Текст книги "Приключения Родрика Рэндома"

Автор книги: Тобайас Джордж Смоллет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

Глава XII

Капитан Уизел вызывает на дуэль Стрэпа, который уклоняется от поединка – Столкновение между капитаном и мною – Ростовщик неохотно откупается от мисс Дженни пятью гинеями – Нам угрожает опасность лишиться обеда – Поведение Уизела, Дженни и Джоя – Кто были капитан Уизел и его супруга. – Храбрость капитана подвергается испытанию – Айзек подсмеивается над капитаном

На следующее утро я согласился уплатить владельцу фургона десять шиллингов за мою поездку в Лондон, если только будет разрешено Стрэпу занимать мое место, когда мне заблагорассудится итти пешком; в то же время я просил его умиротворить взбешенного капитана, который вошел в кухню, держа в руке обнаженную шпагу, и угрожал, пересыпая угрозы проклятиями, расправиться с негодяем, пытавшимся осквернить его ложе. Но фургонщик тщетно старался объяснить ошибку и убедить капитана в полной невиновности бедного парня, дрожавшего за моей спиной; и чем более покорным казался Стрэп, тем неукротимей становилось негодование Уизела, который клялся в том, что либо заставит Стрэпа с ним драться, либо убьет его тут же на месте.

Я был крайне раздражен такой наглостью и заявил ему, что ни на что не похоже заставлять беднягу цырюльника сражаться с воином его оружием, и предложил, чтобы он либо боролся со Стрэпом, либо боксировал. С таким предложением Стрэп немедленно согласился, но заявил, что он станет драться при условии, если ставкой будет гинея, однако Уизел ответил с презрением, что ниже достоинства джентльмена, занимающего такое положение, как он, не только драться, как носильщик, но и ставить себя на одну доску с таким парнем, как Стрэп.

– Что за чертовщина! – воскликнул Джой – Не годится, капитан, нет! Не годится совершать смертоубийство. Вот этот бедняга готов просить прощения за обиду, а ежели это вас не ублажит, предлагает драться по всем правилам. Уж коли вы не хотите бокса, что ж, можно подраться дубинками. Эй, парень, согласен ты драться дубинками?

Немного подумав, Стрэп дал ответ:

– Да, я буду драться с ним дубинками.

Но после того как этот способ был также отвергнут капитаном, я, раскусив его характер, мигнул Стрэпу и сказал всей компании, что я слышал, будто полагается выбирать оружие тому, кого вызвали на дуэль, что таковы правила в деле чести и что я готов обещать от имени моего спутника согласие его драться холодным оружием, но таким, с которым Стрэп хорошо знаком, а именно бритвой. Я заметил, что при упоминании о бритве капитан изменился в лице, а Стрэп потянул меня за рукав и прошептал с большой горячностью: «Во имя господа бога не предлагай этого!»

Но тут Уизел, оправившись, повернулся ко мне и с грозной миной крикнул:

– Кто вы такой, чорт побери? Извольте со мной драться!

С этими словами он стал в позицию, и я ужасно испугался, увидев острие шпаги на расстоянии полуфута от моей груди; отскочив в сторону, я схватил стоявший в углу камелька вертел и заставил моего грозного противника делать множество пируэтов и отпрыгивать при каждом прикосновении моего оружия, пока я не загнал капитана в угол комнаты к немалому увеселению собравшихся. Когда капитан попал туда, вошла его жена и, увидев мужа в столь опасном положении, испустила отчаянный вопль; пребывая в такой крайности, Уизел попросил перемирия, которое было немедленно ему даровано; в конце концов он удовлетворился покорностью Стрэпа, который, упав перед ним на колени, заверял в своей невиновности и просил прощения за совершенную им ошибку.

Закончив это дело без пролития крови, мы отправились завтракать, но среди нас нехватало двух членов нашей компании, а именно мисс Дженни и ростовщика. Что до первой, то миссис Уизел сообщила нам, что та будила ее всю ночь стонами и что поутру, когда она встала, мисс Дженни чувствовала себя весьма худо и не могла продолжать путешествия. Как раз в это время она послала за владельцем фургона, который, не мешкая, пошел к ней в комнату, сопровождаемый всеми нами. Мисс Дженни жалобным тоном сообщила, что она боится выкидыша из-за перепуга, которым этой ночью обязана грубости Айзека, и так как еще неизвестно, что произойдет, следует задержать ростовщика, чтобы он отвечал за последствия.

Сей дряхлый Тарквиний^{20} найден был в фургоне, куда он спрятался, чтобы не напоминать о своем ночном позоре, но был извлечен оттуда насильно и доставлен к ней. Как только он появился, она стала рыдать и стонать самым жалостным манером и сказала нам, что если она умрет, то пусть ее кровь падет на голову насильника. Бедняга Айзек, возведя глаза и воздев руки к небесам, просил господа спасти его от злых козней этой Иезавели^{21} и со слезами на глазах убеждал нас в том, что очутился он в ее постели по собственному ее приглашению. Владелец фургона, смекнув, в чем дело, посоветовал Айзеку развязаться с ней, уплатив некоторую сумму денег, в ответ на что тот воскликнул с неистовством:

– Сумму денег! Повесить эту ехидну!

– О! Прекрасно! – сказала мисс Дженни. – Я вижу, что напрасны старания воздействовать по-хорошему на это каменное сердце. Джой! Пойдите, пожалуйста, к судье и скажите ему, что здесь находится больная, которая желает его видеть по важному делу.

При упоминании о судье Айзек затрепетал и, приказав Джою повременить, спросил дрожащим голосом, чего она хочет. Она ответила ему, что, раз он не достиг своей греховной цели, она может удовлетвориться малым, и хотя ущерб, который ее здоровье может понести, никак не вознаградим, она согласна отпустить его за сто гиней.

– Сто гиней! – воскликнул он в исступлении. – Сто фурий! Откуда возьмет сто гиней такой несчастный старик, как я? Если бы у меня было столько денег, разве я стал бы ездить в фургоне в эту пору года?

– Та-та-та! – перебила мисс Дженни. – Оставь эти жалкие увертки. Ты думаешь, я не знаю Айзека Рэпайна, биржевого маклера с улицы Миноритов? Ах, старый негодяй! Немало закладов, которые никогда не выкупались, принесли тебе я и мои знакомые.

Убедившись, что маскировка не удалась, Айзек предложил двадцать шиллингов за свое освобождение, от чего она решительно отказалась, потребовав не меньше пятидесяти фунтов. Однако в конце концов она согласилась на пять фунтов, которые он уплатил с величайшей неохотой, во избежание обвинений в насилии. После этого соглашения захворавшая особа ухитрилась занять место в фургоне, и мы двинулись в полном спокойствии, причем Стрэпу предоставили лошадь Джоя, а возница избрал пеший способ передвижения. В течение этого утра и до полудня мы выслушивали отчет о доблестях капитана Уизела – о том, как он однажды сокрушил солдата, над ним подшутившего, а в другой раз дернул за нос трактирщика, которому не понравилось, что он чистит зубы вилкой, о том, что он вызвал драться торговца молочными продуктами, дерзнувшего выдавать себя за его соперника; для подтверждения этих подвигов он отнесся к своей жене. Та подтвердила все, что он говорил и заметила:

– Вот эта последняя история произошла в тот самый день, когда я получила любовное письмо от сквайра Гоббла… Помните, мой дорогой, как раз в тот вечер я объелась овсянками и мне было так худо, что лорд Диддл заметил, как я в лице изменилась, а миледи, та почти сомлела от испуга.

– Еще бы, дорогая! – ответствовал капитан. – И милорд тогда же сказал мне улыбаясь: «Билли! Миссис Уизел несомненно в интересном положении», на что я отвечал учтиво: «Милорд! Хотел бы я вернуть вам сей комплимент». Вся компания так и покатилась со смеху, а милорд, который, знаете ли, очень любил остроумные ответы, подошел и поцеловал меня.

Так мы путешествовали пять дней беспрепятственно и не встретили ничего достойного внимания; мисс Дженни скоро оправилась и каждый день развлекала нас своими песенками, коих она знала немало, и шутками над своим престарелым воздыхателем, который тем не менее с ней не примирился. На шестой день, когда мы собирались усесться за обед, хозяин гостиницы вошел и – сказал нам, что прибывшие только что три джентльмена приказали снести обед в их комнату, хотя он и сообщил им, что обед заказан ранее пассажирами фургона. В ответ на это его сообщение джентльмены ответили: «Пусть идут ко всем чертям пассажиры фургона, более высоким особам надо служить в первую очередь, а для тех пассажиров особой беды не будет, если они один день пообедают хлебом с сыром».

Это было глубокое разочарование для всех нас, и мы ломали голову, как помочь делу; мисс Дженни заметила, что капитан Уизел, по профессии воин, должен в таком случае защитить нас от оскорбления. Но капитан извинился, заявив, что ни за что на свете не желает, чтобы стало известно о его путешествии в фургоне, и поклялся, что ежели бы он появился, как ему подобает, то они скорей проглотили бы его шпагу, чем обед. Выслушав эту декларацию, мисс Дженни схватила его шпагу, обнажила ее и помчалась в кухню, где заявила повару, что отправит его на тот свет, если он немедленно не пришлет обед в нашу комнату. На шум, произведенный ею, три незнакомца спустились вниз, и один из них, увидев ее, закричал:

– Вот-те на! Дженни Рэмпер! Кой чорт занес тебя сюда?

– Джек Рэттл, дорогой мой, это вы? – воскликнула она, падая ему в объятия. – Теперь пусть Уизел идет в преисподнюю со своим обедом. Я буду обедать с вами!

Те согласились с большой радостью; мы были уже почти обречены довольствоваться самым жалким обедом, как вдруг Джой, узнав обо всем, вошел в кухню с вилами в руке и поклялся предать смерти каждого, кто покусится на обед, приготовленный для пассажиров фургона. Эта угроза могла возыметь фатальные последствия. Трое незнакомцев обнажили– свои шпаги, к ним присоединились их слуги, а мы выстроились на стороне Джоя; но тут вмешался, хозяин гостиницы, предложивший поделиться своим обедом ради сохранения мира, что и было принято незнакомцами, и вслед за сим без дальнейших неприятностей мы уселись за стол.

Днем я решил итти пешком вместе с Джоем, и мое место занял Стрэп. Завязав беседу с этим возницей, я убедился скоро, что он веселый, насмешливый, добродушный парень и вместе с тем очень продувной. Он рассказал мне, что мисс Дженни, особа легкого поведения, ехала в почтовой карете в компании с офицером-вербовщиком из Лондона в Ньюкесл, где этот офицер был арестован и посажен в тюрьму за долги, и что она поневоле возвращается теперь к прежней жизни. Также поведал он мне о том, что один из слуг джентльмена, оставленного нами вгостинице, видел когда-то Уизела, тотчас же его узнал и сообщил Джою некоторые подробности о нем, а именно, что он служил много лет камердинером у милорда Фриззла, когда тот жил отдельно от своей супруги, но после их примирения она настояла на увольнении Уизела, а также и той женщины, с которой лорд спутался; его лордство, дабы отделаться от них обоих пристойней, предложил Уизелу жениться на его любовнице, за что обещал купить ему офицерский патент; на этом они и порешили, и теперь Уизел к выгоде его лордства служит прапорщиком в каком-то полку.

Что до храбрости Уизела, то мы с Джоем были о ней одного мнения и порешили ее испытать, взбудоражив пассажиров криком: «Разбойник!» – как только нам попадется навстречу какой-нибудь всадник. Сей план мы привели в исполнение еще до сумерек, завидев приближающегося к нам всадника. Как только Джой сообщил пассажирам фургона, что он опасается, не ограбят ли нас, поднялся переполох. Стрэп выскочил из фургона и спрятался в придорожные кусты. Ростовщик испустил вопль и зашуршал соломой, давая нам основания полагать, что он там прячет что-то. Миссис Уизел, ломая руки, жалобно закричала, а капитан, к нашему большому удивлению, начал храпеть; но эта уловка не удалась, так как мисс Дженни встряхнула его за плечо и заорала:

– Дьявол! Капитан! Нашел время спать, когда нас вот-вот ограбят! Постыдитесь, вставайте, держите себя, как солдат и человек чести!

Уизел притворился чрезвычайно возмущенным тем, что нарушили его покой, и поклялся, что он все-таки выспится, хотя бы его окружили разбойники со всей Англии.

– Проклятье! Чего вы струсили?! – продолжал он, а сам дрожал так, что фургон трясся.

Эта странная манера поведения привела мисс Рэмпер в такой гнев, что она закричала:

– Трус! Самый отъявленный трус из тех, кого выбрасывают из полка. Джой! Остановите фургон, и будь я проклята, но я уговорю грабителя отнять у него не только кошелек, но и шкуру!

С этими словами она с большим проворством выпрыгнула из фургона. Тем временем всадник поравнялся с нами и оказался слугой джентльмена и знакомцем Джоя, который объяснил ему наш замысел и попросил его помочь нам и направиться к фургону, чтобы испытать тех, кто был внутри. Всадник согласился ради развлечения, приблизился к фургону и страшным голосом вопросил:

– Эй, кто там?

Айзек ответил жалобно:

– Здесь бедный, жалкий грешник, который содержит семью и кроме этих пятнадцати шиллингов ничего не имеет… Если вы отнимете их, мы все помрем с голоду…

– А кто это плачет в другом углу? – спросил мнимый разбойник.

– Бедная, несчастная женщина, – отвечала миссис Уизел, – имейте к ней сострадание, молю вас во имя Христа!

– Вы девица или замужем? – спросил он.

– Замужем, на свою беду! – воскликнула она.

– Где ваш муж? Кто он такой? – продолжал он.

– Мой муж – офицер, мы оставили его больным в гостинице, где обедали в последний раз, – ответила она.

– Вы, должно быть, ошиблись, – сказал он. – Потому что я своими глазами видел, как сегодня днем он входил в фургон. Но что это воняет? Должно быть, ваша комнатная собачка напаскудила! А ну-ка, позвольте я поймаю эту мерзкую собачонку! Я научу ее, как себя вести.

Тут он схватил Уизела за ногу и вытащил его из-под юбок жены, где тот прятался.

Дрожащий капитан, обнаруженный в столь бесславном положении, стал протирать глаза, притворяясь, будто проснулся, и закричал:

– Что такое? Что такое?

– Ничего особенного, – отвечал всадник. – Я только заглянул, чтобы узнать, как вы поживаете. А теперь прощайте, славный капитан!

Он дал шпоры коню и мгновенно скрылся из виду. Прошло некоторое время, пока Уизел пришел в себя, но, наконец, снова напыжившись, сказал:

– Проклятый парень! Чего это он умчался, прежде чем я успел его расспросить о его хозяине и хозяйке? Вы, помните, дорогая, Тома? – отнесся он к жене.

– Мне кажется… да, да, припоминаю, – отвечала та. – Но ведь вы знаете, я редко имею дело с людьми его положения.

– Вот-те на! – воскликнул Джой. – Вы знаете парня, капитан?

– Знаю ли я его? Разумеется! Он не раз наполнял мой стакан бургундским за столом милорда Триппета, – сказал капитан.

– А как его зовут, капитан? – задал вопрос Джой.

– Его зовут… его зовут Том Ринзер, – ответил Уизел.

– Чудеса! – вскричал Джой. – Изменить свое имя! Бьюсь об заклад, что он окрещен был Джоном Троттером!^{22}

Это восклицание вызвало у всех смех, весьма раздосадовавший капитана.

Айзек нарушил молчание:

– Кто он и как его зовут не имеет значения, раз он не грабитель, как мы подозревали. Возблагодарим господа за счастливое избавление.

– Возблагодарим господа! – повторил Уизел. – Возблагодарим дьявола! За что? Будь он разбойник, я бы проглотил его кровь и его самого с кишками, прежде чем он ограбил меня или кого-нибудь в этом дилижансе!

– Ха-ха-ха! – захохотала мисс Дженни. – Без сомнения, вы проглатываете все, что убиваете, капитан!

Ростовщик был столь доволен исходом этого приключения, что не удержался от насмешки; по его мнению – заметил он – капитан Уизел добрый христианин, ибо он вооружился не смертоносным оружием, а терпением и покорностью, и спас себя страхом и трепетом.

Эта насмешка заставила всех посмеяться над Уизелом, который пробормотал проклятия и пригрозил перерезать Айзеку горло. Ростовщик, подхватив эту угрозу, сказал:

– Джентльмены и леди, призываю вас в свидетели того, что моей жизни угрожает опасность от этого кровожадного офицера. Я вызову его к мировому судье.

Эта новая насмешка над Уизелом вызвала еще взрыв смеха, и до конца путешествия он пребывал в дурном расположении духа.

Глава XIII

Мы со Стрэпом устрашены появлением призрака. – Догадки Стрэпа. – Джой объясняет тайну. – Мы прибываем в Лондон. – Описание нашей одежды и внешнего вида. – Нас оскорбляют на улице. – Приключение в пивной – Нас провел шутник– лакей. – Нас выручает хозяин табачной лавки. – Находим жилье. – «Ныряем» за обедом. – Происшествие в харчевне

Мы прибыли в нашу гостиницу, поужинали и отправились спать, но хворьСтрэпа не прекращалась, ему пришлось встать с постели посреди ночи и, взяв свечу, которую он оставил на этот случай зажженной, спуститься вниз, где находились домашние службы, откуда он вернулся с великой поспешностью. Волосы стояли у него дыбом, а во взгляде выражались ужас и изумление. Не произнося ни слова, он поставил свечу и, плюхнувшись в постель позади меня, остался лежать, дрожа немилосердно.

Когда я спросил его, в чем дело, он ответил заикаясь:

– Господи помилуй! Я видел чорта!

Хотя я не был столь суеверным, как он, но это восклицание меня немного напугало; и вот, когда я услышал звон колокольчиков, приближающийся к нашей двери, а также почувствовал, как мой сожитель вцепился в меня, у меня вырвалось:

– Помилуй Христос! Это он идет!

В этот момент в комнате появился страшный, огромный ворон с бубенчиками на ногах и направился прямо к нашей кровати. Поскольку в наших краях принято думать, что дьявол и ведьма избирают эту птицу для своих проделок, я в самом деле поверил, будто он преследует нас, и в ужасе скрючился под одеялами. Страшное привидение вскочило на кровать и, несколько раз клюнув нас чувствительно через одеяла, ускакало прочь и исчезло. Мы со Стрэпом поручили себя с превеликим благочестием попечению небес и, когда шум затих, решились выглянуть из-под одеял и перевести дух. Но только-только мы избавились от одного привидения, как появилось другое, и мы почти лишились чувств.

Мы увидели старика, входящего в комнату; у него была длинная седая борода до пояса; в его глазах и лице было нечто дикое и странное, необычное для нашего мира; облачен он был в коричневый халат из грубой шерсти, застегивающийся на спине и у запястья, а на голове был странный колпак из такой же шерсти. Я был так поражен, что не мог оторвать взгляда от сего ужасного существа и лежал неподвижно, следя за тем, как он шел прямо на меня. Подойдя к кровати, он стал ломать руки и крикнул таким голосом, который не мог принадлежать человеческому существу:

– Где Ральф?

Я ничего не ответил. Тогда он повторил еще более ненатуральным голосом:

– Где Ральфо?

Только он произнес эти слова, до меня донесся издали звон бубенчиков; привидение прислушалось к нему и удалилось, оставив меня почти окаменевшим от страха. Прошло некоторое время, прежде чем я мог притти в себя, чтобы вымолвить хоть слово; а когда, наконец, я повернулся к Стрэпу, я нашел его в бесчувственном состоянии, которое, однако, недолго длилось. Когда он очнулся, я спросил, каково его суждение о том, что случилось; он стал уверять меня, что первое существо – это всеконечно душа какого-то проклятого человека, у которого ноги обмотаны цепями (ибо страхи Стрэпа увеличили это существо до размеров лошади, а звон маленьких бубенчиков – до громыхания тяжелых цепей). Что до старика, то он полагал, будто старик есть дух кого-то, убитого здесь давно, и обладает властью мучить убийцу, принявшего вид ворона, а Ральфом звали этого самого убийцу.

Хотя я не слишком верил в такое истолкование, однако волнение помешало мне наслаждаться сном, и в дальнейшей моей жизни, полной приключений, я никогда не проводил ночь так худо. Поутру Стрэп сообщил обо всем этом Джою, который после неудержимого припадка смеха объяснил происшедшее, поведав о том, что старик – это отец хозяина гостиницы, уже в течение нескольких лет круглый идиот, увеселяет себя ручным вороном, сбежавшим в эту ночь из его комнаты и побудившим старика последовать за ним в нашу спальню, где он и справился о вороне, которого звали Ральфо.

Ничего примечательного не случилось до конца нашего путешествия, продолжавшегося еще шесть-семь дней. Наконец мы прибыли в столицу и провели всю ночь на постоялом дворе, где фургон временно остановился. Наутро все пассажиры разбрелись в разные стороны, а я со своим спутником отправился на поиски члена парламента, к которому имел рекомендательное письмо от мистера Крэба. Так как мы расплатились за наше пребывание на постоялом дворе, то Стрэп взял с собой наши пожитки и двинулся по улице, как всегда с мешком на спине, и шествовал следом за мной, так что мы являли презанимательное зрелище.

Я оделся, чтобы выставить себя в самом выгодном свете, а именно надел чистую гофрированную рубашку и лучшие нитяные чулки. Мои волосы яркорыжего цвета висели до плеч гладкие и прямые, как свечи, полы кафтана спускались ниже колен, камзол и штаны были из той же ткани и того же фасона, а моя шляпа походила на цырюльничий таз, ибо тулья была низкая, а поля узкие. Одеяние Стрэпа было более удобное, чем мое, но короткий корноухий парик и мешок за спиной в соединении с так называемой чудной физиономией, а именно с длинным подбородком, крючковатым носом и широкими скулами, – все это совокупно превращало его в существо, весьма подходящее для зубоскальства и насмешек.

Итак, мы все шли и шли, и Стрэп по моему желанию осведомился у какого-то встреченного нами возчика, где проживает мистер Кринджер, на что тот вылупил глаза и сказал: «Апап!» Тогда выступил я, дабы разъяснить в чем дело, но, к несчастью, возчик не понял и меня, обозвал нас вшивой шотландской гвардией и стегнул лошадей, заорав: «Но-о-о!», что весьма уязвило меня и вызвало негодование Стрэпа, который заявил мне, когда тот отъехал на изрядное расстояние, что он готов с ним драться за фартинг. Пока мы размышляли, что делать, кучер медленно проезжавшей мимо наемной кареты увидел нас стоящими у какой-то лачуги и, подъехав к нам вплотную, крикнул: «Карету, хозяин?» Затем, ловко управляя вожжами, он заставил лошадей внезапно остановиться в луже и при сем обдал нас грязью. Свершив этот подвиг, он двинулся дальше, выразив свое удовлетворение веселым смехом, к которому присоединились прохожие, к моему великому унижению; но один из них, более добросердечный, нежели другие, узнав в нас приезжих, посоветовал зайти в пивную и обсушиться.

Я поблагодарил его за совет, коим и воспользовался незамедлительно, и, войдя в указанный им дом, спросил пива и уселся у камелька в общей комнате, где мы пообчистились, как умели. Тем временем какой-то шутник, сидевший у стены, покуривая трубку, распознав в нас шотландцев по нашему говору, подошел ко мне и с торжественной физиономией спросил, давно ли я попался. Не уразумев смысла этого вопроса, я ничего не ответил; тогда он сказал, что, должно быть, не так давно, так как мою косичку еще не обкарнали; тут он схватил меня за волосы и подмигнул остальной компании, весьма довольной его острословием.

Я пришел в ярость от такого обращения, но опасался проявить чувство негодования, ибо я был здесь чужак, да к тому же говоривший отличался крепким сложением и я ему был совсем не пара. Однако Стрэп, то ли более храбрый, то ли менее осторожный, не вынес обиды, мне нанесенной, и внушительно сказал шутнику, что тот неотесанный парень, если обращается так вольно с лицами, выше его стоящими. Тогда остряк обратился к нему, спросив, что у него в мешке.

– Что это у тебя, овсянка^{23}, шотландский дуралей? – спросил он, взяв Стрэпа за подбородок, и потряс его к невыразимому удовольствию присутствующих.

Мой сотоварищ, чувствуя, что его оскорбили самым позорным образом, высвободился во мгновение ока и наградил обидчика ударом по уху, заставившим того отлететь чуть ли не в другой конец комнаты. Мгновенно для противников был расчищен круг. Видя, что Стрэп стал раздеваться, я также почувствовал, как закипает во мне кровь и прогоняет все мои опасения; я тотчас сбросил с себя все и заявил, что обида, послужившая причиной ссоры, была нанесена мне и буду драться я; в ответ на это кое-кто воскликнул:

– А шотландец-то храбрец! Ну что ж, бой будет без подвохов!

Заверение это подняло мой дух и, устремившись к противнику, который, если судить по его бледной физиономии, не очень-то склонен был драться, я нанес ему такой удар в живот, что он перелетел через скамейку и упал на пол. Только-только я накинулся на него, чтобы закрепить свою победу, как полагается у меня на родине, как был остановлен зрителями, один из которых попытался поднять лежавшего; но это ему не удалось, ибо тот заявил, что не будет драться потому, мол, что не оправился еще от недавней болезни. Я очень обрадовался такой отговорке и быстро облачился в свое платье, завоевав своей храбростью доброе мнение всей компании, а также и Стрэпа, который пожал мне руку, поздравив с победой. Покончив с пивом и обсушив одежду, мы спросили хозяина, знает ли он мистера Кринджера, члена парламента, и очень удивились, когда тот ответил отрицательно; мы предполагали, что он пользуется здесь такой же известностью, как и в том боро^{24}, которое он представляет; хозяин добавил, что, возможно, мы узнаем о нем, когда двинемся дальше.

Мы вышли на улицу и, увидев ливрейного лакея, стоявшего у какой-то двери, подошли к нему и спросили, не знает ли он, где проживает наш патрон. Сей член разноцветного братства^{25}, со вниманием нас осмотрев, сказал, что он знает мистера Кринджера очень хорошо и предложил нам повернуть в улицу налево, затем повернуть вправо, потом снова влево, и после этих блужданий мы попадем в проулок, который должны пройти, а у другого его конца найдем еще проулок, ведущий к улице, где мы увидим вывеску с чертополохом и тремя коробейниками, и вот там-то он проживает. Мы поблагодарили его за эти сведения и двинулись дальше; Стрэп сказал мне, что он распознал в лакее честного малого по одной только его физиономии, прежде чем тот открыл рот; с этим суждением я согласился, приписав учтивые его манеры обществу, каковое он видит повседневно в том доме, где служит. Мы следовали его указаниям, поворачивая то влево, то вправо, то снова влево, но вместо того, чтобы увидеть проулок, очутились на берегу реки, что нас обескуражило, и мой спутник решился высказать предположение, не заблудились ли мы.

К тому, времени мы порядком устали от ходьбы; не ведая, что делать дальше, я, поощряемый вывеской с изображением хайлендера, зашел в лавчонку, где торговали нюхательным табаком и где я нашел, к моему несказанному удовлетворению, соотечественника-лавочника. Когда мы сообщили ему о нашем странствии и об указаниях, полученных от лакея, он сказал, что нас обманули, что мистер Кринджер живет в другом конце города и что напрасно мы идем к нему сегодня, так как в это время он уже отправился в Палату. Тогда я спросил его, может ли он указать нам помещение для жилья. Он с готовностью дал нам записку к своему знакомому, владельцу свечной лавки неподалеку от Сен-Мартин-Лейн.

Здесь мы сняли комнату на третьем этаже за два шиллинга в неделю, такую маленькую, что, когда в ней установили кровать, мы должны были вынести всю остальную обстановку и пользоваться кроватью вместо кресел. Когда подошло обеденное время, наш хозяин спросил, как мы собираемся столоваться, на каковой вопрос мы ответили, что последуем его совету.

– Ну, что ж, – сказал он, – в этом городе есть два способа столоваться для людей, подобных вам, – один более почтенный и дорогой, чем другой; первый способ – это обедать в таверне, посещаемой только людьми, «отменно одетыми», а другой называется «нырять в подвал», и к нему прибегают те, кто склонен или вынужден жить бережливо.

Я дал ему понять, что этот способ более подходит нам по нашему положению, чем первый, если только он не считается позорным.

– Позорный! – воскликнул он. – Боже избавь! Есть немало почтенных людей, богатых людей, скажу даже – превосходных людей, которые ныряют ежедневно. Мне приходилось видеть много прекрасных джентльменов в камзолах с кружевами, которые обедали весьма удобно за три с половиной пенса, а затем шли в кофейню, где были на равной ноге с самыми знатными лордами. Да вот вы сами своими глазами убедитесь, я пойду сегодня с вами и покажу вам все.

И он в самом деле отвел нас в какой-то проулок, где, замедлив шаг, предложил следить за ним и делать то, что он делает; затем, пройдя несколько шагов, он нырнул в подвал и мгновенно исчез. Я последовал его примеру и, благополучно спустившись вниз, очутился в обжорке, почти задохнувшийся от запаха жареной говядины, окруженный кучерами наемных карет, носильщиками портшезов, ломовиками, лакеями, безработными или живущими у хозяев на своих харчах; все они поедали требуху, говяжьи ножки, студень или колбасу, усевшись за отдельными столиками, накрытыми скатертями, от которых меня затошнило.

Пока я стоял, недоумевая, садиться ли мне за стол, или выбираться наверх, Стрэп, спускавшийся вниз, оступился, влетел в эту ужасную обжорку и сбил с ног кухарку, подававшую в этот момент миску с супом одному из посетителей. При своем падении она разбила миску об ноги барабанщика пешей гвардии и столь жестоко его обварила, что он вскочил и завертелся, изрыгая проклятия, от которых у меня волосы встали дыбом. Пока он развлекал присутствующих привычным для него красноречием, кухарка встала и, смачно выругав виновного в этой незадаче беднягу, лежавшего под столом и потиравшего с кислой миной огузок, зачерпнула соль из солонки, которую держала, и, спустив вниз чулок барабанщика, а вместе с ним и кожу, высыпала соль на больное место. Едва эта припарка возымела свое действие, как барабанщик, уже замолкавший, столь неистово взвыл, что вся компания содрогнулась; схватив стоявший рядом оловянный кувшин, вместимостью в пинту, он стиснул края его так, словно кувшин был кожаный, и при этом страшно искривил рот, скрежеща зубами. Сообразив, в чем причина такого неистовства, я приказал кухарке смыть соль и полить ногу маслом, что она и исполнила, принеся ему немедленное облегчение.

Но тут возникло новое затруднение, так как хозяйка потребовала уплаты за кувшин, ставший отныне непригодным. Барабанщик поклялся, что заплатит только за съеденное, присовокупив, что она должна быть благодарна ему за умеренность, а не то он еще взыщет с нее за убытки. Стрэп, предвидя, что все падет на его голову, посулил заплатить хозяйке и потребовал ужин, чтобы угостить барабанщика, чем совершенно умиротворил его и потушил вражду. После того как все уладилось, мы уселись вместе с хозяином за стол и получили чудесный обед из говяжьих ножек, уплатив каждый два с половиной пенса, включая в эту сумму хлеб и слабое пиво.