Текст книги "Мозаика теней"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Ты нашел это оружие у мальчишки? – поинтересовался Крисафий, пробуя пальцем туго натянутую тетиву. – Сигурд не сказал об этом ни слова.

– Мальчик спрятал оружие возле бухты. Он объяснил, как его найти. – На самом деле сначала он сказал, что забросил его далеко в море, но я усомнился в правдивости этой части его рассказа. – Он называл свое оружие арбалетом.

– И откуда же у него этот самый арбалет? – спросил Крисафий и начал расхаживать туда-сюда, отбрасывая ногой осколки мрамора.

– Мальчик говорит только на языке франков, и потому мне пришлось прибегнуть к помощи переводчицы. Она смогла понять далеко не все, но основное нам известно. Какое-то время назад он и его родители прибыли сюда как паломники. Судя по всему, его родителей уже нет в живых. После их смерти он поселился в районе трущоб и стал просить милостыню. Около месяца тому назад он повстречал человека, посулившего ему немалые деньги. Человек этот свел его с неким монахом, успевшим обзавестись четверкой болгарских наемников. Монах отвел их в укромное местечко, находившееся где-то в лесу, и в течение двух недель учил парнишку стрельбе из арбалета. После этого они вернулись в город, и монах приказал мальчику забраться на крышу одного из домов и убить проезжающего мимо императора. Вчера же мальчик получил весточку, извещавшую его о том, что он сможет получить причитающиеся ему деньги возле одного фонтана. Однако когда он пришел на назначенное место, то едва не пал от рук одного из болгар, о которых я уже говорил прежде. Именно там мы его и нашли.

– Но почему он использовал ребенка, когда в его распоряжении имелись четверо взрослых наемников? Я нисколько не сомневаюсь, что они справились бы с этим поручением куда как лучше.

Я размышлял над тем же вопросом весь этот день.

– Подросток может легко проникнуть туда, куда не допустят взрослого мужчину. На крыше дома костореза в тот день играло немало детей, и потому этот мальчик вообще не привлек к себе внимания. Кстати говоря, устранить его тоже не составляет труда.

Мое объяснение, похоже, вполне удовлетворило Крисафия. Он молча поднял палец правой руки, и из-за колонны тут же появился его слуга.

– Отправьте гонца к начальнику тюрьмы. Пусть он выведает у болгарина все, что тому известно о мальчишке, и узнает, где именно заговорщики проходили обучение. Вполне возможно, монах находится сейчас там.

Слуга отвесил низкий поклон и тут же выбежал из галереи. Крисафий же снова повернулся ко мне и спросил:

– Описывал ли мальчик монаха?

– У монаха такие же, как у меня, темные волосы, но с выбритой тонзурой. Кривой нос, возможно сломанный в драке, но остальные черты лица правильные. Парнишка сказал, что все они говорили на одном языке. Другие подробности мне пока неведомы, поскольку он еще слишком слаб для продолжительных бесед. Позже я узнаю у него и все остальное.

– Времени у нас меньше, чем ты думаешь, – заметил Крисафий, сложив на груди руки. – На наш город надвигается страшная беда, Деметрий, и потому нам нужно собраться с силами. Если мы не разыщем этого монаха в течение двух недель, он может совершить новое злодеяние, и оно обернется катастрофой для всех. Императора можно уподобить голове, которая управляет телом нации. Тело же, как ты понимаешь, не может существовать без головы.

– О какой беде ты ведешь речь? – Слова Крисафия вызвали в моем сознании апокалипсический образ: семь ангелов вострубят, и из моря выйдет зверь с десятью рогами и поглотит нас. – Неужели опять норманны? Тогда почему император не собирает в Эвдомоне войско? Он должен встретить столь ужасную опасность во всеоружии.

– Природа этой опасности и то, как император собирается предупреждать ее, – не твоя забота, – мрачно сказал Крисафий. – Уж лучше бы ты занялся поисками тех, кто хочет убить его.

– Именно этим я и занимаюсь.

Евнух явно не хотел посвящать меня в свои грязные секреты. Впрочем, меня никогда не интересовали чужие тайны. Видимо, поэтому я и преуспел в своей профессии.

– Как видишь, я нашел не только исполнителя преступления, но и его оружие. А управившись с этим столь быстро, я сэкономил тебе немалые деньги.

– Я не обеднел бы в любом случае. Ты полагаешь, мы можем удовлетвориться, найдя перепуганного подростка и его варварское оружие? А как же монах? Ты думаешь, это был не более чем мимолетный каприз и, потерпев неудачу, он вновь отправился в страну франков? Он сумел нанять четырех телохранителей, снять дом в лесу и, наконец, купить это замечательное орудие. Скажи мне, откуда у него такие деньги? Еще один вопрос: почему он так заинтересован в смерти императора? Скорее всего, ему посулили большие деньги, и сделать это мог только человек, стремящийся занять опустевший трон. И его не остановит неудача первой попытки. – Крисафий фыркнул. – Нет, Деметрий, праздновать победу пока рано. Тебе удалось нащупать только первое звено этой длинной и запутанной цепи. Хватит ли у тебя самолюбия и гордости довести дело до конца?

Пусть у него был бабий голос и искалеченное тело, но он обладал поистине змеиным разумом и языком. И прекрасно знал человеческую природу. Конечно же, он был прав: расследование только-только начиналось, и заявлять сейчас об успехе значило бы уподобляться горе-лекарю, который, отняв у больного пораженную проказой руку, заявляет, что вылечил его. Но я не собирался с легкостью сдавать позиции.

– Сначала мы должны обговорить несколько условий. Во-первых, приданные мне варяги должны беспрекословно повиноваться мне. Мальчик должен оставаться в монастыре под наблюдением врача: он – единственное имеющееся у нас звено названной цепи, причем достаточно хрупкое. И наконец, ты должен мне доверять…

В этот миг в галерею вбежал слуга, посланный Крисафием в темницы императорского дворца. Он рухнул на колени перед своим господином и выпалил, не дожидаясь позволения говорить:

– Прости меня, господин! Тюремщик открыл камеру болгарина и обнаружил, что тот мертв!

Болгарин безжизненно висел на веревках, уронив голову на грудь и странно поджав ноги. Туника его была залита кровью почти по пояс, и, откинув назад его голову, я обнаружил почему. Кто-то перерезал варвару горло. Ни одного пузырька воздуха не появилось из ужасной раны, а руки мои остались сухими.

– Кровь уже запеклась, – произнес я вслух. – Стало быть, с момента убийства прошло несколько часов. Скорее всего, его убили ночью. Кто-нибудь заходил сюда с тех пор?

– Его не кормили весь день, дабы он охотнее отвечал на наши вопросы, – ядовито ответил Крисафий, которого не впечатлил даже этот ужасный вид.

– После вашего ухода здесь не было ни души, – подтвердил тюремщик. – А варяги охраняли его всю ночь.

Я повернулся к Крисафию.

– Выходит, ты последний видел его живым. После того как мы с Сигурдом отправились в монастырь.

– Увы, я был не последним, Деметрий, – ответил евнух, холодно блеснув глазами. – Разумеется, человек с твоими талантами способен понять, что болгарин не мог сделать это сам, если только он не искуснейший акробат. К тому же орудие преступления исчезло. Значит, вопреки твоим утверждениям, тюремщик, здесь все-таки кто-то был.

– Кто-то, кто не хотел, чтобы варвар выдал нам и другие тайны, – поддержал его я. – И кто хотел послать нам предупреждение.

– Предупреждение? – изумился Крисафий. – О чем?

– О том, что даже во дворце мы не можем чувствовать себя в полной безопасности, что убийца достанет нас и здесь. Если бы он хотел проделать все скрытно, он высвободил бы руки болгарина из оков и оставил рядом с ним окровавленный нож, как будто тот покончил с собой. Кто бы это ни был, он сумел пройти сюда незаметно для охраны и хочет, чтобы мы об этом знали.

Крисафий повернулся к варягу, охранявшему вход в подземелье, и распорядился:

– Разыщи командира и прикажи ему усилить охрану императора. Потом обыщите весь дворец – возможно, преступник и поныне прячется где-то здесь.

Я сильно сомневался в этом, однако не стал встревать.

– А как же мальчик? – спросил я. – Мне кажется, что он представляет для наших врагов куда большую опасность, нежели этот несчастный варвар.

– Охраной монастыря руководит Сигурд, людей там и так предостаточно. При желании ты мог бы составить им компанию. – Крисафий направился к двери. – Я должен идти к императору.

– А я отправлюсь домой. – Я не видел своих дочек вот уже два дня, и, хотя мне не впервой было проводить ночь вне дома, они наверняка волновались. Да и я тоже. – Кто знает, возможно, прямо завтра мы выведаем у мальчика какие-то новые тайны.

– Если он доживет до завтра. Запомни, Деметрий, времени на всякие игры у нас нет. Осталось всего две недели. – Крисафий бросил последний взгляд на висящее тело. – А возможно, и того меньше.

Я не имел ни малейшего понятия о том, что за напасть могла являться причиной подобной спешки. Однако меня напугала дрожь в голосе человека, привыкшего спать в покоях императора и управлявшего судьбой народов.

θ

Вернувшись домой, я встретил весьма сдержанный прием со стороны моих дочерей. Елена, которая уже лежала в кровати, пробормотала что-то себе под нос, когда я зашел взглянуть на нее. Зоя же подала мне холодные овощи, приправленные бессвязной болтовней. На следующее утро за завтраком Елена дала волю своим чувствам.

– Ты пренебрегаешь отцовскими обязанностями, – заявила она. – А если бы ночью меня похитил норманнский мародер? Или, к примеру, я воспользовалась бы твоим отсутствием и сбежала с сыном кузнеца?

– Но этого все-таки не произошло, не так ли? И кстати, первейшая моя обязанность – добывать хлеб наш насущный.

Я громко зачавкал, демонстрируя дочери, насколько серьезно я отношусь к данной обязанности.

– Раз тебя никогда не бывает дома, можешь хотя бы побеспокоиться и найти мне другого защитника!

– Я бы лучше выбрала хлеб, – сказала Зоя, откусывая кусочек хлеба, и подмигнула мне.

Я попытался принять серьезный вид и сказал ей, чтобы перестала поддразнивать сестру, но, боюсь, это получилось у меня не слишком убедительно. Елена продолжала гнуть свое:

– Вчера к нам заходила тетка торговца пряностями, хотела поговорить с тобой о своем племяннике. Она же заходила и позавчера. Похоже, она отчаялась застать тебя дома.

– Она к нам больше не придет, – мрачно произнесла Зоя. – Ты так и не выйдешь замуж и проведешь остаток жизни за прялкой, как Пенелопа.

Я поперхнулся крошками. Мне было известно, что семейство торговца пряностями давненько интересуется моей Еленой, и собирался переговорить с его мамашей о приданом, но так и не смог выкроить для этого времени.

– Если она опять придет в мое отсутствие, обговорите вопрос о приданом без меня.

– А если я соглашусь на какие-нибудь непомерные требования? Скажем, она объявит, что ее племянник стоит столько золота, сколько весит?

– В таком случае, – сказал я, вытирая губы, – ты будешь благодарна мне за то, что благодаря моим тяжким трудам я могу выполнить эти требования.

Некоторые знакомые мне мужчины предпочитали обедать в одиночестве, считая совместные семейные трапезы праздным и вредным времяпрепровождением. Если бы я последовал их примеру, то стал бы действительно одиноким. Но бывали времена, когда я спрашивал себя, нельзя ли извлечь больше пользы из этой уважаемой традиции – садиться за обеденный стол всей семьей.

С другой стороны, благодаря этому я был хорошо подготовлен к стычкам с упрямыми и любящими поспорить женщинами. И одна из таких ждала меня во дворе монастыря Святого Андрея.

– Мальчика сейчас нельзя беспокоить.

Анна стояла передо мной, расставив ноги и сложив руки на груди. Ее волосы были убраны назад и подвязаны простым льняным шарфом, более скромным, чем раньше. Она была одета в то же зеленое платье, подпоясанное шелковым шнуром, концы которого струились вниз, ныряя в развилку между бедрами. Мои глаза немедленно устремились туда же, и это смутило меня гораздо больше, чем ее непреклонный тон.

– Он что, при смерти? – пробормотал я.

Она покачала головой.

– Деметрий, неужели ты так мало веришь в мое врачебное искусство? Или ты считаешь, что женщины не могут – и не должны – обладать даром исцеления?

– Женщины обладают даром жизни, а после этого любое другое искусство должно показаться для них пустяковым.

– Твой кельтский друг думает иначе. – Она указала на Сигурд а, стоявшего вместе с тремя другими варягами возле двери. – Я слышала, как он говорил об этом.

– Не забывай о том, что он варвар. Если ты подлечила парнишку, я должен поговорить с ним. – Я надеялся расспросить его о местоположении лесной усадьбы, возле которой монах учил его стрельбе. – А поехать верхом он тоже не сможет?

Анна смерила меня презрительным взглядом.

– Всего два дня назад его чуть не изрубили в куски, а ты хочешь, чтобы уже сегодня он скакал верхом? Единственное, на что он сейчас способен, так это выпить полчашки жидкой похлебки. Исцелить его мгновенно мог бы только сам Господь, и монахи в церкви молят его о вмешательстве.

– Но поговорить-то с ним можно?

– Только после того, как он поправится.

Я резко обернулся. Слова эти были сказаны не Анной, а Сигурдом. Он бесшумно вышел из-за двери и смотрел на меня с явным неодобрением. Его появление застало меня врасплох.

– Сигурд?! Не далее как вчера ты был готов заточить Анну в темницу только за то, что она не пускала нас к мальчику. Мне казалось, что ты по-прежнему стремишься поскорее закончить расследование.

Сигурд даже не покраснел.

– Фома представляет для нас слишком большую ценность, Деметрий. Мы не вправе им рисковать.

Я едва не лишился дара речи. Вне всяких сомнений, эту идею ему могла внушить только Анна. Мне не хотелось думать, что они с Сигурдом объединились против меня. Я почувствовал себя преданным. И еще меня охватила совершенно неоправданная ревность.

Спорить с Анной было бесполезно: она отмела бы все мои аргументы. Против них двоих я был бессилен.

– Я вернусь завтра, – сказал я. – Надеюсь, к этому времени ты сумеешь закончить лечение. Может быть, даже настолько же успешно, как это сделал бы мужчина, – язвительно добавил я.

Всю дорогу к докам я жалел о своих последних словах и вспоминал вспыхнувшее гневом лицо Анны. Конечно же, для меня было совсем неважно, что обязанности врача исполняет женщина. Я просто хотел ранить ее так же, как ранил меня ее союз с Сигурдом. Когда Зоя и Елена были маленькими, они точно так же щипали друг друга, когда ссорились. И мотивы моего поступка были вполне детскими.

Пребывая в таком пасмурном состоянии духа, я провел все утро с торговцами, портовыми грузчиками, мастерами и кормчими в надежде разузнать, как иногда цангра могла попасть в наш город. Устойчивый запах тухлой рыбы и нечистот нисколько не улучшил моего настроения, тем более что все расспросы оказались безрезультатными. Меня то и дело окликали с нескромными предложениями местные шлюхи – видимо, и после стольких лет я не утратил былой стати воина. Многочисленные торговцы умоляли меня обратить внимание на их товары – только что доставленные из Индии благовония, эпирский мед и таинственные древние реликвии, найденные, судя по заверениям торговцев, где-то на краю света. Признаться, я едва не нарушил пост, заметив, что один из торговцев прячет под полой бурдюк с вином, и лишь чудом устоял перед этим искушением.

В конце концов весь этот гомон и шум мне надоел. Я извлек из дальнего уголка памяти список Крисафия, который сам же туда и загнал, и поразмыслил над именами упомянутых в нем сановников. Помимо прочего я вынес из армии один простой урок: если ты не можешь дойти до чего-то сам, выполняй приказ своего командира, сколь бы глупым он тебе ни представлялся.

Ранее я пытался начать с самой низкой по положению персоны из списка, и меня промурыжили весь день в прихожей. На сей раз я решил начать с первой строки списка. Это имя легко всплыло в моей памяти, и, несмотря на дурное настроение, я нашел мрачное удовлетворение в перспективе вновь провести целый день без всякой пользы. Мне не нужно было спрашивать, где живет этот человек: даже в этот несчастливый день, когда ни один мой вопрос не получил ответа, я без труда мог найти дворец старшего брата императора.

В том, что тот жил на широкую ногу, не было ничего удивительного. Старший брат императора владел огромным дворцом, стоявшим на обращенном к гавани лесистом склоне высокого холма. Некогда дворец этот принадлежал человеку по имени Вотаниат, [11]11
  Никифор III Вотаниат – император Византии в 1078–1081 гг.


[Закрыть]имевшему несчастье занимать императорский трон в ту пору, когда братья Комнины – Исаак и Алексей – решили, что императорская диадема гораздо больше подойдет одному из них. В итоге Алексей занял трон, а Исаак поселился во дворце, размеры которого наводили на мысль о том, что он получил обе награды.

Как ни странно, но мне достаточно было назвать свое имя, чтобы войти в ворота и попасть в атриум, где играли в кости многочисленные просители. Многие из игроков выглядели весьма умелыми, и я испугался, как бы мне не потерять тут все до последнего обола, пока не подойдет мое время. Однако не успел я включиться в игру, как меня окликнули. Раб, одетый в выкрашенную охрой тунику, открыл узкую дверцу и под завистливыми взглядами менее удачливых просителей провел меня во внутренний дворик.

– Я извещу севастократора о твоем приходе, – сообщил мне раб и тут же исчез за дверью.

От нечего делать я принялся расхаживать по дворику. Со всех сторон его окружали двухъярусные галереи, однако нигде не было видно ни души. Свет проникал во дворик только сверху, но и ему мешала могучая виноградная лоза, которая вилась вокруг мраморных колонн северной галереи, отчаянно пытаясь взобраться на небо. Судя по царившему в этом угрюмом, сумеречном дворике запустению, севастократор посещал его достаточно редко.

Единственной здешней достопримечательностью была недавно выложенная мозаика, казавшаяся необычайно яркой даже при сумеречном свете. Осторожно ступая по растрескавшимся от времени плитам, я пересек дворик, решив рассмотреть ее получше. Это была замечательная работа, триптих, выполненный в сочных тонах, чьи персонажи словно живые выступали на золотом фоне. Сюжет тоже показался мне достаточно необычным. На первой картине были изображены седобородый мужчина и женщина, кормящая грудью белокурого ребенка. За их спинами виднелись мирно пощипывавшие травку овечки. Три ангела сидели за столом, на котором стояла ваза с фруктами. Вторая, центральная картина являла собой разительный контраст первой. Теперь старик стоял с воздетыми вверх руками, в одной из них он держал пылающую головню, а в другой – нож, который он занес над беззащитным мальчиком, лежащим на деревянной доске. Глаза старика лихорадочно сверкали, взгляд был устремлен на невидимого зрителя, а нож – уж не знаю, как это удалось художнику! – буквально прорезал плоскость изображения и вонзался в воздух прямо передо мной. Возле старика стоял смуглый юноша с темными курчавыми волосами, донельзя довольный происходящим.

Жестокость этого изображения завораживала, но я заставил себя перевести взгляд на третью картину. От нее веяло покоем. Глаза старика вновь наполнились добротой, его рука лежала на плече светловолосого сына. Юноша взирал на далекие зеленые холмы с пасущимися на них овцами. Высоко в небесах трубил ангел. Но не все здесь было так невинно: в нижнем углу картины был изображен бегущий куда-то во тьму темноволосый юноша с искаженным от гнева и боли лицом. Огромный скорпион жалил его в пяту.

– Тебе нравится эта мозаика?

Я вздрогнул от неожиданности: на мгновение мне показалось, что голос исходит из самой картины. Повернувшись, я увидел перед собой невысокого человека немного старше меня, со светлыми волосами и редкой бородой. У него были сильные руки и широкие плечи воина, но одет он был в простую белую далматику. [12]12
  Далматика – просторная длинная туника с короткими рукавами.


[Закрыть]Он не был похож на секретаря, однако для раба держался слишком свободно.

– Очень живая картина, – ответил я. И в самом деле, настолько живая, что она спутала все мои мысли. – Интересно, как бы отнеслись к ней церковные цензоры? Вне всяких сомнений, эту мозаику создал настоящий мастер, – размышлял я вслух, все еще не зная, с кем это я разговариваю. – Но ее сюжет меня смущает.

– Здесь представлена история Авраама и его сыновей. – Мой собеседник указал на первую картину. – Авраам и Сарра радуются рождению Исаака, возвещенному ангелом, когда все считали Сарру бесплодной. На второй картине Авраам, исполняя веление Божье, готовится принести Исаака в жертву. И наконец, на третьей картине он обнимает Исаака, видя в нем своего наследника и преемника.

Многое из этого я понимал и без него, но меня сбивали с толку отдельные элементы изображения.

– Что это за темноволосый юноша? – поинтересовался я.

– Это Исмаил, побочный сын Авраама, рожденный от служанки Агари. На последней картине показано, как Авраам изгоняет его в пустыню.

Я вздрогнул: внезапно образы мозаики показались мне такими же опасными, как дикие глаза человека с ножом. Мне не требовалось, подобно Крисафию, досконально знать дворцовые слухи, чтобы понять, каков тайный смысл этого изображения, к тому же помещенного в доме самого севастократора Исаака, чей отец лишил его императорского трона в пользу его младшего брата. Одна лишь мысль о том, что он, подобно законному наследнику Авраама, может вернуть себе наследство ценой жизни брата, была равносильна государственной измене. Интересно, посещал ли когда-нибудь император Алексей это помещение во дворце своего брата?

Но мне некогда было обдумывать эту аллегорию, поскольку в этот момент мой собеседник сделал шаг назад, желая получше рассмотреть детали изображения. Край его белой далматики приподнялся чуть выше лодыжек, открыв моему взору пару сапожек разного цвета. Один из них был черным, а другой, точно такого же фасона, – несомненно пурпурным.

Пурпурные сапожки носил один-единственный человек во всей империи, и лишь очень немногие обладали правом носить один сапожок такого же цвета – в знак ближайшего родства с ним. Я тут же рухнул на колени, коснулся лбом каменного пола и пробормотал подобающую фразу. Мне довелось повидать немало претендентов и узурпаторов, и я не верил, что какой бы то ни было человек достоин того, чтобы в его присутствии другие вели себя так униженно, как этого требует ритуал. Но мне никогда и во сне не могло привидеться, что я буду стоять во дворце севастократора и обсуждать с ним достоинства его художника. Я уставился глазами в пол и молился, чтобы он не счел мое поведение оскорбительным.

– Встань, Деметрий Аскиат, – приказал хозяин дворца неожиданно добродушным тоном. – Если бы я ждал от тебя поклонения, то появился бы перед тобою в жемчужной короне и в усыпанном драгоценными каменьями поясе, и тогда ты не усомнился бы в моем высоком положении. Однако я хочу говорить с тобой не как со своим рабом, но как с человеком.

– Ты ждал меня, повелитель?

Никогда прежде я не разговаривал с таким высокопоставленным человеком и не знал, как правильно к нему обращаться. Но я подозревал, что его намеренное пренебрежение формальностями имеет свои границы.

– Я жду тебя вот уже три дня. Меня известили о том, что тебе поручено расследовать дело о покушении на моего дорогого брата. Я ожидаю от нашего разговора очень многого.

– Почему, повелитель?

– Дворцовые чиновники и слуги говорят мне далеко не все, Деметрий. Они пытаются сохранить таким образом свое влияние. Признаться, распускаемые евнухами дворцовые сплетни меня мало интересуют. Но когда речь идет о безопасности моего брата, это другое дело. Мы, Комнины, привыкли доверять только близким родственникам, ибо кто еще будет защищать тебя столь же рьяно?

Ясно было, что Крисафий не разделял его уверенности, поскольку в его списке фигурировали все шесть родных братьев и сестер императора, а также целая куча двоюродных и их детей.

– Зависть порой разделяет и ближайших родственников, – заметил я. В конце концов, меня привели сюда интересы дела, а не желание поболтать. – Авессалом повел целую армию против царя Давида, который доводился ему отцом. Симеон убил Сихема и всю его родню. Подобно Каину, далеко не каждый человек оказывается сторожем брату своему.

Исаак резко развернулся.

– Не забывай и о том, что Седрах был брошен в печь только за то, что посмел ослушаться своего господина. Если бы я не был сторожем брату своему, я бы попросту отказался от этой встречи, Деметрий Аскиат. Мне приходится делить с ним бремя государственной власти, и я должен знать, существует ли опасность.

– Недобрым людям может показаться, будто у тебя есть причины ненавидеть младшего брата, – сказал я, осознавая, что иду по краю пропасти. – Будто ты не можешь простить ему того, что ваш отец посадил на трон именно его, а не тебя, своего старшего сына. Эти люди могут – по ошибке, разумеется! – сблизиться с тобой, надеясь вовлечь тебя в их заговоры. Они попробуют сыграть на том, что подобная горечь не проходит и с годами.

Исаак развел руками, неосознанно воспроизводя жест Авраама, изображенного на мозаике позади него.

– Горечь? С той поры минуло пятнадцать лет. Практически вся знать отдала тогда предпочтение не мне, а Алексею. Нужно иметь очень глубокое сердце, чтобы до сих пор выжимать из него желчь.

– И никто не пытался нашептывать тебе на ухо? Никто не намекал, что, мол, стоит тебе пожелать занять трон – и они к твоим услугам?

– До тебя – никто, – сухо произнес Исаак. – Разумеется, меня окружает множество льстецов, которые твердят, что я достоин более высокого положения, но они говорят так только потому, что думают, будто я хочу это слышать. Я стараюсь не обращать на них внимания и не подпускать их к моему порогу.

Будь так, он вряд ли выбрал бы такой сюжет для своей новой мозаики. Но я уже достаточно надавил на севастократора и не хотел и дальше подвергать сомнению его слова.

– А ты не думаешь, что кто-нибудь из этих лизоблюдов может причинить настоящий вред?

– Не думаю. Да и зачем им поднимать руку на императора? На их парадных одеждах появится несколько новых рубинов, они прикупят участок где-нибудь в Скифии, но этим все и ограничится. Стоит ли идти на крайние меры, рискуя быть сурово наказанным, если все равно не удастся выиграть самую главную награду? – Похоже, он заметил, как подозрительно блеснули мои глаза. – Да, ты можешь сказать, что я – как раз тот, кто мог бы выиграть самую главную награду. Но я не хочу этого.

– Ты знаешь кого-то, кто мог бы к этому стремиться?

– Дочь императора Анна, моя племянница, достигла совершеннолетия и обручена с прямым наследником человека, которого мой брат некогда сместил с трона. Таким образом, тот может чувствовать себя двойным наследником – своего отца и тестя, и к тому же он находится в таком возрасте, когда людям свойственно совершать необдуманные поступки. Мой зять Никифор Мелиссин [13]13
  Никифор Мелиссин – малоазийский аристократ.


[Закрыть]когда-то тоже домогался багряницы и даже провозгласил себя императором, но потом понял, что он нам не ровня. – Заметив мое недоумение, Исаак рассмеялся. – Слишком много имен, Деметрий, и все так тесно связаны? Среди благородных семей нет, наверное, ни одной, которая бы в свое время не прикоснулась так или иначе к императорскому пурпуру, а ведь мы то и дело заключаем между собой браки. Даже если ты решишь ограничить круг подозреваемых лицами, претендующими на трон, тебе придется трижды заполнить ими зал Девятнадцати лож! Теперь скажи мне, что конкретно тебе удалось выяснить, дабы я мог рассказать все брату. Этот несносный евнух молчит как рыба!

– Этот несносный евнух платит мне деньги, – отпарировал я. – Если император желает узнать, что мне удалось выяснить, но не может получить эти сведения от своего советника, то он может позвать меня самого.

Испугавшись, не слишком ли дерзко это прозвучало, я осторожно взглянул на севастократора. Его лицо выражало надменность, но не злобу.

– Дворцовая жизнь не так проста, как ты по наивности полагаешь, – отрывисто произнес он. – Не думай, что император может делать все, что захочет. Он связан тысячами разных ограничений: традициями, протоколами, обычаями, прецедентами и соглашениями. В известном смысле он ничем не отличается от галерного раба. Его власть хрупка и подвергается опасностям более изощренным, чем стрела наемного убийцы. Он не может вступать в конфликт со своими советниками, принижая их авторитет.

– Я тоже, – тут же нашелся я.

Господь Бог знает, что я не испытывал преданности по отношению к Крисафию, но его мир и без того был достаточно темным, и я не хотел запутаться в предательстве.

Севастократор Исаак сердито сжал губы.

– Ты меня разочаровал, Деметрий Аскиат. Я слышал, что ты, в отличие от других людей, всегда выбираешь свою дорогу. И знаешь, когда при общении с вышестоящими следует проявлять разумную доверительность. Видимо, я ошибался.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел, проигнорировав торопливый поклон, который я счел за благо отвесить ему. Отряхивая пыль с колен, я размышлял, не нажил ли я себе первого врага в стенах дворца. Мысль была довольно неуютная.