Текст книги "Метка Каина"

Автор книги: Том Нокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Я нашел вас!

На дороге клубился желтый песок, завивался змейками. Они снова были в пустыне и мчались сквозь совершенно дикую местность. Ангус достал карту и внимательно ее рассмотрел. А потом откинулся на спинку сиденья и вскрикнул:

– Смотрите!

Дэвида тут же охватила паника; он огляделся вокруг, но ничего не увидел. Мигель?..

Но Ангус продолжал показывать за окно:

– Вы только посмотрите! Редчайшее зрелище, настоящая драгоценность! Посмотрите на ту лошадь!

Так это был не Мигель… Дэвида охватило нелепое облегчение, когда они с Эми повернулись и уставились в поцарапанное окно машины. Но на что они должны были смотреть?

Сначала Дэвид этого не понял. А потом увидел: лошадка, стройная и одинокая, неровно скакала вдоль пыльной дороги. Затем Мартинес заметил еще одну, еще… их были десятки, потом сотни… Они резвились и играли в песках, в клубах пыли.

Ангус восторженно продолжал:

– Дикие намибийские лошади! Как я люблю этих животных! Это потомки Schutztruppe– коней германской колониальной армии. Тех, что когда-то сбежали и одичали, – ученый почти нежно смотрел на табун, словно видел перед собой нечто похожее на сон. – А теперь они – единственные дикие пустынные лошади в мире. – Он снова повернулся к Дэвиду. – Мне всегда казалось, что они похожи на души лошадей, вырвавшихся на свободу после смерти… Вот почему здесь так трудно жить. Здесь много такого. А, вон и аэропорт. За теми дюнами.

Машина обогнула последние мягкие бугры дюн. И остановилась на широком плоском пространстве. Водитель затормозил точно на краю странно бледной взлетной полосы.

Маленький самолет и два вертолета стояли на чем-то вроде асфальтовой площадки, прямо посреди обожженной солнцем пыли. На боку одного из вертолетов красовалась яркая надпись – «Келлерман Намкорп». Его пропеллеры уже вращались.

Дэвид обернулся к Ангусу и спросил:

– Но куда мы направляемся?

– В Амстердам.

– Да, а потом?

– В Збирог! Замок СС. В Чехии. Я потом объясню, приятель, а сейчас нам нужно поспешить. Мигель ведь все еще где-то здесь…

Они побежали прямо к асфальтовой площадке. Какой-то мужчина с автоматом наперевес стоял около вертолета; он изумленно уставился на них, когда они, пригнувшись, проскочили под вращающимися лопастями.

– Ангус?!

– Роджер!

Чернокожий широко улыбнулся:

– Ангус, друг мой!

Нэрн что-то кричал, перекрывая грохот пропеллеров. Потом что-то сунул в руку охраннику. Что-то такое, что достал из черного бархатного мешочка. Дэвид предположил, что это могли быть алмазы. Могли быть. Роджер весело отсалютовал.

– Садимся! – закричал Ангус.

Роджер тоже кричал, показывая Дэвиду и Эми, что надо забраться в вертолет.

– Быстрее!

Они не стали медлить и, очутившись внутри, уселись на первые же места, которые им подвернулись. Ангус устроился рядом, лицо у него было напряженное и измученное. Они пристегнули ремни безопасности – и вертолет поднялся в воздух.

Они летели.

Дэвид смотрел вниз. Роджер уже превратился в едва заметную фигурку. Он смотрел им вслед, прикрывая глаза ладонью от солнца и песка. Дэвид моргнул и посмотрел на юг. Дикие лошади все еще танцевали в пустыне.

А потом всё закрыли облака пыли, всё стало неразличимым.

45

2.58, 2.59, 3.00…

Его все не было. Дэвид настороженно посматривал на станционные часы.

3.02, 3.03, 3.04.

Ангус стоял рядом и молчал – впервые. На его лице отражалось неприкрытое напряжение. Эми выглядела задумчивой, почти подавленной.

Что она знала? Она стала заметно другойпосле того, как они приземлились в Амстердаме и проехали через всю Германию, к вокзалу в Нюрнберге, где договорились встретиться с Саймоном. Но почему? Может быть, она уже заподозрила, что Дэвид – кагот, а может быть, просто отреагировала на перемену в его настроении, на его внезапно вспыхнувшую сильную тревогу. На его отстраненность, резкие перепады настроения, когда он то уходил в себя, в поисках ответа, или утешения, или покоя…

Мартинес перестал заниматься с ней любовью. Он просто не мог больше этого делать. Некогда они испытывали друг к другу пылкую страсть… а теперь? Дэвид то и дело представлял себя кусающим Эми, ее белую женственную плоть, кусающим до крови…

Это была бездна, пучина, но он должен был заглянуть в нее, должен был добраться до глубин собственной души, найти свою истинную сущность. Потому что в ближайшие дни ему должно было понадобиться все его хладнокровие. В ближайшие решающие дни. Решающие часы, решающие минуты.

3.07, 3.08, 3.09.

Возможно, Саймон и не появится. Они ведь отправили ему только одно электронное письмо из Амстердама и получили быстрый короткий ответ: «Да».

В почтовом ящике Дэвида обнаружилось также и еще одно весьма удивительное сообщение – от Фрэнка Антонеску, старого адвоката его деда в Фениксе. Антонеску тоже провел кое-какое расследование, самостоятельно, благодаря своим связям в налоговом управлении, где кто-то явно благоволил к нему, и постепенно, «после разных махинаций», все же выяснил, откуда взялись те деньги.

От католической церкви.

Большие суммы, сообщал Антонеску, были «выплачены не только вашему деду, но и еще некоторому количеству людей, сразу после войны. Они обозначаются как „деньги Гюрса“. Почему – представления не имею. Мои парни из налоговой тоже в полном замешательстве».

Значит, в воздвигавшемся строении общего решения была уложена еще одна балка. Но план здания целиком можно было понять только после того, как они доберутся до Збирога. И найдут результаты опытов Фишера.

3.16, 3.17, 3.18.

Появится ли Саймон вообще? Может быть, с ним случилось что-то ужасное? Может быть, до него успел добраться Мигель?

– Вон он! – вскрикнула Эми.

Немного неряшливый, запыхавшийся, веснушчатый блондин лет сорока на вид бежал к ним через полный народа зал. Он смотрел на Дэвида и Эми.

– Дэвид Мартинес?

– Саймон Куинн?

Не слишком молодой ирландский журналист окинул взглядом всю троицу и застенчиво улыбнулся.

– А вы, должно быть, Эми. А вы…

– Ангус Нэрн.

Они обменялись рукопожатиями, завершая официальную часть знакомства. Но потом Дэвид и Саймон пристально посмотрели друг на друга, и обоим одновременно стала понятной полная абсурдность подобной сухости.

И они обнялись. Дэвид сжал в объятиях человека, которого никогда прежде не видел, сжал, как потерянного брата. Которого никогда не имел.

А потом снова нахлынуло напряжение, все развивающийся ужас ситуации охватил их. Эми напомнила, как постоянно напоминала в последние три дня:

– Мигель продолжает охотиться на нас…

Страх Эми перед Волком как будто стал еще сильнее после того, как они сбежали из Намибии. И это, как предполагал Дэвид, могло усилить ее подавленность. Неутомимость их преследователя лишала девушку силы воли. Может быть, она на самом деле уже сдалась на милость Мигеля, признала его победу. Он ведь всегда так или иначе находил их; возможно, Волк отыщет их и теперь и покончит наконец с этим делом.

Если только они не доберутся до документов первыми.

Все вместе быстро направились к взятому напрокат автомобилю.

Ангус проверял их путь по карте. Он подсказывал, куда повернуть, и вскоре они выбрались из пригорода Нюрнберга на холмистую равнину и покатили к чешской границе. По дороге Саймон рассказал им о том, что его брата похитили члены Общества. Похитили и измываются над больным человеком.

Дэвид, сидевший за рулем, даже в зеркало заднего вида без труда рассмотрел искреннее горе в глазах журналиста. Горе – и чувство вины. Когда Саймон закончил свою исповедь, несколько минут все молчали. Судьба того человека, Тима, тоже теперь была в их руках.

Это было уже слишком…

Граница приближалась. Старый добрый железный занавес. Прямо среди полей – пустых, пожелтевших – стоял заброшенный таможенный пост и лежали старые мотки колючей проволоки. Но теперь границу представляла только блестящая стеклянная будка – совершенно пустая. Им даже не пришлось показывать паспорта.

Наконец Саймон заговорил:

– Но почему Нюрнберг? Почему мы встретились именно там?

Ангус объяснил, что они решили собраться все вместе в большом городе, где легко затеряться, рядом с границей Чешской Республики. Чтобы запутать того, кто может их преследовать.

Саймон кивнул.

– А тот замок?

– На карте обозначено, что он находится в городе под названием Збирог. Но на самом деле вход в него в двух милях в стороне, в маленькой деревушке, которая называется Псков [92]92
  Вымысел автора.


[Закрыть]. Оттуда тянется подземный ход. А начинается он в какой-то старой синагоге.

И снова Саймон кивнул. Он вел себя в высшей степени сдержанно.

Они продолжали путь. По другую сторону границы все было совсем не похожим на такое близкое германское процветание. Все выглядело как будто ссутулившимся, неопрятным и смиренным. А вдоль дороги на Пльзень стояло множество женщин лет под тридцать, в крохотных юбочках и в светлых париках.

– Проститутки, – объяснил Ангус.

– Не понял? – вскинулся Саймон.

– Они тут появились уже несколько лет назад. Зарабатывают. Клиенты съезжаются сюда со всей Германии. Водители грузовиков, бизнесмены. И еще эти женщины продают гномов.

– Гномов?.. – переспросила Эми.

Шотландец показал на маленький магазинчик у дороги. Перед ним были выставлены рядами ярко раскрашенные садовые скульптурки – гномы и разные другие столь же забавные зверюшки.

– Из-за разницы в налоговом законодательстве гномы здесь намного дешевле, так что немцев это тоже привлекает. Едут за блудом и за гномами!

Он сухо засмеялся. Его никто не поддержал. Однако Дэвида порадовало то, что Ангус все еще может смеяться. Шотландец единственный среди них сохранял еще некий заряд положительной энергии, реальный оптимизм. Его интеллектуальная потребность узнать результаты работы Фишера, его чистое любопытство, его самолюбивое желание узнать, был ли он прав, заставляло их – вот ведь ирония! – двигаться и двигаться дальше.

Но вскоре в машине опять замолчали, и автомобиль продолжал спешить к Пльзени. Ангус держал на коленях дорожную карту. Теперь их окружал густой лес. Морось перешла в настоящий дождь.

– Ладно, – сказал наконец Ангус, – хватит уже всем сидеть и дуться! Давайте хоть чем-нибудь займемся. Давайте поможем Саймону! Расскажем всю историю до настоящего момента. Бедняга ведь находится в свободном поиске, ему нужно узнать что-то интересное, что обеспечит его будущим. Давайте-ка выложим все, что нам известно.

Все были так напряжены, так подавлены, так напуганы, что Дэвид приветствовал внезапно возникшую идею. Говорить. Им нужно просто говорить. О чем угодно. И они этим и занялись. Дэвид вел машину, и все они принялись складывать вместе кусочки головоломки, каждый добавлял свою порцию в общую картину. А Саймон при этом постоянно что-то записывал в свой блокнот.

Потом журналист откинулся назад. Его голос даже хрипел от избытка чувств, но, по крайней мере, он был в состоянии говорить.

– Так, ладно. Это… ох, да… теперь я вижу. Значит, на настоящий момент нам известно вот что…

Дэвида окатило мучительной тоской; он вдруг нелепо испугался, что Куинн сейчас повернется, покажет на него пальцем и заявит: «Ты, конечно, кагот».

Саймон заговорил:

– Эта тайна зародилась три тысячи лет назад, когда в Вавилоне писали Библию. В разных местах Книги Бытия разбросаны намеки на то, что на земле изначально существовали люди кроме Адама и Евы…

Эми смотрела в окно, напряженно всматриваясь в машины, идущие перед ними и позади. Возможно, искала красный автомобиль.

Саймон продолжил:

– Загадка, рожденная этими хитроумными намеками, всегда мучила людей. Но всерьез она превратилась в проблему христианского мира в пятнадцатом и шестнадцатом веках, во время преследования басков и каготов. – Саймон посмотрел на Ангуса. Это был странный взгляд. – Баски действительно всегда как бы стояли в стороне – у них свой, уникальный язык, своя культура и общественное устройство, необычная кровь и так далее. Их народ, возможно, зародился еще в доевропейский период, за тридцать тысяч лет до Рождества Христова. И их очень долго преследовали именно за то, что они… другие. Пик этих преследований пришелся на 1610–1611 годы, когда массово сжигали баскских ведьм и колдунов на основании так называемой эпидемии снов басков…

Они обогнали крошечную «Шкоду», старую машину еще коммунистической эпохи. В автомобиле сидели старый фермер с толстой женой. Их автомобильчик еле полз со скоростью не больше тридцати километров в час.

Саймон заговорил снова:

– Загадка каготов похожа на баскскую, только тут дела обстояли еще хуже. Каготы – метисы… или были метисами. Они жили в тех же регионах, что и баски. Скорее всего, они и произошли от басков, скрестившихся в VIII и IX веках с темнокожими сарацинами. И таким образом они с самого начала оказались в стороне от мира христиан – а к этому добавилось еще и клеймо язычников. Поэтому они тоже подвергались преследованиям. И к XVII веку это уже достигло убийственного пика: каготов прибивали гвоздями к церковным воротам… Побочным результатом этих преследований и изоляции стало нарастание генетических проблем в сообществах каготов…

– Но они же не были в этом виноваты, – перебил журналиста Дэвид.

Саймон, недоуменно нахмурившись, ответил:

– Конечно, нет, их вины в этом не было. Однако у них была дурная репутация из-за склонности к психозам, кретинизму, даже каннибализму, и все это было трагично, тем более что не так уж и несправедливо. Многие каготы страдали от разнообразных синдромов, приводивших к странному, даже отвратительному поведению.

– Так именно поэтому король Наварры приказал их обследовать? Чтобы проверить, действительно ли каготы «другие»? – спросила Эми.

– Да. Более того, хотя наука тех лет была крайне примитивной, королевские врачи все же, судя по всему, обнаружили синдактилию – сросшиеся или перепончатые пальцы – и другие доказательства того, что генотип каготов претерпел изменения в результате близкородственного скрещивания. И пришли к выводу, что каготы действительноотличаются от остальных людей весьма заметным образом. – Журналист перевернул несколько страниц своего блокнота. – Это открытие встревожило Папу Римского и его кардиналов. Та идея, что Бог мог действительно допустить существование Семени Змея, альтернативного человечества, людей, которые на самом деле не люди, выглядела настоящим проклятием. Она угрожала самой базовой католической доктрине – что человек сотворен по образу Божию. Разве мог Творец иметь два образа? Два типа детей? Разоблачение подобной правды могло не только оправдать наихудшие преследования христиан, европейцев, но и поставило бы под сомнение саму католическую теологию.

– Всю христианскую теологию, – уточнил Ангус. – Если уж на то пошло. Всю целиком.

– Да. И поэтому церковь постаралась положить конец преследованию каготов. По той же самой причине и испанская инквизиция решила остановить, прекратить сжигание баскских ведьм. Католические верхи желали, чтобы «хор христианского мира» звучал слаженно. Баски и каготы должны были вернуться в общее стадо. Однако были и такие церковники, которые фанатически придерживались философии проклятия Каина. В особенности таких было много среди низших клириков, местного крестьянства и в некоторых из наиболее суровых монашеских орденах вроде доминиканцев. Отчаянно желая избежать раскола, Ватикан согласился на компромисс. Относящиеся к этому делу документы – о сожжении ведьм и об исследовании каготов – не были уничтожены: их тайно разместили в древних архивах Доминиканского университета в Риме, в Ангеликуме. Несколько веков спустя их осторожно перевезли в новый монастырь в центре Франции.

– Построенный специально для этого, – вмешался Ангус, – и созданный архитектором, разделяющим некоторые идеи… как самое надежное место для всех этих документов. Ведь так?

– Да, – согласился Саймон. – Это здание – образец функциональности. И настолько обескураживающее, что сводит людей с ума.

Эми все так же смотрела в окно. Вязаный кардиган соскользнул с ее плеча, обнажив загорелую кожу, золотую, мягкую, нежную. Дэвид сосредоточил взгляд на дороге. Саймон снова полистал свои заметки.

– В 1907 году блестящий немецкий антрополог, молодой Евгений Фишер, приехал в заброшенную алмазную немецкую колонию в Африке, ныне Намибию. Он шел по стопам своего кумира, великого британского ученого, основателя современной евгеники, Фрэнсиса Гальтона. То, что обнаружил там Фишер, ошеломило его. Исследуя одно из койсанских племен – бушменов пустыни Калахари – и их ближайших родственников, бастеров, потомков бушменов и голландских поселенцев, Фишер открыл, что в весьма недавнем прошлом человечество, возможно, образовало новый подвид или даже вид.

Эми промолчала. Дэвид тоже промолчал. Ангус отстраненно улыбался. Саймон продолжил:

– Процесс образования видов – деление одного вида на два или несколько новых, – конечно же, является решающим для эволюции. Вот только этот процесс сам по себе плохо поддается определению. Когда именно новая порода или некая генетическая модификация организма превращается в подвид и когда его можно определить как действительно новый, самостоятельный вид? Генетики, зоологи и систематики до сих пор спорят на эту тему; но никто не отрицает того, что образование новых видов продолжается. – Саймон снова перевернул страницу блокнота. – Но до этого момента никому и в голову не приходило, что видообразование в течение последних тысячелетий могло коснуться самого Homo sapiens. Как сказал Ангус, некоторые специалисты допускают, что некий малочисленный подвид человека мог сохраниться в Азии, – Homo floresiensis. Гоминиды такого рода как раз и могли бы объяснить библейские мифы о людях, происходящих не от Адама, и именно они могли упоминаться в первой версии Книги Бытия. Просто как воспоминания местных жителей о каких-то маленьких, похожих на карликов «почти людях». Но все равно это было десять тысяч лет назад. А Фишер, занимаясь койсанами и бастерами, убедился в том, что нечто сродни возникновению новых видов происходит в Африке прямо сейчас: бушмены то ли уже стали новым видом, то ли подошли к этому очень близко. Это открытие укрепило расистские идеи, уже жившие в уме Фишера. Как и многие ученые его времени, Фишер, не смущаясь, верил в иерархию человеческих рас, верил в то, что белая раса стоит на самой высокой ступени среди них, а аборигены и черные африканцы находятся в самом низу. И он тут же поставил бушменов на еще более низкое место, вообще вне границ человечества.

Дэвид переключил скорость, обгоняя большой красный грузовик с надписью «Intereuropa» на борту, и спросил:

– Но ведь этому парню, Евгению Фишеру, нравились евреи? Келлерманы?

– Да, – согласился Саймон. – В этом содержится толика иронии, Фишер не был антисемитом. Он готов был поддерживать дружбу с любыми умными людьми, в особенности если те были богатыми и вполне светскими. Он подружился с династией Келлерманов, немецко-еврейских добытчиков алмазов, которые добывали миллионы из песков намибийской пустыни, богатой минералами и прочим добром. И именно эта дружба определила многое в последующие десятилетия.

Перевернута еще одна страница блокнота.

– Потом, в 1933 году, к власти пришел Адольф Гитлер. Он буквально проглотил книги Фишера, когда в молодости сидел в тюрьме. И теперь, став фюрером, Гитлер решил должным образом использовать Фишера и его идеи. Первым делом он назначил его ректором Берлинского университета. Потом, в 1940 году, отправил Фишера поработать в новом немецком концентрационном лагере в Гюрсе, рядом с генетическим раем – басконским уголком Франции. Адольф Гитлер имел свои планы на великого ученого. Фюреру хотелось поднять авторитет немецкой науки. И Фишеру было предложено собрать в одном месте наиболее интересные в генетическом плане экземпляры рода человеческого: цыган и евреев, французов и басков, испанцев и каготов. Фюрер надеялся, что, имея сравнительный анализ данных, полученных при изучении этих субъектов, и данных намибийских исследований Фишера, его ученые окончательно и бесповоротно докажут факт расовой иерархии, то, что высшая белая раса неоднородна внутри себя, и он наконец получит полные доказательства того, что немцы стоят на самой вершине, а место евреев – на самом дне. И Фишер оправдал ожидания фюрера. В первый же год, с помощью блестящих немецких докторов, он открыл ДНК. Базу всей современной генетики.

Саймон захлопнул блокнот.

Эми спросила:

– Но что Фишер обнаружил потом? Во второй год работы в Гюрсе? Что это было за пугающее и ужасное открытие? Что это было?

Ангус больше не улыбался, он хмурился.

– Ну… как раз в этом и суть, это и есть самый главный вопрос. И именно это мы собираемся выяснить. – Он внимательно посмотрел на залитую дождем дорогу впереди. – Если прежде не сдохнем.