Текст книги "Метка Каина"

Автор книги: Том Нокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

13

Сидя в своем кабинете, окно которого выходило на маленькую лужайку перед его скромным домом в северном пригороде Лондона, Куинн пытался работать. Но его четырехлетний сын Коннор то и дело врывался в кабинет – то для того, чтобы показать отцу паука, то чтобы спросить, что любят есть овцы, то вдруг решал, что ему просто необходимо прямо сейчас посмотреть мультфильм «Паровозик Томас и его друзья»…

Отец не находил в себе сил сопротивляться требованиям сына; Саймон понимал, что он слишком снисходительный родитель, но, возможно, дело было в том, что он обзавелся сыном довольно поздно – в тридцать шесть лет. Но скорее он потворствовал всем прихотям Коннора просто потому, что слишком любил мальчика, его пытливые светло-голубые глаза, то, как упорно пацан сражался с непослушным мячом, когда они играли в футбол. Коннор был олицетворением бешеной энергии детства. И он постоянно смешил родителей.

Но Саймон просто обязан был закончить работу. Две его первые статьи в «Телеграф» – о весьма странных и притом явно связанных между собой убийствах – вызвали достаточный интерес, чтобы редактор потребовал продолжения. Еще и еще. В результате журналисту пришлось всю неделю заниматься кое-какими исследованиями.

Наконец, умиротворив Коннора с помощью натурального малинового сока, извлеченного из холодильника, Саймон вернулся в кабинет, решительно захлопнул дверь и предоставил паровозику Томасу самостоятельно развлекать своего сына. Снова усевшись перед компьютером, журналист еще раз бросил взгляд в окно, на бесконечный пригород, на какую-то полную домохозяйку, развешивавшую постиранное белье…

А потом окунулся в Интернет.

Синдактилия.

Проблема оказалась в том, что узнавать-то особо было и нечего. Получасовые поиски сообщили Дэвиду только то, что уже рассказала супруга доктора: эта деформация была в общем обычной. Она связана с некоторыми генетическими синдромами, проявлявшимися в определенном наборе болезней, обусловленных особыми нарушениями на уровне хромосомного набора. Синдромы носили весьма звучные имена: синдром Аарскога, синдром Смита – Лемли – Опица, синдром Корнели де Ланж…

Саймон моргнул, всматриваясь в светлый экран компьютера. Он дважды прочитал все имена. Потом взял авторучку и выписал их в блокнот.

Что-то щелкнуло у него в голове. Многие из имен были французскими: синдром Барде – Бидля, синдром Апе…

Французские имена?

Еще двадцать минут поиска в Интернете объяснили Саймону, почему это так. Многие из перечисленных синдромов были напрямую связаны с близкородственными браками, или, как причудливо обозначил это явление один из сайтов, с «единокровным спариванием». И такие близкородственные браки были обычным делом в изолированных горных поселениях.

Таких, как поселения в долинах Альп и Пиренеев.

Именно потому столь много французских докторов первыми заметили такое нарушение и дали им собственные названия. Все эти синдромы частенько встречались в горных французских деревеньках.

Саймон смотрел и смотрел на пульсирующие на экране слова. Пиренеи. Юг Франции. Пиренеи. Французская Страна Басков. Снова взяв авторучку, журналист бесцельно, не зная причины, записал слово «Пиренеи» в своем блокноте. Потом уставился на страничку блокнота. Он слышал, как где-то в глубине дома радостно смеется его сын, но воспринимал все отстраненно… Куинн был сосредоточен до предела. Мысль работала стремительно.

Снова вернувшись к компьютеру, Саймон быстро набрал «Пиренеи» и «деформации». И просмотрел несколько сайтов. Он нашел упоминания о зобе. О психотических расстройствах. Наследственных недугах, первичными причинами которых были укусы насекомых, или недостаток йода, или недостаток еще чего-либо в питании.

И вплоть до XVIII века по всем Пиренеям разного рода деформации частенько воспринимались людьми как знак проклятия или ведьмовства.

На одном из склонных к цветистости сайтов говорилось: «В период великого ведьмовского безумия XVI и XVII веков сотни невинных жертв были подвергнуты пыткам, изувечены или сожжены у столба просто потому, что им не повезло родиться с лишним пальцем или третьим соском; людей буквально забивали камнями из-за врожденного кретинизма…»

Пытки. Нанесение увечий и сожжение. Мысли Саймона мгновенно вернулись к отвратительным фотографиям жертвы из Примроуз-Хилл. Ее «связали узлом». Была ли это особая пытка для ведьм?

На поиск ответа ушло ровно четыре секунды. Вот оно. Саймону показалось, что его сердце забилось настолько громко, что его можно было услышать в соседней комнате.

«Связывание узлом. Обычная пытка в XVII веке; заключалась в том, что в волосы женщины, обвиняемой в колдовстве, втыкали кол и начинали наматывать на него волосы все туже и туже. Когда у инквизитора уже не хватало сил на то, чтобы вращать кол, он мог схватить голову ведьмы и крепко держать ее или закрепить в особом устройстве, в то время как более сильный человек продолжал действие. Таким образом обычно срывали скальп с головы жертвы».

Саймон не понимал, почему копы сами все это не выяснили. Если верить Сандерсону, Томаски ведь уже искал справки по «связыванию узлом». Видимо, здесь полиция сработала непрофессионально… или они просто скрыли кое-что от журналистов. Придержали кое-что для себя. Такое часто случается.

Саймон повернулся налево и записал кое-что в свой блокнот. Некое напоминание. Потом снова уставился на экран. А что насчет той женщины с острова Фула? Той, лицо которой изрезали на ленты? Саймон просмотрел список пыток, применявшихся к ведьмам; от охватившего его ужаса ему потребовался небольшой перерыв. «Испанский паук», пытка на колесе, «кресло Иуды», «испанский сапог», четвертование лошадьми, «груша боли» – «груша боли»?… а потом он наконец нашел и то, что искал.

Порезы.

Ему не удалось отыскать это сразу просто потому, что эта пытка не называлась порезами. Та пытка, примененная к несчастной с острова Фула, обозначалась как «метки вокруг рта». И описывалась она очень просто: кожу ведьмы методично разрезали вокруг рта, потом переходили к щекам. Все это проделывали простым ножом, пока наконец все лицо не превращалось в «сплошную массу глубоких порезов; кожу и мышцы срезали до самых костей; боль от этой чрезвычайно жестокой экзекуции была настолько ужасной, что жертва теряла сознание».

Саймон потянулся к чашке кофе, стоявшей рядом с ним, но напиток уже безнадежно остыл, и поэтому журналист несколько минут просто сидел в тишине своего кабинета, пытаясь осмыслить то, что узнал за прошедшее утро. Но ничего не получалось.

События на первый взгляд не были связаны между собой. Саймон так и не смог ничего вычислить. Три убийства произошли в разных концах страны, хотя все три жертвы и были одинокими людьми родом из баскских Пиренеев; два убийства были связаны с пытками, применяемыми к ведьмам. Но притом не имелось никаких доказательств того, что несчастные одинокие старики действительно были «ведьмами» – что бы это ни означало.

Более того, две подвергшиеся пыткам жертвы также страдали генетическими дефектами, синдактилией, сращиванием пальцев на руках и ногах, обычным для изолированных горных поселений… таких, как поселения в Пиренеях. На юге Франции.

Саймон чувствовал себя как маленький ребенок, усевшийся слишком близко к экрану телевизора; он видел перед собой мелькание цветных пятен и мелких деталей, но находился слишком близко к светящейся поверхности, чтобы уловить картинку целиком.

Значит, ему нужно отодвинуться подальше. Занять более объективную позицию.

Куинн обратился к другим фактам, имевшимся в его распоряжении.

Манера всех убийств была весьма профессиональной, несмотря на чудовищные предварительные пытки. Убийца или убийцы на Фуле должны были очень хорошо подготовиться, ведь никто не заметил, как они пришли или ушли; возможно, они подобрались к берегу на шлюпке. Скорее всего, именно так – они прибыли морем, в темноте, направились прямиком к дому Джулии Карпентер, пытали ее и убили. А потом покинули остров, исчезнув с места преступления еще до рассвета.

Случай в Примроуз-Хилл демонстрировал сходную опытность, и сноровку, и предусмотрительность, а также и аналогичное профессиональное умерщвление жертвы с помощью гарроты после чрезвычайно жестокой пытки. В Виндзоре пыток не было, но убийца действовал точно так же квалифицированно. Следовательно, все эти убийства не могли быть совершены какими-нибудь обкурившимися подростками-готами, это совершенно точно. Был некто, действовавший в соответствии с точным планом – собственным или предложенным кем-то другим.

Но было еще и третье обстоятельство, приводящее в недоумение. Воистину любопытное обстоятельство. Одной из убитых женщин совсем недавно надоедал некий молодой ученый-генетик по имени Ангус Нэрн, пытавшийся добиться разрешения на исследование крови. И именно этот генетик куда-то пропал.

Это было самым ошеломляющим результатом поисков Саймона чуть раньше на этой же неделе. Только вернувшись домой из Шотландии, он принялся за поиски Ангуса Нэрна в Сети, и оказалось, что этот человек, Нэрн, сам по себе представляет сплошную загадку. Восемь недель назад он как будто растворился в воздухе.

Нэрн работал в некоем частном научно-исследовательском институте в Лондоне, называемом «Карта Генов», – эта организация посвятила себя изучению «разнообразия геномов». Но из-за каких-то юридических проблем лаборатория была закрыта около трех месяцев назад, и вскоре после этого ученый просто исчез. Никто не знал, куда он подевался. Его родители, его бывшие коллеги по лаборатории, его друзья… Никто.

Конечно, вполне возможно и то, что исчезновение Нэрна именно в это время было простым совпадением. Может быть, его интерес к Карпентер тоже был случаен. Однако что-то подсказывало Саймону, что это не так; связь пока что была едва заметной, но она все же просматривалась. Генетика, деформации, Пиренеи, баски, анализ крови… Саймону нужно было только время, чтобы вытянуть все ниточки.

Посмотрев на часы, журналист схватил пиджак. Наступил полдень, а у него была назначена довольно неприятная встреча, он должен был выполнить некий тягостный долг.

Быстро сев в машину, Куинн поехал к одному из дальних лондонских пригородов, где кольцевая дорога уже встречалась с первыми неряшливыми фермами и тщательно выкошенными полями для игры в гольф. И там же раскинулись акры бархатной зелени, окружавшей Институт умственного здоровья Святой Хилари.

Через сорок минут после выезда из дома журналист уже наблюдал за командой шизофреников, играющих в футбол.

Если бы Саймон не знал, что именно он видит – безумцев, пинающих мяч, – он бы никогда не догадался о сути происходящего. Лишь когда Куинн подошел ближе, к самой боковой линии, стало очевидным, что в игре есть нечто странное. Многие игроки двигались с заметной скованностью. Вратарь бродил по штрафной площадке без какой-либо видимой причины. А один из защитников о чем-то спорил с угловым флажком, яростно и упорно.

– Саймон!

Доктор Фэнторп, заместитель главного психиатра больницы, махал рукой, шагая к Саймону прямо через поле для игры.

«Лечение футболом» было любимой идеей Билла Фэнторпа. Суть ее состояла в том, чтобы помочь социализации серьезно ушедших в себя больных; играя в команде, они как бы получали вознаграждение, достигая цели, и это помогало им повысить чувство самоуважения. Более того, движение на воздухе способствовало снижению веса пациентов: слишком многие из психически больных были просто жирными.

– Привет, Билл!

Доктор улыбался; он носил шорты размера на три больше, чем ему было нужно.

– Я видел вашу статью в «Телеграф». Невероятная история. Убийство басков!

– Да… все это довольно странно. Ну, как бы то ни было… Как Тим? Он…

Билл еще тяжело дышал после гонки за мячом.

– Он… в порядке. На прошлой неделе у нас были кое-какие трудности, но сейчас все не так уж плохо. То есть совсем даже неплохо… Эй, держи его!

Психиатр выразился довольно энергично, когда игрок противоположной команды без труда забил гол. Это оказалось легко потому, что вратарь сидел на земле, закрыв глаза.

Саймон с трудом сдержал смех. Но если бы сейчас он не боролся с улыбкой, то мог бы и заплакать. Ведь это его брат был там:пухлый шизофреник слегка за сорок топтался в углу у флажка. Брат, нападавший с ножом на их мать. В дальнем конце поля слонялся охранник. Саймон подумал о том, вооружен ли тот, – это ведь был надежно охраняемый сумасшедший дом.

Судья дунул в свисток.

– Три – два, – возбужденно сообщил Билл. – Это отлично, просто отлично! Ну что, приведу Тима?

Саймону вообще-то хотелось прямо сейчас сбежать. Он выполнил свой долг и повидал Тима – пусть всего лишь издали, – и мог с уверенностью сказать, что его брат жив, и вернуться домой, к сыну и жене, прислуге, сделать вид, что его брата просто не существует, сделать вид, что в его семье отсутствует эта кровавая наследственность, притвориться, что и не думает хотя бы раз в день бросить на сына внимательный взгляд и подумать… «А ты? Ты не… Что ты унаследовал?»

– Саймон?..

Тим, похоже, был очень рад повидать брата; Саймон обнял его. Пухлые белые бедра Тима выглядели странно уязвимыми в синих нейлоновых футбольных шортах.

– Неплохо выглядишь, Тимоти. Как поживаешь?

– О, хорошо, хорошо-хорошо, прекрасная игра, ведь правда? – Он радостно ухмылялся.

Саймон всмотрелся в лицо брата; в волосах Тима прибавилось седины, щеки стали еще толще, и все равно он не выглядел на свои годы. Неужели безумие сохраняет молодость? А может быть, Саймон просто видит тот образ брата, намертво застрявший в его памяти, Тим с ножом в руке, нападает на маму в спальне… И кровь. Пинты крови.

– Ты очень хорошо играл, – сказал журналист, пытаясь не ненавидеть старшего брата. Он ведь не виноват…

– О да! Очень хороший спорт. А ты давно здесь… да. Ах да, без сомнения. Да.

Они оба пытались поддерживать разговор, но Тим сдавался перед каждой фразой, забывая ее начало, и через несколько минут диалог потерял всякий смысл. Внимание Тима уплыло куда-то далеко. Саймон слишком хорошо знал это рассеянное и страдальческое выражение его лица: брат вслушивался в голоса, звучащие в его голове. Его черты исказились легкой тревогой, Тим дергался и подмигивал. Он пытался удержать улыбку, но ему постоянно приказывали что-то делать, и он путался в этих приказах…

Жалость наполнила сердце Саймона, жалость, и ненависть, и любовь… все сразу. Но сильнее всего была печаль. Ему хотелось уйти; Тим все равно останется здесь навсегда.

– Ладно, Тим, мне уже пора идти.

Брат укоризненно глянул на него.

– Но ведь ненадолго? Не задерживайся надолго, мы должны заняться делом. Делом, как всегда. Да, делом, пока…

– Тим?

– Я, конечно, очень занят. Блестяще… внутри системы.

– Тим, послушай… папа шлет тебе привет. Он любит тебя.

Глаза Тима как будто горестно затуманились, он неподвижно замер в неярких лучах осеннего солнца посреди двора сумасшедшего дома. Неужели он собирался заплакать?

– Саймон?..

– Да, Тим?

– Ты, скорее всего, знаешь, без сомнения, мать и отец в Южной Африке. Саймон. Я… я кое-что сделал. Для тебя.

– О чем ты?

Билл Фэнторп отошел от них и наблюдал с расстояния в пару ярдов.

Тим сунул руку в карман своих нейлоновых шортов. И вытащил какой-то маленький предмет, нечто кое-как вырезанное из дерева.

– Гасти. Ужасно смешно. Помнишь Гасти, помнишь, помнишь его? Я сделал собаку, надеюсь, понравится. Тебе понравится.

Младший брат внимательно рассмотрел маленькую деревянную игрушку. Теперь он понял. Когда они были детьми, у них был спрингер-спаниель Августус – Гасти. Саймон и Тим все свободные дни напролет играли с псом, носясь по вересковым пустошам, или бегали вперегонки по солнечным пляжам. Это был некий символ счастливых дней, тех времен, пока Тима не поглотила тьма шизофрении.

– Спасибо, Тим… Большое спасибо!

Саймон с трудом подавил желание швырнуть глупую деревяшку в кусты. Но в то же время ему хотелось и нежно прижать эту ерунду к груди. Было нечто нестерпимо мучительное в жалобной примитивности деревянной собачки.

Билл Фэнторп подошел поближе.

– Тим сам это сделал. Подумал, что тебе понравится…

– Да, – кивнул Саймон. – Это чудесно. Спасибо.

Билл снова отошел; журналист еще раз обнял брата, Тим просиял обычной своей широкой, безумной, тревожной улыбкой, и у младшего брата тут же возникло привычное ужасное ощущение того, что Тимоти уж слишком похож на его собственного сына, Коннора… у него была та же самая улыбка, точно такая же улыбка…

Насмехаясь над собой, Саймон все же с трудом удержался от того, чтобы бегом броситься прочь; он еще пожал руку доктору Фэнторпу, а потом медленно зашагал к своей машине. Но при этом его душа рыдала от горя. Саймон все еще держал в руке маленькую деревянную игрушку. Он достал бумажник и сунул собачку туда, рядом с локоном волос, который тщательно хранил, – это были волосы Коннора, младенца Коннора…

Тоскливая печаль была так велика, что Саймон просто выплеснул ее на машину… и почувствовал облегчение, когда тридцать минут спустя попал в автомобильную пробку; застрял в вечном скоплении машин на северной развязке. Основательность этого ужасающего скопления машин почему-то успокаивала его. Она ведь была такой предсказуемой…

Авто Саймона торчало на месте уже минут десять, окропляемое редкими каплями сентябрьского дождя, когда зазвонил телефон. Это оказалась Эдит Тэйт. Она сообщила ему, что только что получила невероятный сюрприз. Она оказалась упомянутой в завещании Джулии Карпентер.

Но Саймону это не показалось таким уж удивительным. Глядя на стоявшую впереди машину, он попросил старую леди объяснить, в чем суть.

– Суть в сумме, мистер Куинн, в завещанной сумме! Я позвонила в полицию, вашему знакомому, но его не было на месте… ну, я и подумала, что, наверное, лучше вам рассказать. Вот я и попробовала…

Саймон переключил скорость, его автомобиль продвинулся вперед на три дюйма.

– Да, слушаю. И сколько же?

– Ну, в общем… – Эдит растерянно и немножко самодовольно засмеялась. – Это, в общем, как-то даже смущает.

– Эдит?..

Шотландская леди глубоко вздохнула и ответила:

– Джулия оставила мне полмиллиона фунтов стерлингов.

Погода становилась все хуже. И уже настоящие потоки угрюмого дождя заливали разгневанные потоки машин.

14

Эми, отойдя на край террасы, где они завтракали, звонила Хосе. Дэвид наблюдал за ней – за ее оживленной жестикуляцией, за тем, как путал ее светлые волосы свежий ветерок. По тому, как девушка хмурилась, он мог догадаться, что разговор шел то ли странно, то ли трудно. Наконец Эми вернулась к столу и села. Дэвид наклонился к ней.

– И что сказал Хосе? Ты спросила его о моих родителях?

Эми положила мобильный на стол.

– Ну… его довольно трудно было понять. Он что-то бормотал бессвязно, как-то непоследовательно. Хуже, чем тогда, когда ты показал ему карту.

– И?..

– Он сказал, что мы должны скрыться. Что Мигель более чем опасен. И еще сказал, что нельзя доверять полиции. Как я и предполагала. И утверждал, что Мигель, скорее всего, будет нас преследовать.

Дэвид даже зарычал от нетерпения.

– И всё? Но это мы и сами знали!

– Да. Но он говорил как-то… странно. – Эми поставила локти на скатерть, усеянную золотистыми крошками круассана. – Хосе заявил, что он уезжает. Собирается где-то спрятаться.

– Хосе? Почему?

В том, как Эми пожала плечами, отразилась вся ее растерянность.

– Понятия не имею. Но он был напуган.

– Чего он боится? Мигеля?

– Может быть. Или полиции. Хотела бы я знать.

На бумажную скатерть упало несколько капель дождя, рядом с телефоном появились серые пятна.

– Ну а я не собираюсь пускаться в бега, черт побери, – заявил Дэвид. – Мне необходимо узнать, что случилось с мамой и папой. И не связано ли все это… черт знает, как именно. – Он в упор посмотрел в чудесные голубые глаза Эми, немножко похожие на глаза его матери. – Так он вообще ничего не сказал о моих родителях?

Эми пробормотала:

– Нет, ничего. Мне очень жаль.

Дэвид резко, разочарованно вздохнул и откинулся на спинку стула. Они получили от Хосе все, что могли, хотя он наверняка знал куда как больше. Допивая свой кофе, Дэвид поморщился, когда на язык попал осадок, а потом снова скривился, уставившись на сотовый телефон Эми.

Мобильник.

Открытие было подобно легкому электрическому шоку. Дэвид протянул руку, схватил телефон и посмотрел на Эми.

– Вот оно!

– Что?

– Должно быть, он использует это! Я думаю, Мигель использует телефоны!Чтобы находить нас!

– Что?..

– Мобильник ведь можно проследить. Триангуляция. Это просто.

– Но как…

– Ты ведь сама говорила – это французская Страна Басков. У ЭТА здесь множество сочувствующих, даже в полиции. Возможно, и в сотовых компаниях тоже.

Эми пристально смотрела на него.

– Я звонила по телефону около пещеры ведьм.

– Именно так! А он знает твой номер. И ты позвонила Хосе и сказала, что Мигель нашел нас в Мюлоне. Он, возможно, уже идет сюда, прямо сейчас.

Свежий порыв ветра пронесся по террасе. Дэвид встал, открыл телефон и вынул сим-карту. Потом перегнулся через перила террасы и, прицелившись, запустил ее в реку. Девушка смотрела на него во все глаза. Дэвид резко закрыл крышку телефона и вернул его Эми.

– Вот так. Теперь пошли. Твои вещи уложены?

– Они уже в машине, вместе с твоими, но зачем ты…

– Мы можем купить новую сим-карту. Идем!

Молодой человек быстро спустился по ступеням террасы к машине. И они помчались прочь от Мюлона.

Дэвид, не глядя, ткнул в сторону карты, ведя машину; они уже мчались со скоростью девяносто километров в час.

– Ладно. Эми, пожалуйста, разработай маршрут. Какой-нибудь непредсказуемый зигзаг. Давай поедем и глянем на все эти церкви. Прямо сейчас.

Девушка послушно всмотрелась в старую карту, в узор синих звезд. Машина неслась вперед, через лес. Вдали виднелись покрытые снегом горные вершины, как ряд застывших на посту куклуксклановцев.

Отыскать городок Савин было нетрудно. Через час быстрой, нервной езды они добрались до скопления его покатых крыш. Савин премило устроился на холме, глядя на серые фермы и виноградники. Они припарковали машину на какой-то боковой улочке, сначала внимательно посмотрев во все стороны. В поисках Мигеля. В поисках красного автомобиля. Но улица была пуста.

Запах благовоний окутал Дэвида, когда они вошли в городскую церковь. Несколько американцев фотографировали эффектно декорированный орган. Дэвид посмотрел на примитивную древнюю купель, основание которой было украшено каменными фигурами трех крестьян, несущих воду. Лица крестьян были печальными. Бесконечно печальными.

Потом Дэвид обошел неф, заглянул на хоры; он не оставил без внимания и алтарь, где на каменном полу лежали мягкие разноцветные полосы света, проникающего сквозь витражные окна. Зашел в боковой придел, посвященный Папе Пию X. Его строгий портрет доминировал в маленьком приделе. Давно умерший первосвященник вечно смотрел сквозь клубы благовонного дыма и могильный мрак.

Больше в церкви ничего не было. Эми уже сдалась; она сидела на скамье, и вид у нее был очень усталый.

Но Дэвида заинтересовало еще кое-что. Или это ничего не значило? Или все же таило в себе какой-то смысл?

В церкви имелась еще одна дверь, поменьше, сбоку. Зачем в церкви нужны две двери, притом столь откровенно разные по размерам? Дэвид остановился и посмотрел по сторонам. Потом обернулся назад. Маленькая дверь была загнана в самый угол церкви, в юго-западный угол; она была низенькой и скромной. Но могло ли это иметь значение? Сколько церквей имеют по две двери? Да сотни, наверное.

Осторожно приблизившись к маленькой двери, Дэвид пощупал гранит рядом с ней: холодный древний дверной косяк был гладким. Железная ручка двери выглядела заржавевшей, словно ею никто не пользовался. А на перемычке двери была грубо высечена длинная, тонкая, своеобразная стрела, и три ее линии соединялись в одну точку; стрела показывала вниз.

Дэвид отступил назад, едва не налетев на священника, топтавшегося за его спиной.

– О, простите… виноват…

Священник бросил на него острый подозрительный взгляд, потом отошел в придел, шелестя нейлоновой рясой. А Дэвид, не двигаясь с места, все смотрел на стрелу. Он вспомнил купель в Лесаке. В той церкви было две купели, и на одной из них была вырезана такая же примитивная стрела. Примитивная, но узнаваемая: три глубоко врезанные в камень линии, сходящиеся в одну точку. Именно стрела. Та стрела показывала вверх.

Мысли Дэвида теперь неслись стремительно, частицы головоломки начали быстро поворачиваться. Как насчет церкви в Аризкуне, где тоже было две двери, да еще и два кладбища?Как он мог забыть об этом втором кладбище? Статуя какого-то ангела, в глаз которого был воткнут коричневый окурок, всплыла в его памяти.

Как и старуха с зобом, которая шипела и тыкала в них пальцем.

Ну, дерьмо… Дерьмо, дерьмо…

Мартинес подошел ближе к сути. Насколько близко, он не знал. Но он был на пороге разгадки и хотел идти дальше. Молодой человек махнул рукой Эми.

– Идем? – Она утомленно улыбнулась и встала.

Они вернулись к машине, но Дэвид не стал делиться с девушкой своими мыслями. Потому что некоторые из них по-настоящему его тревожили. Имелась ли некая зловещая связь между метками на купелях… и метками на голове Эми? Дэвид поверил ее рассказу о Мигеле: сексуальная игра с ножом… Болезненная откровенность девушки в момент ее рассказа была слишком явной. Но вот шрамы… Сами шрамы были очень странными. Метки, поставленные на лбы ведьм после того, как на шабаше они совокуплялись с Сатаной.

Всего оказалось слишком много, и все навалилось слишком быстро, и чересчур много отвратительных идей перемешалось в голове Мартинеса. Его даже слегка подташнивало, когда он шел по посыпанной гравием парковке к машине. С неба сыпался серый мелкий дождик. Дэвид и Эми не произнесли ни слова, катя к следующему городку, кружа по Гаскони, пытаясь сбить Мигеля со следа.

Шестьдесят километров по пустынной дороге – и они не спеша добрались до Лю-Сен-Саво. Извилистая дорога петляла так, что захватывало дух; она вилась между каменными стенами, и лишь время от времени между гнетущими скалами прорезалась боковая дорога: они снова ехали к Пиренеям. Облака окружали черные, унылые, свинцовые вершины, как белые кружевные воротники вельмож на картинах голландца Ван Дейка.

Миновав последний поворот, они увидели цель своей поездки, устроившуюся в яркой зеленой долине. В старом и торжественном сердце Лю-Сен-Саво скрывались древние здания с низкими покатыми крышами, окружавшие очень старую церковь. Дэвид остановил машину прямо возле церкви и сразу направился внутрь. Он просто ощущал, что находится уже совсем близко от сокровенного сердца головоломки – по крайней мере, от той части, что скрывалась в церквях. Мартинес понятия не имел, какой может быть разгадка, но слышал ее шум, слышал протяжный зов признания: вот что все это означае….

Внутри церкви находились два человека. На задней скамье рядом с женщиной, которая, видимо, была его матерью, сидел молодой, но явно сильно заторможенный мужчина. Глаза у него были выпуклыми, на подбородке виднелась влажная полоска, оставленная каплей стекшей слюны, – она походила на след слизня. Лицо его матери казалось преждевременно состарившимся, женщина явно была измучена необходимостью постоянно заботиться о сыне. Кретин. Дэвид ощутил всплеск искреннего сочувствия; он беспомощно, но искренне улыбнулся женщине.

Эми уже внимательно осматривала алтарную часть церкви. Но когда она вернулась к Дэвиду, на ее лице было написано разочарование.

– Ничего не заметила. Там ничего нет.

– Я не уверен… может, это и неважно…

– В смысле?

Дэвид посмотрел на нее.

– Ищи пары. Два чего-нибудь. Две двери, два кладбища, два…

– Две купели? Я там видела две купели. Вон там…

Они быстро пошли в указанную Эми сторону, и их шаги породили эхо в каменной тишине.

Да, в этой церкви тоже стояли две купели, и одна из них была упрятана в затянутый паутиной угол, почти незаметная, заплесневелая. Она была маленькой и скромной и почему-то казалась одинокой.

Точно так же, как в Лесаке.

– Но… зачем их две? – спросила Эми. – С какой стати вдруг две купели?

– Не знаю, – ответил Дэвид. – Давай просто будем двигаться дальше.

Еще один напряженный и молчаливый час дороги – и они очутились в глубине Пиренеев, в деревушке Кампань, затаившейся в дальнем конце какой-то небольшой долины. Дэвид опустил стекло и с изумлением смотрел по сторонам, пока они медленно катили по главной улице.

С подоконника какого-нибудь из окон каждого дома на них смотрела, ухмыляясь, большая тряпичная кукла; кое-где куклы сидели перед входной дверью. Примитивные тряпичные куклы ростом почти с человека сидели в окнах магазина. Еще одна большая кукла лежала прямо на дороге, упав с одного из высоких подоконников, – она таращилась на сердитые вершины Пиренеев, захватившие в плен Кампань.

Эми тоже во все глаза смотрела на кукол.

– Боже мой…

Они оставили машину на какой-то узкой боковой улочке и направились к пустынному центру деревни. Им пришлось пройти мимо крошечного, захудалого, запущенного бюро путешествий; в его окне висело маленькое, отпечатанное на машинке объявление. Эми прочитала его вслух, а потом перевела для Дэвида: фестиваль самодельных тряпичных кукол оказался местной традицией, и жители маленькой Кампани веками шили этих больших кукол, известных как mounaques [25]25
  Произошло от испанского «monaca» – кукла. Традиционно ее изготавливают в Кампани, чтобы высмеять пару заключившую неравный брак.


[Закрыть], а в середине сентября выставляли их перед окнами и дверями, в магазинчиках и в автомобилях.

Это была деревня кукол. Деревня молчаливых, бесстрастных кукольных лиц, бессмысленно улыбающихся пустоте. Эти улыбки ощущались как насмешки или оскорбление.

Вот только здесь некому было почувствовать угрозу или оскорбление: Кампань была пустой, запертой, молчаливой, с закрытыми дверями и ставнями. Какая-то старуха вышла из крошечной мясной лавки; она посмотрела в сторону приезжих, потом нахмурилась и быстро ушла, повернув за угол.

Дэвид и Эми дошли до центральной площади городка. Здесь располагались военный мемориал, автобусная остановка и еще одна лавка, также запертая, но явно отмечавшая собой центр этого захолустья; одна короткая дорога вела от площади к мосту через стремительно бегущую реку Адур. И даже отсюда Дэвиду было видно, что противоположный берег реки представляет собой крайне заброшенное место, там стояло множество домиков без крыш и гниющих амбаров.

Кампань была совершенно пуста и наполовину брошена людьми.

Вторая дорога с площади уходила прямиком к церкви. Металлические ворота открывались в заросший травой церковный двор, окруженный высокой, серой каменной стеной. Дверь самой церкви была распахнута, поэтому Дэвид и Эми сразу вошли внутрь. Главный неф был украшен дешевыми пурпурными пластмассовыми цветами. Четыре куклы восседали на передней скамье, таращась на алтарь: они изображали собой семью.