Текст книги "Спящий в песках"

Автор книги: Том Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

В тот миг, когда он произнес эти слова, взор его заблистал столь ярко и грозно, что Тии непроизвольно отступила на шаг и коснулась рукой затылка.

– Значит, во мне таится божественная сила? – тихим голосом вопросила царица. – Как же мне ее распознать?

– Способов много, – с улыбкой ответил жрец, – ибо тебе и твоим кровным родичам даровано многое из того, что недоступно простым смертным.

– Скажи мне, – прошептала Тии, – кто же я на самом деле?

Верховный жрец покосился на Инена и снова улыбнулся.

– После того как боги создали человека и оживили его силой тайного имени Амона, они делили ложе с прекраснейшими из своих творений, и их дети, о царица, стали основателями твоего рода. Сами боги давно покинули Египет, но их потомки до сих пор восседают на престоле обоих царств. А мы... – Он указал на себя и Инена. – Мы наследники и преемники тех, кто первым взялся оберегать непрерывность божественной династии и передавать из поколения в поколение восходящую к началу времен священную тайну.

– Значит, – помолвила Тии, переводя взгляд с одного жреца на другого, – вы не позволяли мне стать великой царицей, пока сомневались в моем божественном происхождении?

Верховный жрец кивнул.

– Именно. Лишь чистота божественной крови дает право на трон Египта.

– Но, – подхватил Инен, – когда ты, о сестра моя, упав с высоты, осталась жива, мы поняли, что в твоих жилах течет священная кровь. Ибо таково ее свойство. Потомки богов выживают там, где обычных людей ждет неминуемая смерть.

– И все же, – Тии нахмурилась, и глаза ее сузились, – в тот день, когда все обнаружилось и фараон объявил меня великой царицей, ты, Инен, пришел ко мне и сказал, что предпочел бы иной ход событий. Ведь так все было, о брат мой? Разве нет?

Инен взглянул на верховного жреца, потом взял сестру за руки.

– Да, сестра моя, – шепотом заговорил он. – Дело в том, что сила Амона, заключенная в твоих жилах, ниспослана небесами и далекими звездами и потому не принадлежит нашему бренному миру. А кроме того, в своем внешнем проявлении она способна повергнуть в ужас простых смертных.

– Что ты имеешь в виду? – осведомилась Тии, и голос ее охрип от пугающей, действительно страшной догадки.

Инен снова покосился на верховного жреца, а потом перевел взгляд на покрывавшие стены рельефы с образами богов.

– Ты удивляешься тому, Тии, что мы сохраняем в секрете истинный облик наших творцов и вместо того обычно изображаем их во всем подобными людям, но лишь превосходящими их красой и величием? Но разве сама ты, имея такой облик, захочешь явить его всем своим подданным?

– Уж не хочешь ли ты сказать?.. Нет, это невозможно... Не могу же я стать такой же уродливой, как эти боги!

– Не только можешь, но и непременно станешь... Если не примешь меры предосторожности.

– Меры предосторожности? – прошептала Тии. – А какие именно?

Инен уже в который раз повернулся к стоявшему молча верховному жрецу, и тот медленно кивнул. Потом – от Тии не укрылось и это – брат покосился в сторону подведенного к бассейну желоба и боковой двери, откуда выходил водовод. Потом брат взял сестру за руку, увлек за собой к пустому бассейну и совершенно невозмутимо предложил ей раздеться донага.

– Перед тобой? – Тии воззрилась на него в ужасе. – Да ни за что на свете!

– Придется. Не бойся, я отвернусь.

– Я не могу.

– Делотвое. – Инен пожал плечами. – Но тогда не сетуй на свое обличье, ибо ты знаешь, каким оно вскоре будет.

Тии зажмурилась, а когда снова открыла глаза, Инен мимолетно встретился с ней взглядом и тут же отвел его. Царица глубоко вздохнула и неохотно сняла с себя все до последней нитки.

– Я готова, – сказала она наконец.

– Спустись в бассейн, – велел Инен, по-прежнему не глядя в ее сторону.

Тии, ссутулив плечи и прикрывая грудь руками, ступила на липкие влажные камни. Под ноги она не смотрела, ибо боялась увидеть нечто ужасное.

– Ох, Инен, – прошептала она, – мне так страшно.

– Ничего удивительного, – успокаивающим тоном промолвил брат. – То, что сейчас произойдет, воистину поразительно, а потому и ужасно.

– Но что же все-таки будет? Что должно произойти? – пролепетала она.

– Божественная суть питает себя смертной плотью, поглощая ее так же, как растения впитывают воду. Вот почему, сестра, плоть твоя иссыхает. Ты должна приготовиться к тому, чтобы, подобно растению, увлажнить ее заново.

– Нет! – вскричала Тии.

Но тут из сумрака донее донеслись странные звуки. Повернувшись, она увидела, что верховный жрец ушел, а спустя миг заметила, как по водоводу к бассейну устремился поток жидкости. Царица оцепенела, а жидкость тем временем излилась в бассейн.

– Нет! – снова вскричала Тии, догадавшись наконец, что это такое.

Она бросилась к краю бассейна, намереваясь выбраться из него, но Инен, присевший рядом на корточки, покачал головой.

– Я не вынесу этого! – крикнула его сестра.

– Ты должна, – настаивал жрец. – Это необходимо!

– Нет... – бормотала она, сотрясаясь от рыданий. – Нет, нет, нет...

Спустя какое-то время Тии снова подняла взгляд, и брат поднес к ее лицу зеркальце. Царица боялась посмотреть в него, но когда пересилила страх, то ахнула от изумления.

Она была перепачкана в густой, липкой крови, но взволновало ее вовсе не это. Тии с удивлением обнаружила, что ее плоть, недавно иссохшая и вялая, стала свежей и упругой, щеки округлились, а руки и ноги уже не кажутся непропорционально тонкими.

– Какое чудо! – прошептала она. – Неужели ко мне и впрямь возвращается былая краса?

– Да, сестра моя, – улыбнулся Инен. – Та самая краса, благодаря которой фараон Аменхотеп сделал тебя великой царицей.

Тии смотрела на него молча.

– Омойся в бассейне, – прошептал он. – Ты знаешь, что должна сделать это. У тебя нет выбора.

Еще несколько мгновений она стояла неподвижно, глядя на брата, а потом опустилась на колени и склонила голову. Кровь, струившаяся из желоба, уже наполняла бассейн, и царица принялась омываться ею, словно водой. Жидкость растекалась по ее животу и груди, наполняя все тело нежным, как любовное томление, золотистым теплом. Ощущение это оказалось столь чарующим, что она совершенно потеряла представление о времени и, растворившись в наслаждении, не заметила, как поток крови стал истончаться и бассейн наполнился прозрачной, очищающей водой. Лишь после того, как она, смыв последние кровавые пятна, вновь облачилась в свои одежды, колдовское очарование наконец спало. Тии мимолетно улыбнулась, любуясь своим отражением в снова поднесенном братом зеркале, но потом, вспомнив все случившееся, повернулась и поспешила к выходу из святилища.

В помещении, скрывавшимся за магической железной дверью, у едва освещенной слабым сиянием свечей боковой стены стоял верховный жрец. Завидев ее, он улыбнулся и исчез в тенях. Тии побежала. Услышав за спиной приближающийся топот ног, она оглянулась и увидела догоняющего ее Инена, однако не замедлила бег, ибо теперь стыдилась случившегося и не хотела чувствовать себя соучастницей страшной мистерии. Брат, однако, схватил ее за плечо, и ей пришлось остановиться.

– Пусти меня! – прошипела Тии.

– У тебя не было выбора, – шепнул в ответ на это Инен.

Тии неистово замотала головой.

– Ты сама знаешь, что выбора действительно не было, – повторил Инен. – Если, конечно, у тебя не появилось желания вернуться на женскую половину. Так что, о возлюбленная моя сестра, тебе не в чем меня винить. Ты явилась сюда по доброй воле – и получила то, за чем пришла.

– А как же кровь? – пошептала она. – Ведь она была еще теплой. Сколько же рабов, несчастных пленников, присланных в Фивы фараоном, пришлось умертвить, чтобы вернуть мне былую красоту?

Инен мрачно улыбнулся.

– Скоро ты перестанешь беспокоиться о таких мелочах.

– Никогда!

– Не зарекайся.

Тии посмотрела на брата с ненавистью, а потом неожиданно вывернулась из его хватки и снова бросилась бежать.

– Постой!

Царица невольно замерла, ибо услышала в голосе Инена такую запредельную скорбь, что не смогла поступить иначе.

Она обернулась, и Инен, приблизившись, шепнул ей в самое ухо:

– Я уже говорил, что все, что я делаю, делается ради тебя.

Он глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и добавил:

– И в знак этого... вот, возьми.

Он протянул Тии флакончик, и та машинально взяла его из рук брата.

– Пожалуйста, храни его в тайном месте и никому не показывай. Мне запрещено делать подобные подарки.

– Что это?

– Снадобье. Такое же, как то, которым я врачевал твои ссадины, ушибы и раны.

– Но зачем мне это снадобье сейчас?

Инен улыбнулся.

– Пригодится. Добавляй его в вино – и твоя красота долго не померкнет.

Он торопливо поцеловал сестру, мимолетно скользнув губами по ее губам, и зашагал обратно в храм.

Тии проводила его взглядом, а потом, коснувшись спрятанной в складки роскошного одеяния склянки, ощутила прилив радости и неистового возбуждения.

В ту ночь, когда фараон Аменхотеп вернулся во дворец, Тии встретила его во всеоружии красоты и очарования. Царь, увидевший жену такой же, как в тот день, когда она впервые пленила его своей прелестью, совершенно потерял голову. Ночь прошла бурно, а по прошествии девяти месяцев царица родила сына – предсказание звезд сбылось.

Но в этот миг Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – молвил он, – если ты придешь ко мне вечером, я поведаю тебе историю сына царицы Тии, царевича Аменхотепа.

Халиф поступил так, как было предложено: отбыл во дворец, а к закату вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

* * *

Первым воспоминанием царевича Аменхотепа были мягкие губы целующей его матери, а вторым – шершавые языки вылизывающих его львов. В то время, конечно, он еще не знал, что эти четвероногие называются львами, но впоследствии боявшаяся их пуще смерти няня прожужжала ему все уши историями о том, как страшные хищные львы терзают и едят маленьких детей. Впрочем, маленького царевича это ничуть не устрашило: похоже, он сам поначалу воспринимал себя скорее как львенка, да и львы, кажется, относились к нему как к своему. И не только к нему: точно так же звери заботились и о его маленькой подружке Киа, дочери дядюшки Эйэ, родившейся в один день с ним и – на сей счет у царевича не было ни малейших сомнений – специально для него. Когда детишки шли вместе на прогулку, львы следовали за ними, лениво порыкивая на всякого, дерзнувшего подойти слишком близко, а по ночам хищники заключали две детские кроватки в кольцо из меха, грив и подергивающихся хвостов. Трудно было бы подыскать более надежную стражу.

Не удивительно, что очень скоро по городу поползли слухи о том, что мальчик и девочка чудесным образом отмечены судьбой и что их оберегают могущественные и грозные чары. Косвенным подтверждением тому служила и необычайная, как говорили, «вдохновляющая соловьев на пение» красота этих детей. Красота особенная, даже пугающая, ибо создавалось впечатление, что они светятся, словно само солнце или лик божества.

Многим из тех, кому случалось видеть царевича скакавшим верхом на льве, как на лошади, или прелестную Киа, бегавшую наперегонки со львами у озера, казалось, будто судьба свела их с богами. Все попытки рассеять это заблуждение оканчивались ничем. Правда, иные стали указывать евнуху, смотрителю женской половины, на то, что девочке в возрасте Киа не пристало бегать где вздумается, и в конце концов ей запретили покидать пределы гарема. Узнав об этом, царевич впал в такое отчаяние, что явившаяся проведать его мать застала сына плачущим навзрыд. Нежно поцеловав мальчика и утерев его слезы своими волосами, она поинтересовалась, чем так огорчен ее сыночек, а услышав ответ, загадочно улыбнулась и пообещала, что скоро запрет будет снят. Так и произошло: в тот же самый день дети снова отправились на прогулку вместе.

С того дня юный царевич пребывал в уверенности, что его матушке подвластно все и нет на свете ничего такого, чего бы она не могла добиться. Создавалось впечатление, будто ей подчиняется даже само время, ибо в отличие от прочих женщин ее красота не увядала с годами. Однако, когда он с удивлением спрашивал мать, в чем состоит секрет ее вечной молодости, та лишь прикладывала палец к губам и задумчиво улыбалась.

Однажды случилось так, что один из львов – все они к тому времени были уже очень стары – занемог, и даже самый искусный лекарь фараона, человек великих умений, отчаялся спасти его жизнь. Печальная весть дошла до царицы, и она поспешила к умирающему хищнику. Преданный лев попытался лизнуть ей руку, но его сил не хватило даже на это. Царица на глазах зачарованно взиравшего на нее сына проронила одну-единственную слезу, после чего извлекла из складок одеяния маленький флакончик и влила в пасть дряхлого льва капельку густой черной жидкости. Прошла всего лишь минута, и лев зевнул. Потом он потянулся, медленно встал и после еще одного могучего зевка начал вертеться, гоняясь за собственным хвостом, словно расшалившийся котенок, понятия не имевший о слабостях и недугах.

Однако впоследствии царевичу пришлось осознать, что даже его матушка не всемогуща Несколько лет спустя, когда они с Киа гуляли по пустыне, один из львов исчез. Его долго не могли найти и в конце концов обнаружили лишь расклеванную стервятниками тушу. Тогда два других льва легли по обе стороны от своего погибшего собрата и отказались вставать. Никакие уговоры на них не действовали. Царевич послал гонца к матери, но хотя царица, бросив все дела, срочно прибыла в пустыню со своим чудодейственным снадобьем, львы к тому времени были уже мертвы. Тии приказала похоронить хищников, но даже когда могила была вырыта, царевич и Киа продолжали обнимать своих верных друзей и стражей и прижимались к их бокам, надеясь уловить хоть слабое биение сердец. Дети не желали верить, что все средства уже бессильны.

– Матушка, – взмолился царевич, – пусть они живут. Не надо зарывать их в яму.

– Увы, сынок, – покачала головой царица, – так устроен мир. Все живущие обречены на смерть.

– Выходит, я тоже умру?

Мать посмотрела на него со странным выражением.

– Ты потомок бога, – ответила она, помолчав. – Это делает тебя не таким, как все.

– Тогда почему я не могу вернуть львов к жизни?

Мать снова улыбнулась, но улыбка быстро погасла. Она устремила взгляд вдаль, к обожженным солнцем оранжевым пескам, и лицо ее почему-то сделалось вдруг таким же безжизненным, как сама пустыня.

– Потому, сынок, – объяснила наконец царица, – что боги даруют жизнь лишь тем, кто одной с ними крови. Всем прочим они приносят смерть. И ты тоже, – добавила она, сжимая царевича в объятиях, – рано или поздно станешь не только свидетелем смерти, но и тем, кто ее несет. Ибо, как я уже сказала, так устроен мир.

Потом она поцеловала его в губы и в растрепанную макушку, но на обратном пути во дворец не проронила больше ни слова.

Слова матери запали царевичу глубоко в душу, но он не решился рассказать об услышанном Киа, которая не переставала плакать в своей кроватке, а при любой попытке утешить и развеселить ее отворачивалась к стене.

В конце концов царевич оставил ее, долго сидел у фонтанов, а потом побежал к озеру, где, как он знал, в этот час имел обыкновение прогуливаться его дед Юаа.

И на сей раз, поспешая к берегу, царевич издалека заметил впереди знакомую фигуру. Подбежав к старику, он схватился за его руку, и некоторое время они шли рядом молча.

Нарушил молчание Иосиф. Подойдя к источнику под раскидистым деревом, он остановился, сел и сказал:

– Когда твоя мама была маленькой девочкой, она очень любила здесь бывать.

Царевич отстраненно кивнул и еще крепче прижался к деду.

– О внук мой, – промолвил Иосиф, чувствуя дрожь маленького тела, – что случилось? Скажи, какая тяжесть легла на твое сердце?

Царевич так и не поднял глаз, но, обнимая деда, поведал обо всем, что не давало ему покоя.

Иосиф тяжело вздохнул, и мальчику неожиданно показалось, что его дедушка гораздо более стар и дряхл, чем он думал.

– Твоя мама, – промолвил наконец старик, – не всегда считала, что сила, которая правит миром, непременно должна быть жестокой.

– Но сам-то ты что думаешь?

– Разве я не учил тебя тому, что существует лишь один истинный Бог, и этот Бог чрезвычайно добр?

– Учил, – промолвил мальчик, но тут же, поджав губы, покачал головой и заявил: – Получается, что кто-то из вас не прав – или ты, или мама.

Иосиф улыбнулся и встал.

– Взгляни на сияющее солнце, – выйдя из тени, сказал он, – и подумай о том, сколь оно дивно и великолепно! – Он указал своим посохом на небо. – Что может сравниться с его сияющим величием? Солнце освещает и согревает всю землю, и, хотя нет на всем свете существа, которому по силам приблизиться к нему, благодать его лучей не минует никого. Воистину без него не было бы чудес этого мира – ни прекрасных животных, таящихся в камышах, ни птиц, воспаряющих в небо со щемящей сердце песней, ни рыб, скользящих серебром в реках и озерах. Но вместе с тем солнце есть не что иное, как образ Бога единого, Бога единственного, и истинно говорю я тебе, о внук мой, что все сотворенное им есть благо!

– Но почему тогда в мире существует смерть? – спросил мальчик, вспомнив погребенных в песках львов.

– Лишь он, Бог всевидящий и всеведущий, знает, что и зачем существует в этом мире. – Иосиф с улыбкой приобнял внука и добавил: – Не думай, будто смерть всегда зло. Сама по себе она может быть великим даром, благословением и облегчением страданий.

– Что ты имеешь в виду?

Иосиф, однако, не ответил.

Мальчик, которому при воспоминании о мертвых львах стало страшно, взглянул в лицо деду и настойчиво повторил свой вопрос:

– Дедушка, что ты имеешь в виду?

– Помнится, – заговорил наконец Иосиф, – беседуя с твоим дедом и моим другом фараоном Тутмосом, я указал ему на то, что само великолепие и разнообразие мира с множеством доступных нам радостей, удовольствий и чудес должно давать силы, дабы мы встречали смерть со светлой надеждой. – Он помолчал. – Да, внук мой, я уже стар, дряхл, утомлен и очень скоро встречу свой смертный час. Но как, скажи, могу я усомниться в том, что и это есть благо, если ежедневно и ежечасно созерцаю вокруг доказательства благости Творца? Что может быть ярче, светлее и теплее солнца?

Старик снова воздел свой посох.

– Когда меня не станет, – прошептал он, – почаще поднимай глаза к солнцу и вспоминай мои слова. Живи по правде, о внук мой, и пусть это станет твоим девизом, ибо я верю, что ты предназначен для великих и благородных деяний. Живи по правде, то есть по воле Всевышнего, и будь благословен его теплом, светом и силой.

С этими словами дед поднял глаза к солнцу. Внук последовал его примеру, но скоро они вынуждены были склонить головы, ибо не смогли выдержать слепящее сияние светила.

В тот день царевич дал себе слово всегда следовать наставлениям деда, а их совместные прогулки, во время которых внук сопровождал старца в качестве поводыря, стали практически ежедневными. И всякий раз, куда бы они ни направлялись, Иосиф указывал мальчику на то, сколь бесконечны красоты и чудеса мироздания, существующие под лучами солнца, жизнетворного диска, за коим кроется лик Вседержителя.

Но по прошествии недолгого времени Иосиф заболел и уже не мог вставать и гулять с внуком. А вскоре горячо любимый дед царевича тихо заснул и больше уже не просыпался. Известие о его кончине повергло в великую скорбь не только обитателей дворца, но и весь Египет, ибо не было у владык этой страны слуги более чтимого и любимого всеми, нежели Юаа. Длинная траурная процессия проводила его тело к каменной гробнице, в которой ему предстояло наконец обрести покой рядом с давно уже почившей супругой. На глазах царевича была опечатана каменная плита, закрывающая вход в склеп. Воспоминания о птицах, взлетавших над тростниками озера, и деревьях, под сенью которых так любил отдыхать дед, повергли мальчика в такую печаль, что он не смог остаться в долине до конца погребальной церемонии. Повернувшись, он бросился бежать, спотыкаясь о голые камни и не обращая внимания на окрики матери. Лишь на тропинке, по которой они часто гуляли с Иосифом, царевич остановился и, вспомнив их беседы, снова поклялся себе всегда соблюдать заветы деда.

С тех пор он уклонялся от посещения храмов, но зато, гуляя с Киа по садам и окрестностям столицы, не уставал восхищаться всеми дивными и прекрасными творениями Всевышнего – от огромного гиппопотама до крошечных лепестков цветка, – жизнь которым даровали благодатные лучи золотистого небесного светила. Мальчик дивился полям, разукрашенным яркими пятнами диких маков, и стадам меланхоличных буйволов, валявшихся во влажной, прохладной тине; дивился болотам, где в великом множестве гнездились разнообразнейшие птицы, обитали змеи с украшенной причудливыми узорами кожей и таились, поджидая добычу, зубастые крокодилы; дивился даже жгучим, рыжим пескам, к которым его соотечественники в большинстве своем относились с ненавистью. Пустыня, казавшаяся другим местом гиблым и страшным, в мыслях царевича всегда была связана со львами, товарищами его детских игр, обитавшими там до пленения. Он знал, что жизнь существует даже в пустыне и что даже там своим существованием она обязана солнцу.

Однако то, что он проводил столько времени в отлучках, привлекло внимание некоторых доброхотов, которые довели свое беспокойство досведения фараона. Царь Аменхотеп, до сей поры отнюдь не баловавший сына излишним вниманием, призвал его к себе и был поражен, увидев не ребенка, а отрока, уже готового стать мужчиной, ибо, подрастая, юный наследник обретал физическую мощь, почти равную его красоте, каковая с самых ранних лет приводила всех в изумление и восторг. Всех, кроме отца. Тот, похоже, неосознанно завидовал сыну, чем во многом и объяснялись их слишком редкие встречи. Кроме того, царь, видимо, понимал, что его манеры и образ жизни едва ли способны вызвать у сына восхищение. Аменхотепа раздражало выражение лица царевича, когда тот смотрел на его чашу с вином или на то, как он слизывает с пальцев соус. А наибольшее раздражение вызывали у фараона совместные появления сына и Тии. Юная красота царевича и неувядающая прелесть царицы заставляли его острее ощущать собственную непривлекательность и осознавать тот факт, что он стареет.

Однако на сей раз фараон воззрился на своего отпрыска не без удовольствия, ибо вид возмужавшего царевича навел его на показавшуюся ему весьма удачной мысль. Делов том, что Аменхотеп не чувствовал влечения к государственным делам. В этом отношении он привык полностью полагаться на Иосифа, а когда советника не стало, едва ли не впал в отчаяние. Теперь ему пришло в голову подготовить сына к царствованию и как можно скорее переложить бремя правления на его юные плечи. Молодой царевич был провозглашен соправителем, и очень скоро его отец смог полностью удалиться от дел и посвятить все свое время удовольствиям и развлечениям. Сын в отличие от отца оказался государем заботливым и рассудительным. Он не растрачивал казну на возведение пышных храмов, не затевал ради прославления своего имени бессмысленных войн, но вместо этого разъезжал по стране, вникая в нужды всех своих подданных, опекал нуждающихся и страждущих и сурово пресекал злоупотребления и насилие со стороны власть имущих. Короче говоря, делал все возможное, чтобы сдержать данное себе и Иосифу обещание «жить по правде».

Со временем царевич пожелал жениться и, естественно, захотел, чтобы ложе и престол разделила с ним Киа. Однако, к его удивлению, отец, до сей поры практически не вмешивавшийся в его жизнь, запретил ему и думать об этом. Вызвав сына в тронный зал, фараон с высоты престола категорически потребовал, чтобы тот женился на своей сестре. Царевич с негодованием отказался, что повергло Аменхотепа в безумную ярость. Царь кричал и топал ногами, лицо его налилось кровью, огромные складки жирной плоти безобразно тряслись. Но юный соправитель не уступал.

– Ты выполнишь мой приказ! – орал побагровевший фараон.

– Ни за что! Ты не можешь заставить меня взять жену по твоему усмотрению.

– Но я могу запретить тебе жениться на Киа!

– Да, отец, сейчас это в твоей власти. Но рано или поздно я сам стану фараоном и тогда смогу поступить так, как мне будет угодно.

С этими словами царевич поклонился и покинул тронный зал.

Аменхотепу осталось лишь брызгать слюной.

А вот Инен, стоявший за колонной и наблюдавший, не вмешиваясь, всю эту сцену, повернулся к своему спутнику, верховному жрецу Амона, и торопливо шепнул что-то ему на ухо. Лица обоих священнослужителей стали еще более угрюмыми.

На следующий день к сидевшему с Киа в саду царевичу подошла мать и, нежно обняв племянницу, попросила оставить ее наедине с сыном. Киа взглянула на царевича, но возражать не стала, а поднялась и ускользнула прочь. Тии сразу же перешла к делу: взяла сына за руку и стала настойчиво уговаривать его жениться на старшей сестре и сделать ее таким образом великой царицей. В отличие от отца она не приказывала и не выходила из себя, а потому и ответ царевича прозвучал более спокойно и почтительно по форме. Но по существу остался прежним: то был отказ. Царица продолжала настаивать, но он лишь покачал головой и рассмеялся.

– Кому-кому, матушка, а тебе едва ли пристало уговаривать меня не жениться на Киа, да еще и ссылаться при этом на нерушимые обычаи. Сама-то ты в нарушение всех и всяческих обычаев, не будучи сестрой отца, заняла ее место и стала великой царицей.

– Это совсем другое дело, – пробормотала Тии, отводя глаза.

– Почему?

Царица беспомощно пожала плечами.

– Такова была воля богов.

– А вдруг воля Бога единого – Бога, в которого, не забывай об этом, веровал твой отец, – состоит как раз в том, чтобы я женился на Киа и сделал великой царицей именно ее?

Тии снова беспомощно пожала плечами и, повернувшись к колоннам, изящным жестом подозвала кого-то к себе. Прикрыв рукою глаза, чтобы не слепило солнце, царевич пригляделся к подошедшему человеку в жреческом одеянии и узнал в нем своего дядю Инена.

Он снова повернулся к матери.

– Если даже тебе не удалось убедить меня изменить принятое решение, то почему ты считаешь, будто дядя добьется большего успеха?

– Потому, что он великий мудрец, познавший множество тайн и лицезревший немыслимые чудеса.

– Сомневаюсь, чтобы он мог быть столь же сведущ и прозорлив, как мой дед.

Царевич увидел, как мать вздрогнула и закусила губу. Потом она почти робко коснулась его плеча и, поцеловав в лоб, сказала:

– О возлюбленный сын мой, разве стала бы я просить тебя сделать что бы то ни было, не будь у меня уверенности в том, что это делается исключительно для твоего блага? Прошу тебя, посиди с дядюшкой и выслушай все, что он тебе скажет. Ибо, повторяю, и он, и я желаем тебе только добра.

Царевич призадумался, с сомнением посмотрел на мать, но потом пожал плечами, склонил голову и выполнил ее просьбу – последовал за Иненом из дворца в храм Амона, в самые его сокровенные глубины. Створы металлической двери плавно разошлись перед ними в стороны, и они проследовали в находящееся за ней помещение с круглым, пустым бассейном. Там дядюшка показал племяннику высеченные на стенах рельефы – тайные образы Осириса и иных богов, а потом поведал царевичу о том, что он по прямой линии происходит от этих неземных существ и является носителем их священной крови.

– С начала времен фараоны женились на собственных сестрах, чтобы сохранить в своем потомстве чистоту божественной крови, – молвил он под конец, и в голосе его неожиданно прозвучал гнев. – Как же ты дерзаешь нарушить сей непреложный обычай? Разве это не столь же кощунственно, как попытаться запрудить Млечный путь или священное русло дарующего жизнь Нила?

– Нет, – ответил царевич, – ибо сие суть дары Бога единого, пребывающего на небесах.

– Непрерывная линия священной крови есть дар великого бога Осириса.

– Нет, – повторил царевич, – ибо истинный Бог лишь один.

Инен едва заметно улыбнулся.

– Ты изменишь свое мнение, о царевич, когда, встретив свой смертный час, познаешь, что твоим подлинным уделом является бессмертие.

– Все люди смертны.

Улыбка Инена стала еще шире.

– Люди – да. Но не носители крови фараонов, божественной крови Осириса. Той крови, которая течет и в твоих жилах.

Царевич, однако, лишь презрительно рассмеялся.

– Я видел гробницы, в которых покоятся мои предки.

– Эти гробницы не более чем врата в вечное царство Осириса. И ты вступишь в это царство, даже не желая того, лишь по праву твоего божественного происхождения.

Несколько мгновений царевич внимательно смотрел на собеседника, а потом покачал головой.

– Я не верю в Осириса. Равно как не верю и твоим словам.

– Придет время – и ты поверишь.

– Я так не думаю.

– А я утверждаю, что рано или поздно настанет момент, когда кровь твоя станет твоей судьбой и отречься от этого будет нельзя.

– Что ты имеешь в виду?

Инен не ответил, однако от царевича не укрылось, что дядя его метнул быстрый взгляд в сторону бассейна.

– С меня довольно, – с неожиданно прорвавшимся раздражением заявил юный наследник и повернулся назад, к металлическим дверям.

Но Инен устремился за ним и удержал его, схватив за руку.

– И для тебя, да и для госпожи Киа, – прошептал он, – будет лучше, если ты оставишь ее теперь, до того как у вас появится ребенок.

– Почему? – спросил царевич, неожиданно почувствовав, как его охватывает тревога.

Собственный вопрос показался ему сравнимым с хрупким кувшином, сброшенным с крыши и падавшим в полной тишине... Он ждал, когда раздастся звук удара, но его не последовало.

Наконец дядя прокашлялся и прервал затянувшееся молчание:

– Надеюсь, она еще не носит твоего ребенка?

Царевич не ответил, но, хотя он и попытался сохранить бесстрастное выражение, дядя, похоже, угадал истину по его лицу.

– Я уповал на то, что до этого не дойдет. – Инен тяжело вздохнул. – Поскольку в жилах ребенка будет и твоя кровь, не исключено, что он вырастет таким, как ты. Но более вероятно... – Он встретился с царевичем глазами и удержал его взгляд. – Более вероятно, что твое дитя умрет еще до рождения.

– С чего ты взял? Почему?

– Как я уже говорил, причина коренится в твоей крови. Твой отпрыск должен унаследовать ее или... появиться на свет мертворожденным. – Он протянул руку и мягко коснулся плеча племянника. – Поверь мне, твоя мать говорила чистую правду. И она, и я заботимся только о твоих интересах.

Некоторое время царевич стоял как вкопанный, а потом стряхнул руку дяди с плеча и, повернувшись, побежал прочь через темные залы и переходы храма к отдаленному золоту дня, к солнечному свету. После этого в течение полугода он не только не приближался к храму Амона, но даже не разговаривал с дядей и, несмотря на самые горячие увещевания матери, все свое внимание и заботу посвящал Киа и их еще не родившемуся ребенку. Однако, несмотря на все предосторожности, схватки у роженицы начались за несколько недель до срока, а ребенок появился на свет крохотным, с деформированными конечностями и... мертвым. Целую неделю ни царевич, ни Киа не показывались на людях, переживая свое горе вдвоем, а когда сын фараона наконец прервал свое затворничество, выражение его похудевшего, измученного лица многим показалось странным.