Текст книги "Новый придорожный аттракцион"

Автор книги: Том Роббинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Том Роббинс
Новый придорожный аттракцион

Все персонажи этой книги являются вымышленными, и любое сходство с реальными людьми – покойными или ныне здравствующими – чистая случайность.

Эта книга посвящается Кендрикам – капитану Джону (ныне покойному) и Билли (все еще здравствующему), а также Шэзему, крошке Терри и забавнице-«медвежонку», где бы она сейчас ни была.

* * *

Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг. Аминь.

Иоанн 21:25

* * *

Кстати, Регги Фокс, киномеханик далай-ламы – он крутит фильмы на стареньком 16-миллиметровом кинопроекторе, – заявил, что далай-ламе и людям из его окружения жутко понравились бы кинофильмы о Тарзане или ленты с участием братьев Маркс. Вряд ли буддистам захочется смотреть киноленты, где убивают людей или животных; зато им ужасно нравятся комедии и приключенческие ленты.

Лоуэлл Томас-младший, «Прочь от этого мира» (приложение, «Что взять с собой, отправляясь в Тибет»)

Часть I

Исподнее чародея было обнаружено в картонном чемоданчике, плававшем в пруду с затхлой, стоячей водой где-то на окраине Майами. Сколь бы важным ни оказалось данное открытие – ведь не исключено, что оно могло изменить судьбу всех и каждого из нас, – но это не тот случай, чтобы начинать с него наше повествование.

В чемоданчике наряду с волшебными вещицами, которые никак нельзя обнародовать, находились также страницы – и клочки таковых, – вырванные из путевого дневника, который Джон Пол Зиллер вел во время своих странствий по Африке. Или все-таки это была Индия? Дневник начинался так: «В полночь арабский мальчонка приносит мне вазу с белыми финиками. У него золотистая кожа, и я пытаюсь примерить ее на себя. Она не помогает от москитов. И от звезд. Грызун экстаза поет у края моей постели». А дальше идет следующее: «Утром повсюду видны следы волшебства. Какие-то археологи из Британского музея обнаруживают проклятие. Туземцы неутомимы. Носорог утащил девушку из соседней деревушки. Мерзопакостные пигмеи грызут подножие тайны». Такое вот было начало дневника. Но не начало этого повествования.

Ни ФБР, ни ЦРУ ни в жизнь не опознать содержимое чемоданчика как вещи, принадлежащие Джону Полу Зиллеру. Однако нежелание спецслужб определять эти вещички – либо бюрократическая формальность, либо тактическая уловка. Господи, да кто же еще, кроме Зиллера, стал бы носить жокейские бриджи, пошитые из кожи древесных лягушек?

В любом случае давайте-ка не будем попусту слоняться по арене жареных фактов. Несмотря на агентов кризиса, которые диктуют набросок этого повествования, несмотря на стремительный дух времени, постоянно напоминающий о себе, несмотря на всемирную моральную конструкцию, опасно балансирующую над нами, несмотря на то что автор этого документа не является ни журналистом, ни ученым, и хотя он отчетливо понимает потенциальную историческую важность собственных слов, он не горит желанием позволить объективности столкнуть его со столпа его собственной точки зрения. А в фокусе его зрения находится – невзирая на обилие иных событий – девушка, девушка по имени Аманда.

– Мне нравятся всего три вещи, – воскликнула Аманда, пробудившись из своего первого долгого транса, – бабочки, кактусы и Бесконечный Кайф!

Позднее она расширила список, добавив грибы и мотоциклы.

Прогуливаясь одним довольно теплым июньским утром по своим кактусовым садам, Аманда наткнулась на старого индейца племени навахо. Он рисовал на песке какие-то картины.

– Каково назначение художника? – потребовала Аманда ответа у талантливого, хотя и незваного гостя.

– Назначение художника, – ответил старый индеец-навахо, – дарить людям то, чего им не может дать жизнь.

Однажды в свирепую грозу Аманда забеременела.

– Так это была молния или все же любовник? – слышала она иногда вопрос, погружавший ее в глубокие раздумья.

Когда у нее родился сын с молниями в глазах, люди перестали считать ее придурковатой.

Нарядясь в желтую бархатную тунику, собранную в поясе зелеными скарабеями, с гирляндой голубых японских ирисов на шее и привязанным к спине младенцем, пускавшим пузыри, Аманда обычно разъезжала на мотоцикле по лужайкам в поисках редких разновидностей бабочек. В один бесконечный весенний день она случайно наткнулась на небольшой цыганский табор, который остановился на отдых под ивой.

– Вы не откроете мне что-нибудь из тайн природы моего истинного бытия? – спросила Аманда, решив, что цыгане знают толк в таких искусствах.

– А чем ты отплатишь нам за это? – поинтересовались цыгане.

Аманда опустила свои длинные ресницы и нежно улыбнулась:

– Устами я подарю вам радость.

На том и порешили. После того, как она добросовестно ублажила своими устами четырех мужчин и двух девушек, цыгане сказали Аманде:

– Ты по своей природе очень любопытна.

И отправили ее восвояси.

На день рождения отец Аманды (мужчина грузный, если не тучный) подарил ей циркового медведя. Медведь понимал только по-русски, тогда как Аманда говорила только по-английски и по-цыгански (хотя ей и были ведомы несколько диалектов североамериканских индейцев, но на людях она ими не пользовалась). Так что цирковое представление состояться никак не могло. Что же делать?

Аманда подружилась с медведем. Она пекла для него вкуснейшие пирожки. Она чесала ему за ухом, кормила апельсинами и сандвичами, поила «Доктором Пеппером». Постепенно мишка стал показывать трюки по своей воле. Он танцевал, когда Аманда играла ему на крошечной гармошечке-концертино. Он катался на ее серебристом мотоцикле. Он удерживал на носу сразу три крокетных шара и курил тоненькие сигары.

Однажды в город, неподалеку от того местечка, где жила Аманда, приехал человек из Московского цирка. По просьбе ее отца он пришел посмотреть на медведя. Гость гаркнул косолапому команды на русском, но тот даже ухом не повел и в конце концов перевернулся на своем коврике и заснул.

– Этот драный медведь не поддается дрессировке, – пожаловался гость из советского цирка. – Честно говоря, потому-то мы его и продали.

В то лето самым грандиозным проектом Аманды стало создание Оранжереи Бабочек. Поскольку у многих мотыльков очень короткий срок жизни, обитатели этого новоиспеченного учреждения постоянно менялись.

У подножия водопада Аманда построила шалаш из ивовых прутьев и черного войлока. Внутри она набросала горы мягких цветастых подушек и, раздевшись до трусиков и бисерных бус племени Черноногих, впала в транс.

– Я определю, как можно продлить жизнь бабочек, – объявила она перед этим.

Однако пробудившись через час, Аманда улыбнулась загадочной улыбкой.

– Жизнь бабочки длится ровно столько, сколько необходимо, – сообщила она.

Стоял нежный, напоенный солнечным светом октябрьский день, когда кажется, будто мир состоит из причудливой смеси шалфея, полированной меди и персикового бренди. Отец Аманды, отдуваясь, направился пешком по опавшей листве, репейнику и беличьим следам прямиком к горе Бау-Вау. Здесь в устье пещеры, в которой обитали полчища летучих мышей, он и увидел свою дочь, которая о чем-то негромко и ласково беседовала с Придурком.

Отец испытал противоречивые чувства: и облегчение, и удивление.

– Ты жутко простыла, Аманда, – проворчал он. – Я-то думал, что ты уехала в город к доктору, однако мне сказали, что слышали в лесу рев твоего мотоцикла.

– Я пришла сюда повидаться с Ба-Ба, – ответила отцу Аманда. – Он открыл мне тайные значения моей лихорадки и глубинный смысл моего чихания.

– Когда болеешь, разумнее всего обратиться к врачу, – настаивал отец.

Аманда одарила отца любящей улыбкой и, замолчав, продолжила вышивать на своем плаще дракона.

Покраснев, Придурок встал на ноги и, почтительно сняв с головы видавший виды серый берет, уставился себе под ноги.

– Логика дает человеку то, что ему нужно, – заикаясь, пробормотал он. – Волшебство дарит ему то, чего ему недостает.

Проснувшись однажды утром после безумной грозы, Аманда обнаружила у себя на ладони странную надпись, одно-единственное «слово», начертанное буквами какого-то неизвестного алфавита.

Все время, пока она выполняла упражнения йоги, пока завтракала в садовом павильоне-пагоде вареной лососиной и клубникой со сливками, пока занималась астрологическими вычислениями на берегу ручья, она продолжала размышлять над таинственной надписью. Она анализировала ее, весело кувыркаясь вместе со своим младенцем на траве, напряженно думала о ней за обедом из лягушачьих лапок и кокосового молока, и даже днем, когда кружила по водам озера в своей оранжево-фиолетовой лодке и в ее голове звучал хор восьми пейотовых «кнопочек», [1]1
  сленговое название наркотика. – Примеч. пер.


[Закрыть]она зондировала эту тайну – хотя, по правде говоря, надпись стала казаться ей скорее забавной, нежели таинственной.

На следующий день – надпись по-прежнему оставалась у нее на руке – она провела изыскания в Библиотеке Антропологических Устремлений. Тщетно. Она отправила фотокопии загадочной надписи молодым еврейским ученым, которые были влюблены в нее. Она двенадцать раз пыталась расшифровать ее во время транса. Письма с мольбой о помощи написала она в Министерство Эзотерических Знаний, в Отдел Древних Ощущений.

Она так никогда и не узнала, что означает эта надпись, хотя много лет спустя как-то вечером в армянском ресторане один очень старый музыкант только раз глянул на ее ладонь, протянул Аманде тяжелый железный ключ и убежал через пожарный вход.

– А во что ты веришь? – строго спросил у Аманды приходский священник.

Аманда оторвала взгляд от хитиновой скорлупки какого-то жука, на которую она акварелью наносила миниатюрное изображение.

– Я верю в рождение, совокупление и смерть, – ответила она. – Совокупление состоит из рождения и смерти, а смерть – это всего лишь форма рождения. В любом случае я родилась девятнадцать лет назад. Когда-нибудь я умру. Сегодня я скорее всего буду совокупляться.

Так и случилось.

Рождение, совокупление и смерть. Прекрасно. Однако, по правде говоря, было еще две вещи, в которые Аманда твердо верила. А именно: волшебство и свобода.

Только вера в волшебство могла объяснить природу ее татуировок. Не будь Аманда действительно свободной женщиной, она бы ни за что не согласилась покрыть себя татуировками – в такой манере и на такой части тела.

– Хотя в мире существует сто пятьдесят тысяч видов бабочек и мотыльков, в Соединенных Штатах можно обнаружить лишь двенадцать тысяч видов. Это слишком мало.

На берегу ручья Аманда самым серьезным образом беседовала с компанией, состоявшей из мадам Линкольн Роуз Гуди, библиотекаря и натуралиста, Молнии Дымовой Трубы, старого знахаря из племени апачей, провидца-торчка Ба-Ба (обитатели городка прозвали его Придурком), ее младенца-сына, двух собак, циркового медведя, черепахи, а также Станислава, семнадцатилетнего польского князя в изгнании и одновременно певца, исполнителя рок-н-ролла, который в настоящее время за ней ухаживал.

Угостив своих друзей печеньем из желудевой муки, козьим сыром, джемом из крыжовника и напоив их мятным чаем со льдом, Аманда восседала в позе лотоса на пеньке; остальные расположились на траве у ее ног. На ней была блузка в стиле «фолк», кружевные трусики и бисерные бусы племени Черноногих. Как я уже говорил, разговор она вела в самой что ни на есть серьезной манере.

– Ни один американец не видел Голубого Призрака, если, конечно, ему не посчастливилось бывать в Колумбии, близ изумрудных копей Муззо, – посетовала Аманда.

– Это, должно быть, Morpho cypris, – жизнерадостно предположила мадам Гуди.

– Да, – кивнула Аманда. – На нашем континенте нет ничего, что могло бы сравниться с лазурным блеском крыльев этого восхитительного создания. А теперь подумайте о бабочке «мертвая голова» с ее окаймленным лунной позолотой тельцем, которая фактически разворовывает мед в ульях южной Европы. Представьте себе также, друзья мои, прекрасного шелковистого махаона, что подобно цветку украшает кроны деревьев Новой Гвинеи, вспомните еще и…

– Это – Acherontia atropos и Papilio codrus medon, – прервала ее мадам Гуди.

Аманда одарила пухленькую коротышку-библиотекаршу пронзительным взглядом и собралась уже было сказать: «Мадам Гуди, мне совершенно наплевать на то, как все эти бабочки называются по-гречески», однако вместо этого приветливо улыбнулась, а сама подумала: «Ученые такие зануды, а эксперты никогда не понимают истинного состояния вещей. Увы, им ничего другого не остается – такова их роль». Хотя она ничего не сказала, но все же дала понять, что ее интересует именно красота и загадочность бабочек, а не их место в научной классификации.

– Вам известно, что орнитоптера Брука настолько велика, что на Суматре ее очень часто принимают за летящую птицу? Вы только представьте себе, как было бы восхитительно, если бы и на наших родных лугах мы бы иногда вздрагивали, услышав хлопанье ее крыльев, черных, как бархат, и зеленых, как шпинат?

– Ornithopteria brookiana… э-э-э… орнитоптера Брука, – сообщила мадам Гуди, – обитает в тех местах, которые издают зловоние урины. Твой малыш, – показала она на малолетнего сына Аманды, – уже прилагает все усилия к тому, чтобы Птичье Крыло чувствовала себя здесь как дома.

Аманда хихикнула.

– А еще мне хотелось бы увидеть тропических кастнид…

– Мужские особи этой разновидности очень неуживчивы, – предостерегла ее мадам Гуди.

– …чтобы они порхали среди орхидей моего отца, – закончила свою мысль Аманда. – Атакже во всех садах и парках.

Итак, Аманда изложила собравшимся свой план.

Рок-группа Станислава под названием «Капиталистическая свинья» скоро отправляется на международные гастроли. Аманда свяжется с зарубежными натуралистами и коллекционерами, которые во время полуночных встреч в тайных рощах и приморских портовых кабачках передадут Станиславу и его товарищам-музыкантам яйца и личинки экзотических мотыльков. Музыканты спрячут их в своих инструментах – в корпусах гитар, барабанов и усилителей. Во имя обогащения энтомологических ресурсов Америки им придется выступить в роли представителей самой древней на Земле профессии – контрабандистов.

Сказано – сделано. Однако замыслам Аманды, увы, не суждено было осуществиться: работники таможенной службы в аэропорту имени Кеннеди обнаружили и конфисковали благороднейший контрабандный груз. Все до единого участники «Капиталистической свиньи» угодили за решетку. Почти мгновенно всю страну облетел слух о том, что яйца бабочек – наикрутейший и наиулетнейший наркотик. Леса и поля заполонили целые орды лиц, мало похожих на профессиональных энтомологов. Неожиданно увеличился спрос на сачки, увеличительные стекла, пинцеты и прочие приспособления этой нежнейшей отрасли зоологии.

– Моя дорогая Аманда, – отчеканил семейный адвокат. – До моего сведения дошел прискорбный факт – тебя чрезвычайно часто видят в обществе крайне сомнительных личностей.

Стряхнув пепел с галстука адвоката, Аманда скорректировала его суждение:

– Такого понятия, как сомнительная личность, не существует. Просто некоторые люди требуют большего понимания, чем все остальные.

– Моя дорогая Аманда, – осмелился произнести ее отец (он был мужчина грузный), – хоть я и не разделяю старую истину, что место женщины – на кухне, все же, по-моему, замечательно, когда девушка стремится овладеть тонкостями кулинарного искусства. Однако я без особой радости для себя узнаю, что ты приобрела широкую известность умелого пекаря исключительно благодаря качеству твоих хлебцев с марихуаной. Вообще-то я понимаю, что тебя иногда называют «Бетти Крокер андеграунда». Что я скажу нашим родственникам и друзьям?

– Пусть отведают пирога, – ответила Аманда, великодушно взмахнув рукой.

Аманда устроилась в качестве ясновидящей в «Индо-Тибетский цирк» и «Оркестр цыганского блюза гигантской панды», которые в те дни гастролировали по Тихоокеанскому побережью. Человеческий зародыш во чреве Аманды в ту пору не превышал размерами карманные часы, но уже ощутимо упирался ей в мочевой пузырь. Колесившие по сто первому хайвэю артисты часто останавливались на заправочных станциях, но отнюдь не для того, чтобы «заправиться горючим по самую крышку».

Это вовсе не раздражало Аманду. Ведь она придерживалась той теории, что вода изобрела человеческие существа в качестве средства для транспортировки себя из одного места в другое.

Аманда предсказывала будущее при помощи карт Таро. При этом она сверялась с книгой «И Цзин». Еще она практиковала хиромантию. Однако главной ее обязанностью на гастролях бродячего цирка было давать советы на будущее, находясь в состоянии «бодрствующего» сна, в который она впадала одновременно с трансом. За это те, кто желал узнать свое будущее, обычно платили ей по 4 доллара 98 центов. Но для самой Аманды роль медиума отнюдь не сводилась лишь к способу заработать деньги, как то могло бы показаться на первый взгляд.

Начиная с первых дней полового созревания, она чувствовала себя способной улавливать еле различимые вибрации того участка коллективного сознания, который мы называем духовным миром. Сделавшись старше и опытнее, она обнаружила, что ей легче других удается впадать в транс. Сами трансы стали для нее более обстоятельными и продолжительными. Короче говоря, она делала вид, будто до определенной степени способна контролировать их. Однако поскольку медиумизм никогда не относился к числу точных наук, то для Аманды это было риском чистой воды. Бывали случаи, когда уловить вибрации ей не удавалось, так же как имели место случаи, когда она улавливала их неправильно либо они вообще выходили у нее из повиновения.

Например, одним сырым и теплым вечером в Санта-Барбаре – как раз накануне разрушительной грозы – Аманда внезапно утратила контакт с «голосами», вещавшими ее устами о семейных проблемах хорошо одетой клиентки. После минуты затишья и невнятного лепета она пустилась в то, что, без всякого сомнения, можно было бы назвать философским дискурсом.

– Самое важное в жизни – это стиль. Тот есть стиль существования – типичный образ чьего-либо поведения – является самым важным, наиважнейшим. Потому что, если человек определяет себя по деяниям своим, то стиль определяет его вдвойне, ибо стиль и описывает деяние.

Аманда продолжила эту мысль.

– Смысл в том, – наконец произнесла она, – что счастье – это познанное условие.А поскольку его познают и оно способно к порождению самого себя, то его продолжение не зависит от внешних обстоятельств. Это проливает довольно ироничный свет на содержание. А также подчеркивает главенство формы, стиля.

После почти часового монолога она так подвела итог сказанному:

– Именно содержание или скорее ощущение содержания заполняет пустоту. Но одного содержания недостаточно. Именно форма, стиль придает содержанию способность овладевать нами, управлять нашими поступками. Именно стиль делает нас неравнодушными.

После чего клиентка, терпеливо выслушав эту речь, огрела Аманду сумочкой по голове и потребовала назад свои 4 доллара 98 центов.

Примерно тринадцать месяцев назад Джон Пол Зиллер женился на беременной цыганке, приобрел двух подвязочных змей, [2]2
  вид неядовитых змей, распространенных в Северной Америке. – Примеч. пер.


[Закрыть]муху цеце и открыл на автостраде Сиэтл – Ванкувер придорожный зверинец. Змеи являли собой ничем не примечательные образчики пресмыкающихся. Муха цеце и вовсе оказалась неживой. Цыганка на деле обернулась особью женского пола наполовину ирландского, наполовину пуэрториканского происхождения. Беременность ее тоже продлилась недолго – случился выкидыш. Дело в том, что однажды ночью, вооружившись фонариком, купленным в магазине, торгующем излишками армейского снаряжения, она, чтобы накормить змей, отправилась в заросли кустарника ловить мышей и свалилась в яму.

Тем не менее в конечном итоге и брак Зиллера (второй по счету), и его коммерческое предприятие (первое в его жизни) самым удивительным образом удались. Еще до появления Тела он имел в лице жены и зверинца оригинальный придорожный аттракцион.

Как читатель, должно быть, уже догадался, «цыганкой», которую взял себе в жены мистер Зиллер, была Аманда – в ту пору ей было двадцать лет, и она во второй раз заметно округлилась по вполне понятным физиологическим причинам. Для тех, кто привык смаковать сомнительные «факты» романтической любви, будет предпринята попытка сообщить подробности встречи, ухаживания и свадьбы. Однако сначала в интересах экспозиции -

биографическая справка

Джон Пол Зиллер родился в Конго. Вот и все. Родился именно там, а не где-то еше. Когда ему исполнился год, родители-миссионеры вернулись в Америку. И Джон Пол провел остаток своего детства в доме приходского лютеранского священника в Олимпии, штат Вашингтон. Но родился он в Африке. В этом и заключалась разнииа. После того как в Олимпии начали крутить первый фильм о приключениях Тарзана, Джон Пол стал бывать на каждом сеансе, сидя на первом ряду вместе со своими маленькими друзьями. При этом он громко сообшал им: «А я в этих джунглях родился. Я только и делал, что раскачивался на этих лианах!» Ни один мальчишка из соседних домов не мог играть в Джима из джунглей или в Тима Тайлера, не наняв – за плату в виде резиновых мячиков – консультантом Джона Пола. Он мог описать яд, которым пигмеи смачивали наконечники своих стрел, он знал что слово «симба» на языке суахили означает «лев». Тот факт, что все эти сведения он почерпнул из библиотечных книжек, которые жадно глотал, как печенье, не имел никакого значения. Он ведь действительно родился в джунглях.

Перейдя в среднюю школу, большинство детишек в Олимпии перестали играть в Тарзана. Очевидно, Джон Пол тоже перестал. Возможно, он не был похож на своих сверстников, однако аутсайдером в классе он тоже не был. Он был лучшим из всех ударников школьной группы, игравшей на танцульках. А еше он получал хорошие оценки, особенно по рисованию (эти маски, которые он вырезал, были просто жуткими). Хотя ростом Джон Пол вымахал выше шести футов, в баскетбол он не играл, и порой его явная нелюбовь к состязательным видам спорта вызывала физические нападки со стороны одного спортсмена-амбала, усомнившегося в его «патриотизме». Однако его половозрелость никогда не подвергалась сомнениям. Он был первым из своего окружения, кто имел мужество нанести визит Большой Рут в Абердине (где, как ему говорили, за законную таксу в пять долларов можно получить все, что только можно), а также стал первым из мальчишек, кто «перешагнул порог» с Элизабет Ли Франклин, тем самым положив начало ее долгой и плодотворной карьере. Подвиги подобного рода гарантировали ему популярность среди ровесников мужеского пола. А у девушек? Скажем так, Джон Пол был строен, загадочен, достаточно образован и удостаивался заочно таких вот признаний: «Мам, он лучше любого ударника, таких, как он, я не слышала даже по радио!»

Если принять его любовь к музыке и скульптуре как нормальную, то тогда единственной отличительной чертой Джона Пола можно считать некий гипертрофированный романтизм, который осенял его, как бога осеняет сияние. Он был мечтателем, развлекавшим себя экзотическими видениями – видениями из числа тех, что он воспринимал как связь с иным бытием, возможно даже, с иным временем.

– Джон Пол, отчего ты такой дикарь? Неужели потому, что твой отец проповедник? – спросил его воспитатель, застукав за распитием пива на школьном вечере.

В глазах Джона Пола блеснул хитроватый огонек.

– Это у меня в крови, мистер Ярбер. Когда я появился на свет, барабаны киву рокотали всю ночь напролет, а мой послед сожрали гиены, – ответил он.

Вскоре по окончании школы Джон Пол получил страховку за своего покойного отца (к счастью, старый приходской священник не воспринимал свои проповеди типа «Бог даст вам все» столь буквально, чтобы игнорировать нужды человека в Этой Жизни) и отправился в Париж «изучать искусство». В следующий раз Олимпия увидела его спустя три года, когда он появился там с совершенно немыслимыми усами и юным бабуином на поводке.

«Индо-тибетский цирк» и «Оркестр цыганского блюза гигантской панды», будучи несколько неортодоксальной труппой, часто возбуждали недовольство полицейских, пасторов и дамочек с поджатыми губами – всех этих бдительных граждан, усматривавших в экзотических украшениях гастролирующего артистического люда проявление некоего неназванного заговора, имеющего целью подрыв их политико-моральных устоев. Однако в результате сладких речей их менеджера, незамысловатой дипломатии и денежных подношений артистам было позволено продолжать выступления (как говорят), и, в общем и целом, уважаемые граждане, как писали рецензии на их представления, обычно соглашались с тем, что хотя все это довольно таинственно и непонятно, но вместе с тем, несомненно, носит развлекательный и даже просветительский характер и вряд ли обратит юных зрителей в коммунистическую веру или сделает из них отчаянных головорезов.

Поэтому, несмотря на то что труппа частенько просиживала в бездействии по причине действия механизмов закона и праведности, она до поры до времени искусно избегала лобовых столкновений с властями. А случилось это в Сакраменто, в середине августа. Хотя свидетельства правительственного вмешательства практически отсутствовали, кое-кто утверждает, что распоряжение исходило лично от знаменитого губернатора Калифорнии. Впрочем – не важно. Наезд на артистов, чье бы подстрекательство за сим ни стояло, все-таки имел место. После того, как всех до единого циркачей бесцеремонно окружили, оскорбили и самым тщательным образом обыскали (девушкам даже обшарили вагины на предмет запрятанных там стеклянных пузырьков с наркотиками), восьмерых из них бросили за решетку по обвинению в хранении наркотиков. Хотя, сказать по правде, обнаруженное полицией вещество наркотиком отнюдь не было – обычная легонькая кайфовая марихуана, – но закон довольно небрежен в установлении истинных фармакологических различий.

Человек сорок артистов, избежавших ареста – среди них и Аманда с сыном-младенцем, – перебрались в глухое местечко на берегу реки Сакраменто, в нескольких милях от города. Там они, подобно первым американским поселенцам, поставили в круг свои серебристые молочные фургоны, звездно-полосатые микроавтобусы марки «Фольксваген», мотоциклы и разрисованные таинственными изображениями грузовики-панелевозы марки «Додж». Две недели они пировали, танцевали, плавали, ловили рыбу, читали, отдыхали, репетировали свои цирковые номера и ожидали суда над своими товарищами. Когда мадам Фемида вынесла свой вердикт, она оказалась дамой не такой уж и хищной, как они опасались. Двоих отпустили на свободу за недостатком улик, четверых подвергли штрафам и условному наказанию. Однако двое других оказались рецидивистами и получили сроки тюремного заключения по пять лет каждый. Один из них был рабочим сцены, и менеджер цирка с легкостью нашел ему замену в лице молодого безработного ковбоя из тех, что бесцельно слонялись по берегам Сакраменто близ разбитого артистами лагеря. Что касается второго, то, к несчастью, заменить его оказалось довольно трудно. Это был ударник Палумбо, который получил свой предыдущий срок за контрабанду куколок бабочек в корпусе басового барабана. Чтобы лупить по ударной установке в «Оркестре гигантской панды», разбираться в традициях блюз-рока было мало. Надо было также обладать музыковедческими знаниями и способностями к полиритмии, дабы принимать посильное участие в плетении эзотерических и эклектических тканей, на которых специализировался оркестр.

Поскольку в течение ближайших нескольких недель в Орегоне и Вашингтоне цирк ожидали хорошие сборы – а если артисты надеялись к концу сезона неплохо заработать, надо было точно выдерживать гастрольный график, – менеджер и руководитель оркестра вытащили из окружавшего лагерь кольца самое пригодное для передвижения транспортное средство и отправились в Сан-Франциско на поиски подходящего ударника. День шел за днем. Случайным путешественникам, державшим курс на север и намеревавшимся сделать остановку у циркового табора, вручалось послание: «Пока никаких изменений». На десятый день, в разгар запоздалого общего завтрака, состоявшего из жареных грибов-дождевиков (Lycoperdon gemmatum, как наверняка назвала бы их мадам Линкольн Роуз Гуди), йогурта и заваренного из свежих сосновых иголок чая, в лагерь вернулась покинувшая заградительное кольцо машина, сияя из обоих окон пассажирскими улыбками.

– Мы нашли ударника!

– Боже всемогущий, теперь у нас есть ударник!

– А вы знаете, кого мы откопали?

– Ринго Старра? – спросил кто-то с набитым грибами ртом.

– Джона Пола Зиллера, – расцвел в улыбке менеджер. – Он присоединится к нам дня через два-три.

Вокруг костра, на котором готовился завтрак, поднялся громкий шум. Многие артисты впали в возбуждение, другие испытали недвусмысленное изумление. Аманда, например, была уверена в том, что где-то что-то слышала о новом ударнике, но не могла сразу припомнить, как же он выглядит.

Вообще-то через неделю каждый мужчина, женщина или ребенок во всем цивилизованном мире уже знали имя Зиллера и кто за этим именем стоит. Однако в тот момент, следует признать, Зиллер был для всех абсолютно никем. Таким образом, автору этих строк требуется дополнение в виде

биографических сведений

I

ПРОФЕССИЯ____________________. В графах (____________________) миллиардов самых разных анкет (похожих друг на друга, как однояйцовые близнецы) западный человек оставляет наиважнейшие сведения о том, кто он и чем занимается; из крохотных пустых клеток (____________________) он возводит здание фактов собственной личности. На всех этих бланках – налоговых декларациях, прошениях о получении кредита, закладных, свидетельствах о расторжении брака, страховых полисах, экзаменационных ведомостях, заявлениях о приеме на работу, данных о переписи населения, в полицейских регистрационных журналах, документах об аренде, паспортах, медицинских картах и так далее (несть им числа), – так вот в верхней части этих бумаг и по соседству со свободным местом, отведенным для таких кардинальных разведданных, как ИМЯ ____________________, АДРЕС____________________ПОЛ____________________, и СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ____________________, примостилась графа длиной около дюйма и высотой около четверти для признания в вашей ПРОФЕССИИ____________________. Даже Джону Полу Зиллеру, который в отличие от большинства людей не слишком зациклен на традиционных моделях поведения, время от времени приходилось заполнять всяческие документы. И когда Зиллер доходил до графы ПРОФЕССИЯ____________________, он неизменно писал «чародей».

Как читатель в скором времени узнает, какой бы денежный эквивалент затраченного труда ни причитался Зиллеру (до открытия придорожного зоопарка), он получал его благодаря своим артистическим деяниям: визуальным и/или музыкальным. И несмотря на то что в искусстве не так уж мало волшебства, особенно в том, как его практиковал Зиллер, следует признать, что, называя себя чародеем, Джон Пол выражался, так сказать, образно и – нельзя не согласиться – претенциозно. И все же, изучая жизнь Зиллера – как это некоторые делали последние несколько дней, – приходишь к заключению, что понятие «чародей» применимо для обозначения его деятельности не хуже названий любых других профессий. В конце концов, подтверждением служит хотя бы тот факт, что вчера один из агентов UPY, говоря о беглеце, выразился о Зиллере следующим образом: «Если понадобится взять за жопу этого сраного чародея, мы перевернем вверх тормашками всю страну».

II

Зиллер и без того никогда не был плодовитым скульптором, а последние несколько лет вообще не выставляет свои творения. Однако редкая статья, посвященная авангардному искусству, обходится без упоминания его вклада в это святое дело. То, что авторы вышеозначенных опусов редко приходят к единому мнению относительно его новаторской роли в искусстве, лишь подтверждает значимость его творчества.

Шедевром Зиллера было Невибрирующее Зрелище Астрологического Купола Додо; вряд ли на сей счет имеется иное мнение. Когда скульптура была торжественно открыта в музее американского искусства Уитни, она моментально принесла безвестному начинающему творцу скандальную славу, подобную той, которой удостаиваются старлетки, когда им ловко удается украсть лавры у стареющей кинодивы. Творение Зиллера приветствовали как tour de forse и осыпали проклятиями за скандальность. Одни критики опасались признать его, другие опасались не признать. Когда журналистка «Нью-Йорк таймс» пришла в мастерскую Зиллера, чтобы взять у него интервью, ее встретил практически голый, дикарского вида молодой человек, который прервал игру на глиняной флейте лишь для того, чтобы заявить – данная комплексная электрохимическая композиция выполнена его ручным бабуином.

III

Знаменитая галерея Джанстелли первой устроила выставку работ Зиллера – собрание Мистических Космических Аппаратов. Это были фибергласовые пирамидки и конусы (в форме вулкана) высотой около пяти футов. Некоторые из них были обтянуты шкурками ядовитых рептилий, другие украшены перьями маленьких серых птичек. Часть покрыта полупрозрачной краской, белой и розовой, местами из внутренностей фибергласа выпирали словно заиндевелые геморроидальные шишки или детали конструктора, тусклые электрические лампочки. У основания каждого экземпляра была приклепана небольшая латунная табличка с надписью: «При правильном просмотре температура внешней поверхности аппарата может достигать 2000 градусов по Фаренгейту. При этой температуре технологии Старых Мастеров невозможны».

IV

«Галерея Джанстелли с гордостью представляет выставку Изготовленных Вручную Окаменелостей, созданных Джоном Полом Зиллером, который недавно вернулся из путешествий по Африке (или все-таки это была Индия?)».

Из слоновой кости, алебастра и оникса художник сотворил копии важных археологических находок: челюсть доисторического обитателя Явы, осколки черепа древнего человека из Мармеса, кости, найденные в Танганьике. Зиллер предпочитал выставлять свои творения на всеобщее обозрение наполовину торчащими из куч песка или грязи, которые он наваливал на пол галереи. На парочку наиболее впечатляющих экспонатов (с золотым покрытием) выливалось несколько бочек свежих помоев. Самый большой экспонат был погребен под грудой отбросов, которые Зиллер собирал на тропинках для верховой езды в централ-парке. Вполне естественно, что по прошествии некоторого времени выставка начинала притягивать к себе не только зрение и осязание, но – разнообразия ради – и обоняние.

V

Пока Зиллер эпатировал мир визуального искусства своими окаменелостями, аппаратами, какашками Будды с после-лунной подсветкой и яшмовыми прутиками (необходимыми для поиска затерянного континента My), его слава классного ударника продолжала виться цепким плющом по невидимым стенам музыкального андеграунда.

В те дни он исполнял джаз, главным образом в его афро-кубинской разновидности. Столь незаурядны были способности Зиллера, что его с радостью приглашали на джем-сейшены супер-джазменов в Нью-Йорке, и он иногда оказывался на концертах в таких знаменитых клубах, как «Half Note», «Five Spot» и «Village Gate», где барабанил в стиле бата,используя для пущего оркестрового эффекта африканскую арфу. После того как он, по слухам, отклонил несколько предложений играть в первоклассных составах, в музыкальных кругах вновь возник к нему интерес, тем более что кто-то обмолвился, будто Зиллер собрался организовать собственную группу. Золли Абрахам, который одновременно был и промоутером джаза, и писал о джазе книги, нанес Зиллеру визит, имея на руках план, состоявший из двух пунктов: (1) он заключает контракт с группой Джона Пола на гастроли по кампусам Новой Англии, и (2) он напишет для журнала «Данбит» статью о намерениях новой группы. Стоял теплый осенний день, и Зиллер вместе со своим бабуином восседал перед открытым окном на пестрой нигерийской подушке, поглощая сливы и вслушиваясь в доносившиеся с улицы звуки. В воздухе висел запах угля. Услышав предложение Абрахама, Зиллер, усы которого были перепачканы соком желтых слив, ответил:

– Джаз имел ту же форму, что и замочная скважина, и поэтому легко проникал через нее. Блюз был тощим и привык к страданиям и поэтому тоже с легкостью доходил до слушателя. Но вот рок подобен колбасе и потому застрял в прижатом к земле среднем ухе.

Оскорбленный в лучших чувствах Абрахам хлопнул дверью, после чего сообщил всему джазовому товариществу, что Зиллер тронулся умом и продался рок-н-роллу.

Утром, в День Труда, под солнечными лучами цвета бананового пюре, Аманда загорала на берегу реки Сакраменто, беседуя со своими лучшими друзьями из Индо-Тибетского цирка. Это были Почти Нормальный Джимми и Молния Дымовой Трубы. Почти Нормальный Джимми – крепкий рыжий парень с носом, как у моржа, и усами цвета бычьей крови, уныло свисавшими как будто под тяжестью очков, в которые были вставлены стекла толщиной с кубик льда, – являлся одновременно менеджером цирка и инспектором манежа. Администратор милостью божией, Джимми был другом детства Аманды. Он заново подружился с ней после того, как бросил Школу бизнеса при Аризонском университете, чтобы стать менеджером и продюсером группы «Капиталистическая свинья». Именно он, яростный рыжеволосый спорщик, страшно близорукий, и познакомил Аманду со Станиславом. И именно он отыскал работу для злополучного ударника Палумбо после того, как Станислава депортировали из Штатов, а «Капиталистическая свинья» распалась и прекратила свое существование.