Текст книги "Новый придорожный аттракцион"

Автор книги: Том Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Джон Пол понял, почему «Передний край науки» так заинтересовал меня. Дело в том, что я впервые в жизни встретил коллег, чьи взгляды до известной степени совпадают с моими. Я только что написал слова «до известной степени», потому что считаю 95 процентов мистицизма бредом сивой кобылы. Однако в то же самое время я уверен в том, что наука сыграет решающую роль в религии будущего. Зимой «Передний край науки» снял здание старой обветшавшей курортной гостиницы в горах неподалеку от Стоктона. Члены этой организации нашли средства для проведения трехмесячных семинаров и исследований. Я сообщил Джону Полу, что подумываю принять участие в их работе. Правда, я не сказал ему, что подумываю также над тем, что вряд липриму участие в их работе. Мне было трудно признаться даже самому себе, как сильно во время моего отсутствия я скучал без Аманды. И еще я все так же упрямо и неоправданно придерживаюсь мнения, что в жизни придорожного зверинца должно произойти нечто судьбоносное.

Нечто судьбоносное, это надо же так загнуть.

– Ты вернулся как раз вовремя, – заметил Зиллер.

При этом он смерил меня очень странным взглядом. Такого мне никогда не приходилось читать в человеческих глазах. Это вполне мог быть взгляд привязанного к столбу колдуна, который за несколько секунд до того, как его сожгут на костре, попросил шерстяные носки, потому что у него замерзли ноги. Затем он отвел меня в кладовку, где снял с двери совершенно новенький навесной замок, и представил меня Иисусу.

Когда я вернулся на джипе из Маунт-Вернона, где я отправил по почте (авиабандеролью с доставкой непосредственно в руки адресата) образец соскобленной с мумии живой ткани, который послал в лабораторию радиоуглеродного анализа, Аманда и Плаки Перселл были уже на ногах. Ура, ура! Я подумал, что мистер Перселл наконец-то соответствующим образом отдохнул. Мне показалось, что он отдыхал часов восемь, не меньше. Выглядел он вполне бодрым и свежим.

Мистера Перселла я видел впервые в жизни. И с легкой завистью подумал, что он похож на киноактера Пола Ньюмена, если не считать того, что скулы Перселла были чуть выше, чем у Ньюмена, а нос – более аристократичный. Затем он улыбнулся. Улыбка у него оказалась отнюдь не ньюменовская. Улыбка у него оказалась отнюдь не аристократическая. Улыбка его напоминала шлепок мясной подливки на галстуке статуи Свободы.

Аманда обняла меня и поцеловала в щеку. Неплохо. Я ничего не сказал. Снаружи всей видимой частью неба завладели утки. Свое путешествие они совершали, двигаясь высокими вибрирующими линиями. В каркасных домиках по всей долине Скагит одетые в тенниски и домашние джинсы мужчины сосредоточенно чистили охотничьи ружья. Охотнико-утиный континуум был красноречив. И ясен без слов.

Прошло немного времени, и я запрятал свою ревность подальше. Если Зиллер оставался невозмутим, то с какой стати я должен мучиться по этому поводу? Имелись более важные дела, причем самого неотложного характера! Я предложил собраться всем вместе за дубовым столом и обменяться мыслями насчет мумии, которая оказалась у нас в руках. В тот миг, когда я перестал скрывать свое возбуждение, оно мощными гейзерами прорвалось наружу. Ух ты! Да, черт побери! Давайте-ка займемся этой мумией!

– Нет, – решительно заявила Аманда. – Не сегодня.

Я не мог поверить собственным ушам. Не сегодня?

Нам необходимо некоторое время, чтобы наши эмоции немного поостыли, объяснила она. Необходимо время для того, чтобы привыкнуть. Необходима торжественность. Нужно все начать с ритуала. Это был ритм веков. На следующий день зверинец будет закрыт. Мы будем, если понадобится, в течение дня собираться вместе и разговаривать о Теле. Однако прямо сейчас нам необходимо к этому основательно подготовиться. Начнется ритуал на закате.

– Послушайте, – обратился я к собравшимся, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, – если это мумифицированное тело действительно принадлежит той самой личности, как вы утверждаете, то получается, что в кладовке мы спрятали хлопушку куда более грозную, чем водородная бомба. Вы представляете себе, насколько серьезными могут быть последствия? Если это действительно то самое Тело, как вы говорите, то уже завтра примерно в это же самое время любая гиена христианского мира будет дышать нам в затылок. Нас могут убить прямо в постели!

– Вряд ли, – возразил Плаки. – Нет, высокопоставленные гиены переполошатся, это точно! Они сразу же натравят на нас все Фелиситаторское братство, всех монахов до единого. Для этого они могут воспользоваться любыми мыслимыми средствами, включая и ФБР, и ЦРУ. И ЦРУ, и ФБР уже многие десятилетия лижут задницу Папе, это факт! Но ты понимаешь, Маркс, работать они будут в пределах очень строгих рамок. Мне думается, что во всем мире о существовании… существовании Тела знает лишь десяток людей. И все они – закулисные воротилы в Ватикане. Они не могут сказать своим агентам-«шестеркам», что именноследует искать или почемунужно искать именно меня. Усекаешь? Они могут приказать просто выследить меня. Прекрасно. Если принять во внимание их «сообразительность» и ресурсы, которыми они могут воспользоваться, им еще немало придется помучиться, прежде чем они выйдут на мой след и появятся здесь, в зверинце. У них это займет несколько дней, а может, и недель. И есть у меня задумки, что делать с этим Телом. Я не для того рисковал своей шкурой, чтобы эти попы отобрали его у меня. Ты прав, Марвеллос, в этой кладовке действительно лежат многие мегатонные гремучего небесного пороха, и то, как мы им распорядимся, может изменить очень многое для очень многих людей на очень долгие времена. Так что нам нужно поскорее решить, что со всем этим делать. Но в любом случае Аманда права – у нас еще есть время, чтобы приготовиться.

Плаки закурил сигару и уселся на груду подушек, словно извещая нас о том, что готов к любому ритуалу, который принесет с собой закат.

Аманду услышанное привело в самое благостное настроение.

– Сегодня пировать мы будем, – заявила она, – а завтра голодать.

– Мать вашу, – проворчал я без всякой задней мысли.

Аманда заявила, что нас ожидает пиршество, и в той степени, в которой куриные ножки годятся для игры в волейбол, пиршество и состоялось. Аманда обошла все уголки долины Скагит и вытряхнула на кухонный стол ее щедрые дары. Вытряхнула серебристого лосося величиной со здорового младенца, которого обмазала сметаной и запекла в духовке. Дополнили пиршественный стол и свежие устрицы – вареные и сырые. А также шарики поздней капусты брокколи, тушенные в остром соусе с явными садистскими наклонностями. В меню, кроме того, вошли: кукурузные початки, клубни лопуха большого, корни камыша. Печенье из пыльцы камыша. Три разновидности грибов: лисички, шампиньоны, боровики. Коровий пастернак (стебли нужно было немного поскоблить ножом и употреблять в пишу сырыми, совсем как сельдерей). Поджаренные стебли папоротника. Лук. Суп из лишайника. Сосновые орешки. Дикий мед. Яйца морской звезды. Яблоки. Груши. И так далее, и тому подобное – пища, которую Зиллеры собирали совершенно бесплатно, как это еще возможно в округе Скагит, несмотря на ядовитое цементное вторжение индустриальных монстров.

– Вы, народ, очень странную пищу употребляете, – заметил я.

– Мы обладаем немалым знанием о подобных вещах, – откликнулась Аманда.

Царский обед мы запили вином, совсем как когда-то Иисус Христос со товарищи. Затем пустили по кругу трубочку с гашишем, которую вставляли в губы точно так же, как проголодавшиеся колибри вставляют клювики в цветки орхидеи. Впитав в себя многочисленные предрассудки, я всегда испытывал огромную неловкость в отношении наркотиков, однако на этот раз густой дым вызвал во мне совершенно незнакомые ощущения, и крошечные крылышки блаженства завибрировали в унисон с ритмом растительного колдовства.

«Обязательно изучить ботаническое происхождение вещества, носящего название гашиш», – накропал я в своей записной книжке при свете свечей, который переливался подобно блеску алмаза, в то время как моих ноздрей достигали изменчивые струи запаха ладана, напоминая блюда со спелыми фруктами на спинах юных нубийских рабов. Мой позвоночник обвивал караванную подушку подобно бичу, что обрушивается на спину раба. После этого фокуса я на всю катушку принялся эксплуатировать арабские образы.

– Отнеси письмо Кубла-Хану, – приказал я Мон Кулу, представив себе, что бабуин – мой личный секретарь. Однако вопреки моему приказу проворное существо показало свой красный зад, бросившись танцевать с Плаки Перселлом.

Валетное действо понравилось всем, хотя и было скорее непристойным, нежели изысканно-грациозным. Малыш Тор, раскрашенный специально по случаю сегодняшнего пиршества ягодным соком, сопровождал его собственным забавным танцем. Мы смеялись до тех пор, пока сами не испугались, что потревожим сон диких уток на болотах. И все же, несмотря на смех и веселье, исходящая из кладовки вибрация давала о себе знать. Так что не подумайте, что мы – или хотя бы один из нас – могли по-настоящему забыть о Сыне Человеческом. Мы постоянно, каждую минуту, ощущали Его присутствие, однако, надо отдать Ему должное, Он не стал портить нам вечер. По правде сказать, великая тайна о Нем даже добавляла веселья нашему празднику. Более того, нам было просто хорошоот того, что Он рядом.

Даже если в этой благожелательности свою роль сыграла пущенная по кругу вышеупомянутая трубочка, что ж, пусть так. В конце концов, и гашиш, и Христос происходят в общем-то почти из одних и тех же краев. Интересно, какие еще сюрпризы Ближний Восток прячет до поры до времени в своем украшенном полумесяцем рукаве?

Ради общего удобства вечеринка могла бы переместиться в гостиную на втором этаже, однако, как мне показалось, никому не хотелось удаляться от кладовки. Вместо этого мы, подобно тому, как ленивые гребцы отталкиваются от пристани, сонно оттолкнулись от стола и поплыли на черных штормовых облаках звуков саксофона Роланда Керка, что, устремляясь вниз с лестницы и превращая ее ступеньки в неистовый эбеновый водопад, доносились с игравшей наверху пластинки. В Тимбукту существует университет, которым руководят чародеи, совершенно равнодушные к образованию. Если Керк исполнял отрывки из расписания учебных занятий этого храма науки, то почему тогда дрессированный бабуин заторможенно двигался под их звуки с такой явной ностальгией и почему тогда Джон Пол принялся собирать вокруг себя свое семейство раскрашенных барабанов?

Ночь принимала новый оборот с несомненной тягой к примитивизму, как будто для того, чтобы приготовить себя к Христу, мы должны переключить наше внимание на дьявола и посмотреть, какие способности проникновения в суть вещей он может нам предложить. Краснозадый примат почесался в нескольких местах, Зиллер почесал кожу барабанов, а далекий саксофон Роланда Керка неожиданно взял нутряной темп совершенно первобытных аккордов, и обжигающая, взрывная харизма этого человека-привидения показалась нам едва ли не осязаемой. Охваченный ужасом белого человека, представителя западной цивилизации, я посмотрел на кладовку, однако вибрации, исходившие от ее стен, были пронизаны безмятежностью, которая, казалось, говорила: «Расслабься, ты дома, среди своих!»

На этой сумасшедшей ноте перед нами появилась Аманда в коротенькой юбочке, сплетенной из стеблей кукурузы, и вся увешанная несметным количеством бисерных бус, браслетов, колец, колокольчиков, амулетов и ленточек – и с золотистыми снежинками в макияже. Она тут же изменила весь ход игры. Ослабленный гашишем и колдовством, я был не в состоянии записать ее слова, однако, помню, она заявила о том, что настало время рассказывать истории. Подобно индейцам, которые обитали здесь во времена Христа, подобно цыганским баронам, собиравшимся вокруг костра, мы должны были по очереди развлекать и поучать друг друга соответствующими случаю рассказами.

Это уже лучше, подумал я, потому что все остальное вызвало у меня мурашки там, где они в общем-то появляться никак не должны. Моя связь с материальным миром была подобна связи танцора со своей партнершей, а я не горел желанием, чтобы в мой танец вторгались темные бесформенные образы мужской половины Иррационального. А как вы?

– Я начну первой, – предложила Аманда, и это обрадовало меня еще больше, потому что хоть она всегда пела, адресуясь окружающим предметам, я не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь рассказала простую историю. Проигрыватель тут же выключили, Зиллер откатил свои барабаны в сторону, и мы снова сели в ожидании рассказа Аманды, точнее, ее очаровательного лепета, похожего на розовую улитку, вползающую нам в уши.

Рассказ Аманлы

В саду, известном под названием Эдем, наши мифологические влюбленные зашли слишком далеко. Соблазненные Лукавым Искусителем на неестественные позиции, они переполошили цензоров, и те немедленно захлопнули перед ними все двери. Начальство с проклятиями сообщило им об увольнении, и в этом главном проклятии объявлялось, что по причине трусливой человеческой природы на земле будут отныне произрастать лишь чертополох и тернии. Настало время, и чертополох вырос повсюду. Однако где бы он ни вырастал, на нем оказывалась бабочка – репейница, или Pyrameis cardui – наши ученые друзья имеют привычку именовать ее именно так. По всей Европе, по всей Северной Америке, в Африке – за исключением густых, непроходимых джунглей Конго, по всей Южной Америке, в далекой Австралии и на многих островах, омываемых волнами синих морей, можно было встретить эту красавииу-бабочку. В одни времена года бабочек было очень мало, в другие они появлялись в огромных количествах, и на каждом кустике чертополоха сидели эти весело раскрашенные создания, а среди колючих трушоб листьев висела паутинка, сотканная их гусеницами.

Однажды на горе Бау-Вау, следуя за бабочками через заросли чертополоха – так же, как молодые студенты следуют за Великими истинами в университетах, я засунула венчик чертополоха себе в ухо. Я ожидала – оттого, что прочитала в школе стихотворение этого ужасного Теннисона – услышать пространства скрытое звучание. Ни хрена не вышло.

Вы можете подумать, что после этого я стала проклинать чертополох. Однако бабочки продолжали прилетать и улетать, туда и сюда, совсем как телефонные переговоры между адвокатами Адама и Евы и комитетом по цензуре. В надежде урегулировать судебное дело.

•••••••

– Аманда, не хочешь ли еще бокал вина?

– Нет, спасибо, Маркс. Мне хватит.

– А ты, Плаки?

– Конечно, дружище. Наливай!

Джон Пол занял место Аманды в передней части кухни. Скорее всего он собрался рассказать нам свою историю. Меня это устраивало. Меня это точно устраивало. В моей голове не было ни единого слова. Аккомпанируя себе на барабане, ремень от которого он перекинул себе на шею пониже затылка, Зиллер начал негритянским, но в то же время слегка лоснящимся голосом декламировать историю из своего африканского дневника.

История Джона Пола Зиллера

Дорога на Бобовилль проходит через задний двор какого-то фетиша. Здесь облака цепью нанизывают на бамбуковые шесты, а ветры хранят в терракотовых горшках, плотно накрыв их крышками.

Мы делаем остановку, чтобы немного охладить наши волдыри и вежливо разузнать все, что касается природных стихий. Солнце представляет для нас особый интерес.

К нам подходят местные девушки, продающие пузырьки, которые они поймали волосами, растущими у них на лобке, во время купания в реке. Подражая доктору Швейцеру, они меряют мою температуру. И приносят мне другую.

Шаман объясняет нам искусство завязывания дождя на три узла. Скорее всего он намеренно пропускает два важных этапа этого процесса.

По мере того как солнце опускается все ниже и ниже в джунгли скользко-зеленого Конго, девушки – для того, чтобы поймать нас в сети и таким образом помешать его исчезновению – затевают игру «колыбель для кошки». Тьма надвигается очень медленно. Чтобы выведать этот секрет, мы предлагаем коробку «Честерфилда», однако главный жрец курит только самые кончики сигаретного фильтра.

Вскоре по всему экватору вспыхивают костры, напоминая рубины, сверкающие в спортивном поясе чемпиона-тяжеловеса. Шипят зажатые в черных кулаках трещотки. На костре варится свиной жир. Волшебные палочки убираются из глиняных дыр, в которых они провели весь день. Пение становится настолько громким, что от него наши гамаки начинают раскачиваться из стороны в сторону, как будто мы находимся на палубе плывущего корабля. Чтобы ослабить шум и рассеять дым жарящегося мяса, из кувшина выпускается легкий ветерок. Он играет на голых грудях танцующих девушек и морщит поверхность крепчайшего напитка, который наши хозяева разлили по чашкам, сделанным из перевернутых грибов-поганок. А еще он ерошит мех жертвоприношения.

Занавес джунглей распахивается, чтобы впустить группу миссионеров, озабоченных прогнозом погоды. Они находятся на пути к органному концерту в швейцеровском амфитеатре и крайне обеспокоены тем, что сезон муссонных дождей еще не начался. Миссионеры поражены той степенью язычества, которым пропитана метеорология. Они передают чернокожим открытки с изображением Христа, успокаивающего бурю на море Галилейском, и зачитывают документы, описывающие такие явления, как Великий Потоп или разверзшиеся воды Красного моря.

Наутро целое племя обращено в христианство. Одетых в закрытые купальники девушек обрызгивают на речном берегу водой. Шаманы тем временем с глупым видом распевают «Rock of Ages», пока тарелка для сбора подаяний не переполняется до краев драгоценными камнями и золотыми самородками, которые они ранее использовали в своей профессиональной деятельности.

Таким образом мы продолжаем наше путешествие в Бобовилль, ничего не зная о солнце, кроме того, что, согласно астрономической классификации, оно относится к классу желтых звезд-карликов: огромный шар раскаленного газа на краю Млечного Пути, преобразующий каждую секунду четыре миллиона тонн материи в энергию в соответствии с основной формулой Эйнштейна: е = nс ².

•••••••

Свою историю Зиллер завершил кавалерийской атакой барабанной дроби. Но как громко ни рокотал барабан, он не разбудил малыша Тора и Мон Кула, которые, держась за руки, спали в углу. Аманда прикрыла уснувших детишек одеялом. При этом она знаком показала мне, что я буду следующим рассказчиком.

Что ж, все правильно. Реверанс Зиллера в адрес Эйнштейна натолкнул меня на интересную мысль. Я расскажу историю о науке. В конце концов, наука – это то, что я знаю лучше всего. Но я не стану обсуждать программу космических исследований «Аполлон» или сообщать слушателям о моих собственных экспериментах, касающихся свойств нестабильного состояния ионов. Нет, я расскажу о странных кварках и «абсолютном нигде» – последних научных концепциях, которые отличает яркая поэтическая искра, способная заинтересовать слушателей. Превосходное решение. Однако когда я вышел на середину комнаты, гашиш и вино – я так думаю! – одержали победу, и мой разум полностью освободился от совершенно другого груза. Который я вывалил на моих товарищей.

История Маркса Марвеллоса

Мое балтиморское детство состояло из кирпичей. Кирпичи. Сплошные кирпичи. Кирпичи на кирпичах. Здесь, на северо-западе Тихоокеанского побережья, все построено из древесины. В Балтиморе для строительства везде использовался только кирпич. Мои детские воспоминания полны видений кирпичных домов, тянущихся рядами вдоль кирпичных мостовых. Кирпичные закаты, кирпичные пикники, кирпичные газеты, доставляемые морозным кирпичным утром. Повсюду один и тот же цвет бекона и запекшейся крови – это кирпичи. Я жил в кирпичных домах, ходил в кирпичные школы, покупал плитки «сникерсов» в кирпичных кондитерских, ходил в кирпичные кинотеатры смотреть фильмы с участием Джина Отри и играл в лакросс на кирпичных игровых площадках за кирпичными стенами. Деревянными были лишь иеркви. Протестантские церкви, кстати сказать. Первая церковь, в которую я начал ходить, возвышалась на Чесапикских холмах и представляла собой белое каркасное сооружение. Точно в такую же наша семья стала ходить, когда мы перебрались ближе к городу. Когда я задумываюсь об этом, мне никак не удается припомнить хотя бы одну кирпичную протестантскую церковь в Мэриленде, но, как мне кажется, хотя бы одна такая там все же должна найтись. Все прочее было построено из кирпича, а вот церкви – деревянные. Казалось, будто для всего мирского годился исключительно кирпич, однако когда дело доходило до спасения души, то балтиморским протестантам требовался храм божий из дерева. Католики подобных разграничений не требовали – и для молитв, и для стяжания богатств земных одинаково хорошо подходил кирпич.

В портовой части Балтимора находился сложенный из кирпичей кабачок. Назывался он «Большой Б». Б – это, наверное, Балтимор. Лучше бы его назвали «Диззи Дин». Завсегдатаи кабачка боготворили футболиста Диззи Дина. Обожали, несмотря на то что он играл за «Сент-Луис кардиналз» и никогда не играл в Балтиморе. Тамошний бармен скупил все подачи Диззи Дина и переплавил их в свечи. День, когда Диззи участвовал в двух матчах своей команды и выигрывал, обрамлялся в углу кабачка только что сорванными васильками вокруг его головы и ног, а аплодисменты развевались вокруг него, как флаги.

В юности мой отец подолгу засиживался в этом кабачке. Он пил эль «Ред топ» и лакомился – в зависимости от времени года – то восхитительными чесапикскими крабами, то не менее изумительными чесапикскими же устрицами. При этом он болтал с другими завсегдатаями о Диззи Дине. Это было славное, счастливое времяпрепровождение, пусть даже иногда он сильно напивался и впадал в меланхолию.

Женитьба на моей матери положила коней его посещениям портового кабачка, подобно тому, как сломанная во время матча нога Диззи Дина положила конец его блестящей спортивной карьере. Моя матушка считала алкоголь в любой его разновидности спермой сатаны, и хотя я здорово сомневаюсь в том, что отец разделял ее чувства, все же он не осмеливался возражать супруге. В общем, он вынужден был дать зарок и покорно следовать за путеводной звездой веры.

Понимаете, моя матушка являла собой олицетворение религиозного фундаментализма. Баптистская вера служила ей одновременно и шитом, и мечом, благодаря которым она энергично вторгалась в жизнь, решительно отвергая все и вся, что пыталось ей противостоять. Она была несокрушима в своей праведности, и мы об этом ни на секунду не забывали. В те мгновения, когда матушка не сидела, уткнувшись в Библию или журнал воскресной школы, она вела душеспасительные беседы. Готов поспорить, Бог был на ее стороне. Она говорила о Господе своем Иисусе так, словно они друзья детства. Когда же она заводила разговоры о преподобном Билли Грэме, я испытывал неловкость за собственного отца, как будто он был настоящим рогоносцем.

По мнению матери, все было предельно просто. Либо ты веришь Библии – каждому слову, от начала и до конца, – либо нет. Если веришь, то относишься к числу Богоизбранных и получишь неплохие дивиденды в Вечности. Если нет, то ты заблудшая душа. Мой отец не хотел быть заблудшей душой – не хотел более, чем кто-либо другой, – и поэтому шел на поводу у матери, по-своему, спокойно, зашитая ее взгляды, хотя я подозреваю, что вечности в раю он предпочел бы часик в обществе своих приятелей-собутыльников, завсегдатаев кабачка и страстных почитателей Диззи Дина.

Что касается меня, то я всем этим был жутко напуган. Всемогущество Господа ошеломляло меня, заставляло чувствовать себя ненужным, виноватым и неприкаянным. Я не отвергал свою баптистскую подготовку и даже нисколько не усомнился в ней. Однако я страстно желал облегчения, желал хотя бы раз получить возможность открыть шкатулку своего «Я» и сделать так, чтобы Бог своими голубыми глазами этого не увидел. Меня ужасно огорчало Его постоянное вторжение в мою частную жизнь.

Однажды летом, когда мне уже исполнилось тринадцать, вскоре после того, как меня (испытывавшего смутные опасения) окрестили в водах Потомака, я узнал, что Эйнштейн был атеистом. Мать сама рассказывала мне о том, что Эйнштейн был самым умным человеком на свете. Теперь же, сидя в своей крошечной альковной комнатке, окно которой выходило на вечерние улицы Балтимора, я прочитал в журнале о том, что знаменитый физик не только не был «спасен», но даже вообще не верил в Бога. Отец – он поздно вернулся домой из скобяной лавки – позвал меня ужинать. Затем позвал еще раз. Но я сидел, глядя в окно, и в голове моей шевелились новые путанные мысли, а Балтимор хмурился каждым своим кирпичом.

Начиная с того самого дня, каждый маленький интеллектуальный шажок, который я делал, становился новым гигантским шагом, все больше и больше отдалявшим меня от христианских догм. И все же, как я ни рвался изо всех сил на свободу, мне никак не удавалось разорвать эмоциональные связи с религией. В интеллектуальном отношении я парил в вышине легко и свободно, однако мои чувства все еще были прочной цепью прикованы к скале баптизма. Даже сегодня я не могу с полной уверенностью заявить, что решительно и навсегда оборвал эти связи. Учась в колледже, после ночей, проведенных в бурных спорах и обильных возлияниях, я обычно лежал на своей койке – лицо мокрое от выпитого алкоголя, горло охрипло от бесконечных споров – и мечтал, чтобы меня поддерживала простая вера моих родителей. Сегодня вечером здесь, в зверинце, я по-прежнему хочу того же. Неужели такова человеческая судьба – тратить те часы, когда оказываешься совсем рядом с истиной, страстно мечтая о лжи?

•••••••

Я поймал себя на том, что сначала посмотрел на дверь, словно мое признание было чем-то вроде молитвы или надежды, что еще можно что-то сделать с Тем, Кто лежит в кладовке, а затем на трех моих товарищей, чтобы понять, повлияла ли моя исповедь на их радостное настроение. Друзья ответили мне лишь вежливыми кивками и улыбками, как и после двух предыдущих историй. Из кладовки не последовало ни знака, ни звука. Я сел. Перселл, в свою очередь, встал и занял мое место. Он закурил сигару и, растягивая слова, начал свой рассказ.

История Плаки Перселла

Был у меня когда-то роман с одной дамочкой, которая была скупа настолько, что будь она кенгуру, то обязательно зашила бы свою сумку. У нее было два мужа. Один – протестантский пастор, находившийся среди наших ребят во Вьетнаме, а другой – полицейский, который случайно обрызгал себя собственным «Мейсом» [15]15
  Марка слезоточивого газа. – Примеч. пер.


[Закрыть]и оказался в больнице, где врачи пытались вернуть ему зрение. Она исправно получала чеки от обоих, а сама забила гвоздями входную дверь изнутри и не открывала ее никому. Мне приходилось проникать к ней через небольшую дыру в полу прачечной комнаты. Как раз за сушилкой.

Вы можете спросить, почему человек с моим прошлым так привязался к женщине со столь недостойным характером? И как могла она научить меня силе позитивного мышления? Видите ли, она была…

ТУК! ТУК! ТУК!

Во входную дверь зверинца кто-то громко и настойчиво постучал.

ТУК! ТУК! ТУК!

В дверь постучали снова – очень громко и очень официально. Плаки сделал пару шагов назад и едва не проглотил свою сигару. Я облил себе колени вином и застыл от испуга. Даже невозмутимая Аманда побелела как мел.

Самообладание сохранил лишь Джон Пол. В считанные секунды он переместился из кухни прямо в столовую и в сам зверинец, ступая огромными шагами, легко и грациозно, как хищник семейства кошачьих в африканской саванне. При этом он успел извлечь из-за набедренной повязки кинжал. Зиллер вскочил со своего места настолько бесшумно и стремительно, что, честно говоря, до меня не сразу дошло, что он делает, пока я не увидел его перед входной дверью. Он согнулся и припал к полу, сжимая в руке кинжал, готовый в любую секунду нанести врагу смертельный удар.

Следующим отреагировал Плаки. Когда три зловещих стука в дверь снова нарушили тишину придорожного заведения, он взял себя в руки, метнулся к двери кладовки и проверил замок. Убедившись, что дверь заперта, он занял позицию возле единственного входа в кладовку, всем своим видом напоминая какого-нибудь восточного гуру. Его мускулистые ноги и руки были готовы сдержать натиск по меньшей мере взвода коммандос, прими они непродуманное решение взять зверинец штурмом.

Следующей вышла из состояния оцепенения Аманда. Она бросилась тушить по всей кухне свечи. Придорожное кафе погрузилось во тьму. Весь дрожа, я встал – и стоял, по непонятной причине обхватив себя руками за плечи. Запах опасности сгустился в зверинце настолько, что Мон Кул проснулся. Однако бабуин повел себя чрезвычайно благоразумно. Проявляя инстинктивную мудрость, присущую тем, кому приходится в джунглях часто спасать свою жизнь, он просто издал негромкое горловое рычание и приготовился либо принять бой, либо пуститься в бегство. Стоя в передней, мы услышали, как зашевелились в вольере ужи. Не исключено, что опасность почувствовали и дрессированные блохи, однако узнать их истинную реакцию не представлялось возможным.

Один малыш Тор продолжал спать мирным сном. Я разглядел в темноте, что Аманда стоит возле сына. Она напомнила мне тигрицу, склонившуюся над детенышем, над которым нависла опасность. В придорожное кафе ворвалось нечто холодное, как океанская волна. Каждый из нас отдался на волю собственному страху и вслушивался в тревожный ток крови в ушах.

СТУК! СТУК! СТУК!

Если не на двери, то на наших душах этот стук точно оставил вполне различимый отпечаток гестаповской перчатки.

Когда Джон Пол наконец рывком распахнул дверь, мое сердце устремилось вниз подобно не одному комплекту вставных зубов, которые периодически слетают в воду с моста Золотые Ворота. Фигура, стоявшая на пороге, была одета в какую-то форму. Что же такого необычного я нашел в наряде незнакомца? Разве не учили меня с малолетства, что полисмен – наш лучший друг? Насколько я мог судить, к нам пришел по меньшей мере один из них. А если он потянется за пистолетом или за чем-то еще – что тогда?

– Велено передать Зиллеру лично в руки. Письмо. Мистеру Зиллеру и миссис Зиллер.

Джон Пол взял письмо и вернулся в кухню – уже не так поспешно, как несколько секунд назад выскочил из нее. Аманда включила свет. К черту свечи!

– Ну разве мы не сборище законченных параноиков? – спросил, ни к кому не обращаясь, Перселл. Я его смущения не разделял. Если учесть, что мы здесь прячем, наша пугливость представляется вполне естественной.

Мы услышали, как почтальон завел машину и отъехал. Затем, после того как мы с Плаки прикончили остатки вина, отхлебывая прямо из горлышка, Джон Пол при помощи кинжала взрезал конверт. На нем была синяя почтовая марка с изображением кобры с раздутым капюшоном и штемпель Нью-Дели, столицы Индии. По причине сильнейшего нервного напряжения, которое я в те минуты испытывал, мне не пришло в голову снять с письма копию или просто постараться получше запомнить его содержание. Однако, если читатель по-прежнему мне доверяет, я с максимальными подробностями попытаюсь пересказать основное.