Текст книги "Утопический роман XVI-XVII веков"

Автор книги: Томас Мор

Соавторы: Фрэнсис Бэкон,Дени Верас,Сирано Де Бержерак,Томмазо Кампанелла
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

УТОПИИ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Бывают литературные явления, значение которых исчерпывается идейно-художественными потребностями времен п стран, в исторической и национальной стихни которых они возникли. Художественный процесс без них невозможен так же, как невозможно мгновенное превращение желудя в вековой дуб. Сыграв свою роль, они навсегда переходят в ведомство истории литературы. Иной была судьба утопий Томаса Мора, Томазо Кампанеллы, Фрэнсиса Бэкона, Сирано де Бержерака. Дени Веpaca.Первые европейские утопии XVI—XVII веков, безусловно, произвели мощное воздействие на ум и воображение передовых современников.  Но прошло время, и отдаленные связи оказались более органичными и глубокими, чем можно было предположить, влияния внутринациональные уступили место международным. Поэтому оценка ранних утопий XVI—XVII веков невозможна не только вне исторического и национального окружения, но и вне мирового процесса становления общественно-политической, философской и художественной мысли.

Что такое утопия?  Обратимся к классической формулировке В. И. Ленина.

«Утопия есть слово греческое: «у» по-гречески значит «не», «то-пос» – место. Утопия – место, которого нет, фантазия, вымысел, сказка.

Утопия в политике есть такого рода пожелание, которое осуществить никак нельзя, ни теперь, ни впоследствии,– пожелание, которое не опирается на общественные силы и которое не подкрепляется ростом, развитием политических, классовых сил»[1] 1
  В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 22, стр. 117.


[Закрыть].

Утопия понятие емкое; в утопиях выражаются различные и даже противоположные общественные идеалы и устремления: либеральные и революционные, реакционные и прогрессивные, уводящие от действительности и связанные с решением ее «проклятых вопросов». Фантастичность предполагает колоссальный спектр возможностей. Если Мор и Кампапелла, а вслед за ними и Верас были зачинателями утопического социализма и коммунизма, то Бэкон является убежденным противником народовластия и идеализирует безграничную мощь науки, творимой аристократией духа. Если в соответствии со своими социальными симпатиями эти мыслители заняты умозрительным построением идеальных общественных систем, то сатирический гротеск Сирано развенчивает и действительность, и воображаемый идеал: за всеразрушающим скепсисом едва-едва просвечивает робкая мечта о будущей человечности. Но различие политических идеалов ранних утопистов предполагало и определенное единство. Все они были прогрессивными мыслителями и писателями, детьми эпохи Возрождения, XVI и XVII столетий, когда Западная Европа, потрясаемая антифеодальными движениями, вошла в стадию первоначального развития капитализма, когда техника и наука энергично пошли вперед по своему нескончаемому пути, когда мысль упрямо обгоняла действительность в поисках новых горизонтов.

Утопия есть неосуществимое мечтание. Но порожденные историческими обстоятельствами утопии побуждали к деятельности и, значит, приводили к определенным результатам. В данном случае особенно интересен вопрос: в чем суть эстетического и художественного воздействия утопических фантазий?

Синкретичность, слияние философского и эстетического подхода были общей характерной особенностью западноевропейской литературы эпохи Возрождения. Однако принадлежность «Гаргантюа и Пантагрюэля» или «Дон-Кихота», произведений той же эпохи и столь же насыщенных глубокой социальной и философской проблематикой, к рангу художественной литературы не может вызвать сомнений. Иное дело «Утопия» Мора, «Город Солнца» Кампанеллы, «Новая Атлантида» Бэкона – произведения (по крайней мере, с точки зрения современного читателя) скорее политические и научные, нежели художественные. Их авторы известны как великие философы, социологи и политические деятели. Но можно ли говорить о них как о художниках?

Ответ невозможен вне рассмотрения места ранних европейских утопий в литературно-художественном процессе, взятом в широком историческом плане.

Европейские утопии XVI—XVII веков не были самыми ранними. Мечты о счастье, об идеальном устройстве общества издавна волновали умы известных и безымянных апостолов народных низов и интеллектуальной элиты. Без осмысления, хотя бы вкратце, существа этих действительно первоначальных фантазий нельзя понять утопий нового времени.

Подневольный труд стал проклятием всех народов, вышедших из первобытно-общинного строя. Вспыхивает мечта об утраченном золотом веке, когда не было ни богатых, ни бедных, царило всеобщее равенство и братство. Поэтизацию «времени Кроноса» мы находим и у Гесиода (VIII—VII вв. до н. э.), и у других древнегреческих поэтов более позднего периода. В период эллинизма появляется первый фантастический роман путешествий Ямбула (II в. до и. э.).—Далеко, за Африкой, за Мадагаскаром, есть Остров Совершенства; он круглый, совершенной – в пифагорейском смысле – формы. Дары природы там изобильны, жители сильны и выносливы, не подвержены болезням, центральной власти нет, и люди, соединившись в родовые общины, поочередно исполняют несложные обязанности. Все общее: земля и угодья, жилье и орудия, даже жены и дети. Царит вечный мир, и нет недовольных идеальными порядками.

Эти поэтические мечтания явились реакцией на бесчеловечное угнетение, характерное для рабовладельческого строя. Но они тянули назад, к низшему уровню общественного развития. Частная собственность отрицалась как главный источник общественных зол только в сфере потребления, а не производства. Это был поистине рабский идеал, удел слабых – свобода от труда и чудотворное изобилие.

В кругу подобных утопических мечтаний оказался и древнегреческий философ-идеалист Платон (427—347 гг. до н. э.). Платон тоже понимает первобытное состояние как царство равенства. Однако его утопия, разработанная в диалогах «Государство», «Политик», «Тимей», «Критий», основана на идее государственности, которая перечеркивает возможность возврата к раннему детству человечества.

Аристократ по происхождению и по всем симпатиям, Платон презирает материальный интерес, торговлю, барыш. Чрезмерное богатство, имущественное расслоение – вот что губит и богатых и бедных, обрекая одних на пресыщение и изнеженность, а других – на злобу и зависть. Введение общественных столовых способно, по мнению Платона, уменьшить злоупотребления собственностью. Но поравнение членов общества, исключая, конечно, рабов, на этом пороге и останавливается.

В диалоге «Государство» Платой выступает убежденным противником тирании и олигархии, смертной казни и произвола власти. Но гуманизм его антидемократичен, ибо, как он считает, демократия недальновидна. Полного равенства но может быть, люди неравны от природы. Государство должны возглавить разумнейшие – ученые-философы, создающие законы. Их охраняют воины. В самом низу – торговцы, ремесленники, земледельцы, которые и распоряжаются материальной собственностью. Но главная их обязанность – снабжать высшие группы всем требуемым. Таким образом, экономическая свобода производителей фиктивна, она подавлена их политическим бесправием, над ними властвует внеэкономическое принуждение. Выступая на словах против частной собственности, Платон фактически сохраняет ее в своем государстве в виде кастовой частной собственности, потребительской монополии господствующей аристократии.

Суп» утопической мечты Платона – в ликвидации раздоров и борьбы внутри господствующего класса рабовладельцев. Он хочет вернуться отнюдь по к первобытной общине, а к более близкому прошлому, реставрировать обветшавшие государственные формы, наподобие египетского кастового строя или рабовладельческой Спарты. А затем – никаких сдвигов, никакого развития, все установлено навеки при абсолютном разделении умственного н физического труда.

Аристократическая утопия Платона антиисторична и уже поэтому реакционна. Средства социальных преобразований для Платона – только слово, только философские размышления, только убеждение. Развитие эллинистического государства делает очевидной иллюзорность подобных мечтаний, п Платон переходит к более реальным планам. В «Законах», написанных на склоне лет, управителям-политикам придана бесконтрольна» законодательная и исполнительная власть. Они казнят и милуют, вводят всеобщий шпионаж, мелочно регулируют все стороны индивидуальной жизни. Если в «Государстве» постоянная семья запрещена как источник эгоистических интересов, то в «Законах» скрупулезно регламентируется любовь н половые отношения – ради «блага» общества, ради улучшении человеческой природы. Перед нами мрачная казарменная утопия, идеал полицейского правления. Государство Платона превращается, но словам советского исследователя А. Ф. Лосева, во всеобщую тюрьму и организованный конный завод. Недаром «Законы» были подняты на щит идеологами фашизма. И все же в самой постановке проблемы создания идеального человеческого общества у Платона содержалось немало положительного, и поэтому влияние Платона на утопистов XVI—XVII веков вовсе не было парадоксальным. Ссылки на мнения древнегреческого философа мы находим даже у крестьянского революционера Томаса Мюнцера. Популярности идей Платона способствовала и схоластическая традиция, и канонизация его произведений, проштудировать которые считал своим долгом каждый ученый – и богослов, и светский человек. Избранная Платоном живая и остроумная диалого-драматическая форма, «тонко разработанная поэтика речи» (А. Ф. Лосев), а главное, органическое воплощение социально-философской мысли в художественно-образной форме также оказали воздействие на последующее развитие утопического жанра в европейской литературе. Конечно, в условиях эпохи Возрождения и особенно у социалистов-утопистов Мора и Кампанеллы основные идеи Платона преобразованы до неузнаваемости, но вместе с тем сохранились и родимые пятна многих реакционных измышлений античного философа.

У ранних европейских утопий имелись и иные, более близкие, источники.

Во второй половине-средних веков многие страны Западной Европы были охвачены антифеодальным движением крестьянства и городских низов. Апеллируя к раннему христианству, сектанты-уравнители требовали общности имуществ и пытались организовать потребление на коммунистических началах. В это время ставился острейший вопрос о происхождении и законности сословных привилегий: «Кто был дворянином, когда Адам пахал, а Ева пряла?» Английские политические баллады XIV—XV столетий поэтизировали идею такого счастливого строя, когда не будет эксплуатации и уделом всех станет животворный труд. Вершиной подобных устремлений явилась программа плебейских масс, выдвинутая в период крестьянского восстания 1525 года в Германии Томасом Мюнцером, программа, близкая к утопическому коммунизму. Религиозная оболочка взглядов Мюнцера не помешала ему выступить за права разума, призванного, как он полагал, установить царство божие не на небе, а на земле. А это представлялось возможным только через уничтожение сословных привилегии, частной собственности и самостоятельной государственной власти. Равенство должно было стать всеобщим, проявиться во всех отношениях, только тогда все люди смогут обрести подлинное счастье.

Беспощадные пушки и арбалеты феодалов доказали несостоятельность плебейско-крестьянских иллюзий. В самой атмосфере общественной жизни произошел, однако, решительный сдвиг: требования масс не могли быть забыты ни самими массами, ни представителями передовой общественной мысли. Конечно, крестьянам и ремесленникам, мечтавшим об общинном строе, и в голову не могла прийти мысль о преобразовании характера производства. Уравнительность охватывала имущество, потребление, политические права. Но в идейной программе крестьянских масс появляется и нечто новое: трудовой принцип. Надо трудиться, чтобы иметь право на жизнь. Но и слова, написанные на знамени народных движений, имели большее значение для судеб утопического социализма, чем все диалектические построении и тонкие измышления Платона и даже того пантеистически преобразованного, свободомыслящего Платона, которого передовые мыслители Возрождения противопоставляли всей средневековой схоластике.

Основатель утопического социализма Томас Мор (1478—1535) открыл эпоху Возрождения в Англии завершенную творчеством Шекспира и Бэкона и хронологически почти совпавшую с правлением Тюдоров, от коронации Генриха VII (1485 г.) до смерти королевы Елизаветы (1603 г.). Он был зачинателем новой английской прозы.

С конца XV века феодальная Англия постепенно преобразуется в классическую страну первоначального накопления. Во время правления Генриха VII растут поборы и подати, идет конфискация имущества непокорных феодалов. Начинаются «огораживания»: крестьяне сгоняются с земли во имя торжества промышленного развития. Самопрялка и сукновальные мельницы, различные виды токарных, сверлильных, шлифовальных станков,– машинная техника способствует массовому производству все новых и новых товаров. Обогащение беспощадно, здесь хороши любые средства, законные и незаконные, и Англия стонет от злоупотреблений. Приход к власти Генриха VIII (1509 г.) поначалу оживляет надежды на восстановление справедливости. Новый король провозглашает всеобщую амнистию, наказывает лихоимцев. Он объявляет себя гуманистом, покровительствует ученым, поощряет рост мануфактур.^Но социальные контрасты при нем лишь усиливаются: с одной стороны, невиданная роскошь, власть и богатство имущих, с другой– мириады бродяг, бывших крестьян и ремесленников, отчаявшихся, преследуемых неумолимым законом, рабочие руки которых никому не нужны. Это было время того самого Генриха VIII, который, сбросив маску человеколюбца, оказался вероломным и жестоким деспотом; он отправил на эшафот многие тысячи людей низшего и высшего звания. Но это было время и Томаса Мора, в глухой тьме произвола предвидевшего новую справедливость.

Трудно представить более противоречивую, контрастную судьбу, чем его судьба. Выходец из семьи потомственных юристов,(Томас Мор сделал невиданную политическую карьеру от члена парламента до лорда-канцлера Англии (1529 r.). И это в век мздоимства и злоупотреблений, бескомпромиссно отвергая все предложения о личном обогащении! Он сторонник монархической власти, и он же дерзко препятствует королям в их противозаконных действиях, защищая права и привилегии граждан-ремесленников его ласкает и с ним советуется сам Генрих VIII, он дает Мору ряд важнейших дипломатических поручений. Заключение мира между Англией и Францией, с одной стороны, и с Испанией – с другой (1529 г.) на выгоднейших условиях – это, например, несомненная заслуга Мора. И тот же Генрих VIII обвиняет его в государственной измене и осуждает на мучительную казнь. Не в «Утопии» тут дело и не во взглядах ученого-гуманиста, как могло бы подуматься неосведомленному человеку. «Утопия» в те времена представляется королевской власти безобидной сказкой. Нет, Мор осмелился противодействовать Реформации, он сохранил верность папе и отказался принести присягу королю как главе новой англиканской церкви. Почему же? Ведь он был веротерпимым и свободомыслящим человеком. Но он был также и убежденным противником восстаний и всякого рода насилия, он опасался, что реформация внесет смуту в народ. Вот почему он старался воспрепятствовать не только новой волне «огораживаний», но и секуляризации церковных и монастырских земель. Этого королевская власть не смогла ому простить.

В ранней юности мы видим Мора в доме влиятельнейшего Джона Мортона, архиепископа Кентерберийского и лорда-канцлера Англии. Здесь он впервые встречается с молодыми учеными-гуманистами из Оксфорда: Вильямом Гроспиом, Томасом Линэкром и Джоном Колетом. Влияние оксфордцев постепенно распространялось на Лондон, Кембридж: увлечение новыми гуманитарными и естественнонаучными проблемами в среде университетской молодежи, к которой принадлежал и Мор, становилось всеобщим. Мор изучает древние языки, штудирует Платона, увлекается искусством и литературой. Но он обнаруживает склонность и к естествознанию; геометрия и астрономия пленяют его своей точностью. Если к этому прибавить специальные занятия юридическими науками, то и тогда даже круг интересов молодого ученого будет очерчен только приблизительно. Он буквально глотает знания и не может насытиться. Затем наступает время творчества.

Мор заметил однажды, что, отдаваясь различным общественным и семейным обязанностям, он не оставлял ничего «себе, то есть литературе». Суть своего таланта, своего призвания он видел именно в писательском труде. И хотя литературное наследие Мора пе столь уж велико, влияние его было огромным. Миниатюрные комедии, сатиры, эпиграммы. Стихотворения, названия которых примечательны – «О жажде власти», «Воля народа дает короны и отнимает их». Жизнеописание одного из величайших деспотов, обитавших когда-либо в Вестминстерском дворце – «История Ричарда III»,—которое даст Мору основание именоваться отцом новой английской прозы и станет одним из источников гениальной драмы Шекспира. Блистательный перевод биографии итальянского гуманиста и философа Пико делла Мирандола (1463– 1494), пламенного изобличителя ложности авторитарного мышления, провозгласившего человека творцом собственной судьбы и осужденного за ересь папской курией. Но истинную, не меркнущую в веках славу принесла Томасу Мору «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии».

Летом 1515 года Томас Мор отправился во Фландрию с важным дипломатическим поручением от короля. Его ожидал Эразм Роттердамский, давний друг, посвятивший Мору свою знаменитую «Похвалу глупости» (1509), в которой сатирически высмеивалась нелепость господствующих порядков и доставалось даже самому папе. Эразм восхищался Мором, в одном из писем он риторически вопрошал: «Создавала ли природа когда-либо что-нибудь более светлое, достойное любви, чем гений Томаса Мора? Мор стал желанным гостем кружка местных гуманистов, наступило время осуществить давно задуманное.

Мор пишет на латинском языке «Утопию», вышедшую в 1516 году в Лувене.

Беседа между персонажами «Утопии» лишь по внешности напоминает платоновские диалоги. Платона носителем абсолютной мудрости сделал Сократ, разящий противников силой логики. (Между Мором и Гитлодеем обязанности разделены по-иному: один рассказывает, другой сомневается, и убедить последнего может только факт. Мор как участник диалога осторожен: его-то не удастся упрекнуть в легковерии, он знает цену человеческой косности. «Ведь нельзя,—говорит он,—чтобы все было хорошо, раз не хороши все люди, а я пе ожидаю, что это случится всего через несколько лет в будущем». Сам Мор будто бы и ни при чем, он благонамерен и не покушается иа права и прерогативы власти. Но весь внутренний смысл его сомнений и вопросов в том, чтобы подтолкнуть вымышленного Гитлодея к критике существующих порядков и  обоснованию нового справедливого общества.

«Утопия» состоит из двух частей. Они резко антиномичны, и динамика повествования (а диалог в «Утопии» постоянно переходит в повествование) развертывается через противопоставление господствующих порядков и идеального общественного устройств.

В первой части речь идет не о каком-нибудь абстрактном государстве: перед нами Англия начала XVI века и ее жизненные проблемы «огораживания», сгон несчастных арендаторов с земли, которую обрабатывали их отцы и деды, бесконечные лишения и нищета! Кроткие овцы, не догадываясь о содеянном, поистине «поедают людей», зверские законы против бродяг, не повинных в своем бродяжничестве, смертная казнь. Но «ни одно наказание не является настолько сильным, чтобы удержать от разбоев тех, у кого нет никакого другого способа снискать пропитание». C другой стороны, как проявление резкого социального контраста, неуместные излишества в еде и чрезмерная прихотливость в одежде лордов и высшего дворянства, священников и монахов, войска и челяди. Множатся притоны, игорные и публичные дома, эти язвы общественной жизни, свидетельствующие о глубоком моральном упадке. Чего хорошего можно ждать от порядков, порождающих воровство н бродяжничество, чтобы потом жестоко и беззастенчиво карать их?

Что делать? Мору неведома неотвратимость процесса, протекающего на ею глазах. Ему кажется, что все можно направить но иному руслу, но не средствами обычной политики, вызывающей отвращение. Нельзя ли стать советником какого-либо великого государя и внушать ему «надлежащие честные мысли»? Нельзя ли самого цезаря превратить в философа на манер мудрого правителя Платона? Идеальный монарх должен выгнать вон льстивых и корыстных советников, поднять благосостояние народа, а не заботиться только о собственной казне. Мор попросту ругает королей нищетой народа ибо: «Кто интенсивнее стремится к перевороту, как не тот, кому отнюдь не нравится существующий строп жизни?». Гитлодей сурово и небезосновательно замечает своему собеседнику, что «государи с гораздо большим удовольствием, гораздо больше заботятся о том, как бы законными и незаконными путями приобрести себе новые царства, нежели о том, как надлежаще управлять приобретенным».

На последних страницах первой части «Утопии» Мор приходит к подготовленному всем ходом раздумий решению: преградой на пути к справедливости и счастью стоит частная собственность. Он ссылается на авторитет Платона и провозглашает, «что один-единственный путь к благополучию общества заключается в объявлении имущественного равенства, а вряд ли это когда-либо можно выполнить там, где у каждого есть своя собственность». Речь идет не о поравнении граждан, не об ограничении имущественного неравенства и злоупотреблений, с ним связанных, а именно о совершенном уничтожении частной собственности. С мнимой наивностью Мор так перекраивает аристократическую утопию Платона, что се и не узнать. У последнего философская элита регулирует все стороны общественной жизни и в конечном итоге – собственность. В идеальном государстве Мора люди равны во всех отношениях, не исключая ни экономического, ни политического»?)

Теперь Мор готов нарисовать конкретную картину идеального, социалистического общества. (Термины «социализм» и «коммунизм» будут введены в обиход гораздо позже, французскими утопистами 30-х годов XIX века, но у Мора речь идет именно о социализме.) Последние сомнения... «Никогда нельзя жить богато там, где все общее. Каким образом может получиться изобилие продуктов, если каждый будет уклоняться от работы, так как его не вынуждает к пей расчет на личную прибыль, а, с другой стороны, твердая надежда на чужой труд дает возможность лениться?» Это не моровские сомнения, они чуждые, пошлые, и как напоминают они все наветы всех критиков социализма и коммунизма во все последующие века! Но Томас Мор должен быть добросовестным, не утаивать никаких «против», чтобы убедительно опровергнуть их.

Итак, остров Утопия, не известный никому из европейцев. Образ нового общества предстает как противоположность старого, разъедаемого язвами собственности ?

Утопия это не анархия, это организованное государство, учрежденное легендарным королем Утопом, идеальным монархом, в стародавние времена и достигшее высокой степени культуры и образованности. На острове пятьдесят четыре города, в главном из которых, Амауроте, собирается нечто вроде парламента старейшин для обсуждения текущих дел. Постоянных сельских поселений нет, граждане поочередно занимаются земледельческим трудом. Семья не отменена, как у Платона, напротив, семейная патриархальная община есть основа государства, которое организуется по иерархическому принципу и возглавляется пожизненно избираемым князем. Однако «кто путем происков добивается получить какую-либо должность, лишается надежды на достижение всех». Нравственные ограничения, налагаемые существованием семьи, весьма строги, но не бесчеловечны: при определенных условиях брак может быть расторгнут. По существу, все основано на доверии: общественные рынки, где семьи получают все необходимое без денег, открытые двери домов без запоров. Отсутствует частная собственность, и нечего охранять... Нет надобности перечислять подробности жизни Утопии, читатель познакомится с ними сам.

Отмена частной собственности в Утопии, вообще-то говоря, не новость. Самое главное в фантазии Мора, где он пошел дальше требований плебейских масс, это организация производства. Для того чтобы все получили всё необходимое, оно должно быть произведено. Мор рисует картину трудового общества, где от физического труда освобождены только занятые государственной деятельностью и люди науки, мыслители, и то на определенное время. Производство – и ремесленное и земледельческое – организовано по плановому принципу. Но производство материальных благ не самоцель. Физическому труду в соответствии со склонностями человека отдано лишь шесть часов в сутки. Остальное время посвящено наукам, образованию, духовному совершенствованию.

Ныне, с высот научного коммунизма, нетрудно подметить многие наивности и несообразности утопии Мора. Изобилие материальных благ на основе простого физического труда, к тому же столь ограниченного временем, вещь крайне сомнительная. Мор взывает к науке и от нее ждет помощи труду, но его воображение ограничено: он предвидел только инкубатор для домашней птицы, изобретенный в конце будущего, XVII столетия. Поэтому он не знает, что делать, например, с неприятными, унижающими достоинство человека работами. Для Роберта Оуэна в начале XIX века это не проблема: уборные в коммунах очищаются механически, без прикосновения человеческих рук. А Мор вынужден ввести в своей утопии институт общественных рабов – преступников, иноземцев,– что никак не вяжется с общими основами утопийской жизни и нашло бы законное место в аристократическом государстве Платона. Мор и сам сомневается в возможности постоянного изобилия, он призывает к разумному ограничению потребностей, к скромности, а значит, к единообразию. «Кто узнает хотя бы один город, тот узнает все города Утопии»,– пишет Мор. Можно добавить: кто узнает одного утопийского гражданина, то узнает всех. Единообразие одежд и единообразие регламента жизни являются внешним проявлением унификации личности. Мор только прокламирует богатство интересов, но не знает, как его достичь, и это не единственная неясность его утопических фантазий. Но, следует еще раз подчеркнуть, Мор первым в истории человечества провозгласил возможность организации общественного производства на началах равенства, без частной собственности, а следовательно, возможность трудового преобразования, трудового перевоспитания человека?

Большое место,– и в этом дань историческим условиям,– занимают в «Утопии» вопросы религии. Мор, как уже было замечено, противник Реформации. Но странный это католик: его рассуждения о ценности жизненных благ и иллюзорности небесных, о бесплодии аскетизма, о возможности и законности различных вариантов веры в бога вплоть до пантеизма и т. д. и т. п. сближают его скорее с вольнодумцами XVII—XVIII веков – непосредственными предшественниками атеизма, чем с отцами церкви. Католическая церковь, объявившая Томаса Мора святым (1935 г.), проявила крайнюю снисходительность к его высказываниям о религии!

Утопия – это будущее Англии, каким хотел бы видеть его Томас Мор, сын своего века. Неосуществимое в то время будущее, но вовсе не прихотливая игра ума фантаста. Мор отошел от интересов своей социальной группы и осознал необходимость освобождения народных масс, прежде всего крестьянства и ремесленников, как представителей пред-пролетариата. Он борется против всякой собственности, он хочет устранить старых эксплуататоров-феодалов, заодно устранив и новых заправил денежного мешка. Его взгляды утопичны и выражают незрелость экономических и политических устремлений масс того времени. Но во всемирно-историческом смысле его книга – предвозвестие классовой борьбы пролетариата. Томас Мор в родстве с ним: на гербе его Утопии, как и на гербе первого в мире социалистического государства,– символы плодотворного труда: серп, молот, колосья.

При чтении «Утопии» возникает ощущение того, что идеальное общество есть законченное совершенство и все жизненные трудности разрешены здесь навсегда. Это нетрудно почувствовать. Труднее понять, что провозглашение науки и производства основой человеческой жизни подводит к понятию прогресса. Идеал «Утопии» ведет вперед, он разрушает застойность средневекового мышления, создает предпосылки исторического взгляда на человеческое общество.

Интернациональный характер латыни, на которой была написана и издана «Утопия», обеспечил распространение ее идей среди образованных современников. Всходы этих идей обнаруживаются уже в 30-е годы XVI века, в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Рабле: идейный стержень книги составляют размышления о воспитании человека и разумном социальном устройстве. Проникнутая ненавистью к рабству и насилию, мечтаниями о свободе, равенстве и братстве людей, сатира Рабле – это чисто художественный вариант утопии, где все показало в картинах веселых похождений и дерзких предприятий, и чисто французский вариант, где принцип умеренности Мора заменен эпикурейским отношением к жизни. Несомненно, что сатира Рабле, выдержавшая в XVI веке многие десятки изданий, сыграла колоссальную роль в распространении утопических идей вширь – не только среди образованной элиты, но и в народной среде.

Более четырехсот лет прошло с того момента, как в Тауэре был казнен великий Томас Мор. Наконец-то очередное правительство Англии решилось водрузить в Вестминстерском аббатстве мемориальную доску в его честь. Но приговор суда 1535 года «за государственную измену» не отменен, н в этом есть своя логика, ибо «Утопия» Томаса Мора явилась первым ударом, нанесенным формирующемуся буржуазному государству его собственным лордом-канцлером.

Дальнейшее распространение утопического социализма в Европе связано с именем Джованни Доменико Кампанеллы, автора «Города Солнца», известного итальянского философа, социолога и литератора. Он родился в 1568 году на юге Италии, в Калабрии, которая находилась под гнетом испанской короны. Пятнадцати лет, вопреки воле отца, который мечтал видеть его дипломированным юристом, он постригся в монастырь доминиканцев под именем Томмазо (Фома). Начинаются упорные занятия философией и теологией, изучение работ Аристотеля и Фомы Аквинского. Но пытливый и глубокий ум Кампанеллы рвется из тенет церковной учености. На полках монастырских библиотек он находит труды Демокрита и Платона, по-своему осмысливает их. Наибольший его интерес вызвала натуралистическая философия итальянца Бернардино Телезио (1509—1588), яростного противника аристотелевской схоластики, работы которого были включены католической церковью в список запрещенных книг. Кампанелла открыто защищает идеи Гелезио, публикует философские сочинения, где развивает их в направлении пантеистического одухотворения природы. Такая дерзость не могла пройти безнаказанной, и инквизиция заинтересовалась Кампапеллой. Но до поры до времени все сошло благополучно: Кампанелла проявил себя как противник Реформации и сторонник не только церковной, но и светской власти папы, что заставило инквизицию закрыть глаза на многие его прегрешения.