Текст книги "Шествие в пасмурный день"

Автор книги: Тосио Удо

Соавторы: Масудзи Ибусэ,Ёко Ота,Кёко Хаяси,Кадзуо Оикава,Сидзуко Го
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Милая Наоми!

Большое тебе спасибо за множество вкусных вещей, которые ты принесла. Я уже забыла вкус настоящих о-хаги с сахаром. Сушеная морская капуста и татамииваси – любимые блюда отца. К тому же сегодня на заводе ему выдали по карточкам сакэ, и он очень доволен.

И все же, Наоми, представь себе, что бы случилось, если бы кто-то узнал, откуда эти богатства. Пожалуйста, больше так не рискуй. И еще: неудобно говорить тебе об этом, но мне как-то не по себе – будто я совершаю что-то недостойное. Конечно, мне и отцу при нашей работе не хватает того, что мы получаем по карточкам, и мы по воскресеньям прикупаем немного продуктов – но только самое необходимое, сверх того нам ничего не надо. Пойми меня правильно и не обижайся. Передай мой сердечный привет твоей маме.

На заводе, помимо девушек из нашего колледжа, работают студентки из Токио и Кавасаки. В нашей бригаде есть девушки из колледжа Сатоми. На них, как и в прежние времена, шерстяные форменные платья. У всех черные чулки, кожаные туфли. Во время работы они надевают передники из чистого хлопка, с узором. Когда кончается смена, они моют руки душистым мылом, а еду, которая выдается по карточкам, раздают ребятам. Меня удивляет, где они все это достают. Ведь по карточкам такого не получишь. Значит, эти вещи были ими припрятаны заранее, или они купили их на черном рынке и нисколько этого не стыдятся. И знаешь: остальные девушки, одетые в старенькие платья из искусственного шелка и стоптанные башмаки, не презирают их, а завидуют. А одна моя знакомая, подружившаяся с девушками из колледжа Сатоми, рассказывала, что они пригласили ее на день рождения и угощали рисом с красной фасолью и сладостями. Я поняла, что даже в нынешние времена есть немало семей, которые ни в чем не нуждаются. Но для себя я бы такого не желала. Я бы просто не могла жить, ни в чем не нуждаясь, зная, что наши солдаты на фронте жертвуют жизнью за родину. Я – частичка нашего народа и в нынешнее время хочу жить так, чтобы не стыдиться самой себя. Еще и потому я прошу тебя не делать мне больше таких подарков. Надеюсь, ты поймешь меня.

Сэцуко Оидзуми

Милая Наоми!

Ты просила меня рассказать о брате. Выполняю твою просьбу. Правда, я не умею складно рассказывать и во время наших встреч больше слушаю тебя, чем сама говорю.

Моему брату Хадзимэ исполнилось двадцать два года. Он учился в Токийском физико-техническом институте. В декабре прошлого года он добровольцем ушел в армию и сейчас служит в Китаура в резервном отряде морской авиации.

На самом же деле брату очень нравились паровозы, и ему, верно, даже и в голову не приходило, что придется когда-нибудь летать на самолетах. Но что поделаешь – паровозы могут двигаться только по рельсам, и на них особенно не повоюешь.

Дома у нас сохранилось множество рисунков и макетов паровозов и вагонов, которые смастерил брат. Причем все они точь-в-точь как настоящие. Но, как ни странно, ничего другого брат рисовать не умел, и если он пытался изобразить, к примеру, корову, то без пояснительной подписи это можно было принять за что угодно: лошадь, свинью, собаку, – но только не за корову. Брат мечтал: «Когда стану взрослым и начну зарабатывать, обязательно построю большую модель паровоза, который, как настоящий, будет работать на угле и пускать из трубы дым. Потом положу в поле рельсы, посажу в вагоны детишек, а сам сяду на паровоз и буду их возить». Я не смею сравнивать брата с твоим отцом, но я очень его люблю. Он еще замечательно свистел. Особенно хорошо у него получалась песня «Небо родины». Мне и сейчас слышится, как он выводит:

 
Прояснилось вечернее небо,
Дует осенний ветер.
Луна выплывает из-за туч.
Застрекотали цикады.
 

Закрою глаза – и вижу, как брат, насвистывая эту песню, мастерит модель паровоза.

Брат терпеть не мог писанину. Да и для меня нет ничего более мучительного, чем писать сочинение. Наверно, это у нас семейное.

С тех пор как брат ушел добровольцем в армию, миновало десять месяцев, а он прислал матери всего одну открытку. При всей его нелюбви к писанине это слишком жестоко. Я написала ему, чтобы он хоть мать пожалел, но он не ответил. Я махнула на него рукой – нехороший, бессердечный человек!

У брата есть друг Сюдзо Вакуи. Они подружились еще в средней школе, вместе поступили в физико-технический институт и в прошлом году записались добровольцами в армию. Оба служат сейчас в Китаура, но в разных воинских частях. Этой весной их отпустили на побывку домой. Ты как раз тогда подралась с Акияма, и я рассказала им об этом происшествии. Вакуи, оказывается, слышал о твоем отце. Сам с ним не встречался, но его старший брат посещал его лекции и приходил к вам домой на семинары. А когда его арестовали за опасные мысли, твой отец отправился в полицию и ходатайствовал о его освобождении. Теперь, как я слышала, брат Вакуи тяжело болен. Удивительно, как связаны судьбы людей!

В начале письма я тебе рассказала о мечте моего брата. Когда я задумываюсь, суждено ли ей когда-нибудь сбыться, мне хочется плакать. Ничего не поделаешь: война/ И все же мне ближе образ брата, ведущего поезд с детьми, чем воюющего с врагом на истребителе. Об этом я никому не говорила и никогда не скажу. Только с тобой поделилась.

Милая Наоми!

Каждый человек должен вести свойственный ему образ жизни, быть самим собой, не так ли? Я не могла сдержать слез, читая последние страницы «Семьи Тибо» о Жаке. Наверно, требуется настоящая смелость, чтобы одному противостоять всем остальным. Я ничего не знаю о твоем отце, но, думаю, ты не должна настраивать себя против него и твоей матери. Ведь ты их любишь. А это главное.

… сентября

Сэцуко Оидзуми

Неожиданно сознание Сэцуко прояснилось. Чего бы это ни стоило, надо выбираться наружу. Сэцуко ощупью сунула тетрадь в вещевой мешок и осторожно перевернулась на бок, стараясь ровно дышать, чтобы не вызвать приступ кашля. Потом медленно легла на живот, но сразу же закашлялась. Подождав, пока кашель пройдет, она уперлась обеими руками в землю, приподнялась и медленно поползла к выходу. Сэцуко подумала, что, когда она выберется наружу, ей и там придется ползком добираться до крана, иначе не хватит сил. С двумя передышками она одолела пять ступенек. На мгновение Сэцуко показалось, что она вот-вот потеряет равновесие и скатится вниз. Неимоверным усилием она все-таки удержалась и, закрыв глаза, долго лежала не двигаясь. Ночной ветер приятно холодил лихорадочно горевшие щеки. Сэцуко слегка приподняла голову и открыла глаза. В далеком небе ярко сверкали звезды. Потом звезды заколебались и стали расплываться. С ресниц скатились слезинки и медленно поползли по щекам.

Была глубокая ночь; вокруг ни души. Сэцуко распустила шнурок шаровар и, укрывшись в высокой траве у входа в землянку, справила нужду.

Не отрывая глаз от конвейера, Сэцуко слышит знакомые шаги. Это студент Савабз. Он слегка подволакивает правую ногу. Обыкновенный, на первый взгляд ничем не примечательный юноша, которого тоже мобилизовали сюда на работу. Сэцуко обратила на него внимание еще тогда, когда ее рабочее место было рядом с лестницей. Она стала невольно прислушиваться к его необычной походке, когда он спускался по ступенькам. Невзирая на хромоту, он ни в чем не отставал от остальных студентов и работал так же прилежно. Более того, в отделе технического контроля его всегда ставили в пример, хвалили за удивительную точность изготовления деталей. Сэцуко втайне восхищалась Савабэ, еще когда они даже не были знакомы. Три часа дня. Из репродуктора звучит популярный марш:

 
Стомиллионный народ.
Вперед, вперед!
Вместе с непобедимой армией
Страны восходящего солнца.
Страны цветущих вишен
Все силы отдадим для победы!
Решающий бой впереди!
 

Открывается дверь, вносят деревянные ящики. Кто-то кричит: «Привезли замороженные мандарины, будут выдавать по карточкам!» Рабочие устремляются к выходу. Студентам мандарины не положены. Девушки из колледжа возмущаются, но Сэцуко воспринимает это равнодушно. Лишь однажды, когда кадровым рабочим раздавали головные повязки хатимаки с надписью «божественный ветер», она пошла в заводское управление и потребовала, чтобы и студентам выдали тоже. «Студентам не положено», – ответили ей. «Почему?»– возмутилась Сэцуко. «Не положено – и все, и не делай такие страшные глаза, а то никто тебя замуж не возьмет…»

 
С образом белоснежной Фудзи в сердце
Девушки Родине жизнь отдают.
Они словно горные вишни в цвету.
Они благоухающие цветы Родины
 

Эта песня всегда напоследок звучит из репродуктора – наверно, потому, что на заводе работает много девушек.

Вечером, когда на цеха опускается тоскливая тишина, вновь оживает репродуктор. Звучит бравурный военно-морской марш. «Передаем сообщение Верховной ставки. Наша эскадра…» Сэцуко вместе с другими девушками с замирающим сердцем слушает сообщение. «Наши военные успехи велики, но возросли и потери». До того как Хадзимэ отправили на фронт, Сэцуко с радостью слушала военные сводки о доблестных подвигах солдат. Теперь же они отдавались в ее сердце болью, «Наши вооруженные силы атаковали вражескую военную эскадру и караван транспортов. По данным на сегодняшний день, потоплено четыре авианосца, два крейсера, один эсминец и четыре транспортных судна». Сэцуко закрывает глаза. «Сколько же потеряли мы, чтобы одержать такую победу?» – думает она. «В этом сражении мы потеряли два крейсера и один эсминец. Один самолет не вернулся на базу…» Однажды точно так же не вернется на базу и Хадзимэ… Сэцуко с горечью думает не о победах, а о летчиках и моряках, которые погибли в бою.

Когда вспыхнул китайский инцидент, Сэцуко училась во втором классе начальной школы. Она и ее подруги в ту пору любили играть на пустыре за станцией Йокохама. Там было небольшое болотце, поросшее бамбуком. Сэцуко вспомнила, как однажды Хадзимэ срезал самый стройный бамбук, чтобы отметить праздник Танабата1. Это было седьмого июля тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Сколько с тех пор она написала патриотических писем на фронт, хладнокровно призывая незнакомых ей солдат отдать все силы для победы! Солдаты тогда смело уходили на войну, а провожающие махали им вслед флажками с изображением красного солнца на белом поле. Императорская армия в ту пору одерживала одну победу за другой, и даже траурные процессии с прахом погибших, шествовавшие под похоронные марши военных оркестров, были торжественно красивы. Война представала перед Сэцуко окутанной романтической дымкой. Теперь Сэцуко в своих письмах брату умоляет беречь себя и уже не призывает умереть за победу. Она начала понимать, сколь жестока была ее юная душа, когда она призывала незнакомых ей солдат не жалеть свои жизни.

Сэцуко простудилась и десять дней не ходила на завод. Она давно на встречалась с Наоми и перед тем, как выйти на работу, решила ее навестить. Когда Сэцуко вошла в гостиную, там спиной к дверям сидел пожилой мужчина.

– Извини, Наоми, я, кажется, пришла не вовремя, у тебя гости. Пожалуй, зайду в другой раз, – шепотом сказала она.

– Нет, оставайся. Послушаем вместе, что нам расскажет профессор Исидзука. Сэнсэй, позвольте представить мою подругу Сэцуко Оидзуми. Я вам о ней говорила. Сэцуко, это профессор Исидзука – старинный друг моего отца и мамин лечащий врач. Вы оба – мои самые близкие и дорогие друзья, поэтому чувствуйте себя свободно. – Голос Наоми звучал напряженно.

Сэцуко нерешительно присела на краешек стула.

– Сэнсэй, вам удалось что-нибудь узнать об отце? – спросила Наоми.

– Да, – кивнул профессор Исидзука.

Наоми было известно лишь то, что отец находился в Токийской тюрьме, но с прошлого года он перестал отвечать на письма и к тому же отказался от свиданий с женой. Это было невероятно, и Наоми просто не могла такому поверить.

– Сколько тебе сейчас лет, Наоми? – спросил профессор, грустно глядя на девушку.

– В этом году исполнилось пятнадцать.

– Мне трудно судить: ребенок ты или уже взрослая?

– Даже не знаю, что и сказать… Иногда мне кажется, что я взрослая, иногда чувствую себя совсем маленькой.

– Так вот, сегодня ты должна выслушать меня как взрослая. Твой отец…

– Папа… умер?

– Нет, он не умер.

– Что случилось? Говорите же! – Наоми резко поднялась со стула, потом снова бессильно опустилась на него.

– Твой отец тяжело болен. Он настолько плох, что просто удивительно, как он еще жив.

– Сэнсэй, говорите правду. Я прошу не только от себя, но и от имени мамы. – Наоми поглядела на сидевшую рядом Сэцуко и протянула ей руку. Та крепко сжала ее пальцы.

– Твой отец ослеп. Еще с июня прошлого года у него начало катастрофически ухудшаться зрение. С тех пор он не может отвечать на письма. Потом один за другим стали выпадать зубы. Сейчас уже ни одного не осталось. Он почти лишился волос, а те, что сохранились, поседели, как у древнего старика. Видимо, он не хотел, чтобы ты и твоя мать знали о его тяжелом состоянии, поэтому отказался от свиданий. Твой отец всегда был привередлив в еде, поэтому с самого начала отказался от тюремной пищи, а передачи твоей матери не всегда доходили до него. Ко всему прочему его невзлюбили наздиратели за то, что он вел себя с ними чересчур высокомерно. Мало того, когда его поместили в тюремную больницу, он из-за какой-то мелочи разругался с врачом, и тот будто бы даже сказал, что, мол, незачем тратить лекарства на такого подонка. Это было серьезное оскорбление, и с того дня твой отец вообще отказывается принимать лекарства.

Сэцуко почувствовала, как задрожала рука Наоми, которую она сжимала. Кровь отлила от лица Наоми, и оно стало белым, как бумага. Профессор Исидзука бережно усадил Наоми в кресло и поспешно сделал ей успокаивающий укол. Глядя на побелевшие губы Наоми, на глубокую складку, прорезавшую ее лоб, Сэцуко думала о том, каким потрясением был для Наоми рассказ профессора. Вскоре стало сказываться действие укола: дрожь прекратилась, на щеках появился слабый румянец, и Наоми уснула. Профессор бережно перенес ее на кровать, тихо провел рукой по волосам и едва слышно прошептал: «Бедняжка». Потом присел на кровать, и его плечи бессильно опустились.

– Бедняжка, – повторил он, – такая еще маленькая, а сколько уже пришлось пережить. До чего же глупые люди – ее родители.

Сэцуко не нашлась что ответить.

Рассказ профессора потряс и Сэцуко. Ею овладело чувство безысходного, непонятного ей самой отчаяния. И с того дня оно уже не оставляло ее.

– Сегодня я должен непременно осмотреть тяжелого больного и поэтому возвращаюсь в больницу, – сказал профессор. – Постараюсь сразу же прислать сиделку, а до ее прихода, если вас не затруднит, побудьте, пожалуйста, здесь.

Короткий зимний день уже клонился к вечеру, и Сэцуко представила, как будут беспокоиться ее родители, но отказать в просьбе профессору не смогла. В доме царила тишина. Поеживаясь от холода, Сэцуко подумала, что в первую очередь следует приготовить ужин для матери Наоми. Она задернула занавески, опустила штору затемнения и, неслышно ступая, направилась в кухню. Большая столовая, где в былые времена собирались у отца Наоми студенты, и соседняя со столовой кухня показались Сэцуко безлюдной пустыней. Иногда Сэцуко помогала Наоми готовить обед и знала теперь, что где лежит. Она бросила в маленькую кастрюльку горсть риса, налила воды и поставила на печурку. Сэцуко представила, как грустно и одиноко бывает Наоми готовить еду в этой огромной пустой кухне. Она вдруг вспомнила, что профессор Исидзука назвал родителей Наоми глупцами, и подумала: «Неужели они не могли ничего сделать, чтобы Наоми так теперь не страдала? Но только ли родители тому виной?» – с сомнением подумала Сэцуко, прислушиваясь к бульканью поспевающей каши.

Милая Сэцуко!

Помнишь ли ты, какое я испытывала воодушевление во время нашей недавней встречи? С каким нетерпением ожидала я мобилизации на трудовой фронт, чтобы поработать на благо родины не только за себя, но и за непатриотически настроенных отца и маму. И что же? Чем, ты думаешь, мы всю эту неделю занимались?

В первый день осматривали завод, во второй – проходили медицинский осмотр, а потом пололи траву на заводском дворе, да и то работали в день не больше часа, а остальное время сидели в полуразрушенном цехе, пели песни и читали. Ты не представляешь себе, как меня злит это бессмысленное времяпрепровождение. Ведь нас здесь собралось шестьдесят девушек, и, даже если работать с ленцой, на сколько нам хватит этой травы? Кончим полоть, а что дальше?

Мама настаивает, чтобы я бросила школу. Она говорит: «Чем где-то полоть траву, лучше вари дома обед». Она хочет превратить меня в прислугу, чтобы самой освободиться от домашних дел и с утра до вечера пить самогон. Ведь и до сих пор не она, а я ходила на всякие дежурства и работы по нашему тонаригуми. Я посещала занятия по противовоздушной обороне, получала продукты по карточкам, поэтому часто пропускала занятия в колледже. Правда, мне и самой не так уж хотелось посещать колледж, и в этом смысле у нас с мамой было полное взаимопонимание. Но, решив работать на заводе, я предупредила ее, что не стану пропускать ни одного дня, и мама была вынуждена согласиться. И что же? Несмотря на мои попытки стать настоящей патриоткой, примерной японкой, все словно назло делается для того, чтобы я отказалась от своего намерения. Или же примерным японцем считается тот, кто беспрекословно выполняет любую порученную работу (или ничего не делает, как получилось со мной), сколь бы бессмысленной она ни была?

Как видишь, я не получаю никакого удовлетворения и начинаю подумывать о том, чтобы достать справку, как советует мама, и не ходить ни в колледж, ни на работу. Очень мне хотелось бы знать, как бы в этом случае поступила ты.

Наоми Нива

Милая Сэцуко!

Сегодня я получила по карточкам сладости – засахаренный арахис. Сладости выдаются детям до пятнадцати лет, и я снова почувствовала себя маленькой. Отныне я решила собирать все непортящиеся продукты, которые распределяют по карточкам. Знаешь для чего? Чтобы отдавать их тебе. Раз ты отказываешься принимать от меня то, что мы покупаем на черном рынке, мы с мамой будем есть продукты с черного рынка (ведь мы не патриоты/), а тебе отдавать то, что выдают по карточкам. Мама сказала, что с продуктами будет становиться все хуже и такие честные дурочки (это ее выражение!), как Сэцуко, начнут умирать от голода. Пойми: я не вынесу, если ты будешь честно жить на одном жалком пайке и умрешь голодной смертью. Поэтому, когда мы в следующий раз встретимся, я принесу тебе арахис, а может, кое-что еще. Арахис не с черного рынка, и я буду несказанно рада, если ты не откажешься от моего скромного подарка.

Милая Сэцуко!

Сегодня был на удивление погожий осенний день. Когда мы пололи траву, на заводском дворе неожиданно появился директор колледжа. «Решил поглядеть, как работают первокурсницы, – сказал он. – Теперь я спокоен – вижу, никто не жалуется и все старательно выполняют порученную работу». Может, он иронизировал. Потом он стал вместе с нами полоть траву. Увидев меня, спросил: «Как себя чувствует дедушка?» Я смутилась (ведь я давно ничего о нем не знаю) и промолчала. Потом, вырвав пучок пожухшей желто-красной травы, он ласково сказал: «И для травы тоже наступает золотая осень».

Только и всего, а у меня весь вечер такое хорошее настроение и такое спокойствие на душе, какого давно уже не испытывала. И всего из-за нескольких ласковых слов. Сегодня я хорошо поняла, как много значит для человека обыкновенная ласка. И еще меня радует, что через три дня мы с тобой повидаемся. Кажется, впервые за последние дни я спокойно усну. Спокойной и тебе ночи.

… октября

Наоми Нива

Радио несколько раз повторило сообщение по восточному военному округу: город Йокохама подвергся бомбардировке. В цеху, где работала Сэцуко, повисла гнетущая тишина: большинство рабочих и студентов из трудотряда, работавших здесь, жили в Токио или Йокохаме. Бомбежки, начавшиеся поздней осенью прошлого года, превратили Токио в руины, но Йокохама почти не пострадала. Распространился даже слух, будто Америка щадит Йокохаму из-за каких-то давнишних ее связей с этим городом. Теперь настал черед Йокохамы.

С тех пор как американцы стали регулярно бомбить японские города, Сэцуко и ее родители, жившие близ йокохамской железнодорожной станции, поняли, что им тоже бомбежки не избежать. Но в отличие от многих других они решили не эвакуироваться. «У нас в доме нет ни стариков, ни детей, о которых надо особенно заботиться, поэтому предлагаю оставаться в Йокохаме до конца, – сказал отец. Мать и Сэцуко согласно кивнули. – К тому же, – продолжал отец, – если все побегут из городов, кто будет работать на заводах? А если заводы остановятся, мы не сможем продолжать войну. Да и вообще, разок нас побомбят, а повторных налетов, наверно, не будет». Сэцуко безотчетно верила в то, что говорил отец. Она и представить не могла, что матери одной придется пережить весь ужас бомбежки в то время, когда она и отец будут на работе.

К середине дня, когда выяснилось, что бомбардировка нанесла Йокохаме катастрофический ущерб, был отдан приказ всем учащимся, мобилизованным на трудфронт и проживавшим в Йокохаме, немедленно разойтись по домам. Сэцуко наспех перекусила и собиралась уже выйти наружу, когда услышала на лестнице характерные шаги. Это был Савабэ. Не обращая внимания на окружающих, он подошел к Сэцуко и быстро заговорил: «Оидзуми-сан! Электрички не ходят, и вам придется добираться до Йокохамы пешком. Я заметил, что последние дни вы неважно себя чувствуете. Похоже, и сегодня у вас температура. Хорошо бы, конечно, мне самому вас проводить, но, к сожалению, у меня срочная работа. Я попросил своего друга Окамото, чтобы он помог вам. Ему с вами по пути до моста Явата. Старайтесь идти вместе со всеми и ни в коем случае не отставать. Если почувствуете себя плохо, без всякого стеснения обращайтесь к Окамото. Прощайте!» Пока Савабэ говорил, Сэцуко стояла потупившись, и, лишь когда он повернулся к ней спиной и пошел, она подняла глаза. До этого они несколько раз беседовали на людях, но никогда не встречались с глазу на глаз. Сегодня впервые он сам подошел именно к ней и предложил помощь. В такой опасный момент! Сэцуко ощутила, как теплое чувство к Савабэ всколыхнуло ее сердце, и невольно смутилась. Поэтому-то она и не решалась поднять глаза на Савабэ, пока он с ней разговаривал. Савабэ остановился на середине лестницы и поглядел в сторону Сэцуко. На этот раз она не отвела глаза. Отворилась дверь, и девушка из ее группы крикнула: «Оидзуми, скорее на заводской двор! Там уже все наши построились. Через несколько минут колонной отправимся в Йокохаму». Сэцуко помахала рукой все еще стоявшему на лестнице Савабэ и пошла к двери. Савабэ чуть не пополам перегнулся через перила, провожая взглядом удалявшуюся фигурку Сэцуко. Когда все построились и двинулись в сторону Йокохамы, из передних рядов вышел студент и рысцой побежал вдоль колонны, выкрикивая: «Кто из вас Сэцуко Оидзуми из колледжа Хатоно?» Сэцуко подняла руку. Наверно, тот самый студент, о котором говорил Савабэ, догадалась она. Юноша остановился и сказал: «Я Окамото из университета Сева. Вы, кажется, неважно себя чувствуете?» – «Спасибо, не беспокойтесь». – «Во всяком случае, знайте, что я иду впереди, и сразу же позовите меня, если вам станет плохо», – закончил скороговоркой Окамото, затянул на подбородке ремешок студенческой фуражки и побежал вперед.

Сэцуко была глубоко тронута чуткостью Савабэ, заметившего ее состояние. Она и в самом деле последние дни чувствовала себя неважно. Видимо, из-за высокой температуры. К тому же сказалась поездка в префектуру Гумма, к Сёити Вакуи. Она ездила туда без ночевки и обернулась за один день. «И все же хорошо, что я решилась съездить», – подумала Сэцуко. Серую тетрадь, которую подарила ей Наоми, она держала в вещевом мешке, с которым не расставалась. А вот две тетради со сделанным матерью Наоми переводом последней части «Семьи Тибо» она обычно клала на свой письменный стол рядом с книгами. Если бы она тогда не встретилась с Сёити и не передала их ему на хранение, сгорели бы они вместе с домом во время сегодняшней бомбежки. «Ты слышишь меня, Наоми? – мысленно обращалась она к девушке. – Я не имею права держать у себя эти тетради, и именно Вакуи достоин того, чтобы их сохранить. Тем более что он хорошо знал твоего отца». Прошло почти два месяца с тех пор, как Наоми и ее мать сгорели в своем доме во время бомбежки. И если есть еще на свете человек, способный оценить любовь к людям, которой автор «Семьи Тибо» наделил Жака, и воспринять мечты, заключенные в этих тетрадях, то этот человек – Сёити Вакуи.

Невзирая на температуру и болезнь, Сэцуко каждый день продолжала ходить на работу, и чем хуже она себя чувствовала, тем большее беспокойство вызывало у нее состояние здоровья Сёити Вакуи. Сэцуко хорошо помнила, как тогда вечером, тяжело опираясь на палку, он проводил ее до самых ворот храма, как, утирая выступивший на лбу пот и пытаясь унять мучивший его кашель, Сёити, посмеиваясь над собой, сказал: «Это противоречит моим принципам – провожать вас ценою сокращения собственной жизни…»

Дорога до Йокохамы была неблизкой, и притомившаяся Сэцуко уже не понимала, где она бредет. Лишь тянувшиеся вдоль дороги зеленые рощи, готовые к посадке риса поля да слегка тронутые золотом колосья пшеницы радовали глаз. Видневшиеся кое-где крестьянские дома были целы. Наверно, бомбежке подвергся лишь сам город Йокохама.

Первой от колонны отделилась группа девушек, направлявшихся в сторону Цуруми. Они молча помахали руками, прощаясь с остальными, и ушли. «С кем-то из них, наверно, уже не суждено встретиться», – подумала Сэцуко и вдруг почувствовала, насколько все они ей дороги – даже те, с кем она вовсе не была знакома. Придет ли кто-либо из них завтра на завод?

Вскоре стали попадаться навстречу первые погорельцы. Старик в защитного цвета одежде тащил двухколесную тележку с вещами, которую сзади подталкивала женщина с грудным младенцем за спиной. Среди груды одеял и подушек лежала маленькая девочка, привлекавшая взгляды прохожих неестественно красными щечками. Девочка крепко спала. Одного взгляда на ее покрытое потом личико с прилипшими ко лбу мокрыми волосами и на привязанные к бортику тележки сандалии с оторванными ремешками было достаточно,чтобы понять, какой долгий путь пришлось проделать этому ребенку, прежде чем жара и усталость сморили ее. Внезапно шедшая рядом с Сэцуко Хаяси судорожно всхлипнула и закрыла лицо руками. «Что с тобой?» – спросила Сэцуко. «Я подумала о матери и младших сестрах», – уже не сдерживая слез, прошептала Хаяси. После встречи с погорельцами тревога девушек возросла еще больше. По мере приближения к Йокохаме становилось все меньше людей, тащивших на тележках свой скарб, теперь почти все погорельцы шли только с вещевыми мешками. Видимо, им в последний момент удалось захватить лишь самое необходимое. «Сколько лет твоим сестрам?» – спросила Сэцуко. «Одной пять, другой два. Младших братьев эвакуировали со школой в префектуру Тотиги. Отец уехал в командировку на остров Хайнань. У матери больное сердце. После того как родилась младшая, она почти не встает с постели»,– ответила Хаяси, и снова слезы хлынули ручьем у нее из глаз. «Оидзуми, как ты думаешь, может быть, обойдется? Только бы они дождались меня», – сказала Хаяси, утирая слезы. «Но чем сможет она помочь больной матери и двум малолетним сестрам, даже если им повезло и они уцелели?» – подумала Сэцуко.

Когда подошли к Огути, старший колонны собрал всех на пустыре и объявил пятнадцатиминутную передышку. Сюда уже доносился запах гари. Сэцуко устало опустилась на траву и внезапно почувствовала сильный озноб. Она закрыла глаза, и ей показалось, будто вокруг колеблются языки зеленого пламени. Ей почудилось, что снова она слышит голос Савабэ: «Держись и ни в коем случае не отставай от колонны!» – «Спасибо, со мной все в порядке», – беззвучно прошептала она в ответ. Старший колонны поднялся и объявил: «Скорамы вступим в зону, подвергшуюся бомбежке. Внимательно глядите себе под ноги. Возьмитесь за руки и старайтесь не отставать от идущих впереди. Каждый, кто будет покидать колонну, должен предупредить соседа. Итак, вперед – и не теряйте присутствия духа». Сэцуко сжала руку Хаяси и по тому, как холодна была рука подруги, поняла, что у нее самой поднялась температура.

Не доходя до Огути, от колонны отделились девушки, проживавшие в районе Коясу. Наконец колонна вступила в Йокохаму, над которой стояло огромное облако дыма. Воздух был черен от гари – трудно было даже понять, день сейчас или ночь. Внезапно девушка, шедшая в первом ряду, дико вскрикнула и остановилась. Колонна смешалась, задние напирали на шедших впереди. Девушка чуть не наступила на труп седой старухи, лежавший прямо на дороге. Колонна взяла влево, оставив труп далеко в стороне. Проходя мимо, девушки испуганно отворачивали лица. Но спустя четверть часа трупов стало так много, что никто уже не отводил глаз. Теперь все старались глядеть себе под ноги, чтобы ненароком не наступить на обгоревшие останки людей. Наконец они увидели то, что еще сегодня утром было городом. Сейчас перед ними – насколько хватал глаз – простирались свинцово-серые руины, едва освещенные пробивавшимися сквозь облако дыма лучами солнца. «Прощай, Оидзуми, мой дом рядом», – сказала Хаяси, крепко сжала руку Сэцуко и, не оглядываясь, покинула колонну. «Не падай духом!» – крикнула ей вслед Сэцуко, понимая всю бессмысленность своих слое. Дом Хаяси, вне всякого сомнения, сгорел, и разве могли спастись ее больная мать и малолетние сестры, если даже здоровые и сильные мужчины не смогли избежать смерти. Где уж тут не падать духом! Пока рядом была Хаяси, Сэцуко опиралась о ее руку, а теперь на нее сразу же навалилась такая усталость, что ноги перестали повиноваться. Она прошла еще несколько шагов, споткнулась о камень и упала. Откуда-то появился Окамото и помог ей подняться. «Мы миновали Восточную Канагаву, теперь уже близко, потерпите», – сказал он Сэцуко. «Благодарю вас, не беспокойтесь, я смогу идти сама». Рядом с Сэцуко шагала незнакомая девушка в очках. Сэцуко оглянулась. Позади никого не было. Пока она приходила в себя, задние уже обошли ее, и теперь она и Окамото замыкали колонну. Окамото крепко взял Сэцуко за руку, и у нее не хватило духу отказаться от помощи. «Держитесь, – подбадривал ее Окамото, – скоро дойдем до станции». «Скоро, скоро, – повторяла про себя Сэцуко, – но что там меня ожидает? Удалось ли матери спастись?»

Колонна вступила на мост Аоки и замерла. Отсюда уже была видна почти вся Йокохама. Но Йокохама ли это? Одни лишь дымящиеся развалины. Сэцуко с ужасом подумала о том, сколько же здесь исчезло с лица земли домов, сколько погибло людей – всего за несколько часов, – и застонала. Опираясь на руку Окамото, она стояла на мосту, не в силах сдвинуться с места, и слезы катились из ее глаз.