Текст книги "Школьные годы Тома Брауна"

Автор книги: Томас Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Немногие соседи того же ранга, что и Сквайр, недоумённо пожимали плечами, когда где-нибудь на дороге им попадалась ватага мальчишек, которая тащила камыш или тростник, или огромные охапки первоцветов и таволги, или птенцов сорок и скворцов, или ещё какие-нибудь свидетельства вреда, нанесённого природе, – и среди них Том. И вот Адвокат Крючкотворкинс на заседании Совета по секрету сообщал Сквайру Высокомеркинсу, что из юных Браунов не выйдет ничего хорошего, раз их пускают бегать с грязными деревенскими мальчишками, с которыми не желают играть даже сыновья тех фермеров, что побогаче. На что Сквайр отвечал, осуждающе покачивая головой, что его сыновья водятся только с равными себе и никогда не ходят в деревню без гувернантки или лакея. К счастью, Сквайр Браун отличался не меньшей твердолобостью и продолжал поступать по-своему; и Том, и его младшие братья, по мере того, как они подрастали, играли с деревенскими ребятами, не задумываясь о равенстве и неравенстве (кроме как в борьбе, беге и лазании).

Я не хочу сказать, что так обстоит дело во всех деревнях, но в той, о которой идёт речь, деревенские ребята отличались не меньшей честностью и мужественностью, чем те, что принадлежали к высшему классу, и уж наверняка были более целомудренны; и Том набрался больше плохого от равных себе за первые две недели в частной школе, куда попал, когда ему было девять лет, чем от своих деревенских друзей с того самого дня, как перестал держаться за юбку Чарити.

Велико было горе среди деревенских школьников, когда в одно прекрасное августовское утро Том уехал вместе со Сквайром, чтобы сесть в почтовую карету, которая должна была отвезти его в школу. Каждый из них подарил ему что-нибудь на память, так что его маленький сундучок был переполнен волчками, белыми шариками, винтиками, птичьими яйцами, бечёвкой и прочими мальчишечьими драгоценностями. Бедный Джейкоб Телёнок, весь в слезах и что-то бессвязно лопоча, подарил ему своего любимца – хромого ёжика (у него всегда была какая-нибудь больная зверушка), но Том был вынужден отказаться от этого подарка по настоянию Сквайра. На прощание для них для всех устроили большое чаепитие под старым вязом на площадке, где они обычно играли, и стараниями Мадам Браун к этому чаю был подан самый большой пирог, который когда-либо видела наша деревня. Тому было так же жалко расставаться со своими товарищами, как и им с ним, но печаль эта смешивалась с гордостью и волнением, которые мы чувствуем, делая новый шаг в жизни.

Это чувство помогло ему пережить первое расставание с матерью лучше, чем можно было ожидать. Они любили друг друга так, как только могут любить люди; полное самопожертвование с её стороны находило горячий отклик в его молодом и преданном сердце. Но семейные отношения не являются темой моей книги, а то у меня нашлось бы, что рассказать об английских матерях, да и об отцах, сёстрах и братьях тоже.

Не могу я также много распространяться о наших частных школах: основная тема моей книги – школы публичные,[51]Note51
  Термин public school плохо переводится на русский язык. Его словарное значение – «привилегированное частное учебное заведение для мальчиков». Понятно, что здесь так переводить невозможно, и не только из-за длины и неуклюжести этого описательного перевода, но и потому, что в тексте private schools (частные школы) и public schools (публичные школы) сравниваются и противопоставляются. В художественной литературе public school иногда переводится просто как «школа-интернат», но и этот вариант здесь невозможно применить, потому что школы обоих типов были интернатами. Встречается также перевод «пансион», но это ничем не лучше, чем «интернат». Поэтому, за неимением более подходящего термина, я перевожу буквально – «публичная школа».


[Закрыть] эти специфические для Англии учреждения, которые одни ругают, а другие превозносят до небес. Поэтому мы постараемся рассказать о годе, который Мастер Том провёл в частной школе, как можно короче.

Это была самая обычная школа, средняя с любой точки зрения. Содержал её джентльмен, и помощником его тоже был джентльмен; но настоящей работой они занимались мало – просто приходили в школу во время приготовления уроков, как раз когда они уже были готовы к проверке. Дисциплину во внеурочное время поддерживали два надзирателя, один из которых постоянно находился с мальчиками – на игровой площадке, в классе, в столовой – то есть всегда и везде, пока вечером они не укладывались спать.

Теория воспитания в частных школах основана на постоянном наблюдении за учениками во внеурочное время, и в этом состоит фундаментальное отличие от публичных школ.

Может быть, это правильно, а может быть, и нет; но, даже если это так, то такое наблюдение должно быть делом самого директора – ответственного лица. Целью любой школы является не вбить в головы мальчиков латынь и греческий, а сделать из них хороших английских мальчиков, хороших будущих граждан; и бoльшая часть этой работы делается или не делается за пределами классной комнаты. Оставить это дело в руках низших, подчинённых лиц значит просто отказаться от самой сложной и самой важной части воспитания. Если бы я был директором частной школы, я сказал бы так: «Пусть кто угодно выслушивает уроки мальчиков, я же буду с ними во время отдыха и игр».

Два надзирателя из первой школы Тома не были ни джентльменами, ни образованными людьми, и взялись за эту работу только потому, что надо было как-то зарабатывать на жизнь. Не то чтобы они были плохими людьми, но, не имея призвания к своей работе, они, конечно же, старались сделать её как можно более лёгкой. Одним из методов, которыми они пользовались, чтобы этого достичь, было поощрение ябедничества; в результате оно стало обычным делом, и порок этот подорвал самые основы школьной морали. Другим методом было попустительство по отношению к тем мальчикам, которые были постарше и могли бы сами по себе доставить им много хлопот; в результате чего эти юные джентльмены стали на редкость гнусными тиранами и притесняли младших разными мелкими и подлыми способами, которые в ходу в частных школах.

Бедный маленький Том пережил самую настоящую трагедию на первой же неделе, и всё из-за своего первого письма домой. В самый вечер своего приезда он, не жалея усилий, исписал обе стороны листа почтовой бумаги уверениями в своей любви к дорогой мамочке и в том, что он вполне счастлив в школе, и обещаниями сделать для неё всё что угодно. С помощью мальчика, который сидел с ним за одной партой, тоже новенького, он сумел красиво сложить своё послание; но затем перед ними встал вопрос, чем же его запечатать. Конвертов тогда ещё не существовало, воска у них не было, а пойти и попросить у надзирателя они не посмели, потому что страшно было нарушить тишину и спокойствие вечернего класса. Наконец приятель Тома, обладавший недюжинной смекалкой, предложил запечатать письмо чернилами, и вот письмо было заклеено большой кляксой и отдано экономке, чтобы та отправила его по почте. Прошло целых четыре дня, прежде чем эта почтенная дама послала, наконец, за Томом и сказала, протягивая ему воск и его драгоценное письмо: «Ох, Мастер Браун, забыла вам сказать, ваше письмо не запечатано». Бедный Том молча взял воск и запечатал письмо, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, а потом убежал в тихий угол двора и разрыдался. Мысль о том, что мать столько дней ждала письма, которое он обещал написать ей сразу же, и думала, наверно, что он забыл о ней, хотя он сделал всё возможное, чтобы выполнить своё обещание, была одним из самых горьких событий в его жизни на протяжении многих лет. И ярость его была пропорциональна горю, когда возле него остановились двое мальчишек, и один из них, толстый увалень, сказал, показывая на него пальцем: «За мамочкой соскучился!» Тогда Том встал и, дав волю стыду, горю и гневу, ударил своего обидчика в нос и разбил его, отчего этот достойный молодой человек с воем побежал к надзирателю, который затем сообщил директору об имевшем место беспричинном нападении и побоях. Удар по лицу считался серьёзным преступлением и карался поркой, удар в любое другое место – только проступком, – хотя и не совсем ясно, на чём основано такое различие. Том, однако, избежал наказания, потому что это было «первый раз»; потом он написал матери ещё одно письмо, в которое вложил незабудки, собранные во время своей первой прогулки в лес, и, снова почувствовав себя вполне счастливым, начал входить во вкус своей новой жизни.

Эти прогулки, на которые отводилось целых полдня, были главным событием недели. После обеда все пятьдесят мальчиков в сопровождении одного из надзирателей отправлялись к возвышенности под названием Хэйзелдаун, до которой было около мили. Она была примерно трёх миль в окружности, а по соседству были леса, густо населённые птицами и бабочками. Надзиратель медленно обходил возвышенность в сопровождении тех мальчиков, которые были его любимцами, а остальные отправлялись куда хотели, и должны были только явиться, когда он заканчивал свой обход, чтобы вернуться вместе с ним в школу. Гулять, однако, разрешалось только по лесу и по возвышенности, а в деревню, где продавались круглые леденцы и жирные тянучки, ходить было строго запрещено.

Развлечения, которым предавались мальчики, были весьма разнообразны. В начале возвышенности был крутой бугор, вроде тех курганов, которые встречались в родных холмах Тома. Этот бугор еженедельно становился местом ожесточённых сражений в ходе игры, известной под странным названием «пирожки из грязи». Мальчики разделялись на две команды, у каждой из которых был свой лидер, и одна из сторон занимала бугор. Затем обе стороны вооружались кусками дёрна в большом количестве, которые вырезали с помощью карманных ножей, и та сторона, которая оставалась внизу, атаковала бугор под прикрытием шквального огня из комьев грязи. Победа считалась одержанной, как только им удавалось хотя бы на мгновение очистить верхушку бугра от оккупантов, после чего победители, в свою очередь, превращались в осаждённых. Это была отличная игра, грубая и грязная, и она служила хорошим противовесом характерной для этой школы тенденции к подлости и трусости. Тем временем другие мальчишки рассыпались по окрестным холмам в поисках мышиных и шмелиных нор, которые они безжалостно раскапывали, при этом частенько (замечу с сожалением) убивали и обдирали несчастных мышей и сами становились (замечу без всякого сожаления) жертвами шмелиных укусов. Ещё можно было гоняться за бабочками или искать птичьи яйца, если был сезон; и именно на Хэйзелдауне Том в первый раз обнаружил красивую маленькую голубую бабочку с золотистыми пятнышками на крылышках, которой он никогда не видел в своих родных холмах, и там же впервые раскопал гнездо береговой ласточки. Это последнее достижение было вознаграждено поркой, потому что береговые ласточки гнездились на высоком обрыве возле самой деревни, в которую запрещено было ходить; однако один из его товарищей, отчаянная голова, который минуты не мог прожить без риска, с лёгкостью убедил Тома нарушить запрет и посетить обрыв ласточек. А оттуда был всего лишь шаг до лавки, торгующей сластями, и что могло быть проще, чем пойти туда и доверху набить себе карманы; и что могло быть неизбежней, чем то, что надзиратель учуял запах запрещённых леденцов, когда они, вернувшись с добычей, поделились с товарищами, а последовавший за этим обыск быстро показал, в каком состоянии их карманы?

Этот союзник Тома был действительно отчаянным героем в глазах остальных мальчишек, его даже побаивались и считали если не колдуном, то чем-то в этом роде. Эту репутацию он заработал следующим образом. Мальчиков отправляли спать в восемь часов, и, конечно же, час или два они лежали в темноте и по очереди рассказывали истории про привидения. Однажды, когда подошла очередь этого приятеля, он до смерти напугал их особенно страшным рассказом и вдруг заявил, что может сделать так, что на двери появится огненная рука; и, к изумлению и ужасу мальчишек, рука или нечто вроде того, светящееся бледным светом, действительно появилось там, где он обещал. Слава об этом деянии распространилась на все остальные комнаты и, поскольку там в это не поверили, юный некромант заявил, что это чудо появится во всех комнатах по очереди, и именно так и случилось. Об этих обстоятельствах стало обычным способом известно одному из надзирателей, который, подслушивая под всеми дверями, сумел захватить врасплох исполнителя в ночной рубашке и с коробкой фосфора в преступной руке. Спички и прочие современные приспособления для добывания огня были тогда неизвестны; в самом слове «фосфор» было для мальчишек что-то дьявольское; и так союзник Тома ценой хорошей порки приобрёл то, чего так жаждут многие взрослые – несомненный страх своих товарищей.

Это был выдающийся мальчик и ни в коем случае не плохой. Том дружил с ним всё время, пока учился в этой школе, и попал из-за этого во множество переделок. Но это был великий противник ябедничества и открытый враг надзирателей, а значит, достойный всяческой поддержки.

В этой школе Том усвоил довольно значительный объём латыни и греческого, но всё же в целом не то она ему не подходила, не то он – ей, и на каждых каникулах он только и делал, что уговаривал Сквайра отдать его сразу в публичную школу. Велика же была его радость, когда в середине его третьего полугодия в частной школе, в октябре 183-, в деревне рядом с ней вспыхнула лихорадка, причём слегка прихворнул и директор, а мальчиков отправили по домам, о чём родителей известили только накануне.

Сквайр обрадовался куда меньше Тома, когда весёлая загорелая физиономия этого юного джентльмена появилась дома за два месяца до рождественских каникул. Почесав в затылке, он удалился в свой кабинет и написал несколько писем, в результате чего две недели спустя, за завтраком, обратился к своей жене с такими словами:

– Дорогая, я договорился, что Том отправится в Рагби прямо сейчас, на последние шесть недель этого полугодия, вместо того чтобы болтаться по дому и ездить верхом. Со стороны Доктора[52]Note52
  В английском языке слово «доктор» необязательно означает врача. Оно также может означать обладателя учёной степени доктора наук. Директор школы Рагби был доктором теологии, и в тексте он постоянно упоминается как Доктор (Doctor).


[Закрыть] было очень любезно это разрешить. Пожалуйста, проследи, чтобы его вещи были готовы к пятнице, я отвезу его в Лондон, а на следующий день он сам поедет дальше.

Миссис Браун была готова к этому сообщению и только выразила опасение, что Том ещё слишком мал, чтобы путешествовать одному. Однако, обнаружив, что и отец, и сын единодушны в этом вопросе, она, как мудрая женщина, уступила и принялась снаряжать Тома для отправки в публичную школу.

Глава IV Почтовая карета

 
Пусть паровоз кипит-шипит,
Галоп скорей меня домчит.
 

Р.Э.Э. Варбертон, «Песня кучера».

– Пора вставать, с вашего позволения, сэр. Дилижанс на Лестер будет через полчаса, и ждать он никого не станет, – говорил коридорный придорожной гостиницы «Павлин» в Ислингтоне[53]Note53
  Ислингтон – район Лондона. Гостиница «Павлин» в Ислингтоне была одним из множества существовавших в то время по всей Европе постоялых дворов, где держали сменных лошадей для дилижансов и почтовых карет и меняли упряжки, а также предоставляли ночлег, еду и питьё путешественникам. Здание гостиницы сохранилось до сих пор.


[Закрыть] в половине третьего утра начала ноября 183-, одновременно встряхивая Тома за плечо, затем оставил свечу и унёс чистить его ботинки.

Том с отцом прибыли в Лондон из Беркшира накануне, и, наведя справки, обнаружили, что почтовые кареты на Бирмингем проезжали не через Рагби, а через Данчёрч, деревню в трёх милях оттуда, стоявшую на большой дороге, где пассажирам приходилось дожидаться оксфордской или лестерской кареты, которые приходили только вечером, или нанимать почтовых лошадей. Тогда решили, что Том поедет лестерским дилижансом, который сворачивал с большой дороги и проезжал непосредственно через Рагби. А так как лестерский дилижанс отправлялся очень рано, они перебрались в «Павлин», чтобы быть прямо на дороге.

Том впервые оказался в Лондоне и с бoльшим удовольствием остановился бы в «Бель Соваж», гостинице, возле которой их высадили в сумерках, чтобы можно было побродить по этим бесконечным, таинственным, освещённым газом улицам, которые со всем своим блеском, шумом и движущимися толпами волновали его до потери дара речи. Но, как только выяснилось, что, остановившись в «Павлине», он сможет попасть в Рагби уже в двенадцать часов дня, а в противном случае не раньше вечера, всё остальное отошло на второй план; его единственной всепоглощающей целью было как можно скорее стать учеником публичной школы, и разница в шесть часов казалась ему имеющей огромное значение.

Гостиница «Павлин», Ислингтон, 1823 г.

Том с отцом прибыли в «Павлин» около семи вечера. Отец уютно устроился у пылающего камина в кофейной с газетой в руках, а Том, с неподдельной радостью услышав, как он приказывает, чтобы ужин из бифштексов с устричным соусом был подан через полчаса, тут же побежал осмотреться, и подивился огромному количеству проезжающих карет и экипажей, и подружился с коридорным и конюхом, которые заверили его, что лестерский дилижанс – первоклассный ходок, делает десять миль в час, включая остановки, и настолько точный, что вся дорога сверяет по нему часы.

Когда позвали ужинать, Том как следует угостился в одной из маленьких ярких кабинок кофейной «Павлина» бифштексами с неограниченным количеством устричного соуса и коричневым стаутом,[54]Note54
  Стаут (stout) – сорт тёмного пива, популярный в Соединённом Королевстве.


[Закрыть] который попробовал тогда впервые – событие, навсегда запечатлевшееся в его памяти; выслушал превосходные советы, данные ему отцом поверх дымящегося стакана бренди с водой; а затем начал клевать носом под общим воздействием стаута, пылающего очага и отцовской лекции. Наконец Сквайр, заметив состояние Тома и вспомнив, что уже почти девять, а дилижанс отправляется в три, отослал его к горничной, пожав руку (поскольку утром перед отъездом Том специально оговорил, что теперь всякие поцелуи между ними должны кончиться) с несколькими прощальными словами.

– Так вот, Том, мой мальчик, – сказал Сквайр, – помни, что ты отправляешься, по собственной твоей настойчивой просьбе, в огромную школу, и все неприятности сейчас у тебя впереди, совсем как у молодого медведя, – отправляешься, пожалуй, раньше, чем мы сами тебя туда послали бы. Если школы сейчас такие же, какими были в моё время, ты увидишь и услышишь там много жестокого и грязного. Но не бойся. Всегда говори правду, будь храбрым и добрым, и никогда не слушай и не говори ничего такого, что не годилось бы слышать твоей матери или сестре, – и тогда тебе никогда не будет стыдно приезжать домой, а нам – тебя видеть.

При упоминании о матери у Тома сдавило горло, и ему захотелось покрепче обнять отца, но решение о прекращении объятий было уже принято.

Поэтому Том только стиснул его руку, смело посмотрел ему в лицо и сказал:

– Я постараюсь, отец.

– Я это знаю, мой мальчик. Твои деньги на месте?

– Да, – ответил Том, проверяя в кармане.

– А ключи? – спросил сквайр.

– Тоже, – ответил Том, проверяя в другом кармане.

– Тогда спокойной ночи. Да благословит тебя Бог! Я прикажу коридорному разбудить тебя и встану, чтобы тебя проводить.

Жизнерадостная горничная отвела Тома в маленькую чистенькую комнатку на чердаке, причём назвала «солнышком» и поцеловала, выходя, а он настолько удивился, что даже не нашёлся, что ответить на это оскорбление. Всё ещё думая о последних словах отца и о выражении лица, с которым они были сказаны, он встал на колени и помолился о том, чтобы никогда, что бы ни случилось, не принести горе или позор своим родным.

Слова Сквайра вполне заслуживали произведённого ими эффекта, поскольку были плодом мучительных раздумий. Всю дорогу до Лондона он размышлял над тем, что скажет Тому на прощание; это должно было быть нечто такое, что мальчик сможет держать в голове, чтобы воспользоваться в случае необходимости. В своих размышлениях он зашел настолько далеко, что, вытащив огниво и трут, целую четверть часа пытался высечь огонь для своей длинной сигары; а когда, наконец, преуспел, то лишь молча выпускал дым, к немалому изумлению кучера, который был его старым знакомым и в некотором роде достопримечательностью дороги на Бат.[55]Note55
  Бат (bath) – город на юго-западе Англии, в графстве Сомерсет (somerset), известный курорт, единственное место на Британских островах, где имеются горячие источники. Название Бат («баня») происходит от древнеримских терм, которые были построены там в период колонизации Британских островов Римом.


[Закрыть] Когда кучер возил Сквайра, он всегда рассчитывал на беседу о текущих событиях и видах на будущее, сельскохозяйственных и общественных, в масштабах целой округи.

Если сжато передать рассуждения Сквайра, получится нечто вроде следующего: «Я не буду говорить ему, что нужно читать Библию, любить Господа и служить Ему; если он не сделает этого ради своей матери и всего того, чему она его учила, то не сделает и ради меня. Может, сказать об искушениях, с которыми ему предстоит столкнуться? Нет, не буду. Не стоит старику говорить о таких вещах с мальчишкой. Он попросту не поймёт, и это принесёт ему больше вреда, чем пользы, десять к одному. Может, сказать, что он должен учиться как следует, что его послали в школу, чтобы он стал учёным? Но ведь это же не так, по крайней мере, это не главное. Мне наплевать на греческие частицы и дигамму,[56]Note56
  Дигамма – знак греческого алфавита, звуковое значение которого не вполне ясно.


[Закрыть] да и матери его тоже. Так для чего же мы посылаем его в школу? Ну, отчасти потому, что он сам так этого хотел. Только бы он вырос храбрым, толковым, правдивым англичанином, и джентльменом, и христианином – вот и все, чего я хочу», – думал Сквайр; и под влиянием такого взгляда на предмет оформились его прощальные слова к Тому, которые так хорошо соответствовали своей цели.

Да, хорошо соответствовали, потому что это было первое, что пришло Тому на ум, когда он вывалился из кровати в ответ на призыв коридорного и начал быстро умываться и одеваться. Без десяти три он в одних чулках спустился в кофейную, неся в руках шляпную картонку, пальто и шарф, и нашел там своего отца перед пылающим камином, а на столе чашку горячего кофе и галеты.

– Давай сюда свои вещи, Том, и выпей-ка вот это, согрейся перед дорогой, старина.

Том прихлебывал кофе и безостановочно болтал, пока обувался и одевал своё хорошо прогретое пальто из грубошёрстного сукна с бархатным воротником, плотно облегающее фигуру в соответствии с отвратительной модой тех дней. Как раз когда он делает последний глоток, одновременно обматывая горло шарфом и просовывая его концы за лацкан, слышится звук рожка, а в комнату заглядывает коридорный и докладывает:

– Дилижанс, сэр, – и они слышат стук и дребезжание подкатывающей к «Павлину» кареты, запряжённой четвёркой рысаков.

– Для нас что-нибудь есть, Боб? – спрашивает рослый кондуктор, спрыгивая со своего места сзади кареты и похлопывая себя по груди.

– Молодой джентльмен, Рагби; три пакета, Лестер; корзина дичи, Рагби, – отвечает конюх.

– Скажи джентльмену, чтоб поторапливался, – говорит кондуктор, открывает заднее багажное отделение и забрасывает туда свёртки, рассмотрев их при свете ламп. – Закидывайте чемодан наверх, сейчас я его пристегну. А теперь залезайте, сэр.

– До свиданья, отец, скажи дома, что я их всех люблю.

Последнее рукопожатие. Том лезет наверх, а кондуктор подхватывает его шляпную картонку одной рукой, в то время как другой прижимает рожок ко рту. Ту-ту-ту! Конюхи отпускают лошадей, четвёрка гнедых трогает с места, и дилижанс исчезает во тьме ровно через сорок пять секунд после своего прибытия. Конюх, коридорный и Сквайр стоят, глядя им вслед, под фонарём «Павлина».

– Точная работа! – замечает Сквайр и, когда кареты уже не видно и не слышно, возвращается в постель.

Том стоя смотрит назад до тех пор, пока фигура отца не скрывается во мраке. Кондуктор, уже пристроивший его багаж, садится на своё место и начинает застёгивать пуговицы и осуществлять прочие приготовления к трёхчасовой езде до рассвета. Быстрая езда на наружных местах в ноябре, в правление его покойного величества[57]Note57
  Вильям iv (william iv), годы царствования 1830–1837.


[Закрыть] – не шутка для тех, кто боится холода.

Иногда мне кажется, что вы, мальчики нынешнего поколения, более нежные создания по сравнению с тем, какими были мы. Во всяком случае, путешествуете вы с куда большим комфортом; у каждого есть плед или ещё какое-нибудь приспособление для сохранения калорий, и большинство из вас ездит в этих пыльных и душных каретах первого класса с мягкими подушками. Поездка в темноте на верхушке дилижанса, запряжённого четвернёй, – это совсем другое дело, скажу я вам, особенно в тесном пальто из грубошёрстного сукна, когда ваши ноги на шесть дюймов не достают до полу. Вот когда вы узнавали, что такое холод, и как это – быть без ног, потому что уже через полчаса вы их совершенно не чувствовали. Но у этой старинной езды в темноте были и свои радости. Во-первых, сознание безмолвного преодоления, которое так дорого сердцу каждого англичанина – ощущение того, что ты сопротивляешься чему-то и не поддаёшься. Во-вторых, музыка дребезжащей упряжи, и звон лошадиных копыт по твёрдой дороге, и сияние двух ярких фонарей через морозный туман над ушами передних лошадей, вперёд, во тьму; и весёлый звук рожка кондуктора, предупреждающий сонных сторожей у шлагбаумов или конюхов на следующей станции; и предвкушение зари; и последнее, но не самое малое из этих удовольствий – ощущение того, что вы снова чувствуете свои ноги.

А потом – рассвет и восход солнца; откуда их ещё можно увидеть во всем великолепии, как не с крыши кареты? Чтобы почувствовать всю их красоту, нужно движение, постоянная смена пейзажа и музыка – не та, которую играют или поют, а бесшумная музыка, которая сама рождается в вашей голове как аккомпанемент движению или работе.

Уже проехали Сент-Олбанз,[58]Note58
  Сент-Олбанз (st. albans) – город в графстве Хартфордшир (hertfordshire), Англия.


[Закрыть] и Том наслаждается поездкой, хотя и наполовину замёрз. Кондуктор, с которым он один на один в задней части кареты, молчит, но укутал ему ноги соломой, а колени прикрыл мешком из-под овса.

Почтовая карета. Гравюра.

Темнота заставила Тома заглянуть внутрь себя, и он вспомнил всю свою маленькую жизнь, свои дела, свои обещания, свою мать и сестёр и прощальные слова отца; и он принимает полсотни прекрасных решений и собирается вести себя как настоящий Браун; да он и есть настоящий Браун, хотя и маленький.

Потом он начинает предвкушать своё таинственное мальчишеское будущее и размышлять, что за место Рагби, и чем они там занимаются, и вспоминать все истории о публичных школах, которые слышал от старших мальчиков, приезжавших на каникулы. Он полон надежды и энергии, и, несмотря на холод, начинает барабанить пятками под сиденьем; ему бы хотелось запеть, только он не знает, как это воспримет его товарищ – безмолвный кондуктор.

Рассвет начинается в конце четвёртого перегона, и карета подъезжает к маленькой придорожной гостинице, позади которой большие конюшни. Яркий свет виднеется в окне бара, задёрнутом красными шторами, а дверь открыта. Кучер складывает кнут вдвое и бросает его конюху; от лошадей валит пар. Он гнал их последние две мили и прибыл на две минуты раньше, чем положено по расписанию; он слезает с козел и идёт в гостиницу. Следом за ним слезает и кондуктор.

– Прыгайте и вы, сэр, – говорит он Тому, – сейчас я вам дам чего-нибудь горяченького.

Тому нелегко спрыгнуть вниз, нелегко даже нащупать ногами верх колеса; ног он совершенно не чувствует, с таким же успехом они могли бы быть на том свете; поэтому кондуктор снимает его с крыши кареты и ставит на землю, а потом они, тяжело ступая, присоединяются в баре к кучеру и другим наружным пассажирам.

Пока они стоят перед камином, свеженькая официантка подаёт каждому стакан горячего пива с джином и полынью, а кучер с кондуктором обмениваются профессиональными замечаниями. Горячее пиво согревает Тома и заставляет закашляться.

– Отличная штука для холодного утра, сэр, – говорит кучер, улыбаясь. – Всё, пора!

Они выходят и садятся на свои места, последним – кучер, который разбирает вожжи и говорит конюху Джему что-то насчёт плеча кобылы; вот он влезает на козлы, и кони трогают с места галопом ещё до того, как он успевает опуститься на сиденье. Ту-ту-ту, трубит рожок, и вот они опять в дороге и уже проехали тридцать пять миль (почти половину дороги до Рагби, думает Том), а в конце этого перегона их ожидает завтрак.

Теперь уже видно кругом, и их глазам предстаёт сельская жизнь раннего утра: повозки, едущие на рынок; люди, которые идут на работу с трубкой в зубах, и запах дыма этим ясным утром приятно щекочет обоняние. Солнце поднимается всё выше, и туман сияет, как серебристая газовая материя. Они проезжают мимо своры охотничьих собак, трусящих по пятам за лошадью охотника, который обменивается приветствиями с кучером и кондуктором; лицо у него почти того же цвета, что и его красный камзол.[59]Note59
  Красный камзол – традиционная одежда для охоты на лис.


[Закрыть] Потом они подъезжают к охотничьему домику и принимают на борт хорошо укутанного спортсмена с ружьём в чехле и саквояжем. В противоположном направлении проезжает встречная почтовая карета, кучера сдерживают лошадей, и обе упряжки разъезжаются в разные стороны, делая одиннадцать миль в час, чтобы на всякий случай была миля в запасе. А вот и станция с завтраком.

– Стоим двадцать минут, джентльмены, – говорит кучер, когда они подъезжают в половине восьмого к гостиничной двери.

Разве мы не мужественно выдержали это утро, и разве это не достойная награда за наше терпение? Мы в низкой тёмной комнате с деревянными панелями и охотничьими гравюрами на стенах; у двери – вешалка для шляп, к ней прислонена пара кнутов, принадлежащих коммивояжёрам, которые всё ещё нежатся в постелях; в камине пылает огонь; на каминной полке – причудливый старинный бокал, в который засунут список с местами сбора для псовой охоты на эту неделю. Стол накрыт белоснежной скатертью и уставлен фарфором, а ещё на нём пирог с голубями, ветчина, огромный кусок холодной варёной говядины и большой каравай домашнего хлеба на деревянном подносе. А вот и дородный метрдотель, который несёт, отдуваясь, поднос с горячим: на нём почки и бифштекс, прозрачные ломтики поджаренного бекона и яйца-пашот,[60]Note60
  Яйца-пашот – яйца, сваренные в кипятке без скорлупы.


[Закрыть] тосты с маслом и пышки, кофе и чай, и всё это с пылу, с жару и дымится. На столе места для всего этого не хватает, и холодные блюда убирают на боковой столик, – они были выставлены просто для красоты, и чтобы возбудить аппетит. А теперь наваливайтесь, джентльмены. Эта охотничья гостиница знаменита своими завтраками. По дороге на сборное место заходят двое-трое охотников в красных камзолах, они веселы, общительны и ужасно голодны, как, впрочем, и мы все.

– Чай или кофе, сэр? – спрашивает метрдотель у Тома.

– Кофе, пожалуйста, – говорит Том; рот у него набит почками и пышками; чай для него дело привычное, кофе – нет.

Наш кучер, судя по всему, большой поклонник холодной говядины. Также он сторонится и горячих напитков, предпочитая им эль, который приносит ему официантка. Один из охотников смотрит на него с одобрением и заказывает то же самое для себя.

Том наелся почек и пирога с голубями и напился кофе так, что живот у него стал как барабан; а потом ещё испытал удовольствие от того, что расплатился с метрдотелем сам, из своего собственного кошелька, в полной достоинства манере, и выходит теперь наружу посмотреть, как будут запрягать лошадей. Конюхи делают это тщательно и не спеша, радуясь, что никто их не торопит. Выходит кучер с путевым листом, попыхивая толстой сигарой, которой его угостил охотник. Кондуктор выходит из бара, в котором он предпочел позавтракать, облизывая свою тонкую, длинную, подозрительного вида сигару, три затяжки которой способны свалить с ног любого другого.

Джентльмены в красных камзолах стоят с зажжёнными сигарами у гостиничной двери, чтобы посмотреть на наше отправление, пока их коней водят взад и вперёд по рыночной площади, на которую выходит гостиница. Все они знакомы с нашим спортсменом, он болтает с ними и смеётся, и мы тоже ощущаем гордость сопричастности.