Текст книги "Брак и злоба (ЛП)"

Автор книги: Триша Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Твой дядя убил их обоих, чтобы замять скандал и унижение. – Таким образом, он уничтожил остатки моей родословной и ликвидировал любую оставшуюся угрозу со стороны брата.

В то время они не считали семнадцатилетнего юношу угрозой. Но время идет быстро, и обиженные мальчики вырастают в полноценных врагов.

Она несколько раз покачала головой, ее взгляд остекленел.

– Да, Кайлин Биг. Ты знаешь правду. Вот почему твой отец отдал тебя без боя, – говорю я, поднимая руку, чтобы коснуться ее лица. – Под страхом того, что брат обнаружит его обман, скрывался стыд за то, что его дочь узнает правду об убийстве своей матери.

По ее щеке скатывается слеза, и я нежно вытираю ее большим пальцем. Ее гнев сменяется раскаянием. Правда имеет свойство обнажать нас, лишать огня, хотя бы на короткое время.

– Если это правда, то почему ты мне об этом говоришь? Разве это не повлияет на твой план шантажа ради союза?

Конечно, она права. Сальваторе скорее потеряет свой статус, чем его единственная дочь раскроет его позорный секрет. Но он все еще крыса и боится смерти больше всего на свете. Однако это слишком жестокая правда, чтобы предлагать ее прямо сейчас.

Прежде чем я успеваю ответить, она качает головой, в замешательстве сводя темные брови вместе.

– И как же мой дядя согласится на брачный договор, если Кроссы/Карпелла союз Кросса и Карпелла был для него столь позорным?

Я удерживаю ее взгляд, ожидая, что ответы сами придут к ней. Лучше пусть она сама узнает правду о своей семье, чем услышит ее от меня, своего врага.

Она облизывает губы, и в ее горле застревает придушенный смешок.

– Унижение моего отца, – говорит она. – Роман моей матери стал бы позором для моего дяди, для организации. Семья будет выглядеть плохо, а мой отец – слабым.

Хотя брата убрали, ради Виолетты, ее мать выставили как несчастный случай. Но для всех, кто был вовлечен в это дело, это был явный выговор от дона, наказание для жены Сальваторе.

– Мой отец знал… он должен был знать. И он солгал мне, прямо в лицо. Он более чем виновен. Он мог и сам убить ее. – Ее глаза вспыхнули, разгораясь. – Я не могу поверить… – Она осекается, смаргивая слезы. – Не могу поверить, что я даже не задалась вопросом о несчастном случае. Я просто не могла представить…

– У тебя не было причин сомневаться, – говорю я, пытаясь утешить ее.

Через мгновение, когда она позволяет своей новой реальности войти в резонанс, она спрашивает:

– Кто это сделал?

– Исполнитель, – честно отвечаю я. – Никто из тех, кого ты знаешь. – Тот же самый исполнитель, который поставил клеймо на моей груди. – В любом случае, он уже мертв. – Первая жизнь, которую я забрал. Убийство, которое возвело меня в ранг посвященного члена мафии.

Она тяжело вздыхает.

– Что мне теперь делать? – Я обхватываю ее за шею и приближаю ее лицо к своему.

– Мы все исправим, – говорю я, давая ей клятву.

Я нежно целую ее в губы, а затем отстраняюсь и отхожу в сторону, чтобы вылезти из воды.

– Куда ты идешь?

Я вытираюсь полотенцем, размышляя о том, как много еще ей открыть.

– Мне нужно уехать по работе, – говорю я. – Пока меня не будет, ты будешь ездить в танцевальную труппу днем. Мэнникс будет сопровождать тебя, а ночью ты будешь оставаться здесь.

Смущение напрягает ее мягкие черты, и я подавляю желание подойти к ней и разгладить жесткую линию между ее драматическими бровями.

– Я не понимаю.

– Когда я забрал тебя, – объясняю я, – я отправил уведомление твоим инструкторам. Насколько они и все остальные знают, ты болела мононуклеозом.

Она разражается шокированным смехом. Суровые черты лица смягчаются, и она улыбается мне ангельской улыбкой.

– Не смотри на меня как на святого, Кайлин Биг. Я сделал это, потому что это был самый простой способ отвлечь ненужное внимание от твоего внезапного исчезновения. – Сказанное ей мало помогает смягчить ее облегчение. Я набрасываю полотенце на шею. – Мэнникс защитит тебя, и я дал ему мобильный телефон, чтобы он передал его тебе. – Это скорее для моего блага и спокойствия, чем для ее. Мне нужен способ поддерживать с ней прямую связь, а не полагаться на своих людей.

Когда она продолжает молчать, я говорю:

– Я вернусь как раз к свадьбе. – Выражение ее лица застывает.

– Значит, договор остается в силе, – вопросительно говорит она.

На самом деле она спрашивает, планирую ли я по-прежнему мстить ее семье.

– Ничего не изменилось, – честно отвечаю я.

Воюющие в ней эмоции становятся очевидными, когда она вытягивает ноги из бассейна и обхватывает руками колени – действия неуверенной в себе девушки.

– Хорошо, – говорит она.

Я вдыхаю тяжелый воздух, наполняя легкие вяжущим запахом хлорки, который мало чем может очистить огонь в моей груди. Я мог бы держать ее в неведении. В каком-то смысле это было бы менее жестоко.

Теперь она разрывается между верностью своей семье – той, которая предала ее, которая разорвала ее жизнь на части, – и чувствами ко мне. Которые не обязательно должны привести к браку. Особенно для девушки ее возраста, не принадлежащей к Коза Ностре. Но поскольку я эгоистичный маньяк, который скорее настроит ее против семьи, чтобы сохранить ее для себя, чем рискнет ее потерять, я не против прибегнуть к психологической войне.

Брак скрепляет союз, да, но он также привязывает Виолетту ко мне.

Страх – сильный стимул для таких мужчин, как я. То, что мы выкованы в аду и облачены в самые толстые доспехи, не означает, что мы не боимся потери.

Страх потерять статус. Страх потерять империю. Страх потерять власть.

Страх потерять тех, кто помогает нам оставаться людьми.

Именно из-за страха потери мы убиваем быстро и безжалостно.

Этот страх соперничает с гораздо более сильными людьми, чем я, а любовь способна уничтожить самых сильных.

Маленькое пламя разгорается под сжатыми мышцами моей груди, подталкивая меня к ней. Я опускаюсь на корточки и просовываю палец под ее подбородок, поднимая ее лицо вверх. Мой взгляд переходит на кольцо на ее пальце, прежде чем я встречаюсь с ней глазами.

– Я хочу тебя, Виолетта. Насколько я понимаю, ты уже моя, и контракт не имеет никакого отношения к этому утверждению. Я всегда буду хотеть тебя. Ты всегда будешь под моей защитой. Но я зашел слишком далеко в своем стремлении исправить то, что совершила твоя семья.

Я признаю все, что говорю… я все еще сдерживаюсь. Потому что то, что я чувствую к ней, взяло верх, и это пугает меня до мозга костей.

Я начинаю отпускать ее, чтобы она не почувствовала яростную дрожь в моей руке. Прежде чем я отстраняюсь, она прижимается щекой к моей ладони, растапливая сковавший меня лед, этот огонь принадлежит только ей.

– Я понимаю, – говорит она. – Я хочу тебя, Люциан. Что бы это ни значило для завтрашнего дня, я принадлежу тебе. Я с тобой.

Ее слова так же хороши, как клятва – одна из тех, что соединяют ее со мной вопреки ее собственной крови. Но в том, чтобы пойти против своей семьи, есть опасность, которую она не понимает.

Я связан с ней, чтобы защищать ее.

Она будет первой.

Поднеся обе руки к ее лицу, я захватываю ее губы в сокрушительном поцелуе, почти отчаянно желая укусить ее и пустить кровь, чтобы скрепить клятву. Но в этот момент мне достаточно ее слов. Я принесу эту клятву на крови в нашу брачную ночь, после того как она возьмет мое имя, а потом я перебью всех Карпелла в Пустоши, пока не ослаблю змея настолько, что смогу взять его голову.

Загружая сумку в багажник «Ауди», я невольно вспоминаю о конверте, засунутом в карман пиджака, – тот самый, который я получил на венецианском маскараде. Руины существует среди преступных синдикатов, чтобы поддерживать систему сдержек и противовесов.

Мне причитается услуга, и я собираюсь ее получить.

Закрыв багажник, я смотрю на Мэнникса. Он стоит позади Виолетты на каменных ступенях моего семейного дома. Я жестко киваю ему, напоминая, что доверяю ему защиту своей подопечной. Он отвечает кивком в знак подтверждения.

Перед тем как уйти, я провожаю Виолетту взглядом, повторяя огненную интенсивность ее взгляда. Я позволяю жгучей боли поглотить меня, выжигаю ее в своей сетчатке. Затем я уезжаю, не оглядываясь, так как сосредоточился на своей цели.

Поручив мне это конкретное задание, Карлос пытается заставить историю повториться, испытывая меня самым унизительным образом. Еще один скандал, связанный с его конкурентами. Только на этот раз вместо того, чтобы просто убрать двух обидчиков, он требует в отместку лишить жизни всю семью.

Видимо, босс считает, что совершил ошибку, оставив мальчика в живых в первый раз. Теперь он намерен не оставить ни одного свободного конца. И что может быть лучше, чем заставить меня доказать ему свою преданность, потребовав, чтобы я сам совершил злодейский поступок.

Убийство семьи – отца, матери, двух невинных детей – наверняка проклянет ту часть моей души, которая у меня осталась. И вот что от меня требуется, вот моя дань, чтобы добиться союза с la famiglia, с самим Дьяволом.

Ради мести дону Карпелла я уже продал свою душу. Я поклялся, что пройду по широкой тропе до самых врат ада, лишь бы забрать его с собой.

И это все еще моя цель.

Но я больше не тащу себя в глубины ада ради мести.

Я делаю это ради нее.

Глава 17

Короны и клятвы

Виолетта

Той девушки, которой я была до того, как вошла в этот собор, больше не существует. Стоя перед богато украшенным напольным зеркалом, ее отражение – чужое.

Единственное сходство – диадема на моей голове. Я попала в новый темный подземный мир, надев ее – ту, что принадлежала наивной балерине, недавно назначенной руководителю труппы, которая, заблуждаясь, верила, что жизнь, свободная от организации, ей по плечу.

Я провожу пальцами по красивым камням на диадеме, украшающей мою голову, и понимаю, что это может быть еще одной формой оков…

Или же она может все изменить.

Люциан отсутствовал четыре дня, и за это время мы переписывались, но поговорили всего один раз.

Телефон, который он мне подарил, лежит на туалетном столике, завладев моим вниманием. В последнем сообщении он подтвердил, что будет здесь, что ничто не помешает ему жениться на мне сегодня.

– Он будет здесь, Кайлин Деас, – говорит Нора, поправляя вуаль на моих волосах.

Я лишь киваю, не желая объяснять ей, что меня беспокоит. Она была добра ко мне все эти недели и в некотором роде даже похожа на суррогатную мать по мере приближения даты свадьбы.

Она отходит назад, чтобы полюбоваться своей работой, и хлопает в ладоши.

– Я сообщу им, что ты готова. – Я не замечаю мимолетного беспокойства на ее брови.

Она бросает взгляд на свой телефон, прежде чем выйти из гримерной. Она не признается в этом, но я думаю, что она ждет сообщения о том, когда Люциан прибудет в часовню. Я стою перед зеркалом, пытаясь понять и утешить отражающуюся в нем женщину.

Мои длинные темные волосы уложены в классическую французскую прическу. Глаза подведены темно-коричневой тушью, чтобы подчеркнуть драгоценный оттенок радужки. Румяна и нюдовая помада завершают классический, свежий облик невесты мафиозной девственницы в день свадьбы.

Я не имела права голоса при выборе свадебного платья, но это не из-за отсутствия попыток со стороны Норы. В то время я отказывалась верить, что этот день действительно наступит. Я не хотела принимать никакого участия в создании свадебного эскиза и особенно платья. Я надеялась, что мой папа спасет меня от замужества с чудовищем.

Но надо отдать должное Норе, она меня не подвела.

Это платье было создано для балерины.

Украшенное кружевом и пайетками иллюзорный лиф с глубоким декольте расположен над многослойной юбкой из тюля. Конечно, оно белое, но в кружевных нитях прослеживается оттенок шампанского, благодаря чему платье словно искрится при попадании света.

Никакого золота. Согласно итальянской традиции, золото – плохая примета в день свадьбы невесты.

Нора уже говорила мне, что, несмотря на скорую свадьбу, нам удалось соблюсти все итальянские и ирландские традиции. И все это якобы было завернуто в подарок, который Люциан доставил сюда перед моим приездом.

Понимая, что откладывать больше нельзя, я беру светло-лиловую коробку на туалетном столике и с глубоким вдохом, стягивающим корсетом вокруг груди, развязываю белую ленту и открываю подарок.

На ложе из засушенных веточек лаванды лежит нож.

Нож Люциана.

Внутри меня бурлит смесь эмоций. Серебряные ножны украшены изящным узором, вырезанным в виде плетеного узора, который я узнаю, как кельтский. Это тот же нож, которым он отрубил палец моему отцу, угрожал мне… но теперь в нижнюю часть костяной рукояти вставлена голубая жемчужина. Вынув нож из коробки, я обнаруживаю сложенную записку, запрятанную под лавандой.

Надеюсь, этот подарок затронет все традиции. Нож передавался из поколения в поколение, так что я уверен, что он достаточно старый. Для твоего чего-то нового и чего-то голубого в рукоять вставили темно-синий сапфир, который при определенном освещении переливается фиолетовым, напоминая мне о тебе.

Я даже улыбаюсь при этом. Глаза Люциана должны были стать для меня чем-то голубым, но, полагаю, я могу иметь и то, и другое.

Что касается чего-то одолженного, надеюсь, ты не против, но я попросил Мэнникса одолжить подвязку у его жены. Надень сегодня нож.

Я достаю из коробки атласную черную подвязку. Мэнникс женат? Почему-то это удивляет меня больше, чем требование Люциана надеть нож в день нашей свадьбы. Хотя, на самом деле, не должно. Это более чем уместно на свадьбе мафии. И почему-то, когда я сдвигаю подвязку по ноге и прижимаю нож к бедру, я чувствую себя в безопасности, как будто Люциан защищает меня.

Нора просовывает голову в дверь.

– Пора. Твой Люциан здесь. – Я закатываю на нее глаза, но спазм в горле немного ослабевает. Это действительно происходит.

Реальность того, что произойдет дальше, сразу же охватывает меня ужасом.

И дело не в глупом замечании Норы, и не в том, что я не была уверена, что Люциан переживет ту «работу», которая его забрала. Это даже не свадебное волнение, ведь все в зале, ожидающие, когда я пойду к алтарю, знают, что эта свадьба – деловая сделка.

Когда я беру в руки букет лилий и выхожу в коридор, у меня замирает сердце при виде отца. Я не могу поверить, что у него хватает смелости встретить мой взгляд, улыбнуться мне, как будто он просто любящий отец, собирающийся отдать свою дочь.

– Виолетта, – говорит он, окидывая меня взглядом. – Ты выглядишь прекрасно. Прямо как твоя мама в день нашей свадьбы.

Тошнота охватывает мой желудок, желчь поднимается, обжигая горло и не давая мне ответить на комплимент. Однако он, похоже, не замечает этого, прикладывая поцелуй к моей щеке. Я стараюсь не показывать своего отвращения и позволяю отцу переплести мою руку со своей.

– Все закончится хорошо, Филия. – Он похлопывает меня по руке. – Вот увидишь.

Слова ободрения, призванные успокоить меня, но все, что я слышу, – это облегчение слабого и морально развращенного человека, который пожертвовал своей семьей, чтобы сохранить репутацию в целости.

Я сглатываю едкий комок в горле и касаюсь воробья над сердцем, зная, что воспоминания о Фабиане всегда будут меня утешать. Воробей дает мне силы перед каждым выступлением, и это не чем не отличается.

Мне предстоит выступить на высшем уровне.

– Я готова, – только и говорю я обращаюсь к Норе, которая стоит в стороне, настороженно наблюдая за захватывающей сценой между отцом и дочерью.

Она кивает, затем щелкает пальцами в сторону Мэнникса. Он открывает дверь часовни. Его настороженный взгляд останавливается на мне, спрашивая, все ли со мной в порядке, и под грудной клеткой что-то слегка трещит. Я киваю, и его жесткое выражение лица теряет грубость.

Мэнникс будет идти позади меня, как цветочник/телохранитель. А Нора выступит в роли подружки невесты. Обычная мафиозная свадьба.

Отвращение к отцу колючей проволокой обвивает мой живот, когда я поднимаю подбородок, позволяя ему опустить вуаль на мое лицо. Мы никогда не сможем полностью узнать своих родителей, но мы должны уметь доверять им. Я считаю, что знала свою маму настолько хорошо, насколько могла. Она была добрым, милосердным человеком, любящей матерью. Если в жизни она чувствовала себя достаточно отчаянной, чтобы рискнуть завести роман с другим мужчиной, с соперницей своего мужа, значит, у нее были на то причины. Ее нет здесь, чтобы спросить или защитить себя, поэтому единственное, что я могу сделать сейчас, – это принять лучшее в ней и довериться ей.

Из всей ее жизни я могу простить ей один проступок.

Я не могу простить своего отца.

Его ждет расплата.

Но сначала я должна пережить сегодняшний день.

Я сжимаю в руках перевязанный лентой букет, когда мы проходим через двери. Классические арфовые ноты баховской «Канноны» наполняют зал собора, и я исчезаю где-то внутри себя, когда мы начинаем идти к алтарю.

Странно входить в зал, зная, что никого из моих друзей здесь нет, но это и к лучшему. Как я объясню им эту жизнь? Как я объясню, что я была изолирована от компании с мононуклеозом и вдруг – бац! Я выхожу замуж. За человека, о котором я никому из них не рассказывала.

С тех пор как я вернулась к занятиям несколько дней назад, мне было достаточно одного приветствия Лилиан и Дарси. Я почувствовала, что в мою жизнь вернулась хоть какая-то нормальная жизнь, хотя она никогда не будет такой, как прежде. Хотя Лилиан заметила во мне что-то другое, но ее комментарий был о том, что моя болезнь, должно быть, пошла мне на пользу, поскольку она сказала, что никогда раньше не видела, чтобы я танцевала так страстно, так искренне и бесстрашно.

Возможно, это была эйфория от того, что я снова в классе и танцую…

Но когда я поднимаю глаза от прохода и мой взгляд находит Люциана в конце, я понимаю, что причина в нем.

Чтобы достичь своей мечты, мы должны выйти из зоны комфорта. Мы должны ломаться, снова и снова. Мы должны ковать свою решимость в адском пламени, чтобы укрепить свою решимость и противостоять всем, кто хотел бы нас уничтожить.

Я решила, что могу обладать обоими мирами.

Одетый в черный смокинг от Versace, с опасными татуировками и дьявольской красотой, Люциан Кросс – воплощение греха и соблазна. Голубое пламя его глаз пылает жарче любого адского огня и пронзает меня насквозь. Его выражение лица – маска, но эти глаза открывают то, что скрывается под ней: похоть, страсть, боль, искупление, любовь.

Да, я верю, что дьявол способен любить.

Мы так отчаянно жаждем того, что нам нужно, что это все, что мы можем видеть. Мы поглощены им, им владеем, безумное желание настолько сырое, что перерастает в ненависть. В случае с Люцианом его жажда мести привела его ко мне, его врагу. И его ненависть почти уничтожила меня. Но даже самые темные желания могут перерасти в одержимость и продолжать изменять нас, делая бессильными перед переменами.

Как бы глубоко я ни влюбилась во врага, когда я смотрю в его глаза, я вижу в них правду, которая дает мне надежду. Однажды этот человек полюбит меня с такой страстью, которая будет соперничать с самой глубокой ямой ада, породившей его ненависть.

Когда я подхожу к нему, он, не торопясь осматривает меня, посылая по моей коже горячую волну.

– Ангел, – говорит он. Это все, что мне нужно услышать.

Мой отец поступает в соответствии с традициями, отдавая свою дочь. Он поднимает мою вуаль, целует меня в щеку и пожимает руку Люциана. Я не скучаю по болезненной хватке рукопожатия Люциана, и мой отец тоже.

Я передаю свой букет Норе, прежде чем Люциан сжимает мои руки. Я смотрю на свою руку в его руке: грубые и жестокие, руки безжалостного человека, испещренные мстительными проклятиями. Руки, обученные убивать. Но также способны защищать.

От этого человека не уйдешь в течение всей жизни. Брак среди организаций – это навсегда.

Я могла бы сбежать. Я заключила этот брачный договор, чтобы спасти отца, которому, после того как открылась ужасающая правда, я больше ничем не обязана. Так почему же я здесь? Почему я позволила Мэнниксу отвезти меня сегодня в собор?

Медленно поднимаю взгляд на него, и все мои причины оказываются именно там.

Из-за свирепого взгляда его поразительных голубых глаз, которые клянутся защищать меня.

Из-за чести, которая, как я знаю, диктует ему поступки больше, чем месть.

Из-за глубокой любви, которую он питает к своей семье и людям.

Из-за связи между нами, которая глубже, чем враждующие семьи и клятвы, данные на крови. И как бы я ни была напугана неизвестностью нашего завтрашнего дня, я не позволю страху овладеть мной и бежать от своих чувств. Я хочу любить его и бороться за любовь, которая, как мне кажется, может соперничать с его болью и моей.

– Ты готова? – спрашивает меня Люциан.

Я улыбаюсь.

– Да.

Церемония начинается, и священник приветствует родных и друзей. Он читает из Библии, рассказывая, что означает брак и что мы должны пообещать друг другу. Я повторяю клятву за Люцианом, а когда приходит его очередь, он делает то же самое, пока не доходит до конца.

Его глаза впиваются в мои, когда он говорит:

– Я буду защищать тебя. Я буду убивать за тебя. Я сожгу весь мир в пепел, чтобы ты была моей, Кайлин Биг.

Его яростное утверждение должно ужаснуть всех присутствующих, а тех, у кого есть скрытые мотивы в отношении нас, возможно, так оно и есть. Для меня же это означает нечто большее, чем обещание беречь и любить меня.

– Я знаю, что так и будет, – говорю я, и его рот озаряет прекрасная улыбка.

Священник продолжает остальную часть церемонии, готовясь к кольцам. Я делаю укрепляющий вдох. Мне предстоит произнести собственную мини-речь, в которой я включу слово fede, что в переводе с итальянского означает, что наши кольца означают веру. Это идеальная клятва, чтобы проиллюстрировать мою веру в Люциана, когда я надеваю кольцо на его руку палец.

Шум со скамей привлекает внимание Люциана. Я окидываю взглядом ряды гостей и сразу же обращаю внимание на отца.

Он и мой дядя спорят на тихих, сердитых тонах. Их перебранка не настолько громкая, чтобы обеспокоить окружающих, но я сегодня хорошо настроена, чтобы заметить что-то необычное.

А что-то не так.

Сбитая с толку, я возвращаю взгляд на Люциана, но он сосредоточен на том ряду. Я прослеживаю линию его взгляда до моего кузена Дэмарко. Он выкрикивает непристойность и вскакивает на ноги. Я вижу это сразу же, как и Люциан, но он уже движется, его рука тянется к моей талии, чтобы увлечь меня за собой.

Солнечный свет, проникающий через витражное окно, отражается от стального ствола, когда Дэмарко достает пистолет из-за пояса.

По глупости я думаю о том, что все мужчины должны были сдать оружие у дверей часовни, и о том, что Дэмарко не может сейчас направлять на нас пистолет. Но все мысли прекращаются в тот момент, когда воздух раскалывает оглушительный взрыв.

Я не могу думать. Я не могу чувствовать. Оцепенение разливается по телу, словно ледяная вода по венам. Я понимаю, что мой кузен целился в Люциана, и внезапно боль пронзает мое тело, как шок.

– Черт, – ругается Люциан. – Виолетта, посмотри на меня. – Его глаза расширены и свирепы, когда он смотрит на меня. С его губ срываются другие ругательства, когда он хватает меня за руки и подтаскивает ближе, притягивая мое плечо к себе.

Мой взгляд притягивают красные капли на платье. На белом фоне они расцветают, как большие маки. Его рука тянется к моему плечу, к тому месту, где прошла пуля. Когда я вижу рану, мои нервные окончания вспыхивают, словно обожженные, а боль наконец-то становится ощутимой.

Я качаю головой, шок все еще затуманивает мой разум.

– Это всего лишь рана, – слышу я от себя.

И тут я понимаю, почему Люциан так зол. Я прикрыла его – попыталась принять пулю на себя. Он повторяет мне это с ядовитой яростью, выражение лица у него жесткое.

На периферии я вижу, как толпа в панике бежит к выходу. Затем Доминик, которого я узнала по балу-маскараду, глава венецианской мафии, что-то кричит, стоя с пистолетом, направленным на мою семью. Другие в его ряду следуют его приказу, и вскоре вся моя семья держит оружие наготове.

Огромная фигура Мэнникса внезапно перекрывает мне обзор, его большая грудь служит барьером от любых шальных пуль.

Когда ко мне возвращаются чувства, я смотрю на Люциана. Гнев пылает в его глазах, и он обращает свой взор на священника, который пятится прочь.

Люциан хватает его за рясу и тянет вперед.

– Обвенчай нас! – рычит он.

Пошатнувшись, священник роняет Библию и быстро осеняет себя крестным знамением.

– Объявляю вас мужем и женой. Да помилует вас Господь…

– Пощады не будет. – Люциан проводит большим пальцем по моим губам, размазывая брызги крови, а затем смыкает свои губы с моими в требовательном, раздирающем душу поцелуе.

Он отстраняется и поворачивается к Мэнниксу.

– Уведи ее отсюда, – приказывает он.

Мэнникс делает движение, чтобы выполнить приказ, но я хватаю Люциана за руку.

– Я не уйду…

– Иди в гримерку. Нора останется с тобой. Я скоро приду. – Он еще раз осматривает мою рану, после чего целует меня в лоб и бросается в бой.

Моя борьба с Мэнниксом бесполезна. Он заключает меня в медвежьи объятия и уводит с помоста. Нора что-то бормочет, следуя за ним. Поставив меня на ноги, он берет меня за запястье и расчищает путь вдоль стены часовни, сбивая с дороги паникующих людей.

Мы доходим до гримерной, и Нора закрывает и запирает дверь. Затем Мэнникс ставит свое гигантское тело перед ней, как баррикаду, и держит пистолет наготове.

– Матерь Божья, – говорит Нора, когда видит мое окровавленное платье. – Ей нужен врач.

– Я в порядке, – говорю я, мой голос срывается, а легкие горят. – Я ничего не чувствую.

– У тебя шок, Кайлин, – огрызается она, ее жесткий тон напоминает мне о первом дне знакомства с ней.

Я качаю головой, отвлекаясь на дверь и ожидая момента, когда войдет Люциан.

– Что случилось? – спрашиваю я Мэнникса.

Прислонившись спиной к двери, он хмурится.

– Твой кузен-болван хотел застрелить тебя. – Я моргаю.

– Серьезно? – Я делаю шаг к нему, не обращая внимания на то, что Нора беспокоится о кровоточащей ране на моем плече. – Что, блять, произошло? – требую я.

Он кладет пистолет перед собой, принимая стоическую, неподвижную позу.

– Вам придется спросить у своего мужа.

Я сглатываю, понимая, как пересохло во рту. Я двигаюсь к столу, чтобы взять бутылку с водой, но звук стука в дверь прерывает мои шаги. Я задерживаю дыхание, ожидая услышать голос Люциана, но другой знакомый голос проникает сквозь дерево и застывает на месте.

Раздается крик, затем громкий удар, после чего дверь разлетается на куски. Мэнникс падает, и страх охватывает меня, когда я вижу, как он целится в моего дядю, протискивающегося в дверь. Дядя Карлос отбрасывает пистолет Мэнникса в сторону и забирает его себе, засовывая за пояс. Затем он направляет на Мэнникса свое оружие.

Я не думаю, я реагирую.

Все, что я вижу, – это жена Мэнникса, возможно, сидящая дома с маленькими детьми, бегающими вокруг ее ног, в то время как он здесь, умирает за меня. Я не могу этого допустить.

Я бросаюсь к дяде и хватаю его за предплечье. Раздается выстрел, и пуля вонзается в стену.

Дядя бросает на меня смертоносный взгляд.

– Черт возьми, ragazza stupida, что с тобой?

Я пытаюсь вырвать револьвер из его рук, но он отступает назад и ударяет стволом по моему лицу. Боль пронзает скулу, жало ослепляет. Во рту появляется медный привкус крови, и я прикасаюсь к лицу, чувствуя, как сталь рассекает кожу.

– Черт, – рычит мой дядя. – Ты была мне как дочь, Виолетта. Но ты стала такой же, как твоя распутная мать. Вечно устраиваешь неприятности. – Он смахивает со лба потные пряди волос, высоко задирает подбородок и смотрит на меня сверху вниз. В его взгляде столько презрения, что я удивляюсь, как он вообще считает меня семьей.

– Ты убил ее, – обвиняю я его.

Его смех безжалостен и пуст.

– Я не убивал эту шлюху. Хотя я заказал на нее покушение, так что да, я тебя понимаю. – Он подходит ближе, и я вижу Мэнникса, раненого и истекающего кровью на полу. Безоружный. Угасающий.

Нора, по крайней мере, подходит к нему и кладет руки на рану в ноге, пытаясь остановить кровотечение.

Я смотрю на дядю.

– Мой отец знал? – Он молчит.

– Кто-то был занят тем, что забивал тебе голову. – Он подбегает достаточно близко, чтобы схватить мою вуаль и волосы, и откидывает мою голову назад. Я не сопротивляюсь, когда он приставляет ствол пистолета к моему виску. Сталь раскаляется добела и обжигает кожу. – Кто, по-твоему, одобрил это убийство? – мрачно спрашивает он. – Твой отец был слишком слаб, чтобы сделать то, что нужно было сделать с твоей матерью. Поэтому я взял эту проблему на себя. Как дон, я мог выдать его, но как ее муж, Сальваторе должен был дать свое благословение.

Тошнота скрутила мой желудок. Благословение. Мой отец, одобривший убийство собственной жены, считается благословением для этих людей. Я опускаю взгляд в пол, стараясь не видеть дядю Карлоса и слыша только голос злодея, которым он на самом деле является. Я не могу сдержать дрожь, сотрясающую мое тело, и гневные слезы, льющиеся из глаз.

Его взгляд изучает мое лицо, его собственное – бесчувственная пустошь. Годы кровопролития и смерти от его рук.

– Похоже, нам придется обращаться с тобой также. – Он сильнее прижимает ствол к моему виску.

Я выдерживаю его взгляд. Если на этот раз он собирается нажать на курок и сделать все сам, я хочу, чтобы он запомнил мои глаза – глаза, которые я разделяю с матерью. Надеюсь, они будут преследовать его.

Только вот, глядя в злобные глаза дяди, человека, который избегал меня, а не относился ко мне как к дочери, как он утверждает, я понимаю, что моя смерть не будет его мучить. Он бездушен. Он убьет снова. Возможно, он убьет Нору.

Или Люциана.

Нет, если мне суждено умереть, я заберу этого ублюдка с собой.

Я резко кручу головой, чтобы вырваться из его хватки, мучительно теряя при этом волосы, и кусаю его за запястье. Он ругается, и у меня появляется достаточно времени, чтобы ударить его по яйцам. Рефлекторно он снова бьет меня по лицу огнестрельным оружием. В глазах потемнело, боль стала такой сильной, что я едва чувствовала живот, а желчь подкатила к горлу.

Я падаю на пол, комната раскачивается. Пока я усиленно моргаю, пытаясь прояснить зрение, я бью его по коленной чашечке. Прежде чем он успевает полностью прийти в себя, я переворачиваюсь и поднимаю платье. Рука дяди тянется к моему горлу и душит меня, пока он поднимает пистолет к моему лбу. В борьбе я тянусь вниз, хватаю нож Люциана, прикрепленный к моему бедру, и вырываю его.

Страх делает тебя слабым – слишком слабым, чтобы защитить себя, – но убежденность пересиливает страх и дает тебе силы вогнать нож в грудь человека. Через кости и хрящи, прямо в сердце.