Текст книги "Stories, или Истории, которые мы можем рассказать"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Руби и Сьюзан Партридж о чем-то болтали друг с другом, глядя на отражение в зеркале. И когда мужчина нежно поцеловал Руби в ее блестящие губы, Леон увидел это дважды – один раз в зеркале, и один раз в реальности, – словно для того, чтобы он получше это усвоил, словно с первого раза он мог не уловить намека.

– Стив? – позвал кто-то, а Леон уже отвернулся, до боли сжав в кулаке медальон святого Кристофера.

– Подожди-ка, – вытаращив глаза, воскликнул маленький братик Рэя. – Ты отдаешь их мне? Ты отдаешь мне свою коллекцию пластинок?

Рэй запихнул свою вторую джинсовую куртку в рюкзак. Посмотрел на Робби и улыбнулся. Он хотел подарить брату свои пластинки, потому что уходил и потому что это было все, что он мог ему подарить. Но он не мог сказать об этом брату.

– Я могу достать любые пластинки, которые захочу, – объяснил Рэй. – Только не оставляй их без конвертов, ладно? Я знаю, что ты всегда так делаешь.

– Я никогда так не делаю, – заявил Робби, от возбуждения перепрыгивая с ноги на ногу. – Я никогда в жизни так не делал!

Белые носки, трусы, диктофон Терри. Несколько рубашек, которые не были куплены его матерью. Так как он оставлял пластинки, вещей получалось немного. – У тебя всего две пластинки, и ты их по жизни бросаешь без конвертов. Ладно, забудь они же теперь твои. Можешь делать с ними что хочешь.

– Я буду их беречь. – Робби благоговейно держал в руках потертую пластинку. – Я буду о них заботиться.

Рэй затянул рюкзак и перекинул его через плечо.

– Просто попытайся не уничтожить их в первую же минуту после того, как я уйду.

– А я могу спать на твоей кровати?

Рэй кивнул.

– Спи где хочешь, Роб. – У него в горле встал комок.

Он хотел уйти. Но стоял и смотрел на брата, перебирающего пластинки.

Двенадцать дюймов в диаметре – их приходилось держать обеими руками, и они заполняли все твое поле зрения. Держать в руках пластинку было все равно что держать младенца или некое произведение искусства. Робби рассматривал коллекцию с восторгом и удивлением, как археолог, нашедший несметные сокровища в гробнице фараона. «Sticky Fingers» от «Роллинг стоунз», с вмонтированной по сценарию Энди Уорхола в обложку настоящей молнией от джинсов. «Лед зеппелин III», без единого слова на обложке – слова были и не нужны, – только изображение старого фермера с мешком хвороста на плечах. А когда вы открывали конверт, вы видели, что эта картинка была нарисована на стене полуснесенного здания, а на заднем плане возвышались небоскребы – старый мир рушился.

«Revolver», «Rubber Soul» и «Imagine» – столовой Джона, затерянной в облаках. Альбомы, о которых Рэй почти забыл, – «First Steps» от «Фейсиз», пластинка того периода, когда Рода Стюарта еще ставил Джон Пил, или работы Боба Дилана. А в обнимку с пластинкой Джони Митчелл Рэй часто засыпал, грезя, как целует эти щечки… Лучшие хиты Хендрикса, и «Кинкс», и «Лавин спунфул», – он слушал их, пытаясь заполнить пробелы, хватая все, что упустил из виду. Тогда у него кружилась голова от того, сколько классной на свете музыки. Рэй завидовал своему маленькому братику, у которого все еще было впереди.

А затем Робби начал вытаскивать пластинки, которые теперь смущали Рэя, альбомы от «Уингз», «Моди блюз» и «Чикаго». Но ведь не бывает коллекций без изъянов. Никогда не знаешь, из чего вырастешь, никогда не предполагаешь, что «Hangman's Beautiful Daughter» от «Инкредибл стринг бэнд» изживет себя однажды, а Вэн Моррисон будет звучать классно всегда.

Рэй присел на корточки рядом с Робби, подобрал с пола саундтрек к фильму «Беспечный ездок», вспоминая, как мама купила ему эту пластинку. Затем взглянул на Робби – тот стоял на коленях с «Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band» в руках – и вдруг заметил, что его брат плачет.

– Не уходи, – всхлипнул Робби.

– Ну. – Рэй утешающе положил руку ему на плечо. – Мне надо идти, Роб.

– Но мне будет одиноко, если ты уйдешь.

Рэй крепко обнял брата. Оба стояли на коленях, а вокруг них были раскиданы пластинки.

– Ты никогда не будешь одинок. Только не сейчас.

Робби вытер нос о рукав своей нейлоновой школьной рубашки. – И ты приедешь ко мне. В Лондон. Когда вырастешь. О’кей?

Робби кивнул, пытаясь казаться храбрым, и тогда Рэй вышел из спальни, где вырос, и прошел по коридору мимо закрытой комнаты старшего брата. Ему уже начинало казаться, что этот дом слишком тесен для того, чтобы прожить в нем целую жизнь.

Мама ждала его у лестницы. Она не плакала, только протянула ему маленький смятый сверток в кухонной фольге.

– Рыбный паштет.

– Спасибо, мам.

Он ощущал присутствие отца – тот неуклюже шаркал по гостиной. Здоровяк всегда чувствовал себя не в своей тарелке в окружении безделушек, которыми его жена напичкала каждый уголок и щелочку, – там был и белый испанский бык, и пепельница с надписью «С приветом из Фринтона», и модель гонконгского парома «Стар Ферри». Рэй думал было уйти не прощаясь, но что-то заставило его войти в гостиную. Старик был одет в свою жесткую униформу Столичной полиции.

Он протянул громадную руку, и Рэй взял ее – так, как умел, – как берут за руку девушку, сидя в заднем ряду кинотеатра. Отец презрительно поморщился и отдернул руку. Рэй знал, что их попытки прибегнуть к цивилизованной формальности всегда будут хуже ссор.

Внезапно с верхнего этажа раздался грохот. Сначала неистовые клокотания гитар, затем голос, звучащий так, словно певец полоскал горло гравием. Отцовское лицо омрачилось яростью и отвращением. – А это что еще за тарабарщина?

– Это «Фейсиз», папа, – рассмеялся Рэй. Пару секунд он задумчиво глазел на потолок. – Похоже на «That’s All You Need». Ладно, как-нибудь увидимся!

На улице его ждал автомобиль, вокруг которого собралась целая кучка любознательных детишек из соседних домов – похожие друг на друга мальчишки и девчонки в джинсах клеш с истрепанными от игр на площадке и катания на велосипеде швами. Все держались на почтительном расстоянии от желтого «лотуса элана», так, будто он прибыл с какой-то другой планеты.

Она открывала Рэю пассажирскую дверь, а его отец орал: «Сделай потише!», но музыка, казалось, становилась только громче.

Автостоп доживал свой век.

Водители грузовиков и представители торговых компаний, которые никогда и не слышали о Джеке Керуаке и его романе «На дороге», могли подбросить молодого человека не за деньги, а просто ради компании или для того, чтобы совершить благое дело в этом злом и холодном мире.

Итак, Леона подобрали на Северной кольцевой дороге – нефтяная цистерна державшая курс на Абердин. И водитель цистерны рассказал ему, что англичане воруют шотландскую нефть, впрочем, как пояснил тот, лживые английские подонки всегда перли все, что им заблагорассудится, сопрут и монеты с глаз мертвеца, если им позволишь. Проехав сквозь просторы все растущего Северного Лондона, он высадил Леона на середине Финчли-роуд, посоветовав ему быть поосторожней с лживыми английскими подонками.

Леон поднялся по холму к району Хэмпстед [27]27
  Фешенебельный район на севере Лондона; частично сохраняет характер живописной деревни.


[Закрыть], прогулялся в тени зеленых улиц с громадными домами, где он провел детство, по лесопарку Хэмпстед-Хит, по желтой выжженной солнцем траве, и весь Лондон остался внизу как на ладони.

С кочевой жизнью покончено. Когда приставы освободят здание, они сделают то, что делали всегда. Вырвут трубы и разобьют унитазы. Были и другие подобные здания, тысячи таких зданий, но лето подходило к концу, и Леон знал, что вскоре бездомным придется дни и ночи напролет отмораживать свои радикальные задницы и мозги, напяливать шинели и шерстяные платки и прятаться от холода в спальных мешках. У Леона уже не хватало на это выдержки.

Итак, он направился туда, куда обычно идет молодой человек, когда идти больше некуда. Через Хампстед-Хит, через забор, окружающий земли Кенвуда, мимо огромного белого дома, в пригород с его чистыми и тихими улицами.

Леон выбросил ключ от входной двери, поэтому ему пришлось постучать. Дверь открыла его мать, все еще в халате. Отец завтракал за большим деревянным столом, в окружении широкополосных газет, апельсинового сока, кофе и круассанов. Сливочного сыра и копченой семги. Из колонок качественной аппаратуры звучал Бах. «Sheep May Safely Graze». Леон почувствовал запах натурального кофе и тостов и чуть не упал в обморок.

– Что с тобой случилось? – воскликнула мама, обобщив в этом вопросе сразу все – поблекший кровоподтек с прошлых выходных, порез на лбу работы Джуниора и фингал под глазом руки грузчика, на чью голову приземлился кетчуп.

– Он был в Левишэме, – с гордостью отозвался отец. – Ох уж это чертово хулиганье!

– Давай я что-нибудь приложу, – сказала мама.

Игнорируя протесты сына, мать принесла упаковку замороженного гороха «Бердз ай» и заставила Леона приложить ее к ранам. А затем родители с любовью и удивлением наблюдали, как Леон заглатывает круассаны и копченого лосося. Они уже и забыли, когда у их сына последний раз был такой аппетит.

– Я тут читал твою колонку, – начал Леон, смахнув крошки с губ тыльной стороной ладони и сделав большой глоток черного кофе. Натурального кофе, а не того, к которому он привык, который достаточно было просто залить кипятком! – Каковы твои ставки на эту Тэтчер?

– Этому не бывать, – выразительно сказал отец. – В нашей-то стране? С Бенни Хиллом, «девушками с третьей страницы» [28]28
  Фотография обнаженной красотки; такие фотографии в течение очень долгого времени помещались на третьей странице газеты «Сан».


[Закрыть]и анекдотами о тещах? Британцы никогда не отдадут свой голос за женщину.

– Ох, не знаю, не знаю, – вмешалась мама. – Думаю, было бы неплохо, если бы премьер-министром стала женщина.

– Тогда ей придется выбросить бюстгальтер, – рассмеялся отец.

Родители Леона все еще смеялись, а он прошел в свою старую комнату, кое-как разделся и забрался в постель, выжатый как лимон. Комната прыгала у него перед глазами.

Было так странно и одновременно уютно вновь оказаться в этих стенах, где прошло его детство и юношество, стенах, на которых висели старые плакаты с изображениями кумиров его детства – Джимми Пейджа и Джимми Гривза. Нетронутой оставалась и его хаотичная библиотека, где «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и «Капитал» делили место со сказками Энтони Бакериджа о проказах двух парнишек по имени Дженнингс и Дэрбишир – «Дженнингс идет в школу». «Дженнингс и Дэрбишир», «Спасибо Дженнингсу» и еще пара-тройка десятков историй – чего только не случалось с Дженнингсом! Леон когда-то любил Дженнингса, он даже хотел им стать! Полная ахинея, конечно, но в этот момент Леон не придавал этому никакого значения, потому что – о, Руби – простыни были такими мягкими и чистыми, а его родители приняли его обратно, не пристыдив и не задавая вопросов, словно он и не уходил никогда, словно никогда не выбрасывал ключ от входной двери. И Леон знал, что так будет всегда, пока они живы, они никогда не отвернутся от него. И ему не могло быть неудобно оттого, что он спал под покрывалом с картинкой из фильма «Челюсти», потому что он так устал, был просто сметен… сметен… сметен… сметен усталостью, его глаза закрывались – и он чувствовал, что уснет, как только положит голову на подушку. И уснул.

Он уснул, взрослый мужчина в детской спальне, ощущая на коже груди прохладный медальон святого Кристофера. А впереди его ждали многие километры пути.

Заключительная часть
1977-Другая девушка, другая планета

16

Терри нравилось принадлежать. Теперь он понимал это.

Принадлежать «Газете», принадлежать женщине. Это было так здорово! Терри был рад, что его не уволили. И счастлив, что они с Мисти не расстались. То, что он женится в следующем месяце и станет отцом в следующем году, – не пугало его. Напротив, от этого у него возникало чувство, что он принадлежит этой женщине, и своему еще не рожденному ребенку, и целому миру.

Но иногда работа в «Газете» казалась ему обычной, заурядной работой, где кто-то старший по должности всегда диктует тебе, что делать. Иногда казалось, что «Газета» по сути не слишком и отличается от ликероводочного завода, за тем единственным исключением, что на заводе гораздо сложнее было вести разгульный образ жизни. А иногда и Мисти выводила его из себя.

Они сидели друг напротив друга в электричке, ожидая отбытия, и Мисти зачитывала вслух отрывок из дешевой книжки под названием «Пламя любви», которую только что купила. И Терри начал понимать, что другая сторона любви – это вовсе не ненависть. Изнанка любви – раздражение.

– Ты послушай вот это! «Она прошла сквозь французские окна и внезапно ощутила, как его сильные, мужественные и грязные пальцы прикасаются к ее платью из тафты. Садовник Майлз опустился перед ней на колени, изучая взглядом из-под тяжелых век. – Мисти захохотала. – Она прерывисто вздохнула, когда он поцеловал подол ее платья. „Валери, – сказал он. – Ты понимаешь, насколько это огромно?“».

Шумная толпа бизнесменов, шатаясь, продефилировала мимо по коридору. От них пахло жареной картошкой с беконом и спиртным, проглоченным на скорую руку в привокзальном баре. Бизнесмены окинули Мисти жадными взглядами. Терри с ненавистью посмотрел на них в ответ. Мисти ничего не замечала – она была слишком увлечена своей Дорис Хардман.

– «Никто – и уж точно не этот наглец сэр Тимоти – не достоин большего, чем целовать ваши тапки». – Мисти смеялась так сильно, что с трудом могла выговаривать слова. – Разве не чудо? Тебе разве не нравится? Я обязательно прочитаю все ее книги, боевая тетка!

Терри вежливо улыбнулся. Книжка была забавной – он понимал это, – но и вполовину не такой смешной, как демонстрировала Мисти! Она что, собиралась всю книгу вслух зачитать? Она что, не угомонится до самого Шеффилда? Так будет все следующие пятьдесят лет их совместной жизни?

Терри сам себе не решался признаться, но все стало несколько иначе. И с Мисти, и с «Газетой» тоже. Он начал листать последний выпуск. Выпуск получился просто отличным. В ту пору, когда он был еще в читательской лиге и с утра пораньше ездил в город за «Газетой» вместе со всеми остальными фанатами, такие выпуски заставляли его сердце биться чаще.

На обложке был юный Элвис во всем своем слащавом великолепии. Страницы, на которых ему отдавали дань восхищения, страницы воспоминаний и размышлений, написанных старшими ребятами. Интервью Рэя с Ленноном. И очерк того нового парня, который буквально порвал Дэга Вуда в клочки, за то что большую часть концерта в «Рэйнбоу» тот присаживался на корточки за микрофонами, спустив до щиколоток кожаные штаны, держась за живот и издавая жуткие стоны.

И – кто бы мог подумать? – краткое упоминание о группе под названием «Электрический багет», участники которой носили итальянские костюмы, играли синтетическую танцевальную музыку и во всеуслышание заявляли, что их утомляет политика, им просто хочется делать поп-музыку и деньги. Браньяк наконец оформил свой коллектив, и, похоже, многие полагали, что в ближайшем будущем он выйдет в разряд топ-групп. Время летело до смешного быстро – уже не «Секс пистолз» открывали горизонты перед новыми группами, а Шик. Как же стремительно новая музыка – и все новое – устаревало. Ходили слухи, что Браньяк даже зубы себе сделал. Но Терри отложил «Газету» в сторону. Почему-то все это оставило его равнодушным.

В какой-то степени дело было в неуклюжей и инфантильной манере письма большинства авторов – один из старших, к примеру, сравнивал Элвиса с Джеем Гэтсби, «героем блистательного романа Ф. Скотта Фицджеральда „Великий Гэтсби“». Словно необходимо было объяснять, кто такой Джей Гэтсби, словно нужно было напоминать, что эта книга – один из самых блестящих романов за все века! Словно, подумал Терри, все мы – просто кучка тупых подростков и ждем, пока нас образуют компетентные и начитанные люди. В этом выпуске «Газеты» не было ни слова от Скипа Джонса. Без очерков Скипа «Газете», казалось, всегда чего-то не хватало. Терри был счастлив, что Скип идет на поправку. Но без него «Газета» была почти заурядной.

– «Его огромным и сильным рукам невозможно было сопротивляться. Его рот зажал ее розовые губки словно в тиски.» – Хихикнув, Мисти подняла глаза на Терри. – Ну как губы могут быть похожи на тиски, вот это идиотизм! Ну ладно, читаем дальше… «Она ощутила, как в ней растет его желание…» Ха-ха! Описка по Фрейду! Его желание растет в ней! «Затем внезапно он сгреб ее в свои мускулистые руки и понес на ожидающую их кровать с пологом. „Проклятие, Валери! – хрипло выкрикнул он, – Зачем ждать еще целый год?“ И она знала в самой глубине своего стучащего сердца, что ее сдержанность только распаляла его еще сильней».

Но настоящей причиной хандры, внезапно напавшей на Терри, было то, что впервые за все время он видел конец всему своему роману с музыкой. Он думал, что все меняется. Но оказалось, что проблема была гораздо шире. Все умирало.

Одного из его лучших друзей уволили, а у другого, похоже, внезапно появилась стабильная работа, гарантии на будущее, взрослая карьера. Рэя отправили в Нью-Йорк общаться со Спрингстином. Его возвращение в ряды журналистов «Газеты» было тотальным.

А для Терри прежняя жизнь подходила к своему естественному завершению – словно это действительно было аналогом учебы в университете или служба в армии. Несколько лет – и все. Вы приходили сюда мальчишкой, а уходите мужчиной. Взрослым. Или, по крайней мере, на пути к взрослению.

Вы оборачивались и замечали новые группы, моложе вас самих, и они не нравились вам так, как те коллективы, с которыми вы зажигали в самом начале и которые теперь пытались продать свои вторые альбомы, или покорить Америку, или ссорились между собой, или налегали на наркотики. Внезапно ваша заинтересованность становилась чуточку напускной.

И народ, в клубах и на концертах, тоже менялся. Теперь в любой из вечеров, когда Терри шел куда-нибудь, он заранее готовился к неизвестности. Знакомых лиц становилось все меньше.

На следующий день после своего катастрофического выступления в «Вестерн уорлд» Билли Блитцен улетел обратно в Нью-Йорк. Его депортировало Министерство внутренних дел в связи с отсутствием соответствующего разрешения на работу. По слухам, Билли вернулся домой в Бруклин с гитарой, битком набитой иранским героином. Наркотики он продал по крайне низкой цене своему младшему брату, который до тех пор и косячка не раскуривал. Сидя в электричке с Мисти, Терри, конечно, не мог этого знать, но Билли отделяло всего несколько лет от свидания с болезнью, о которой никто из них еще даже не слышал.

А что стало со всеми остальными мальчиками и девочками, с которыми познакомился Терри летом 1976 года? Куда они все пропали? Заблудились в наркотиках и нервных срывах? Посвятили себя браку и детям? С головой ушли в работу и рано ложились спать? Ему не суждено было знать.

Терри знал только, что ему будет не хватать многих хороших моментов. Тех мгновений, когда он спускался по лестнице какого-нибудь клуба в мир звука, а его настроение поднималось от музыки и «спидов», и пот выступал под пиджаком, и его переполняло острое ощущение принадлежности ко всему этому. Но Терри не мог обмануть себя. Жизнь, которую он прежде знал, была на исходе.

Он попытался вспомнить, что говорил ему Скип. Что-то о непременном закате всех форм искусства. Как джаз отживает свой век. Или как отживают свой век картины. Скип сказал, что, вероятно, на свете никогда не будет второго Майлза Дэвиса и никогда не появится второй Пикассо. Скип сказал, что новая музыка никогда не будет столь хороша, как та музыка, которую они любили. Вам оставалось лишь наблюдать за тем, как погибает очередная форма искусства. Скоро и ей будет светить музей.

Но если их музыка умирает, разве не должны они умереть вместе с ней? Эта музыка всегда была центром их вселенной. Их музыка была больше, чем просто саундтрек, она была аппаратом по поддержанию жизни – от детства и через подростковые годы к тому, что считалось зрелостью. Им всем теперь, вероятно, предстояло найти нечто другое, ради чего они будут жить, а музыка будет просто чем-то, к чему они время от времени будут возвращаться, – как память о том, кого вы потеряли.

И, ожидая, пока электричка отъедет от станции, Терри чувствовал, как ему повезло. У него была женщина, которую он любил, ребенок, которой должен был появиться на свет, и своя собственная маленькая семья. Все станет проще после свадьбы.

«Она ощущала, как любовь, которую она испытывала к нему, обжигает ее изнутри. Он был всем, чего она хотела, и всем, в чем она нуждалась и будет нуждаться. Ее юное тело дрожало. Она была в одном шаге от греха. Вскоре она станет его женой, его навсегда».

Терри решил прогуляться до вагона-ресторана за чаем и бутербродами с ветчиной. К тому времени, как он вернулся, с пустыми руками, Мисти уже отложила книжку и задумчиво смотрела в окно.

– Они бастуют! – воскликнул он. – Гребаная страна! Кто-то должен с этим что-нибудь сделать!

Но Мисти не слушала. Ее мало заботили бутерброды с ветчиной и забастовки на железной дороге.

– Как ты думаешь, что лучше? – вдруг спросила она, – Никогда не меняться, оставаться всегда тем же самым человеком, каким ты был в подростковом возрасте, – или вырасти из всего этого и достойно состариться?

– Мы никогда не состаримся, – улыбнулся Терри, – К тому моменту, как мы начнем стареть, уже изобретут средство от старости.

Мисти запихнула Дорис Хардман в  своюсумочку и вдруг замерла. А потом достала из сумки пару розовых норковых наручников. – Помнишь? – спросила она таким голосом, словно при виде этих наручников должны были нахлынуть нежные воспоминания. Но все, что помнил Терри, – это глупые игры, правила которых ему были неизвестны.

Мисти защелкнула один из браслетов на своем запястье и залюбовалась им так, словно это был шикарный браслет с витрины дорогого ювелирного магазина. Затем, с характерным выражением лица, на котором читалось «ну разве я не шалунья?», она потянулась через разделяющий их столик и застегнула другой браслет на запястье Терри.

– Я помню, – сказал он.

Мисти расхохоталась.

– Интересно, одобрила бы это Дорис Хардман? Не могу поверить, что миллионы обычных женщин забивают себе головы этой чушью!

Терри кивнул.

– Можешь снять это?

Мисти закопалась в сумке в поисках ключа. По мере того как ее поиски становились все лихорадочнее, Терри осознал, что это не розыгрыш. Похоже, Мисти потеряла ключ. Он уставился на розовый норковый наручник на своем запястье, затем отвел глаза. Он любил Мисти, но иногда она просто выводила его из себя. Настоящая ли это любовь? Или что-то другое? Оставалось ли в истинной любви место для раздражения? Или это была иная любовь, угасшая и ослабевшая, любовь, которая уже почти исчерпала себя?

Проблема заключалась в том, что теперь, когда Терри понял, что определенно будет с этой девушкой – женщиной – до конца дней своих, ему как бы не хватало всех тех, других. И он не мог не задавать себе вопрос: интересно, а как бы все обернулось, если бы он встречался с ними, с теми?

Он скучал по Салли, по ее доброте и благородству, скучал по ее непохожести на всех, с кем он вырос. Он скучал по ее роскошным черным волосам, по глазам цвета тающего шоколада и по худенькому бронзовому тельцу в его спальном мешке. Он скучал по ее прямолинейности, по ее дружбе. Скучал по той немаловажной детали, что она никогда не упоминала об удушающей тирании мужчин.

Терри скучал даже по Грейс Фери, несмотря на всю нелепицу и весь ужас ее визита к нему в комнатку. Потому что все ее хотели и потому что ему нравились необузданность и сумасбродство в женщинах.

Терри мог бы быть счастлив с любой из них. По крайней мере, некоторое время. Они все были по-своему потрясающими женщинами, и он им нравился. Может, даже больше, чем Мисти. Терри знал, что он ее тоже раздражает. Любить – это не одно и то же, что нравиться.

Интересно, на сколько процентов мы сами выбираем человека, с которым в итоге оказываемся, и на сколько процентов все это – чистая случайность? Вот в чем заключалась загвоздка! Вокруг вас было полно людей, которых вы могли полюбить, если момент был подходящим, и если вам выпадал шанс, и если вы уже не дали обещание кому-то другому. Казалось, все решал случай.

Но Терри строил все свои мечты вокруг девушки, которая сидела сейчас перед ним, а внутри у нее рос его ребенок, и он должен был следовать своим мечтам и довести их до логического конца. Затем Мисти подмигнула ему и улыбнулась, и знакомые чувства охватили все его существо с прежней силой. Может, в конечном итоге все будет хорошо. Может быть. Терри вздрогнул, когда раздался свисток к отбытию, и понял, что в любом случае останавливаться уже слишком поздно.

Со вторым свистком электричка тронулась и покатилась по рельсам от станции. Искрящиеся огни города вскоре сменились мягким полумраком плодородных полей. Они направлялись к северу, окутанные последними днями лета, все еще скованные наручниками, прямо как Сидни Пуатье и Тони Кертис из фильма «Скованные одной цепью» или как фигурки жениха и невесты на свадебном торте.