Текст книги "Прелестные создания"

Автор книги: Трейси Шевалье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Это просто, мисс Филпот. Это одно из ранних произведений Создателя, а потом Он решил дать чудищу глаза поменьше.

– Вы хотите сказать, что Бог его отверг? – удивленно подняла я брови.

– Я хочу сказать, что Богу понадобился более совершенный вариант – тот крокодил, которого мы сейчас знаем, – и Он заменил его.

Я никогда не слыхивала ничего подобного. Мне хотелось, чтобы лорд Хенли как-то развил свою мысль, но он всегда высказывался так скудно, что места для расспросов совершенно не оставалось. Он заставлял меня чувствовать себя идиоткой, даже когда я понимала, что сам он куда больший идиот, нежели я.

Так что мне нисколько не было жать, когда Молли Эннинг прервала наш разговор. К счастью, она не принесла с собой плачущего младенца, но явилась в сопровождении Мэри и запаха капусты.

– Я Молли Эннинг, сэр, – сказала она, вытирая руки о фартук и озираясь вокруг, поскольку никогда раньше не бывала в комнатах Курзала. – Держу лавку окаменелостей. Что вы хотели?

Она была того же роста, что и лорд Хенли, и то, что она смотрела на него не снизу вверх, а на одном уровне, его вроде бы слегка подавило. Меня она тоже удивила. Я никогда не слышала, чтобы их мастерскую называли лавкой, как не слышала и о том, чтобы она ею особо занималась. Но теперь, без мужа, ей приходилось браться за новые задачи. Ведение бизнеса представлялось одной из них.

– Я хочу взять у вас этот экземпляр, миссис Эннинг. Если ваша дочь это допустит, – добавил лорд Хенли с ноткой сарказма. – Но ведь ваша дочь слушается вас?

– Разумеется, – ответила Молли Эннинг, мельком взглянув на череп. – Сколько же в таком случае вы хотите заплатить?

– Три фунта.

– Это… – начала было я.

– Я так думаю, многие джентльмены готовы заплатить больше, – сказала Молли Эннинг, заглушив мой голос. – Но мы возьмем ваши деньги, если пожелаете, как задаток за всю эту тварь, когда Мэри ее найдет.

– А если она ее не найдет?

– Да уж найдет, можете не сомневаться. Моя Мэри всегда находит что-нибудь этакое. Такая уж у нее особенность – всегда отличалась этим, с тех пор как в нее ударила молния. А ведь это на вашем поле было, да, лорд Хенли?

Несколько обстоятельств совершенно меня поразили: то, что Молли Эннинг так уверенно говорит с представителем знати; то, что она очень умно предоставила ему назвать свою цену, получив представление о стоимости предмета, цену которому она не знала; то, что у нее хватило ловкости так упомянуть об ударе молнии, чтобы ответственность за него вроде бы легла на лорда Хенли. Но самое удивительное состояло в том, что она, по сути, похвалила свою дочь как раз тогда, когда Мэри в этом нуждалась. От многих я слышала, что Молли Эннинг большая оригиналка, и теперь понимала, что они имели в виду.

Лорд Хенли не знал, что и сказать в ответ. Я вмешалась, чтобы ему помочь:

– Эннинги, конечно, уступят вам голову за три фунта, если тело не будет найдено в пределах, скажем, двух лет.

Взгляд лорда Хенли метался между Молли Эннинг и мною.

– Договорились, – ответил он в конце концов, тем самым снова подтверждая свою цену.

После изучения того черепа я обнаружила, что мне стало трудно спать, постоянно видя во сне глаза тех животных, в которые я заглядывала: глаза лошадей, кошек, чаек, собак. В них ощущалась какая-то ограниченность, отсутствие Божьей искры, и это пугало меня настолько, что я, пробуждаясь, больше не была в состоянии уснуть.

В воскресенье я задержалась после службы у церкви Святого Михаила, помахав рукой Бесси и своим сестрам.

– Я вас догоню, – сказала я и встала у стены, ожидая, пока викарий закончит прощаться с остальными прихожанами.

Преподобный Джонс был человеком невзрачным, с коротко остриженными волосами, а его тонкие губы изгибались и выворачивались, даже когда выражение лица пребывало в неподвижности. Если не считать обычных фраз вежливости, я никогда с ним не разговаривала, поскольку во время служб он всегда был до крайности нуден, с этим своим пронзительным голосом и тусклыми проповедями. Он, однако же, был служителем Господа, и я надеялась, что ему удастся направить меня и поддержать.

Наконец в церкви не осталось никого, кроме девочки, подметавшей пол. Преподобный Джонс шел меж скамеек, собирая листы с текстом псалмов и проверяя, не остались ли забытыми чьи-то перчатки или молитвенники. Меня он не замечал. Собственно, у меня было такое чувство, что он не хочет меня замечать. Покончив на сегодня с пасторскими обязанностями, он, вне всякого сомнения, думал об обеде, за который скоро усядется, и о последующем сладком сне в кресле у камина. Когда я прочистила горло, он поднял взгляд и не смог удержаться от мимолетной гримасы, напрягшей его рог.

– Мисс Филпот, это не ваш платок? – Он протянул мне лоскуток белой материи, вероятно надеясь, что от меня легко можно будет избавиться.

– Боюсь, что нет, ваше преподобие.

– Вот как. Возможно, вы ищете что-то другое? Кошелек? Пуговицу? Заколку для волос?

– Нет, я хотела обсудить с вами один предмет.

– Понимаю, – кивнул преподобный Джонс, выпятив губы. – Скоро уже пора будет обедать, а мне еще здесь надо закончить. Вы не возражаете? – И он продолжил обход церковных скамеек, поправляя на них подушечки, а я пошла следом.

Все это время я слышала, как скребет по полу метла девочки.

– Я хотела спросить у вас, что вы думаете об окаменелостях.

В попытке удержать его внимание голос мой прозвучал в пустой церкви выше, чем я намеревалась. Метла приостановилась, но преподобный Джонс продолжил свой путь по проходу и достиг дубовой кафедры, где взял и положил себе в карман собственный платок.

– Что я думаю об окаменелостях, мисс Филпот? Я о них не думаю.

– Но вы знаете, что они есть?

– Это скелеты, которые столь долгое время пробыли в скальных породах, что и сами окаменели. Большинству образованных людей это известно.

– Но эти скелеты – принадлежат ли они тем тварям, которые существуют и сегодня?

Преподобный Джонс поспешил к алтарю, где собрал свечки и прихватил напрестольную пелену. Поспевая за ним, я чувствовала себя полной идиоткой.

– Конечно существуют, – сказал он. – Существуют все твари, созданные Богом.

Он открыл дверь в проход слева от алтаря, который вел в маленькую заднюю комнату, где хранились церковная утварь и принадлежности. Через его плечо я увидела стоявшую на столе банку с этикеткой «Святая вода». Пока преподобный Джонс запирал в шкафу свечи и пелену, я оставалась в дверном проеме.

– Боюсь, я не понимаю вашего вопроса, мисс Филпот, – бросил он через плечо.

Я открыла свою сумку и высыпала себе на ладонь несколько окаменел остей. Мои карманы, сумки и кошельки по большей части были полны разных находок такого рода. Рот у преподобного Джонса искривился от отвращения, когда он мельком взглянул на содержимое: аммониты, стержни белемнитов, кусок окаменелого дерева, длинный черенок криноида. Он воспринял это так, словно я принесла в церковь лошадиный навоз на своих каблуках.

– Ради всего святого, зачем вы носите это с собой?

Не обращая внимания на его вопрос, я протянула ему аммонит.

– Мне хотелось бы знать, где обитает живой аммонит, ваше преподобие, потому что я никогда ни одного из них не видела.

Когда мы оба смотрели на окаменелость, я на мгновение почувствовала, что меня засасывает в ее спираль, все дальше и дальше по обратному ходу времени, к самому центру окаменелости.

Преподобный Джонс отозвался на зрелище аммонита более прозаично:

– Вероятно, вы не видели их потому, что они живут далеко в море и их тела вымывает на берег только после их гибели. – Он отвернулся, закрыл дверь и запер ее ловким поворотом ключа – жестом, который, казалось, доставлял ему наслаждение.

Я встала прямо перед ним, чтобы он не мог поторопиться уйти домой на обед. Собственно, он вообще никуда не мог двинуться, будучи запертым в угол. То, что он не в состоянии уйти, и мои неловкие вопросы, по-видимому, раздражали преподобного Джонса даже больше того, что я вытащила аммонит. Он склонял голову то в одну сторону, то в другую.

– Фанни, ты еще не закончила? – крикнул он.

Ответа, однако же, не последовало. Должно быть, та вышла, чтобы выбросить мусор, который намела с пола.

– Слышали ли вы о крокодильей голове, которую Эннинги нашли в утесах и сейчас выставляют в Курзале? – спросила я.

Преподобный Джонс заставил себя посмотреть прямо на меня. У него были узкие глазки, которые словно бы отыскивали далекий горизонт, даже когда были устремлены прямо перед собой.

– Да, я знаю об этом.

– Вы ее видели?

– У меня нет желания на нее смотреть.

Я не удивилась. Преподобный Джонс не проявлял любознательности ни к чему, кроме того, что в скором времени окажется у него на тарелке.

– Этот экземпляр не похож ни на одну тварь из ныне живущих, – сказала я.

– Мисс Филпот…

– Некто – собственно говоря, один из ваших прихожан – предположил, что это животное было отвергнуто Богом в пользу лучшего образца.

Преподобный Джонс выглядел ошеломленным.

– Кто это сказал?

– Неважно, кто это сказал. Мне просто хочется понять, имеет ли эта гипотеза какое-либо отношение к истине.

Преподобный Джонс отряхнул рукава своего облачения и поджал губы.

– Мисс Филпот, я удивлен. Я полагал, что вы и ваши сестры весьма сведущи в Библии.

– Так оно и есть…

– Позвольте мне внести ясность: вам, чтобы найти ответы на свои вопросы, достаточно заглянуть в Писание.

Он прошел обратно к кафедре, где лежала Библия, из которой он читал. Когда он начал листать страницы, появилась девочка.

– Ваше преподобие, сэр, я все подмела.

– Спасибо, Фанни. – Преподобный Джонс смотрел на нее какое-то время, потом сказал: – Я хотел бы, чтобы ты еще кое-что для меня сделала, дитя мое. Подойди к Библии. Хочу, чтобы ты прочла из нее немного для мисс Филпот. За это ты получишь еще одно пенни. – Он повернулся ко мне: – Фанни Миллер и ее семья присоединились к прихожанам церкви Святого Михаила несколько лет назад, покинув конгрегационалистов, потому что были глубоко обеспокоены охотой за окаменелостями, которую не прекращают Эннинги. Англиканская церковь яснее истолковывает Библию, чем некоторые из нонконформистских церквей. Тебе здесь намного спокойнее, не правда ли, Фанни?

Фанни кивнула. У нее были широкие, кристально чистые голубые глаза и гладкие темные брови, контрастировавшие с ее светлыми волосами. Но хотя глаза были лучшей ее чертой, доминировали в ней не они, а лоб, который тревожно наморщился, когда она посмотрела в Библию.

– Не пугайся, Фанни, – подбодрил ее преподобный Джонс. – Ты очень хорошая чтица. Я слышал тебя в воскресной школе. Начинай отсюда. – Он коснулся пальцем начала отрывка.

Она прочла прерывающимся шепотом:

– «И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый».

– Отлично, Фанни, здесь можешь остановиться.

Я думала, он покончил с проповедью, заставив полуграмотную девочку прочесть отрывок из Книги Бытия, но преподобный Джонс продолжил:

– «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так».

Через несколько строчек я перестала слушать. Я их и так знала и не могла вынести его пресного голоса, которому недоставало глубины, ожидаемой от человека его положения. По правде говоря, я предпочитала безыскусную декламацию Фанни. Пока он читал, я опустила взгляд на страницу. Слева от библейских слов располагались отпечатанные красным примечания епископа Ушера с хронологической раскладкой библейских событий. Согласно им, Бог создал небо и землю в ночь накануне 23 октября 4004 года до н. э. Меня всегда поражала эта точность.

– «…И был вечер, и было утро: день шестый».

Когда преподобный Джонс закончил, мы все некоторое время молчали.

– Видите, мисс Филпот, это и в самом деле очень просто, – сказал преподобный Джонс. Теперь, когда при нем была Библия, он казался гораздо увереннее. – Все то, что вы видите вокруг себя, пребывает в том виде, который установил Бог в самом начале. Он не создавал животных, чтобы затем от них избавляться. Это предполагало бы, что Он совершил ошибку, а ведь Бог, конечно, всеведущ и на ошибки неспособен, так?

– Полагаю, что да, – уступила я.

Рот у преподобного Джонса искривился.

– Вы так полагаете?

– Конечно да, – поспешно сказала я. – Простите, дело просто в том, что я смущена. Вы говорите, все, что мы видим вокруг себя, пребывает точно в таком виде, в каком было сотворено Богом. Горы, моря, скаты, холмы. Тот же самый ландшафт, что и в самом начале.

– Конечно. – Преподобный Джонс осмотрел свою церковь, опрятную и спокойную. – Вот мы со всем и разобрались, правда, Фанни?

– Да, ваше преподобие.

Но я еще не разобралась.

– Значит, каждая скала, которую мы видим, пребывает в том виде, в каком создал ее Бог в самом начале, – настаивала я на своем. – А скалы, как говорится в Книге Бытия, были созданы первыми, прежде животных.

– Да-да. – Преподобный Джонс начинал терять терпение, и рот его жевал воображаемую соломинку.

– Если дело обстоит так, то каким образом скелеты животных попали внутрь скал и стали окаменелостями? Если скалы уже были созданы Богом до животных, то как получилось, что их кости находятся в скалах?

Преподобный Джонс уставился на меня, и рот его наконец обрел неподвижность, сделавшись натянутой прямой линией. Лоб Фанни Миллер выглядел как вспаханное поле. В тишине скрипнула одна из скамеек.

– Бог поместил окаменелости в скалы, когда создавал их, чтобы испытать нашу веру, – ответил он наконец. – И Он явно испытывает вашу веру, мисс Филпот.

Если что-то и испытывается, то это моя вера в вас, подумала я.

– Так, я действительно очень опаздываю на обед, – продолжил преподобный Джонс. Он взял с кафедры Библию таким жестом, как будто опасался, что я могу ее украсть. «Не задавайте лишних вопросов!» Вот что мог бы он с таким же успехом сказать.

Никогда больше не расспрашивала я преподобного Джонса об окаменелостях.

Лорду Хенли пришлось ждать почти два года, прежде чем обнаружился скелет крокодила. Поначалу, когда я видела его в церкви, в Курзале или на улице, он обыкновенно кричал:

– Где кости? Еще не выкопали?

Я всякий раз вынуждена была объяснять, что оползень по-прежнему не дает доступа к яме и не может быть с легкостью раскопан. Он, казалось, ничего так и не понял, пока мы с Мэри и Джозефом не привели его однажды взглянуть на оползень собственными глазами. Он был испуган, но также и зол.

– Никто не говорил мне, что склон так сильно загроможден камнями, – заявил он, топнув ногой по пузырящейся глине. – Вы ввели меня в заблуждение, мисс Филпот, вы и Эннинги.

– Да нет же, лорд Хенли, – ответила я. – Вспомните, мы говорили, что расчистка может занять до двух лет и что если в течение этого срока кости не будут открыты, то череп вы получите без учета затрат на поиски скелета.

Он по-прежнему был зол и не захотел ничего слушать, а потому вскочил на серого коня, на котором разъезжал повсюду, и галопом поскакал вверх по взморью, разбрызгивая волны на мелководье.

Обуздала лорда Хенли не кто иная, как Молли Эннинг. Она всего лишь позволила ему разразиться гневной речью. Когда у него уже не оставалось слов и сбилось дыхание, она сказала:

– Вы хотите вернуть свои три фунта, я отдам их вам прямо сейчас. Есть куча других, готовых купить этот череп, причем за лучшую цену. Вот, забирайте свои деньги.

Она полезла в карман своего фартука, словно там и впрямь имелись три фунта, которые на самом деле давно уже были потрачены. Лорд Хенли, разумеется, пошел на попятную. Я завидовала тому, насколько уверенно Молли держала себя с таким человеком, хотя и не говорила ей об этом, потому что в ответ она с горечью сказала бы: «А я завидую вашему годовому доходу».

В конце концов лорд Хенли утратил интерес к крокодилу. Чтобы искать окаменелости, требуется терпение. Только Мэри, Уильям Локк и я оставались настороже и обследовали оползень после каждого шторма и прилива. Мэри старалась попасть туда первой, но иногда Уильяму Локку удавалось проскользнуть впереди нее.

К счастью, лихорадка свалила его в постель, а нас с Мэри однажды что-то выгнало рано утром из дома, в тот самый день, когда она нашла то, что искала. Сильнейший шторм продолжался два дня и был слишком неистов, чтобы кто-нибудь рискнул выйти на взморье, пока он не закончится. На третье утро, проснувшись с рассветом, я была встречена непривычной тишиной – и все поняла. Оставив свою теплую постель, я быстро оделась, набросила накидку, нахлобучила шляпу и поспешила на взморье.

Солнце едва высунулось из-за горизонта у Портленда, и на берегу никого не было, кроме знакомой фигурки вдали. Добравшись до окончания Церковных утесов, я увидела, что оползень исчез – шторм отдраил берег начисто, словно ожидая особого гостя. Мэри, взобравшись на уступ, образованный дырой, била молотком по утесу. Я окликнула ее, и она обернулась.

– Он здесь, мисс Филпот! Я его нашла! – крикнула она, спрыгивая с утеса.

Мы улыбнулись друг другу. В это краткое мгновение, прежде чем началась вся суета, мы вместе наслаждались одиночеством и беспримесной радостью оттого, что сокровище нашлось.

Братьям Деям потребовалось два дня, чтобы извлечь тело, причем работали они непрерывно, от отлива до прилива. Когда они извлекали кусок за куском и выкладывали их на землю, создавалось впечатление, что перед нами собирают мозаику. Как и во время выкапывания черепа, собралась толпа, чтобы понаблюдать за Деями и рассмотреть крокодила. Некоторые были в восторге и живо высказывали догадки о его происхождении. Другие хоть и наслаждались зрелищем, но представляли его в мрачном свете.

– Это монстр, вот что это такое, – приговаривал кто-то.

– Посмотрите-ка на крока, что придет и сожрет вас в постели, если будете плохо себя вести! – так стращала мать своих детей.

– Боже, какое уродство, – говорил еще один. – Поскорее бы лорд Хенли запер его в своем доме!

Лорд Хенли тоже явился посмотреть на него, но даже не спешился.

– Отлично, – провозгласил он, меж тем как его конь норовил отпрянуть в сторонку, словно бы предпочитая оставаться на расстоянии от каменных глыб. – Я пришлю свой экипаж, как только все здесь будет готово.

Казалось, он забыл, что чистка и сборка скелета потребует нескольких недель. И он еще должен был согласиться с ценой, прежде чем Эннинги ему его уступят.

Я ожидала, что буду вовлечена в эти торги, но вскоре после того, как экземпляр был доставлен в мастерскую, обнаружила, что Молли Эннинг уже управилась со сделкой и лорд Хенли уплатил им за него двадцать три фунта. Более того, ей хватило ловкости заставить его отказаться от каких-либо прав на другие окаменелости, найденные на принадлежащих ему землях. Она даже приготовила заявление об этом, которое он подписал, меж тем как я полагала, что она неграмотна. Даже мне не удалось бы справиться лучше.

Лишь когда скелет был очищен и помещен рядом с черепом, мы смогли наконец увидеть, что это за существо: внушительный монстр в восемнадцать футов длиной, не похожий ни на что, о чем нам когда-либо приходилось слышать. Это был не крокодил. И дело было не только в огромном глазе, длинном гладком рыле и ровных зубах. У него к тому же имелись скорее ласты, чем ноги, а туловище являло собой продолговатую бочку, сплетенную из ребер, шедших вдоль мощного хребта. Заканчивалось оно длинным хвостом, изогнутым несколькими позвонками ниже. Это заставляло меня вспомнить и о дельфине, и о черепахе или о ящерице, и все же ни один из этих вариантов не был вполне верным.

Я никак не могла избавиться от мыслей о том, как лорд Хенли назвал эту тварь отвергнутой Богом, и о том, что на это ответил преподобный Джонс. Как воспринимать каменного монстра, я не понимала. Большинство из тех, кто приходил взглянуть на этот экземпляр, просто называли его крокодилом, как и сами Эннинги. Было проще думать, что он им и был, возможно, необычной разновидности, обитающей в какой-то другой части света – скажем, в Африке. Но я знала, что это что-то иное, а после того, как увидела его целиком, перестала упоминать о нем как о крокодиле, вместо этого называя его допотопной тварью, найденной Мэри.

Джозеф Эннинг соорудил для него деревянный каркас, и, как только Мэри отчистила кости и покрыла их лаком, они закрепили в этом каркасе куски известняка, которые держали кости. Потом она добавила тонкий слой штукатурки вокруг всего экземпляра, чтобы выделить кости и придать всему однородный вид. Она была довольна делом своих рук, но после того как скелет исчез в Колуэй-Мэноре, ей ничего не приходилось о нем слышать от лорда Хенли, который, похоже, утратил интерес к этому экземпляру, подобно тому как охотник не дает себе труда попробовать мясо оленя, которого он убил. Хотя, конечно, лорд Хенли был не охотником, но коллекционером.

У коллекционеров имеется перечень предметов, которые они желают заполучить, и выставочный шкаф для любопытных вещей, ради заполнения которого работают другие. Время от времени они могут выходить на взморье и прогуливаться по нему, хмурясь на утесы, словно разглядывая выставку скучных полотен. Они не могут сосредоточиться, потому что скалы выглядят для них одинаково: кварц похож на кремень, известняк тоже. Находят они вряд ли что-то большее, нежели несколько разбитых аммонитов и белемнитов, но величают себя экспертами. Потом они покупают у охотников все, что значится в их перечне. У них почти нет подлинного понимания того, что они коллекционируют, или даже сколько-нибудь особого интереса. Они знают, что коллекционировать окаменелости модно, и этого для них достаточно.

Охотники же час за часом, день за днем проводят под открытым небом, при любой погоде, и лица у нас обожжены солнцем, волосы спутаны ветром, глаза постоянно прищурены, ногти зазубрены, а кончики пальцев изранены, кисти рук обветрены. Наши туфли окаймлены глиной и покрыты пятнами от морской тины. Одежда у нас к исходу дня становится грязной. Часто мы ничего не находим, но мы терпеливы, мы усердны и нас не расхолаживает возвращение с пустыми руками. У нас может иметься свой собственный особый интерес – не поврежденная хрупкая звезда, белемнит, окаменелая рыба со всеми чешуйками на своем месте, – но мы открыты для всего, что предлагают нам утесы и береговая линия. Некоторые, подобно Мэри, продают то, что находят. Другие, подобно мне, сохраняют свои находки. Мы делаем для своих экземпляров этикетки, записываем, где и когда они были найдены, и выставляем их в застекленных шкафах. Мы изучаем и сравниваем экземпляры, мы делаем выводы. Мужчины излагают свои теории на бумаге и публикуют их в журналах, которые я читаю, но в которые не могу внести свою лепту.

Заполучив тварь, найденную Мэри, лорд Хенли перестал коллекционировать окаменелости. Возможно, что счел крокодила вершиной своих достижений. Те, кто относится к окаменелостям более серьезно, знают, что их поиски никогда не завершатся. Всегда найдутся другие экземпляры, которые предстоит досконально изучить, потому что, как и с людьми, каждая окаменелость уникальна. Их никогда не может быть слишком много.

К несчастью, это не было последним разом, когда я имела дело с лордом Хенли. Хотя время от времени мы кивали друг другу на улице или сидя на церковных скамьях, какое-то время я мало общалась с ним. Когда же мне случилось близко с ним пообщаться в следующий раз, то случилось это при крайне странных обстоятельствах.

Все началось в Лондоне. Мы наведывались туда ежегодно, каждой весной, как только дороги становились достаточно просохшими для поездки. Всякий раз это было нашим вознаграждением за очередную зиму, пережитую в Лайме. Мне не особо досаждали штормы и отрезанность от мира, потому что это обеспечиваю хорошие условия для поисков окаменелостей. Однако Луиза лишалась возможности заниматься садом, из-за чего расстраивалась и по большей части молчала. Но еще горше было наблюдать за тем, какой серой и меланхоличной становится Маргарет. Она любила летний сезон – чтобы ее расшевелить, нужны были тепло, свет и разнообразие гостей. Она терпеть не могла холод, и коттедж Морли представлялся ей тюрьмой, когда Курзал с окончанием сезона становился безлюдным и никто не наведывался в Лайм, чтобы поразвлечься. Зимние месяцы предоставляли ей слишком много времени на размышления об уходящих годах, об утрате своих перспектив и привлекательности. Лишаясь свежей округлости, свойственной юности, она становилась все более худой и морщинистой. К марту Маргарет просто увядала, напоминая мятую ночную сорочку.

Лондон был для нее тонизирующим средством. Он всем нам давал добрую порцию хорошего настроения, старых друзей и новых мод, вечеринок и вкусностей, новых романов для Маргарет и журналов по естественной истории для меня, а также радости от присутствия в доме ребенка: наш маленький племянник Джонни доставлял нам много искренней радости. Выезжали мы в конце марта и оставались там от месяца до полутора месяцев, в зависимости от того, насколько сильно раздражала нас наша невестка, а мы, в свою очередь, ее. Слишком застенчивая, чтобы выказать это прямо, жена нашего брата от недели к неделе становилась все более придирчивой и отыскивала причины, чтобы оставаться у себя в спальне или же в детской с Джонни. Она, полагаю я, считала, что мы огрубели из-за жизни в Лайме, мы же находили ее слишком погруженной в суетливую столичную жизнь. Лайм воспитал в нас дух независимости, удивлявший куда более консервативных лондонцев.

Мы много выходили – навестить друзей, на спектакли, в Королевскую академию и, разумеется, в Британский музей, который располагался так близко к дому брата, что его можно было видеть из окон гостиной на втором этаже. Я никогда не упускала возможности склоняться над ящиками, в которых хранилась коллекция окаменелостей музея, затуманивая своим дыханием стекло, пока служители не начинали хмуриться. Я даже передала музею в дар чудесный экземпляр дапедиума, окаменелой рыбы, которой была особенно горда. За это Чарльз Кониг, смотритель отдела естественной истории, весь месяц, что я посещала музей, не взимал с меня плату за вход. Коллекционер на этикетке был обозначен просто как Филпот, благодаря чему вопрос о моей половой принадлежности был аккуратно обойден.

В одно из наших весенних пребываний в Лондоне до нас стали доходить лестные отзывы о Музее Уильяма Баллока во вновь отстроенном Египетском зале на Пикадилли. В его обширное собрание входили произведения искусства, антиквариат, артефакты со всего мира, а также коллекция, относившаяся к естественной истории. Как-то раз наш брат повел нас туда, всех троих. Снаружи здание было выдержано в египетском стиле, с огромными окнами и дверьми со скошенными краями, как у входа в гробницу, колоннами с каннелюрами, увенчанными папирусными свитками, и статуями Ирис и Озириса, глядевшими на Пикадилли с выступов на карнизе над главным входом. Фасад здания был выкрашен желтой краской, и с большой вывески к прохожим взывало слово «МУЗЕЙ». Мне показалось это чересчур театральным по сравнению с соседними кирпичными зданиями; но, с другой стороны, именно такая цель и ставилась владельцем музея.

Возможно, я сочла такую архитектуру кричащей лишь потому, что привыкла к простым, беленным известью домам Лайма. Собрание, представленное в Египетском зале, было замечательно. В овальном зале у самого входа выставлялись разнообразные любопытные предметы со всех уголков земли. Там были африканские маски и украшенные перьями тотемы с тихоокеанских островов; крошечные глиняные фигурки воинов, отделанные жемчугом; каменное оружие и меховые накидки из областей с северным климатом; длинная, узкая лодка, называемая каяком, которая могла выдержать вес только одного человека, с резными веслами, декорированными узорами, выжженными по дереву. Египетская мумия была выставлена в открытом саркофаге из чистого листового золота.

В следующей комнате, гораздо большей, помещалась коллекция живописных полотен «старых мастеров», как нам сказали, хотя мне они представлялись копиями, сделанными равнодушными студентами Королевской академии. Интереснее были ящики с чучелами птиц, от простой английской синицы до экзотичной красноногой олуши, привезенной капитаном Куком с Мальдивских островов. Маргарет, Луиза и я с удовольствием их изучали, потому что, живя в Лайме, стали внимательнее относиться к птицам, нежели в те времена, когда жили в Лондоне.

Однако маленькому Джонни птицы быстро наскучили, и он вместе со своей матерью прошел в Пантерион – самое большое помещение музея. Едва ли не в ту же секунду он прибежал обратно.

– Тетушка Маргарет, пойдем, ты должна увидеть огромного слона!

Схватив свою тетку за руку, он потащил ее в следующий зал. Озадаченные, мы последовали за ними.

Слон и в самом деле был огромен. Я никогда раньше не видела этого животного, равно как гиппопотама, страуса, гиену или верблюда. Это все были чучела, расставленные под куполообразным окном в потолке в центре зала, на огороженной травянистой площадке, там и сям утыканной пальмами, что должно было изображать их среду обитания. Мы стояли и смотрели, потому что это и впрямь было редкостным зрелищем.

Будучи маленьким и не ценя раритетов, Джонни не задержался надолго у этой композиции и начал бегать по всему залу. Он подбежал ко мне, когда я рассматривала боа-констриктора, обернувшегося вокруг пальмового дерева у меня над головой.

– Там твой крокодил, тетушка Элизабет! – Он дергал меня за руку и тыкал в сторону небольшой экспозиции в дальнем конце помещения.

Мой племянник знал о лаймском чудище, которого он, как и все прочие, упорно называл крокодилом. Ко дню рождения Джонни я сделала для него две акварели с изображением крокодила: на одной были представлены собственно окаменелости, а на другой – то, как он, в моем воображении, выглядел, когда был жив. Я сразу же пошла с Джонни, любопытствуя узнать, как выглядит настоящий крокодил, и желая сравнить его с тем, что нашла Мэри.

Джонни, однако, не был не прав: это действительно был «мой» крокодил. Я так и разинула рот, глядя на эту экспозицию. Тварь Мэри возлежала на гравийном бережку рядом с лужей воды, по краям которой торчали тростники. Когда Мэри только нашла этот скелет, он был сплющен и кости его перемешались, но она чувствовала, что ей надо оставить все в первозданном виде, воздержавшись от попыток реконструкции. Очевидно, Уильям Баллок не ощущал такого стеснения, высвободив все тело из каменных глыб, его удерживавших, по-новому закрепив кости, чтобы у ласт были четкие очертания, выставив позвонки в прямую линию и даже добавив ребра, наверное сделанные из гипса, там, где их недоставало. Что еще хуже, они набросили ему на грудную клетку жилет, просунув ласты в отверстия для рук, и водрузили небывалых размеров монокль у одного из его выдающихся глаз. Возле морды располагалось множество животных, которыми крокодил мог бы питаться: кролики, лягушки, рыба. По крайней мере, они не додумались до того, чтобы разинуть ему пасть и сунуть ему в глотку какую-нибудь из жертв.