Текст книги "Stories, или Истории, которые мы можем рассказать"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Тони Парсонс
Stories, или Истории, которые мы можем рассказать

I
1977 – Ты, может, и не ангел

1

Его остановили на пункте таможенного досмотра в аэропорту. Еще бы! Один только внешний вид Терри наводил на подозрения.

Бледный цвет лица после многих бессонных ночей и бог знает чего еще, купленный в магазине «Оксфам» пиджак [1]1
  Оксфордский комитет помощи голодающим (благотворительная организация с центром в г. Оксфорде; занимается оказанием помощи голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий в различных странах). (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть], футболка с логотипом американского клуба «СиБиДжиБи», джинсы «Ливайс» – Терри не стирал их с того самого дня, как купил и залез в них в ванну (его мать тогда кричала, что он сляжет, а отец – что он чертов псих), и ботинки «Доктор Мартенс». А венцом всего были его короткие, иглами торчащие волосы. Терри выкрасил их в черный цвет – и плохо, надо признать, – какой-то краской под названием «Глубокая ночь», которую обнаружил на нижней полке стеллажа в женском отделе магазина «Бутс».

– Задержитесь, сэр. «Сэр» прозвучало как укол, как язвительная шутка. Разве такого, как Терри, можно было назвать «сэром» на полном серьезе? Двое таможенников. Одному на вид около тридцати. Бачки и интересная стрижка – длинные волосы сзади и заметно короче спереди и по бокам – придавали ему сходство с каким-нибудь футболистом с Кингз-роуд, который изо всех сил старается угнаться за модой. Второй – вообще древний – может быть, даже старше отца Терри, но без свойственного последнему огонька в глазах.

– Далеко ездили, сэр? – поинтересовался старикашка, встав по стойке «смирно».

За плечами – долгие годы в униформе.

– В Берлин.

Тот, что помоложе, – обросший, как какой-нибудь персонаж из романа Диккенса, – уже вовсю рылся в дорожной сумке Терри. Он извлек из ее недр футболку с надписью «Боже, храни королеву», серебристый диктофон, запасную упаковку батареек, микрофон и пару трусов.

Как часто говорила мама Терри: никогда не знаешь, когда прижмут.

– В Берлин? Там должно быть просто чудесно в это время года, – воскликнули бачки, а старый солдат захихикал.

Очень остроумно. Бивис и Батхед из Третьего терминала.

Солдафон раскрыл толстый синий паспорт Терри на странице с фотографией и как следует вгляделся. Бледный черноволосый юноша, стоящий перед ним, имел мало общего с физиономией на снимке. Это был снимок из прошлого Терри – прошлого, в котором он был счастливым обладателем волос мышиного цвета и мешковатой одежды, жил дома с мамой и папой, работал на заводе по производству джина и видел сны наяву. Тогда он только и мечтал о другой жизни.

Именно на этом снимке была запечатлена его неудавшаяся стрижка перьями. Терри стремился выглядеть как Род Стюарт, а в итоге стал больше похож на Дэйва Хилла – гитариста из группы «Слэйд». Он даже был слегка загорелым. В тот период Терри еще только собирался начать жить. Когда солдафон захлопнул паспорт, у юноши горели щеки.

Бачки пробирались в самую глубь его сумки, и Терри невольно передернуло. Там лежали вещи, которые для него очень много значили. Вот экземпляр «Газеты» двухнедельной давности. На ее обложке красовался Джо Страммер, напоминающий блистательного и обреченного Лоренса Харви из кинофильма «Путь в высшее общество». Таможенник развернул «Газету» и с полным безразличием пробежал глазами по разделу новостей и заголовкам, которые явно ни о чем ему не говорили.

«Костелло этого года». «Инциденты с „Талкинг хид“». «Распад Бахмана и Тернера». «Мадди Уотерс – снова тверд». «Фэнни разогреет „Ридинг“?» [2]2
  Название лондонского клуба, а также в переводе с англ. – чтение.


[Закрыть]

Таможенник быстро пролистал «Газету», даже не взглянув на заглавную статью на развороте, автором которой был сам Скип Джонс – величайший музыкальный критик на всем земном шаре, но задержав внимание – будто в этом была фишка! – на разделе объявлений. – «Шедевры от Грязного Дика – собери коллекцию». – вслух прочитал человек с бакенбардами, искривив лицо в гримасе. – Ну и гадость, иначе не скажешь.

Он отшвырнул «Газету» в сторону и снова полез в сумку. На этот раз он извлек из нее весьма потрепанный экземпляр книги Тома Вулфа «Конфетнораскрашенная, апельсиннолепестковая, обтекаемая малютка», в которой были подчеркнуты целые абзацы. За книгой последовали незаменимые кассеты с записью недавнего интервью с легендарным Дэгом Вудом – единственным человеком, которого со свистом прогнали со сцены в Вудстоке.

С бесценными кассетами обращались так, словно это были какие-нибудь безделушки, которые в рекламных целях раздают при покупке бензина. И Терри захотелось посоветовать этим выродкам заняться чем-нибудь действительно полезным. Например, пойти поймать Карлоса Шакала.

Но если я так скажу, мне наверняка придется пройти полную процедуру личного досмотра, подумал Терри, вовремя прикусил язык и напрягся. Интересно, сколько еще будет ждать моя девушка?

– Какова была цель вашей поездки, сэр? – спросил старый солдафон.

– Я журналист.

Девять месяцев работы – а ему все еще доставляло невыразимое удовольствие произносить эти слова. Терри все еще испытывал эйфорию всякий раз, когда видел свое имя в начале статьи, особенно если рядом с именем красовалась фотография размером с почтовую марку. Казалось бы, мелочи, но они служили неоспоримым доказательством: Терри становился тем, кем хотел быть всегда. И теперь его уже не остановишь.

– Журналист? – переспросил таможенник с тенью подозрительности в голосе. Будто настоящий журналист обязан ходить в костюме и галстуке, носить с собой дипломат, быть в преклонном возрасте или что-нибудь вроде того!

– Ну и о чем же вы пишете?

Терри улыбнулся.

Заканчивался еще один летний день 1977 года, и что-то особенное чувствовалось повсюду. Это что-то витало в воздухе, обитало в клубах, доносилось из каждого радиоприемника. Все вдруг снова стало хорошо, как и десять лет назад, в шестидесятые, когда Терри был еще ребенком, а его родители считали «Битлов» милыми ребятками.

О чем он писал? Он писал о том, как все меняется. Все, начиная с причесок и заканчивая штанами, а также то, что в этом промежутке.

О чем он писал?

Да, это хороший вопрос!

Терри вспомнил фразу, которую недавно услышал от Рэя Дэвиса. Музыкант признался, что готов зарыдать всякий раз, когда знакомится с чьей-нибудь коллекцией записей. Это ведь так трогательно – видеть разложенные перед тобой пластинки, такие беззащитные, распростертые и с годами вытесняемые другими. А все потому, что среди поцарапанного винила и помятых конвертов заключены все надежды и мечтания чьей-то личной вселенной – все то, чего хочет, в чем нуждается и по чему тоскует молодое сердце.

– Я пишу о музыке.

Мисти ждала его на выходе.

Он увидел ее прежде, чем она его. Ему нравилось, когда получалось именно так. Это были одни из самых приятных мгновений в жизни Терри – увидеть ее прежде, чем она увидит его.

Мисти. Милая Мисти с ее золотисто-медовыми волосами и кошачьим личиком. Высокая стройная девушка в простом белом платьице и тяжелых байкерских ботинках.

Девушки стали все чаще сочетать в своем наряде что-то неоспоримо женственное: мини-юбки, колготки в сеточку, высокие каблуки или белые платьица с чем-то откровенно мужским: шипованными ошейниками, грубыми браслетами на запястье или ботинками, – совсем как Мисти. Они словно подчеркивают свою половую принадлежность, подумал Терри, требуя, чтобы вы признались, на что смотрите, и молча спрашивая, что вы собираетесь делать дальше. Это было нечто новенькое.

У Мисти на плече висела сумка с камерой. А на одном из ремешков болталась – нет, не пластмассовая фигурка какого-нибудь божка, участника группы «Фонз» или Хан Соло, как можно было бы ожидать, – а пара наручников, розовых игрушечных наручников из меха норки. Сразу и не скажешь, где они куплены – в магазине игрушек или в секс-шопе.

Мисти с розовыми наручниками из норки. При виде нее Терри вздохнул.

Она была похожа на девушку из романа. О, извините, женщину! Еще одно нововведение – теперь нельзя было говорить «девушка», нужно было всех называть женщинами, даже если они все еще – с формальной точки зрения – являлись девушками. Мисти однажды попыталась объяснить ему почему – это было как-то связано с тем, что она называла «удушающей тиранией мужчин».

Смешно, подумал Терри.

Да, она напоминала пташку – женщину – из романа Томаса Гарди, который читали в школе, как раз в том году, когда Терри отчислили и он пошел работать на завод. «Вдали от безумной толпы». Мисти была похожа на героиню романа – внешне женственная и нежная, но с твердым характером, о чем с виду и не подумаешь. Батшеба [3]3
  Одна из жен царя Давида, мать царя Соломона.


[Закрыть]Эвердин. Да, такой была Мисти. Батшеба с парой розовых игрушечных наручников.

Она пока еще не замечала Терри, и при виде пары серьезных глаз, внимательно всматривающихся в толпу, его сердце сжалось. А когда наконец их взгляды встретились, Мисти стала подпрыгивать от радости. Она была рада видеть его после такой долгой разлуки.

Больше недели друг без друга!

Мисти нырнула под табличку с надписью «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН» и подбежала к Терри. Ее вообще мало заботили подобные ограничения – она шла по миру как человек, имеющий полное право быть где угодно и когда угодно. Женщина из романа, девушка из песни.

– Смотри, Тел!

В руках она держала последний выпуск «Газеты» – почта недельной давности. Краска отчего-то была еще сырой, кончики ее пальцев – черными, а на первой странице красовался худощавый и мрачный платиновый блондин в тренче. Он позировал у высокой стены, на которой было написано: «Achtung! Sie verlassen jetzt West Berlin» [4]4
  «Внимание! Вы покидаете пределы Западного Берлина» (нем.).


[Закрыть].

Его статья о Дэге Вуде. Терри написал ее в берлинской гостинице на мешке для грязного белья и продиктовал по телефону.

– И какой он? – спросила Мисти, и Терри рассмеялся. Обычно этот вопрос приводил его в бешенство.

Вы пишете о ком-то статью в три тысячи слов, а затем все начинают приставать к вам с вопросами: «Ну и какой же он?» Какой он, вы поймете из статьи, а если не поймете – значит, статья не удалась. Когда Том Вулф писал о Мухаммеде Али, Филе Спекторе или Хью Хефнере, разве его спрашивали: «Да, Том, но какие они на самом деле?» Возможно. Но сейчас это не имело значения. Потому как сейчас этот вопрос задала она – Мисти.

– Он – великий! Я вас познакомлю сегодня, идет?

А потом в глазах у Мисти появился особенный взгляд, слегка сонный и отстраненный; девушка слегка наклонила голову, и Терри губами прижался к ее губам. Целуя Мисти, он ощущал, как по его крашеным волосам пробегают ее пальчики, а ее камеры через ткань сумки и пиджака прижимаются прямо к сердцу.

Поцелуи с привкусом «Мальборо» и «Джуси фрут». Они целовались на выходе, не замечая ничего – ни смешков, ни взглядов, ни язвительных комментариев вроде «Посмотри, как эта парочка одета, папа», – и не сомневались, что вкус их поцелуев останется таким навсегда.

Леон Пек сортировал синглы.

Он сидел в маленькой, продолговатой, как коридор, каморке со стереосистемой. В эту комнатенку они приходили слушать новые музыкальные записи. Повсюду валялись новинки недели – сотня или более семидюймовых пластинок на 45 оборотов. Некоторые из них были сделаны из новомодного винила и упакованы в красочные конверты.

В соответствии с установленными правилами Леон должен был выбрать «Сингл недели» и написать о нем восторженный отзыв, а потом отобрать и охарактеризовать в одном лаконичном абзаце еще двадцать-тридцать пластинок, которые не заслуживали ничего, кроме насмешек.

Комментарии «Газеты» всегда отличались какой-то злорадной бесцеремонностью. В предисловии к каждому выпуску читателям обещались «горячие, зажигательные новинки и золотые хиты, а также масса грязной скандальной полемики». Именно этого от Леона и ждали: массы грязной скандальной полемики.

Но сейчас его лучше было не тревожить.

Что-то произошло с Леоном за эти выходные, и теперь ему казалось, что вся эта словесная шелуха – «давайте-ка посмотрим, что у нас здесь такое? – „Плыви“ от „Флоатерз’’ [5]5
  Игра слов: название группы «Флоатерз» в переводе с англ. – пловцы.


[Закрыть], или „Полегче“ от „Коммодорз“, или „Серебряная леди“ от Дэвида „Старски“, Соула – или все-таки это был „Хатч“»? – ниже его достоинства.

Что-то случилось на выходных, что изменило его взгляд на мир. Поэтому Леон вытащил «Серебряную леди» с тупо улыбающимся Старски или Хатчем на конверте – и швырнул ее подальше от себя. Ударившись о стену, семидюймовый кусок винила раскололся на части с убедительным и на удивление громким треском. Леону понравилось.

Так понравилось, что он сделал то же самое с «Плыви». А затем с «Полегче». А затем с «Ты мне нравишься» от группы «Шоуэддиуэдди». И наконец, с особенной злобой Леон метнул в стенку «Фанфары для простого человека» – новую пластинку от трио Эмерсона, Лэйка и Палмера. Вскоре вся комната была усыпана осколками треснувшего винила.

Леон отодвинул кипу пластинок в сторону и со вздохом взял в руки самое последнее издание «Газеты». Как все это никчемно, бездушно и мелочно! Разве этим людям неизвестно, что творится в мире?

С первой страницы на него смотрел Дэг Вуд в его излюбленной позе героя-наркомана на фоне Берлинской стены. Леон был рад за Терри – он мог представить, как того распирает от гордости при виде собственной статьи на первой странице, – но да ладно уже! Будто никто до него этого не делал! Делал, и даже лучше! Можно подумать, что Дэг Вуд знает, в чем разница между Карлом Марксом и Гручо!

Терри просто боготворит этих рокеров, подумал Леон. Здесь все такие.

Он зевнул и перелистнул страницу, устало вздохнув при виде музыкальных рейтингов. На вершине чарта красовался бестолковый хит в стиле диско – «Я чувствую любовь» от Донны Саммер, на протяжении всей песни имитирующей оргазм. Лучшим из альбомов был признан «Сборник хитов Джонни Матиса» – музыка в помощь домохозяйкам, переживающим менопаузу.

Леон насмешливо фыркнул и продолжил листать «Газету». Его пальцы, как и его настроение, с каждой секундой становились все чернее.

Запись первого альбома «Итера» во время школьных каникул… новые хиты от «Пайлот», «Джентл джайант» и «Рой Вуд бэнд»… новые альбомы от Рая Кудера, «Бони Эм» и «Модерн лаверз»…

И – наконец-то! – в самом низу одиннадцатой страницы, задвинутые в угол громадной рекламой концерта «Аэросмит» в клубе «Ридинг» и эксклюзивным материалом о распаде «Стили спэн», были напечатаны несколько коротеньких абзацев, которые привлекли внимание Леона и заставили его сердце биться чаще. В строке с фамилией автора стояло его имя.

«В предстоящие выходные Национальный фронт намеревается пройти строем через район чернокожих, скрывая свои расистские взгляды за кампанией против уличных грабежей и бесчисленными британскими флагами. Национальный фронт собирается выступить из Клифтон-Райз, Нью-Кросс. Маршрут и время марша остаются неизвестными.

Участники мирной демонстрации в знак протеста против Национального фронта, которую запланировали участники движения „Левишэмская кампания по борьбе с расизмом и фашизмом“, соберутсяв Лэдиуэлл-Филдз, близ железнодорожной станции Лэдиуэлл, в 11 часов утра.

Прими участие или останься обывателем!»

Издание появилось во всех газетных киосках страны в прошлый четверг, а в Лондоне уже в среду. Леону казалось, что с тех пор прошла целая вечность. А все потому, что в субботу участники марша и демонстранты столкнулись и устроили в городе настоящие беспорядки – такого в Лондоне не случалось со времен войны. И Леон Пек там был.

Я там был, подумал он, прикоснувшись к ссадине на щеке – куда пришелся удар коленом одного из офицеров конной полиции. Я видел, как все было. Пока многие его ровесники мечтали попасть на концерт группы «Аэросмит» в «Ридинге», Леон находился в эпицентре столкновения в районе Левишэм. Полицейские на лошадях теснили протестующих, и ему казалось, что наступил конец света.

Развевались флаги, летели кирпичи, лошади давили толпу, ряды демонстрантов отступали и прибывали – крики, истинный хаос повсюду. Гранаты с оранжевым дымом на Главной улице Левишэма, камни, бутылки, баки для мусора; вопли и крики людей. Звук разбивающихся вдребезги витринных стекол.

Но ярче всего Леон помнил свои физические ощущения. Он прочувствовал происходящее до глубины души, до мозга костей. Он помнил, как его ноги стали ватными от ужаса, когда в воздухе засвистели пули и полиция направила лошадей в толпу; как билось его сердце при виде искаженных ненавистью лиц расистов. Леон помнил, какую ярость испытывал по отношению к этим фанатикам, которые афишировали свои расистские убеждения в районе, почти каждый житель которого был чернокожим.

Он никогда раньше не испытывал такого страха. И тем не менее был безумно рад оказаться там.

В этом был смысл – больше смысла, чем во всем остальном. В субботу Леон Пек, дитя мира и процветания, делал то же самое, что и его отец на войне в Италии, на Сицилии, Монте Кассино и во время похода на Рим. Он боролся с нацистами.

Леон не обманывал себя. Эта суббота действительно стала особенным событием в его жизни. Все это, конечно, не шло ни в какое сравнение с тем, что делал его старик во время Второй мировой войны. Но ни с чем подобным ему еще не приходилось сталкиваться.

Когда Леон был помладше – в школе и в университете, – он принимал активное участие в политических выступлениях студентов. Но это было нечто иное. В Левишэме Леон видел, как владельцу небольшого магазинчика в конце улицы – пакистанцу – какой-то расист изуродовал лицо ножиком «Стэнли». Нацисты возвращались. Это действительно происходило. И вы либо боролись с этим, либо шли на концерт «Аэросмит».

Позже в тот же солнечный субботний день, как раз когда происходящее начинало казаться Леону галлюцинацией наподобие тех, которые он видел после очередной дозы ЛСД в аудиториях Лондонской школы экономики, он остановился перед витриной магазина электроники на Оксфорд-стрит. По всем телевизорам одновременно показывали новости. Бунт был главной и единственной темой дня. В Левишэм стеклась четверть всех сил городской полиции Лондона, но и им было не под силу остановить демонстрантов.

Леон задумался. Интересно, пошел ли хоть кто-то из читателей «Газеты» в Левишэм, прочитав пару жалких абзацев, которые он написал? Принесли ли они хоть какую-то пользу? Интересно, будут ли говорить о – здесь Леону пришлось обратиться к собственной статье – «Левишэмской кампании по борьбе с расизмом и фашизмом»? Но, перевернув страницу и увидев колонки рекламных объявлений, он спустился с небес на землю. Вот чем интересуются читатели!

«ХОТИТЕ ВЫГЛЯДЕТЬ КАК ЖИТЕЛЬ СКАНДИНАВИИ? Скандинавские башмаки – £5.50… Рубашки из сетчатой ткани за £2.70 плюс 20 р. за почтовую пересылку и упаковку… Хлопковые брюки клеш. Облегающие расклешенные тренировочные брюки из хлопка отличного качества. Всего за £2.60».

Мысли Леона неохотно обратились к теме моды. Интересно, подумал он, кто носит этот хлам? Сам Леон походил на коротковолосого панка – американский прообраз на британский манер. Всем своим видом юноша словно заявлял: «Я стараюсь, но не особенно».

Лицо и фигура Леона не слишком сочетались с агрессивным стилем его одежды. В свои двадцать он все еще обладал хрупким мальчишеским телосложением и выглядел так, словно ему приходилось бриться всего лишь раз в неделю.

К отвороту его байкерской куртки был приколот пластмассовый значок, на котором был изображен профиль Владимира Ильича Ленина а-ля Джимми Хилл. Другими предметами одежды Леона являлись брюки-дудочки от «Ливайс», потертая футболка с символи– кой группы «Син лиззи» и белые адидасовские кроссовки с тремя синими полосками сбоку. Летом 1977 года это была стандартная экипировка просвещенного городского жителя мужского пола. В данном случае картину дополняла фетровая шляпа, купленная в благотворительном магазине. Забавно, что на рекламных страницах «Газеты» такая одежда до сих пор не фигурировала – только какие-то пережитки шестидесятых.

«Ювелирные украшения в форме листьев конопли. Массивный кулон из чистого серебра на серебряной цепочке (46) – £7».

Леон отложил «Газету» и покачал головой. Затем поправил шляпу. Будто ничего не изменилось! Словно и нет никакой войны!

Леону казалось, что все, кого он знал, увязли где-то в шестидесятых. Люди, с которыми он работал в «Газете», читатели, его отец – да, особенно его отец! Прежде этот человек на протяжении нескольких лет являлся участником Движения за ядерное разоружение, а теперь стал членом клуба любителей гольфа.

Что с ними творится? Разве они не понимают, что пора занять твердую позицию? Почему, по их мнению, Национальный фронт устроил демонстрацию в Южном Лондоне? Леон снова потрогал ссадину на щеке. Хорошо бы она осталась на всю жизнь!

И это не имело никакого отношения к стилю – выбору между длинными и короткими волосами, расклешенными штанами и прямыми, Элвисом и Джонни Роттеном. Это касалось гораздо более принципиального выбора – не между Национальным фронтом и Социалистической рабочей партией, этими экстремистскими группировками, которые разрисовывали весь город противоборствующими лозунгами, – но выбора между злом, ненавистью, расизмом, ксенофобией, фанатизмом и всем тем, что этому противостояло.

Леон до сих пор дрожал от страха, вспоминая Левишэм. Камни, летящие в демонстрантов. Лица, искаженные ненавистью. Полицейские, наносящие удары дубинками, ботинками или коленями. Рукопашная схватка, завязывающаяся всякий раз, когда какой-нибудь демонстрант прорывался через ряды полицейских, – мелькающие в воздухе кулаки и подошвы. И лошади, гадящие от страха, когда их направляли в ряды демонстрантов. Леон знал, что чувствовали те лошади. События в Левишэме стали для него первым актом насилия, участником которого он был, со времен драки на школьной спортплощадке. Тогда он потерпел поражение.

Все-таки, подумал Леон, для своих девяти лет она была очень большой девочкой.

Юноша продолжал перебирать пластинки, пока не нашел нечто действительно стоящее. «Совсем не занят» от «Секс пистолз». Он поставил пластинку на проигрыватель, опустил иглу и отвел ручку для повторного воспроизведения. Когда из динамиков донеслись прерывистые звуки гитарного соло, Леон решил уничтожить все оставшиеся пластинки. Джексоны, Донна Саммер, «Хот чоклит», Карл и Саймон и «Бразерхуд ов мэн» – все они полетели навстречу своей смерти, к противоположной стене комнаты. Все эффектно погибли в красочном взрыве винила.

Леон уже было собирался поставить «Бони Эм», когда дверь в комнату открылась. На пороге появился пожилой негр-уборщик с пылесосом в руках. Открыв рот, он уставился на осколки винила, разбросанные по всему ковру.

– Господи! Что ты тут творишь, парень?

– Сортирую пластинки, – ответил Леон, залившись краской от смущения. – Я как раз собирался все убрать.

Под пристальным взглядом уборщика Леон опустился на четвереньки и стал подбирать с пола осколки разбитых пластинок. Его губы застыли в улыбке, в которой, как он надеялся, читалась солидарность и некое подобие просьбы о прощении.

– Я надеюсь, ты любишь карри, – сказала мама Терри.

– Я просто обожаю карри, – воскликнула Мисти. – Вообще-то мой папа родом из Индии!

Терри бросил взгляд в ее сторону. Он не знал, что отец его девушки родом из Индии. Похоже, ему вообще мало что было известно о Мисти, хотя они встречались с прошлого Рождества.

Мисти, Терри и его родители теснились в крошечной прихожей. Мисти произносила какую-то восторженную тираду о достоинствах английского владычества и цитировала Киплинга, который описывал, как надо готовить курицу в соусе тикка масала. Она все лепетала, а родители Терри только вежливо улыбались. Отец забрал у Мисти из рук сумку с камерой. Терри успел заметить, как девушка отстегнула наручники и запихнула их в сумку. Это было ее первое появление в его доме, и все очень старались. Мисти включила все свое очарование, отец Терри надел рубашку, а его мама ради такого случая подготовила особое меню. Терри в свою очередь не принес домой свое белье для стирки.

Компания расположилась в гостиной. По телевизору шел какой-то старый фильм. Несколько мгновений все внимание собравшихся было приковано к экрану. Тони Кертис и Сидни Пуатье – белый расист и гордый негр сбежали с каторги и все еще были прикованы друг к другу наручниками.

– Это «Скованные одной цепью», – нарушила молчание мама Терри. – Какой же он был красивый, этот Тони Кертис.

– Я выключу, – сказал отец. Явный знак того, что в гостях королевские особы. Обычно родители Герри не выключали телевизор до тех пор, пока он сам не отсылал их спать.

– Что говорил Труффо о жизни до изобретения телевизора? – произнесла Мисти, и ее милое личико вдруг стало сосредоточенно-хмурым.

– Что-то не помню, дорогая. – Мама Терри отреагировала так, словно ее попросили вспомнить название последней пластинки Дес О’Коннор, которое она знала назубок.

– Он говорил, что до того, как было изобретено телевидение, люди смотрели на огонь. Мисти выглядела крайне серьезной. Она всегда становилась серьезной, когда цитировала высказывания одного из своих кумиров. – Он говорил, что человек всегда испытывал потребность в двигающихся картинках.

Какое-то время они все над этим поразмышляли.

– Коктейльные сосисочки? – Мама Терри протянула тарелку, на которой лежали наколотые на деревянные шпажки сморщенные свиные сардельки. – Возьми две, дорогая. Они совсем крохотные!

Терри подумал, как странно видеть Мисти на коричневом диване в гостиной этого оштукатуренного дома, в котором он вырос. Когда Терри был совсем еще ребенком, его отец работал на трех работах, чтобы вытащить семью из съемной квартирки над мясной лавкой и купить собственное жилье. Но дом, который был просто мечтой для его родителей, должно быть, казался весьма скромным такой девушке, как Мисти.

Тисненые обои, пианино в углу и оранжевый ковер от стены до стены, который выглядел так, словно пережил кошмарную автокатастрофу. Пуфики под цвет ковра – на них родители клали ноги, когда читали «Ревелле» (мама) и «Ридерз дайджест» (папа). Мисти примостилась посередине того, что они называли «канапе», в том месте, которое они называли «гостиной». И собиралась угощаться тем, что они называли «большим чаем».

Как все странно! Гостиная, канале, большой чай – казалось, что его родители говорили с Мисти на каком-то другом языке.

Отец Терри отупело уставился на выключенный телевизор, начисто забыв о сардельке, которую держат в руке. Он совсем недавно проснулся, и сегодня ему снова предстояло работать в ночную смену на мясном рынке в Смитфилде. В любом случае, в светских беседах он был не силен. Исключение составлял определенный круг людей, с которыми он общался многие годы, – например, рабочие рынка. Но мама Терри была способна заболтать всю Англию. Она суетилась на кухне, общаясь с Мисти через окошко в перегородке, словно моряк, выглядывающий в иллюминатор.

– Мне так нравится твое платье, – заметила она, окинув взглядом белое платье Мисти и ее байкерские ботинки. – Чудесное платье! – Ботинки она никак не прокомментировала. – Ты будешь курицу или говяжье карри, дорогая?

Мисти чуть не завизжала от восторга.

– Не могу поверить! Вы так постарались!

Но Терри-то знал, что его маме не составляло никакого труда приготовить карри. Достаточно было высыпать содержимое одного пакетика карри «Бердз ай» в кипящую воду и пятнадцать минут поварить. Он знал, что это совсем не тот карри, который ожидала попробовать Мисти. Его девушка привыкла к настоящей индийской еде, приготовленной в ресторане.

Пока его мама накрывала на стол, Терри испытывал точно такое же чувство стыда, которое он однажды пережил после урока физкультуры в начальной школе. Тогда Хэйри Нортон спрятал его штаны за писсуаром в туалете (спасибо, Хэйри!). Терри так и не смог найти свои пропавшие серые шорты и в преддверии унижения проделал очень долгий путь до классной комнаты. Перед тридцатью своими сверстниками он предстал полностью одетым, но без штанов.

– Простите, мисс…

Остальное заглушил издевательский хохот восьмилетних детей. Именно такое чувство Терри испытывал сейчас, ожидая, когда его мама подаст карри. Как будто Хэйри Нортон снова спрятал его штаны в туалете.

А самое смешное было то, что его мать очень хорошо готовила.

Когда Терри еще жил дома, большой чай (Мисти назвала бы это обедом) и воскресный обед (Мисти назвала бы это ланчем) всегда состояли из мяса с овощным гарниром и отличного жаркого по воскресеньям.

Шесть дней в неделю, кроме воскресенья, вся семья устраивалась на своих любимых креслах и поглощала еду перед экраном телевизора. Они ели запеченный в тесте бифштекс, «пастушью запеканку» или свиные отбивные с тушеными овощами и смотрели «Вас обслужили?», «Мир во время войны», «Фолти тауэрз» или «Игру поколений».

Но все изменилось, когда Терри ушел из дома. Теперь его родители ели полуфабрикаты: курицу с рисом «Веста», индийскую пищу от «Бердз ай», какое-то пюре для космонавтов – порошок или кубики коричневого цвета, которые достаточно было просто залить кипящей водой или немного поварить.

Когда Терри был маленьким мальчиком, его мама пекла хлеб, и этот хлеб был вкуснее всего на свете. От одного запаха свежеиспеченного каравая или булочек Терри впадал в экстаз. А теперь у его матери больше не было на это времени. Отец во всем винил эмансипацию и «Бердз ай».

Но сегодня она потрудилась на славу, и Терри любил ее за это. Хотя в последнее время аппетита у него не было почти никакого. Все сели за стол, который родители обычно накрывали по воскресеньям и на Рождество. Лучшие тарелки, рядом сними – бумажные салфетки, сложенные в аккуратные треугольнички, креветочные коктейли. И заранее откупоренная бутылка «Ламбруско».

– Значит, вы работаете по ночам, – обратилась Мисти к отцу Терри. – Прямо как мы!

Отец Терри неуклюже поерзал на своем месте, уставившись на креветку, которая тонула в розовом соусе на конце его чайной ложки.

– Хммм, – наконец сказал он. – Ночная работа. Работаю ночью. Да.

– Ты хочешь сказать, что ты терпеть не можешь работать в ночную смену? – подсказала мама Терри. – Он ненавидит работать в ночную смену, – поведала она Мисти драматическим шепотом.

– А в чем дело? – Терри поковырял ложкой свой креветочный коктейль. Насколько он помнил, его отец всегда работал в ночную смену. Ему даже не приходило в голову, что тот предпочел бы работать днем. – Почему ты не любишь работать по ночам, папа?

Старик фыркнул. Если уж удалось его растормошить, ждите откровений.

– Потому что ты работаешь, когда все спят. И спишь, когда все бодрствуют. А потом ты просыпаешься, когда день уже закончился. И тебе не дают кукурузных хлопьев или поджаренную колбасу на завтрак, тебе дают креветки!

С набитым креветками ртом он улыбнулся жене, чтобы не обидеть ее своими словами и показать, как он благодарен ей за старания. Мисти улыбнулась и закивала так, словно все было просто замечательно.

– Кому салат? – спросила хозяйка.

– Только не мне, – отозвался Терри.