когда Сири успокоилась и с ней уже можно было разговаривать, Юханна сказала, что не возражает против красного платья. Все образуется, только не надо плакать, а то лицо распухнет и станет некрасивым. А ведь Сири хочется быть красивой для своего итальянца?

– Я не хочу его видеть, – прошептала Сири и снова заплакала.

– Майла. – сказала Юханна, – сбегай в аптеку и попроси чего-нибудь успокоительного. Возьми с собой словарь.

Вечером они пошли в землячество. Лицо у Сири было красное, глаза отекли и сделались еще меньше, чем всегда. Она держалась чуть ли не вызывающе, заговаривала со всеми, кого встречала в коридоре, тараторила не думая. И все время глядела по сторонам, ища глазами итальянца, но он еще не пришел. Для праздника землячество арендовало школу в восточной части города, пришедшие сидели за партами. Сцена была украшена еловыми ветками, переплетенными синими и белыми лентами, горели свечи. Итальянец пришел в последнюю минуту и сел рядом с Сири, которая заняла для него место. Юханна с Майлой сидели за партой позади них. Юханна смотрела на его короткую жирную шею с черными завитками волос и думала: он плохой человек. Даже странно, что он такой кругленький, похож на ребенка. Оркестр заиграл национальный гимн, и люди встали, Лучо Марандино – чуть позже всех. Странно, думала Юханна, они оба одинаково пухлые, как дети. Наверно, и ребенок у них был бы такой же толстый и пухлый…

Все сели. Сири оглядывалась по сторонам, пытаясь узнать, какое впечатление произвел итальянец на ее земляков, левую руку она положила на парту, чтобы все могли видеть ее обручальные кольца. Итальянец первый раз был в землячестве. Время от времени Сири прижималась к нему, чтобы показать, что он принадлежит ей.

– Видишь, как она себя держит? – шепнула Юханна Майле. – Не надо ей сегодня ничего говорить. Я уже придумала, что нам делать.

Майла бросила на нее долгий внимательный взгляд, снова отвернулась и стала такой же безразличной, как всегда.

После речи и хорового пения все вышли в коридор, там угощали кофе и соком. Сири с итальянцем не подошли к буфету, они остановились в углу за вешалкой.

– Хочешь кофе? – по-фински спросила Юханна у Сири. – Принести тебе чашку?

– Спасибо, не надо.

– Если ты будешь прятаться здесь среди пальто, ты не сможешь ни с кем поговорить. А тебе, кроме дома, не часто случается поговорить на своем родном языке.

– Я разговариваю с Лучо! – ответила Сири с вызовом, словно искала ссоры.

– Смотри, останешься в одиночестве, – сказала Юханна. – Он им не понравился.

Вот и сказала, и сказанного не вернешь.

– Настоящий финский праздник, – заметил Лучо Марандино.

По-американски он говорил плохо. Взгляд у него был острый как нож, он понял, о чем они говорят.

– Он считает, что у нас скучно, – сказала Сири, – и он прав. Мне тоже надоело это твое землячество!

– Не срамись! – сказала Юханна. – И нечего плакать. Вот тебе носовой платок, ступай в уборную, вернешься, когда успокоишься.

Сири взяла платок и ушла. Хуже быть уже не могло, Сири презирает землячество – единственное, что связывает их с родной деревней, – ей наплевать, что здесь хоть раз в месяц она имеет счастье говорить на своем родном языке, что здесь ее поймет каждый, к кому бы она ни обратилась, здесь всегда можно сказать: а ты помнишь?.. Или: ты из каких мест и как у тебя сложилась жизнь в этой чужой стране? Нет, Сири уже отдалилась от них из-за своего итальянца, с которым не может даже разговаривать, из-за этого вора, который ничего не понимает. Юханна повернулась к нему и сказала по-американски:

– Уходите! Оставьте мою сестру в покое! У вас нет денег, чтобы дать ей дом. А у нас вы жить не можете. Вы никому не нравитесь. Все очень плохо.

Он ответил:

– Вы мне тоже не нравитесь. Все финны противные.

Оркестр заиграл народные песни, и люди вернулись на свои места. Сири сидела не двигаясь рядом со своим итальянцем, ее красное платье выделялось в зале ярким пятном. Они прослушали еще одну речь, но Юханне было трудно сосредоточиться, она думала только о деньгах, которые принесла, чтобы спасти Сири от пожизненного несчастья. Это было все, что им удалось скопить: толстый бумажник из черной кожи – он лежал у нее в кармане передника. Место было надежное, но все равно ее рука то и дело ныряла в карман – проверить, там ли бумажник.

Когда итальянец поднялся, Юханна пошла следом за ним. Он вышел на школьный двор покурить. Там было темно, но из окон падал свет, и она могла видеть его лицо. Кроме них, на дворе никого не было.

Юханна сказала:

– Вы не сильный, вы ничтожество. Оставьте мою сестру. У вас нет ни денег, ни дома, мы вам помогать не можем. Уходите.

Он заговорил по-итальянски, очень быстро. Когда он умолк, она подошла к нему вплотную и сказала:

– Вы вор. Я все знаю. Я заявлю в полицию.

Лучо Марандино сразу притих. Видно было, что он хочет что-то сказать.

– Я заявлю в полицию! – крикнула Юханна.

Тогда он вытащил словарь, дал Юханне свой спичечный коробок и, пока она зажигала спичку за спичкой, искал нужное слово. Наконец он сказал:

– Доказательства. У вас нет доказательств.

– Но я знаю.

– У вас нет доказательств.

Тогда Юханна достала бумажник, протянула ему и сказала:

– Сосчитайте.

Он пересчитал деньги и без тени смущения положил их в карман.

– А теперь уходите, – сказала она.

Мгновение он стоял, не спуская с нее глаз. Юханна выдержала его взгляд, она думала: можешь ненавидеть меня сколько угодно. Я это переживу. Меня ты не испугаешь.

И итальянец ушел, а она вернулась на праздник. Так они и жили в чужой стране, и дела у них шли все лучше и лучше. Юханна писала домой каждый месяц: мы живем хорошо, ничего особенного у нас не случилось.

White Lady[14]

Им было, наверно, лет по шестьдесят, и они явно принарядились для этого случая. Все трое были возбуждены, и водитель катера даже подумал, что его пассажирки выпили по рюмочке перед уходом из дома. Пока он их вез, они без умолку болтали, называли его капитаном, а у причала, сходя на берег, шумно притворялись, что боятся упасть в воду.

Ресторан находился на островке в гавани – диковинный деревянный павильон с островерхой башенкой, окна – высокие, с вычурными наличниками. Сейчас, в сумерках, это бледно-серое здание казалось очень красивым и навевало грусть. Элинор сказала, что оно похоже на забытую мечту, затерявшуюся среди деревьев. Или на свадебный торт на слишком маленьком блюде. Элинор любила сравнения.

– Так оно и есть! – воскликнула Май. – Именно на торт! На миндальный торт с башенкой. Правда?

– Господи, как тут красиво! – вздохнула Регина. – Вы только взгляните на все эти катера.

Они остановились на лужайке – Май, Элинор и Регина. Трава была мокрая. В вечернем тумане мягко и расплывчато светились огни гавани, и на фоне этих дрожащих огней скользили суда – все они шли к морю.

– Шхуны, галеасы, парусники, – сказала Элинор. – Паруса как лебединые крылья.

Показался теплоход, идущий в Стокгольм, – большой, белоснежный, украшенный гирляндами огней, медленно-медленно скользил этот прекрасный веселый корабль, окруженный другими судами, и каждому из них приходилось отклоняться от курса, чтобы обогнуть островок, где стояли три женщины.

– Идемте внутрь, уже холодно, – сказала Регина.

Сезон заканчивался, в ресторане было пусто. Они поговорили о том, случалось ли кому-нибудь из них бывать здесь раньше, и только Май припомнила, что один раз приходила в этот ресторан с отцом, который был членом яхт-клуба и имел на причале постоянное место для своей лодки. Лестница была широкая, а потолок – очень высокий, совсем как в церкви. Там, в вышине, под самой башней, образуя причудливую сеть, перекрещивались стропила. Вечер был теплый, окна длинной веранды были открыты, и над пустыми столиками плыли клубы тумана.

– У меня такое чувство, будто все это я уже видела в кино, – сказала Регина. – Большой дворец с пустыми комнатами и люди, не знающие, чего хотят.

– Это «Мариенбад», – сказала Элинор. – Замечательный фильм. Только почему ты говоришь шепотом?

Они расположились в дальнем конце веранды, подошел официант, и, пока они делали заказ, к ним вернулось хорошее настроение: им хотелось вкусно поужинать и выпить, и они выбрали для этой цели новое незнакомое место – ресторан на острове, открытый в самом начале века; когда они были детьми, этот дом уже был старым.

– Как прекрасно, когда все впереди, – сказала Регина. – Я закажу коктейль «White Lady». У меня белое платье, поэтому я хочу «White Lady».

– Он очень крепкий? – спросила Май. – Я тоже хочу «White Lady».

Регина позвала официанта и сказала, что она передумала: ей хочется бифштекс с перцем. И к нему слегка подогретое вино.

– Вы обратили внимание, – спросила Май, – что официант очень молод? В таком ресторане официанты должны быть пожилые. А этот молодой, быстрый и послушный.

– Я хочу есть, – сказала Элинор. – Мне всегда хочется есть. Но я не решаюсь заказывать то, что хочу. Стала толстеть. Сейчас, например, после нашего морского путешествия, я просто умираю от голода. – Они посмеялись над ней, и она вдруг расчувствовалась: – Этот человек, который привез нас сюда… Опытнейший капитан дальнего плавания. И вдруг оказался не у дел. Он сам мне сказал. Ужасно, правда?

– Используй это в какой-нибудь своей книге, – предложила Май.

Она достала пудреницу, быстро провела пуховкой по своему маленькому озабоченному личику, взбила волосы и поставила сумку на пол рядом со стулом.

– Ты вовсе не толстая. И ты не меняешься.

– Как Юнона, – заметила Регина. – Знаете, один раз в Венеции я пила «White Lady», вернее, под Венецией, в игорном доме, не помню, как он назывался. Это был мой первый коктейль. Ваше здоровье, девочки! Так вот, в этот игорный дом меня не хотели пускать без провожатого, потому что я была слишком молоденькая. Тогда подошел некий директор банка из Фиуме…

– Откуда?

– Из Фиуме. Директор банка из Фиуме. Я была такая юная и хорошенькая, что он пригласил меня и попросил поставить в рулетку сколько захочу, потому что новички всегда выигрывают. Так он сказал. Вечер был туманный. Совсем как сегодня.

– А вот и наш заказ! – воскликнула Май. – Девочки! Девочки! У нас будет настоящий пир!

Официант улыбнулся и спросил, кто из них попробует вино.

– Я самая старшая, – заявила Элинор. – Я на несколько недель старше вас обеих. Я – The Grand Old Lady[15]. – Она сделала глоток и улыбнулась официанту. – Прекрасно. Подогрето как раз в меру. За что будем пить?

– За тебя! – воскликнула Регина. – За твои книги для молодежи!

– Спасибо. Очень мило с вашей стороны. Хотя не знаю, читает ли их теперь хоть кто-нибудь. Вы чувствуете, как пахнет ночь?

Регина сказала:

– У тебя всегда очень возвышенные мысли. Но здесь пахнет городом. Канализацией. В Венеции тоже пахло канализацией, но как там было прекрасно!..

Май предложила поменяться местами. Пусть Элинор сядет напротив окна. Там теплоходы и вообще…

– Может, это подскажет тебе какую-нибудь новую идею, – сказала Май.

Но Элинор не видела в этом необходимости. Потом они заговорили о своем общем друге графе. Что-то он давно не звонил. Когда он звонил в последний раз?

– Не помню, кажется, весной. Он всегда очень занят, у него нет времени.

– Кстати, о времени, – сказала Регина. – Тот директор банка из Фиуме сказал мне, что единственное, чего ему теперь не хватает, так это времени. Все остальное у него есть – деньги и все что угодно, – все, кроме времени. Я не стала играть в рулетку, мне это казалось таким ужасным, и мы пошли в бар. «Дитя, – сказал он, – прекрасное юное дитя. Заказывайте все, что хотите. Зеленое, белое, красное, желтое». Так и сказал. «У меня есть все, но у меня больной желудок».

– Да, я знаю, – сказала Элинор.

– У тебя тоже больной желудок?

– Нет. Просто ты уже рассказывала об этом.

– Тебе, но не мне! – вмешалась Май. – И что же ты заказала?

– Белое. «White Lady». Мне очень понравилось это название. На краю бокала был кусочек льда. Он так и стоит у меня перед глазами.

– Что же все-таки с графом? – спросила Элинор. – Он звонил кому-нибудь из вас?

– Never[16], – ответила Регина. – Он нас забыл. Он слишком знаменит. Мы с ним танцевали один, нет, два раза. Между прочим, почему здесь нет музыки?

– Музыка все время играла, ты просто не слышала, – сказала Элинор. – Магнитофон, такая медленная музыка для пожилых. Та-та-та-та-та-та-та. Как в «Мариенбаде».

– И сигнальные сирены, как всегда в туман, – сказала Май.

Они прислушались.

– Точно, – сказала Регина. – Это сигнальные сирены. Воют и воют. Элинор, скажи, как они воют?

– Как старые усталые животные, – сказала Элинор. – У них уже не осталось сил даже для страха. Какую оценку я получу?

– Высший балл! – воскликнула Май. – У них уже не осталось сил даже для страха! Они могут только выть!

Регина встала – ей было нужно в туалет. Проходя мимо бара, она спросила, нет ли у них музыки, какую любит молодежь.

– Чтобы мы не чувствовали себя такими старыми, – прибавила она и засмеялась.

Официант ответил, что у них, конечно, есть молодежная музыка, только он опасается, как бы от этой музыки она не почувствовала себя еще более старой. Спускаясь в туалет, Регина размышляла, не было ли это дерзостью со стороны официанта, даже фамильярностью, и что в таком случае ей следовало ответить ему. Впрочем, отвечать было уже поздно. Туалет был просторный и прохладный, на окнах связанные узлом тюлевые занавески, уютные кресла, обитые пестрым глянцевым ситцем, на каждой кабине выцветшие монограммы. На крючке висел забытый кем-то красный кожаный поясок. Здесь, внизу, гудки теплоходов были слышнее. Регине стало грустно. Она смотрела на свое лицо, освещенное неоновым светом, из-за которого черты казались резкими и некрасивыми, и думала, что оно стало каким-то тяжелым. С годами лицо почему-то вытянулось, и нос тоже.

Поднявшись в зал, она сказала подругам:

– Все-таки я не понимаю, почему он не звонит.

– Он очень редко бывает в городе, – ответила Элинор. – А можно ли здесь потанцевать?

– Кстати, о танцах, – сказала Регина. – В тот раз, в игорном доме. Там никто не танцевал. Царила атмосфера страха, напряженности. Понимаете? Игроки, которые делали большие ставки – а суммы были огромные, – сидели отгороженные шнуром. Четыре человека, отгороженные от всех остальных, чтобы им никто не мешал. Было очень тихо, никто не смел даже слова вымолвить.

– Как интересно, – сказала Май. – Ты бывала там после этого?

– Нет. Один раз хотела, но не получилось.

В другом конце веранды появилась группка молодежи.

– Как птичья стая, – заметила Элинор. – Летела, летела и случайно залетела сюда.

Музыка вдруг резко изменилась. За окном стало совсем темно, огни гавани казались теперь более яркими и далекими. Словно остров вместе с рестораном скользнул в море и поплыл вдаль.

– Мне так хорошо, – сказала Май. – Забот как не бывало. Мы, кажется, пьем уже вторую бутылку?

– Да, – сказала Элинор.

Молодежь не танцевала. Зачем им, они могли позволить себе на этот раз обойтись без танцев. Куда бы они ни пришли, они все равно были полны музыки. Сейчас они тихо беседовали между собой.

– Не выпить ли нам «Irish Coffee»?[17] – спросила Регина. – For the fun of it[18]. Хочется чего-нибудь необычного. Раз уж мы здесь втроем. – Она положила руки на стол и начала подпевать музыке: – Тари-ра-тари-ра-та-ра. Прекрасные ритмы, правда? Почему они не танцуют? Здесь не хватает графа!

– С его стороны это была просто любезность, – сказала Элинор.

– Как ты думаешь, кто-нибудь из них знает, что ты писательница? Можно с ними побеседовать. Гарсон! Чао! Три «Irish Coffee». В это время года у вас почти не бывает посетителей, правда?

– Да, немного, – согласился официант. – Скоро мы закрываемся.

– Наверно, вам тут одиноко? – спросила Регина. – Я имею в виду – без посетителей. Залы пустые, и повсюду только стулья.

Май сказала, что вообще-то она думала, сливки в «Irish Coffee» будут взбитые. Несколько юношей и девушек пошли танцевать, они танцевали как бы в задумчивости, каждый сам по себе. Регина сказала, что ей нужно выйти в туалет.

– Но ведь ты только что там была.

– Мне хочется тут осмотреться. Мы не часто бываем в таких ресторанах.

Она подошла к молодым людям, сидевшим у бара.

– Здравствуйте, – сказала она. – Веселитесь? Какая чудная музыка, правда?

– Музыка хорошая, – согласился один из парней.

Она держала в руке бокал «White Lady»; проходя мимо молодых людей, она приветственно подняла бокал и засмеялась – легкий взмах руки, обезоруживающий прощальный жест.

– Они очень симпатичные, – сказала она, вернувшись к своему столику. – Милые и воспитанные. Надо бы их чем-нибудь угостить. Меня всегда угощали, когда я была молодая.

Май сказала, что сливки не взбили, а только слегка поболтали, это не настоящий «Irish Coffee». Теперь музыка звучала назойливей, она упрямо проникала в сознание, твердя без конца одно и то же. Элинор сравнила ее с ударами пульса.

– Да, только это пульс не вполне здорового человека, – заметила Май. – У этого человека сердце не в порядке. – Она собралась в туалет, чтобы навести красоту.

– Пей свой «Irish Coffee», пока он горячий, – сказала Регина. – А прихорашиваться тебе бесполезно – что тут, что там.

– Я не люблю горячий. Ты как мама. Мне хочется холодного и прозрачного.

Регина сказала:

– Зеленый, белый, красный, желтый! Выбирай любой! – Она засмеялась и откинулась на стуле.

– Регина, – сказала Элинор, – ты совсем пьяная.

– Этого я от тебя не ожидала, – медленно проговорила Регина. – Правда не ожидала. Ты всегда такая деликатная.

– Девочки, девочки! – воскликнула Май. – Не надо ссориться! Кто из вас пойдет со мной в туалет?

– Опять в туалет, – проворчала Элинор. – Что вам там все время нужно? Это как в первых звуковых фильмах, в которых герои все время бегают, – и фильм плохой, и режиссер никудышный. Можете идти. А я буду смотреть, как под потолком клубится туман.

По пути к лестнице Регина и Май остановились у бара.

– Чао! – сказал официант и хихикнул. – Что желаете? «Irish Coffee»?

– Ни в коем случае, – сказала Май, тщательно выговаривая слова. – Рюмку коньяку, пожалуйста.

Музыка смолкла. За окном царила тьма, непроницаемая осенняя темень. Они стояли спиной к бару. Регина подняла рюмку и крикнула:

– За здоровье нашей молодежи! За здоровье всех присутствующих!

Молодые люди выпили вместе с ней. Один из парней подошел к стойке. Он посмотрел на Май и спросил:

– Та дама – писательница, верно?

Официант снова включил магнитофон, музыка взорвалась, разговаривать было невозможно, они только улыбались друг другу. Подошла Элинор, она крикнула, стараясь перекричать музыку:

– Куда вы пропали? Что вы тут делаете?

Регина наклонилась к молодому человеку:

– А вот и сама писательница. Ее зовут Элинор. Теперь, кажется, все говорят друг другу «ты», верно? Еще коньяку, пожалуйста. Тебе тоже надо выпить. Как замечательно, правда? Просто сказочно! Вы все так хорошо танцуете. Мне очень нравится ваша новая манера танцевать, так и нужно. Каждый двигается сам по себе. Вот так…

Официант засмеялся. Молодой человек отставил рюмку и поклонился Регине.

– There we go![19] – игриво воскликнула она.

Май и Элинор некоторое время смотрели на танцующих.

– Она переигрывает. Зачем она так раскачивается? И вообще. Элинор, мне нехорошо.

Они спустились в туалет.

– Как странно, – сказала Элинор. – Я пишу для молодежи, а они об этом даже не знают. А я ничего не знаю о них. Странно, правда?

Май села на одно из обитых ситцем кресел.

– Который час? – спросила она. – Но ведь ты теперь больше не пишешь.

– Не знаю, у меня часы остановились.

– Я восхищаюсь тобой, но все же… Слушай, я не смогу ехать обратно на катере. Мне нехорошо. Это все из-за сливок. – Помолчав, она добавила: – Ненавижу «Irish Coffee»! У тебя нет аспирина?

– Нет, он у меня в другой сумке.

В туалет вошла девушка и посмотрелась в зеркало. Элинор спросила, нет ли у нее аспирина.

– К сожалению, нет, – ответила девушка и взглянула на Май. – Что-нибудь с сердцем?

– При чем тут сердце? – вспылила Май. – Сердце у меня совершенно здоровое. И вообще мне уже лучше. – Она зашла в кабинку и захлопнула дверцу.

На лестнице она сказала:

– Почему сердце? По-моему, аспирин принимают при головной боли.

– Не сердись, – успокоила ее Элинор. – Просто там такое освещение.

Регина сидела за столиком молодежи, она махнула рукой Май и Элинор и крикнула:

– Эй! Идите к нам! Представляете, бабушка Петера и мой папа были знакомы! Воистину мир тесен! Это Элинор, она писательница, а это – Май. – Молодые люди встали и поклонились, кто-то придвинул к столу еще два стула. – Now, – сказала Регина, – let’s go in for gin![20] Элинор!.. Почему ты такая мрачная? Это мой друг Эрик, он только что стал студентом. Что ты будешь изучать?

– Humaniora.

– Правильно. Humaniora. Гуманитарные науки. Господи, как приятно видеть вокруг только красивые и приветливые лица!

– Ты слишком много болтаешь, – заметила Элинор.

Официант усилил звук.

– Какие красивые лица! – воскликнула Регина. – Такие красивые лица я видела только в Венеции!

Молодежь, как по сигналу, поднялась танцевать. Оглушительно стучал барабан, мелодии не было. Молодые люди танцевали серьезно, отрешенно, двигаясь с изысканной сдержанностью.

– Это как ритуал, – заметила Элинор.

– Что ты сказала? – переспросила Регина. – Я ничего не слышу, тут очень шумно!

– Ритуал! – сказала Элинор. – Они такие серьезные. Жрецы и жрицы в храме Эроса! Ты меня слышишь? Я ничего не понимаю в книгах о молодежи! Я хочу расплатиться и уехать домой!

– О чем вы говорите? – спросила Май. – Мне опять нехорошо.

Но ее никто не слышал. Регина заявила, что еще не хочет домой, у нее только что наладился контакт с молодежью, она должна с ними поделиться.

– Чем ты собираешься с ними делиться? – крикнула усталая Элинор в ухо Регине.

– Опытом! Они меня слушают! – ответила Регина.

– Я убью этого официанта с его ухмылкой, – сказала Элинор. – Дайте нам счет. И не думайте, что мы такие уж безобидные.

Официант наклонился над ними так низко, что невозможно было рассмотреть его лицо.

– У нас нет времени, – сказала Элинор. – Нам некогда.

– Я плачу за себя! – крикнула Май. – Один за всех, все за одного…

В большом зале и в другом конце длинной веранды уже погасили свет.

Проворные руки ставили стулья один на другой, все ближе, ближе, теперь, когда стемнело, туман, вползающий в залу, стал еще заметнее.

– Как эффектно! – сказала Элинор.

Счет принесли через минуту. Когда они поднялись, музыка резко оборвалась, молодые люди, остановившись, смотрели на них, несколько мгновений царила глубокая тишина.

– Спасибо за вечер, – сказала Регина. – Было просто замечательно. – Она вдруг смутилась. – Самое главное – иметь контакт. – Она говорила медленно, тихо, с достоинством. – Я уверена, что моей подруге Эли нор будет о чем подумать, ваше внимание к нам произвело на меня, на всех нас очень большое впечатление. Мы желаем вам счастья и долгой-долгой жизни.

Молодой человек, которого звали Петер, быстрым шагом подошел к Регине и поцеловал ей руку. Пока они спускались по лестнице, магнитофон молчал, и только когда они: шли уже по лужайке, музыка снова зазвучала с необузданной жизнерадостностью, но уже вдалеке.

Регина шла и плакала.

– Как было хорошо, – сказала она. – Правда? Совсем как в Венеции. Знаете, что он сказал мне в тот вечер? Он проводил меня до гостиницы – маленького невзрачного заведения, которое мне казалось великолепным. У него все время болел желудок, и вдруг он сказал: «Вы так прекрасны! Если бы я был лет на тридцать моложе, наш вечер закончился бы иначе». Жалко, правда? У него на самом деле был больной желудок. А утром он прислал мне розы, огромный букет роз. Это были первые цветы в моей жизни.

– Я понимаю, – сказала Элинор. – А теперь возьми себя в руки. Катер уже подходит.

– Смотрите! – воскликнула Май. – Вот он! Словно Харон на своей лодке! Ведь ты любишь сравнения, Элинор!

– Пожалуйста, уволь, – сказала Элинор.

Она устала и знать не хотела никаких сравнений, кроме своих собственных.

Искусство на природе

Вечером, когда летняя выставка закрывалась и последние посетители покидали ее, в парке воцарялась тишина. Лодка за лодкой отчаливали от пристани и брали курс на город, лежавший на противоположном берегу озера. На ночь на выставке оставался только сторож, он жил в бане, стоящей на краю большой рощи, где среди деревьев была выставлена скульптура. Сторож был очень стар, и у него болела спина, но не так-то легко найти человека, который согласился бы проводить здесь в одиночестве долгие летние вечера. А сторожить выставку было необходимо, этого требовала страховая компания.

Выставка была большая, она называлась «Искусство на природе». Каждый день утром сторож отпирал ворота, и посетители заполняли всю территорию парка, они съезжались на машинах и автобусах со всей округи и даже из столицы, приезжали вместе с детьми, совершали долгие прогулки, плавали среди водяных лилий, пили кофе, гуляли под березами, дети качались на качелях и фотографировались на большой бронзовой лошади. Все больше и больше людей стремились посетить выставку «Искусство на природе».

Сторож очень гордился выставкой. Днем он сидел в огромной стеклянной коробке, где были собраны живопись и графика, и смотрел на сотни проходящих мимо него ног. Из-за того, что у него болела спина, он сидел согнувшись и не мог смотреть на лица, но ноги разглядывал очень пристально, его забавляло гадать, как выглядит обладатель тех или других ног. Время от времени он с трудом поднимал голову, чтобы проверить свою догадку, и почти всегда оказывался прав. Среди посетителей выставки было много женщин в босоножках, и по пальцам ног сторож видел, что они не так уж молоды. Как правило, ноги переступали очень почтительно. Если они шли с экскурсией, они то и дело ненадолго останавливались, и все носки были повернуты в одном направлении, потом, почти одновременно, они разворачивались в другую сторону, чтобы взглянуть на новую картину. Одинокие ноги сначала выглядели растерянными, они медленно пересекали зал наискосок и останавливались или поворачивались кругом, случалось, что одна нога поднималась и с остервенением чесала другую: в зале было много комаров. Потом они шли дальше, вдоль последней стены – торопливо. Сторож видел много ног в добротной обуви, часто они подолгу стояли неподвижно, потом ускоряли шаг и снова останавливались надолго. Сторож всегда смотрел, как выглядят обладатели старых ботинок. Старики ставили ноги носками в стороны, молодые – чуть внутрь, дети бежали рядом. Сторожа это забавляло. Однажды рядом с ним остановилась пара стоптанных туфель и палочка. Он видел, что женщина очень устала.

– Вы не знаете, – спросила она у сторожа, – что означает экспонат номер тридцать четыре? Он выглядит как пакет, перевязанный бечевкой. Наверно, художник имел в виду, что пакет надо развязать?

– Не думаю, – ответил сторож. – Экскурсовод говорил, что такую манеру создал какой-то иностранец. Теперь многие так делают, скульптуру тоже стали упаковывать, прямо целые глыбы, кажется, он был из Аризоны.

– Нет ли здесь где-нибудь стула? – спросила старая дама. – Выставка такая большая.

Сторож подвинулся, освобождая ей место на скамье, и некоторое время они сидели рядом.

– Меня просто восхищает изобретательность художников, – сказала она. – Чего они только не придумывают – и, главное, верят в то, что делают. Я приеду сюда еще раз, чтобы посмотреть скульптуру. Такую выставку сразу не осмыслишь, на это требуется время.

Сторож сказал, что ему больше всего нравится скульптура.

Фигуры росли как будто из травы, огромные, темные, одни – гладкие, бесформенные и непостижимые, другие – все в зазубринах и колючках, дерзкие и волнующие. Они стояли среди берез, словно рожденные землей, и, когда спускалась летняя ночь и с озера полз туман, казались прекрасными, как скалы или мертвые деревья.

Сторож запирал ворота и шел вдоль берега, гасил жаровни, проверял, чтобы все было в порядке. Он подбирал мох, который дети содрали с валунов, вытаскивал из «Колодца желаний» монетки и раскладывал их на газете, чтобы они просохли. Проверял, чтобы в урнах не осталось горящих окурков, и опорожнял урны в открытую скульптурную печь. Июньская ночь была тиха, каждый островок отражался в недвижной глади озера. Сторож любил эти ежедневные вечерние обходы закрытого на ночь парка. У ворот пахло сеном и навозом с близлежащих усадеб, на берегу – илом и травой, а также влажной сажей из бани; когда же сторож проходил мимо гипсовых скульптур, он чувствовал запах смолы – скульптуры были просмолены, чтобы они не пострадали от дождя. Он сам и смолил их. Днем сторож не чувствовал никаких запахов, днем он знал только голоса и ноги. Сторож любил вечера и ночи, спал он немного и часто часами сидел на берегу, наслаждаясь покоем, царившим вокруг и у него в душе. Он ни о чем не думал, ни о чем не тревожился, просто жил. Его огорчало только то, что осенью выставку закроют, он уже привык к ней и не мог представить себе другую жизнь.

Однажды сторож совершал свой обычный вечерний обход, ворота он уже запер, все должно было быть в порядке. Вдруг он почувствовал запах дыма, где-то что-то горело. Сторож испугался – пожар! На дрожащих ногах он бросился сперва в одну сторону, потом – в другую, пока не сообразил, что просто кто-то разжег жаровню. Хулиганы спрятались на территории выставки и теперь на берегу жарили колбасу. Сторож вздохнул с облегчением, но тут же его охватила ярость. Быстро, как мог, он зашагал к берегу, стараясь, однако, не выдать своего присутствия. Вскоре он услыхал голоса – это были мужчина и женщина, они ссорились. Сторож подкрался к ним, чтобы посмотреть, как они выглядят. Это были люди среднего возраста, такие должны знать, что нельзя нарушать порядок. Мужчина – неестественно бледный, в американской рубашке, шляпу его украшала блесна. Женщина была очень полная, в цветастом платье. Они жарили колбасу, пили пиво и пререкались. Сторож прислушался: обыкновенная супружеская ссора. Наконец он подошел к ним.