Текст книги "Приключения Родрика Рэндома"

Автор книги: Тобайас Джордж Смоллет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

Когда мы предъявили наши судовые паспорта испанскому губернатору, нам был оказан крайне любезный прием, и мы в короткий срок продали наших рабов; мы могли бы продать их в пять раз больше и за любую цену, но вынуждены были заняться контрабандой, чтобы распродать оставшиеся европейские товары, что нам и удалось сделать с большой выгодой.

Глава LXVI

Я получаю приглашение посетить виллу испанского дона, где мы встречаемся с английским джентльменом и делаем удивительное открытие. – Мы покидаем Буэнос-Айрес и прибываем на Ямайку

Когда наш корабль избавился от своего неприятного груза – негров, за которыми, с той поры как мы покинули берег Гвинеи, я ходил, как жалкий раб, я начал радоваться жизни и с наслаждением вдыхал чистый воздух Парагвая; эта часть страны почитается Монпелье^{101} Южной Америки и благодаря своему климату носит название Буэнос-Айрес[91]91
  Здоровый воздух (исп.).


[Закрыть]. В этом восхитительном месте я всей душой отдался мыслям о моей дорогой Нарциссе, чей образ по-прежнему владел моим сердцем и чьи чары рисовались мне в разлуке, пожалуй, еще более пленительными, чем когда бы то ни было! Я подсчитал прибыль, полученную мной в это плаванье, и она даже превысила мои ожидания; по прибытии в Англию я решил купить хорошую синекуру и, ежели сквайр сохранит свою неприязнь ко мне, жениться на его сестре тайком, а в случае увеличения семейства, положиться на щедрость дяди, который был теперь человек состоятельный.

Покуда я тешил себя этими приятными видами на будущее и упивался надеждой на обладание Нарциссой, испанские джентльмены обходились с нами крайне любезно, часто затевали прогулки для нашего развлечения и экскурсии в глубь страны. Среди тех, кто отличался своей учтивостью, был некий дон Антонио де Рибейра, весьма вежливый молодой джентльмен, с которым у меня завязались самые дружеские отношения; однажды он пригласил нас в свой загородный дом и, дабы склонить нас к согласию, пообещал устроить нам встречу с английским дворянином, обосновавшимся здесь много лет назад и заслужившим любовь и уважение всей округи благодаря своей приветливости, рассудительности и достойному поведению.

Мы приняли его приглашение и отправились к нему на виллу, где провели не больше часа, когда появилась особа, в чью пользу я заранее был столь расположен. Это был человек лет за сорок, высокого роста, превосходного сложения, с красивым лицом и внушающей уважение осанкой. Замкнутость и суровость, которые в других странах почли бы последствиями меланхолии, омрачали лицо его, но в здешних краях казалось, будто это выражение передалось ему от примечательных своим строгим видом испанцев, с которыми он имел общение.

Узнав от дона Антонио, что мы его соотечественники, он очень любезно приветствовал нас всех и, устремив на меня пристальный взгляд, испустил глубокий вздох. Как только он вошел в комнату, я проникся беспредельным уважением к нему и, едва услыхав этот вздох, вызванный, казалось, глубокой печалью, явно обращенной ко мне, всем сердцем посочувствовал его горю. Я невольно исполнился сострадания и также вздохнул. Испросив разрешения у хозяина дома, он заговорил с нами по-английски, выразил удовольствие видеть стольких своих соотечественников в этом далеком краю и осведомился у капитана, именовавшегося здесь «синьор Тома», из какой части Британии пошел он в плаванье и куда держит путь. Мой дядя ответил, что мы отплыли из устья Темзы, возвращаемся туда же и на обратном пути намереваемся зайти на Ямайку, чтобы принять груз сахара.

Узнав эти обстоятельства, а также расспросив о ходе войны, он сообщил нам, что его томит желание вновь посетить родину и он уже отправил большую часть своего имущества в Европу на нейтральных торговых судах, а теперь охотно погрузил бы все остальное на наше судно и отплыл бы сам с нами, если капитан согласится принять на борт пассажира. Дядя рассудительно ответил, что был бы рад его обществу, если тот получит разрешение губернатора, без чего дядя не сможет взять его на борт, как бы ни желал оказать ему эту услугу. Джентльмен похвалил его за благоразумие, сказал, что без труда получит согласие губернатора, своего доброго друга, и перевел разговор на другой предмет.

Я очень обрадовался, услыхав о его намерении, и чувствовал к нему такое расположение, что крайне был бы огорчен, если бы его постигла неудача. Покуда шла беседа, он посматривал на меня с необычным вниманием, я же чувствовал к нему странное влечение; когда он говорил, я внимал чутко и почтительно; благородная его осанка внушала мне любовь и благоговение; короче говоря, мое душевное волнение в присутствии этого незнакомца было глубоко и безотчетно.

Проведя большую часть дня с нами, он распрощался, сказав капитану Тома, что скоро даст ему о себе знать. Как только он ушел, я закидал вопросами о нем дона Антонио, который мог лишь сообщить мне, что зовут его дон Родриго, что он живет в этих краях пятнадцать-шестнадцать лет, слывет богатым человеком и, очевидно, претерпел в более молодых годах какое-то несчастье, ибо с той поры, как здесь поселился, погружен в раздумье и меланхолию; однако никто не осмеливался осведомиться о причине его печали, уважая его покой, который мог быть нарушен воспоминанием о перенесенных бедствиях.

Меня охватило непреодолимое желание узнать об обстоятельствах его жизни, и всю ночь я провел без сна, волнуемый догадками о его судьбе, которую я решил узнать, если представится удобный случай. На следующее утро, когда мы завтракали, прибыли три мула в богатых чепраках с посланием от дона Родриго, приглашавшего нас, а также дона Антонио к себе в дом, находившийся на расстоянии десяти миль отсюда, в глубине страны. Я был обрадован этим приглашением, мы сели на мулов, которых он нам предоставил, и приехали к нему до полудня. Здесь мы были превосходно приняты этим великодушным джентльменом, который по-прежнему обращал на меня особое внимание, а после обеда презентовал мне кольцо с прекрасным аметистом – изделие этой страны, – и сказал, что некогда судьба благословила его сыном и тот, останься он в живых, был бы моим ровесником. При этих словах, произнесенных с глубоким вздохом, у меня неистово забилось сердце; в голове помутилось от роя неясных мыслей, которые я тщетно пытался привести в порядок.

Эту растерянность заметил дядя, хлопнул меня по плечу и окликнул:

– Что с тобой? Ты спишь, Рори?

Не успел я ответить, как дон Родриго с загоревшимся взором и необычайным оживлением спросил:

– Простите, капитан, как зовут этого молодого джентльмена?

– Его зовут Родрик Рэндом, – сказал мой дядя.

– Силы небесные! – вздрогнув, вскричал джентльмен – А как звали его мать?

– Его мать была урожденная Шарлотт Баулинг, – с удивлением отвечал капитан.

– О милосердное небо! – воскликнул дон Родриго, вскакивая из-за стола и заключая меня в свои объятия. – Сын мой! Сын мой! Неужели я вновь обрел тебя? Неужели тебя держу я в своих объятиях, тебя, которого я потерял и давно уже отчаялся увидеть?

Он прижал меня к своей груди и громко зарыдал от счастья. Сыновние чувства переполняли мое сердце, слезы мои ручьями хлынули ему на грудь. Он долго не мог говорить, задыхаясь от волнения. Наконец у него вырвались такие слова:

– Пути провидения неисповедимы!.. О дорогая моя Шарлотт!.. Ты оставила мне залог нашей любви… и какой залог!.. И как обретенный!.. О бесконечное милосердие! Позволь мне благоговейно преклониться пред твоими премудрыми велениями!

Излив свои чувства, он опустился на колени, возвел глаза и воздел руки к небу, в течение нескольких минут пребывая в экстазе благоговения. Я также преклонил колени и мысленно вознес благодарственную молитву всеблагому вершителю судеб, а по окончании славословия принес дань уважения моему отцу, испрашивая родительское благословение. Он снова с бесконечной нежностью обнял меня и, призывая небеса ниспослать мне свое покровительство, поднял меня с колен и представил как своего сына всем присутствующим, которые плакали при виде этого трогательного зрелища. Среди остальных и дядя не преминул обнаружить свою доброту и сердечную радость. Хотя он и не имел привычки проливать слезы, но теперь плакал навзрыд от умиления и, пожимая руку моему отцу, вскричал:

– Брат Рэндом, я счастлив вас видеть! Восхвалим господа за эту радостную встречу!

Дон Родриго, признав в нем своего шурина, ласково обнял его и сказал:

– Вы брат моей Шарлотт? Увы, бедная Шарлотт! Но не буду роптать. Мы еще встретимся, чтобы никогда больше не расставаться!.. Брат, приветствую вас! Дорогой сын, сердце мое исполнено блаженства. Сегодня у нас праздник – пусть друзья мои и слуги разделят со мною мою радость.

Он разослал посланцев к джентльменам, жившим по соседству, чтобы известить их о случившемся, и отдал приказ готовиться к торжественному празднеству, а тем временем бурное волнение, овладевшее мною при этом великом, неожиданном и внезапном событии, столь подействовало на меня, что я почувствовал себя дурно, началась лихорадка, и не прошло и трех часов, как я уже лежал в беспамятстве, так что все приготовления были отменены и семейная радость уступила место печали и отчаянию. Были немедленно призваны лекари; мне сделали обильное кровопускание из ноги, приготовили ножную ванну из настоя целебных трав; через десять часов после начала заболевания выступил благодетельный пот, и на следующий день я не ощущал никаких последствий болезни, кроме приятной усталости, не помешавшей мне встать с постели. Пока длилась лихорадка, именуемая – вследствие ее непродолжительности – ephemera[92]92
  Однодневная (греч.).


[Закрыть], отец не отходил от моего ложа и с неукоснительной точностью выполнял предписания врачей, а тревога капитана Баулинга выражалась в столь же заботливом уходе.

Едва оправившись от недуга, я вспомнил о своем верном Стрэпе и, решив немедленно обрадовать его вестью о моей счастливой фортуне, вкратце рассказал отцу о том, сколь бесконечно я обязан этому преданному другу, и просил оказать мне милость и послать за Стрэпом, не извещая его, однако, о радостном событии, чтобы он услыхал о нем из моих уст.

Моя просьба была тотчас же исполнена, и к месту стоянки судна отправлен с запасным мулом посланец с приказом капитана своему помощнику препроводить сюда стюарда. Тем временем здоровье мое восстановилось, спокойствие духа вернулось ко мне, и я предался радости, размышляя о сей знаменательной перемене моей фортуны и о тех преимуществах, какие должны были ей сопутствовать; а так как мысль о моей прелестной Нарциссе была неразлучна со всеми моими грезами о счастье, то теперь я тешил себя надеждой на обладание ею в избранном обществе, предназначенном ей по праву рождения и по ее достоинствам. Так как в бреду я часто произносил ее имя, мой отец догадался о близких отношениях между нами и, найдя у меня на груди висевшую на ленточке миниатюру, не сомневался, что видит изображение моей очаровательной возлюбленной. В этой уверенности его поддержал дядя, сообщивший, что это портрет девушки, на которой я дал обещание жениться. Встревоженный таким известием, дон Родриго при первом удобном случае стал меня расспрашивать и, выслушав мой откровенный рассказ, отнесся одобрительно к моей любви и обещал содействовать по мере сил благополучному ее завершению. Хотя я ни минуты не сомневался в его великодушии, но тут восторг охватил меня, и, бросившись к его ногам, я воскликнул, что он осчастливил меня, ибо, не обладая Нарциссой, я пребывал бы в унынии, несмотря на все радости жизни. С ласковой отеческой улыбкой он поднял меня; ему известно, сказал он, что значит быть влюбленным, и если бы его любил отец так же нежно, как он любит меня, то, быть может, не было бы у него теперь причины… Тут вздох прервал его речь, слеза скатилась из его глаз; он преодолел свою печаль и, пользуясь благоприятным случаем, попросил меня поведать о перипетиях моей жизни, которые, как сообщил ему дядя, были многочисленны и удивительны. Я рассказал о наиболее важных поворотах моей фортуны, а он внимал с изумлением и вниманием, часто давая волю тем различным чувствам, какие должны были пробудить в родительском сердце мои разнообразные приключения. Когда же повествование мое было закончено, он возблагодарил бога за испытанные мною превратности судьбы, которые, по его словам, расширяют кругозор, облагораживают сердце, закаляют здоровье и приуготовляют молодого человека ко всем обязанностям и утехам жизни гораздо лучше, чем любое воспитание, какое может быть дано богатством.

Удовлетворив таким образом его любопытство, я выразил желание услышать историю его жизни, на что он тотчас же согласился, начав со своей женитьбы и перейдя ко дню своего исчезновения, о чем я уже поведал в первой части моих мемуаров.

– Равнодушный к жизни, – продолжал он, – и лишенный сил оставаться там, где каждый предмет будил воспоминание о моей дорогой Шарлотт, утраченной из-за жестокости чудовищного родителя, я покинул тебя, дитя мое, – в ту пору младенца, – отнюдь не подозревая о том, что гнев отца моего падет и на невинного сироту. В полночь я пустился в путь к ближайшему морскому порту, рано утром явился на борт судна, отплывавшего, как слышал я, во Францию, и, сговорившись со шкипером о плате за проезд, надолго сказал «прости» моей родине и с первым попутным ветром вышел в море. Местом назначения был Гранвилль^{102}, но мы имели несчастье налететь на скалы близ острова Элдерни, называемые «Ларчики», и здесь, во время прилива, наш корабль разбился, шлюпка затонула, и находившиеся на борту погибли все до единого за исключением меня, а я, уцепившись за решетку, добрался до суши у берегов Нормандии.

Я немедленно отправился в Кан, где мне посчастливилось встретить одного графа, с которым я свел знакомство ранее, в пору моих путешествий. С этим джентльменом я поехал в Париж, где, по рекомендации его и других друзей, стал воспитателем юного нобльмена, которого и сопровождал к испанскому двору. Здесь мы провели целый год, по истечении какового срока мой воспитанник был отозван своим отцом, а я отказался от должности и остался в Испании по совету некоего испанского гранда, назначенного впоследствии вице-королем Перу. Он настоял на том, чтобы я находился при нем, во время его управления Индией^{103}, где, однако, по причине моих религиозных убеждений, он не имел возможности помогать моему обогащению и мог только посоветовать мне заняться торговлей; я вел ее недолго, так как мой покровитель умер, и я остался один среди чужестранцев, не имея никого, кто бы оказал мне поддержку или помощь.

Поэтому я распродал свое имущество и удалился в эту страну, губернатор которой, ставленник вице-короля, был моим близким знакомцем. Небо благословляло мои труды на протяжении шестнадцати лет пребывания здесь, но меня терзали воспоминания о твоей матери, чью смерть я не переставал оплакивать втайне, и мысль о тебе, судьбу которого я безуспешно пытался узнать через посредство моих друзей во Франции; однако после самого тщательного расследования они могли сообщить мне только то, что ты шесть лет назад покинул страну и с тех пор никто о тебе не слышал.

Я не мог успокоиться, получив такое неудовлетворительное известие, и хотя у меня была лишь слабая надежда найти тебя, я решил сам предпринять поиски. С этой целью я перевел в Голландию ценностей на двадцать тысяч фунтов и теперь, имея в своем распоряжении еще пятнадцать тысяч, намеревался отплыть на корабле капитана Баулинга, когда, по воле провидения, был потрясен сим изумительным открытием, которое, в чем ты можешь быть уверен, не изменит моего решения. Поведав нам эту занимательную повесть о своей жизни, мой отец удалился, чтобы сменить дона Антонио, который в его отсутствие исполнял обязанности хозяина дома, а я только что успел приодеться, собираясь выйти к гостям, как явился Стрэп, прибывший с корабля.

Едва войдя в великолепную комнату, где я находился, и увидев мой роскошный наряд, он от изумления лишился дара речи и молча озирал окружавшие его предметы. Я взял его за руку, сказал, что послал за ним, чтобы он был свидетелем моего счастья и разделил со мной счастливую мою судьбу, и объявил, что нашел отца. При этих словах он вздрогнул и в течение нескольких минут стоял с разинутым ртом и выпученными глазами, а затем возопил:

– Ах!.. Теперь я понимаю! Ступай своей дорогой, бедная Нарцисса, и ступай своей дорогой еще кто-то другой!.. Ну, что ж! О господи, вот что значит любовь! Помилуй бог, неужто же к этому привели нас все наши сумасшедшие выходки и клятвы!.. И вы вознамерились обосноваться в этом далеком краю?.. Да поможет вам бог! Вижу, что в конце концов мы должны расстаться… Ни за какие блага мира я не соглашусь, чтобы мой жалкий остов покоился так далеко от родного дома!

Испуская такие вопли, он начал всхлипывать и корчить гримасы, после чего я вывел его из заблуждения как относительно Нарциссы, так и относительно моего пребывания в Парагвае, и сообщил ему в самых кратких словах о великом событии. Никогда и никто не выражал свой восторг в столь уморительном виде, как сей достойный человек, который кричал, смеялся, свистел, пел и плясал одновременно. Едва он пришел в себя после своих безумных выходок, как вошел мой отец и, узнав, что это Стрэп, взял его за руку и сказал:

– Так, значит, это тот самый человек, который столько помогал тебе в беде? Добро пожаловать в мой дом! Скоро я предоставлю возможность моему сыну отблагодарить вас за добрые услуги, а теперь пойдемте с нами, примите участие в нашем пиршестве.

Стрэп, хоть и был вне себя от радости, однако отказался от такой чести, воскликнув:

– Помилуй бог! Я свое место знаю… Ваша милость должна извинить меня.

И дон Родриго, найдя его смирение непобедимым, поручил его своему мажордому, приказав оказывать ему всяческое уважение. Затем он повел меня в большую залу, где я был представлен многочисленному обществу, встретившему меня приветствиями и ласками и поздравлявшему моего отца в таких выражениях, которые скромность не позволяет мне повторить.

Не стану подробно описывать наше пиршество; достаточно будет сказать, что оно было изысканно и роскошно, и празднество продолжалось два дня. Затем дон Родриго покончил со всеми делами, обратил свое имущество в золото и серебро, посетил на прощанье всех своих друзей, скорбевших об его отъезде, и сделал мне ценные подарки. Прибыв на борт судна моего дяди, мы с первым попутным ветром покинули Рио де-ла-Плату и через два месяца благополучно бросили якорь в гавани Кингстон на острове Ямайка.

Глава LXVII

Я навещаю моего старого друга Томсона. – Мы отплываем в Европу. – Чудное приключение. – Прибываем в Англию. – Я еду верхом из Портсмута в Сассекс. – Беседую с миссис Сэджли, сообщающей мне, что Нарцисса в Лондоне. – Получив эти сведения, я еду через Кентербери. – Встречаюсь со старым приятелем Морганом. – Приезжаю в Лондон. – Посещаю Нарциссу. – Знакомлю с ней моего отца. – Он очарован ее рассудительностью и красотой. – Мы решаем потребовать согласия ее брата на наш брак

Как только я сошел на берег, я осведомился о моем благородном сотоварище мистере Томсоне. Услыхав, что он благоденствует благодаря доходам с поместья, оставленного ему умершим несколько лет назад тестем, я тотчас же, с разрешения дона Родриго, которому говорил о Томсоне с большим уважением, сел на коня и через несколько часов прибыл к нему.

Ежели бы я только сказал, что мистер Томсон был рад меня видеть, я не воздал бы должного его чувствительности; он выразил мне свои самые глубокие чувства, какие только может выразить по данному поводу нежный и бескорыстнейший друг, представил меня жене, милой молодой леди, уже осчастливившей его двумя чудесными малютками, и, не ведая о событиях моей жизни, предложил мне помочь деньгами и своими связями. Я поблагодарил его за великодушное желание и познакомил со своим положением; он поздравил меня от всей души, и после того как я пробыл у него целые сутки, он проводил меня в Кингстон, чтобы приветствовать моего отца и пригласить его к себе. Дон Родриго удовлетворил его просьбу и в течение недели пользовался самым радушным приемом, после чего вернулся весьма довольный обхождением моего друга и его жены, которой, при прощании, подарил очень ценное бриллиантовое кольцо в знак своего уважения.

Беседуя с мистером Томсоном, я узнал от него, что наш старый начальник капитан Оукем умер несколько месяцев назад, что немедленно после его смерти было обнаружено преступное сокрытие им значительных ценностей с захваченного приза; совершил он это с помощью доктора Макшейна, который посажен в тюрьму, покинут друзьями и живет только на средства великодушного мистера Томсона, чьей щедростью он пользуется самым низким образом, несмотря на то, что на борту «Грома» довел его до ужасного состояния, о чем было рассказано ранее. Но как бы этот негодяй ни был виновен, я приветствовал великодушие мистера Томсона, помогающего ему в беде, которая и у меня вызвала жалость, так что я послал Макшейну десять пистолей, но тайно, чтобы он никогда не узнал имя своего благодетеля.

Покуда нас с отцом так ласково принимали на берегу, капитан Баулинг послал с почтовым судном, отошедшим через несколько дней после нашего прибытия, письмо своим хозяевам с извещением о благополучном окончании плавания и с просьбой застраховать корабль и груз на обратный рейс; после принятия этих мер предосторожности он с таким жаром, с помощью мистера Томсона, взялся за погрузку судна, что закончил ее меньше чем в шесть недель. Любезный мистер Томсон принял на себя хлопоты перевести на Лондон чеки дона Родриго на большую часть его золота и серебра, чтобы избежать риска при перевозке их через океан или в случае захвата врагом; и прежде чем мы отплыли, он снабдил нас таким количеством провианта, что не только мы, но и команда корабля прекрасно питалась во время перехода.

Все было готово, мы простились с нашими любезными хозяевами, вошли на корабль в Порт Ройял и первого июня отплыли в Англию.

Погода была чудесная, мы шли под ветром и как-то вечером, находясь вблизи мыса Тиберун, легли в дрейф с намерением запастись поутру в бухте водой и дровами. Покуда мы дрейфовали, один матрос, хлебнувший рома больше, чем мог выдержать, упал за борт и, несмотря на принятые меры, пошел ко дну.

Часа через два после этого печального события я наслаждался на шканцах прохладным ветерком, как вдруг услышал голос, казалось, шедший из морской пучины:

– Гей, корабль!

Один из матросов крикнул с бака:

– Будь я проклят, если это не Джек Марлинспайк, который упал за борт!

Немало сим удивленный, я прыгнул в привязанную к судну шлюпку, и вместе со вторым помощником капитана и четырьмя матросами мы стали грести к месту, откуда, казалось, шел голос (снова окликнувший корабль), и заметили какойто предмет на воде.

Подойдя ближе, мы различили человека, сидевшего верхом на курятнике, который, видя, как мы приближаемся, грубо заорал:

– Эй, вы, собаки! Почему не отвечаете, когда я вас окликаю?

Помощник капитана, истый моряк, услышав такое приветствие, сказал:

– Клянусь, ребята, это не наш! Это сам чорт. Гребите назад!

Матросы беспрекословно повиновались, и мы уже отошли обратно к кораблю на несколько саженей, когда я все же настоял на том, чтобы забрать этого несчастного; мы приблизились к нему вторично и оповестили его о нашем намерении, после чего услышали:

– Стоп! Какой корабль?

Мы ответили, и он снова крикнул:

– К черту! Я надеялся, что это мой. Куда идете? Мы снова удовлетворили его любопытство, и когда мы его взяли в шлюпку и дали глотнуть спиртного, он сказал нам, что сам он с «Везувия», военного корабля, крейсировавшего у острова Испаньола, и что он упал за борт двадцать четыре часа назад, а так как корабль был под парусами, то решили его не забирать, но бросить ему курятник, на котором он надеялся утром добраться до мыса; во всяком случае, он был очень рад попасть к нам на борт, ибо не сомневался, что встретит свой корабль, а если бы он сошел на берег в заливе, то рисковал попасть в плен к французам.

Рассказ о весьма беспечном поведении этого парня увеселил моего дядю и отца, а спустя два дня, как он и ждал, мы встретили «Везувий», на который, по его желанию, мы его и отослали.

Пройдя благополучно пролив, мы пошли на север и, поймав западный ветер, через два месяца уже могли прибегнуть к промерам, а еще через два дня увидели Лизэрд.

Неописуема была радость, какую я почувствовал, завидев Англию. Был растроган и дон Родриго, а Стрэп проливал слезы умиления. Матросам пошло на пользу наше расположение духа, башмак, прибитый к мачте, был щедро наполнен. Мой дядя решил сразу итти в Даунс, но ветер переменился, когда мы были на траверсе острова Уайт, и он должен был зайти в бухту Сент-Элен, а затем итти к Спитхед на беду матросов, из которых тридцать человек тотчас же были схвачены вербовщиками и очутились на борту военного корабля

Мы с отцом отправились сушей в Портсмут, предоставив Стрэпу с капитаном сделать крюк и позаботиться на корабле о наших вещах; я с таким нетерпением стремился увидеть мою очаровательную Нарциссу, что отец позволил мне ехать к дому ее брата, а сам решил нанять почтовую карету до Лондона, где должен был меня ждать в условленном месте.

Снедаемый пламенем страсти, я пустился в путь в тот же вечер и утром прибыл в гостиницу, находившуюся в трех милях от поместья сквайра; здесь я оставался до следующего утра, испытывая муки нетерпения и вместе с тем упоительную надежду узреть это божественное создание после полуторагодовой разлуки, которая не только не ослабила любовь, но, наоборот, разожгла ее несказанно. Не чужды мне были также опасения, что, несмотря на все мои надежды, она могла уступить настояниям брата и отдать руку счастливому сопернику. От опасения услышать о ее смерти я терял голову, и когда я, наконец, прибыл в темноте к домику миссис Сэджли, у меня некоторое время не хватало смелости постучать из боязни услышать зловещие новости. В конце концов я постучал, и как только добрая женщина услышала мой голос, она открыла дверь и, прослезившись, встретила меня объятиями.

– Ради бога, дорогая матушка, скажите, что с Нарциссой? Она все та же, что была? – вскричал я.

Она усладила мой слух:

– Нарцисса так же красива, здорова и по-прежнему ваша!

Я был вне себя от радости и спросил, смогу ли я увидеть ее в тот же вечер, но в ответ на это сия мудрая матрона сообщила, что моя возлюбленная в Лондоне и после моего отъезда произошли значительные перемены в доме сквайра, который год назад женился на Мелинде, в первую очередь сумевшей отвлечь его внимание от Нарциссы в такой мере, что он стал вполне безразличен к своей прелестной сестре и ему достаточно условия, включенного их отцом в свое завещание, по которому она теряет свое состояние, выйдя замуж без его согласия. Миссис Сэджли сообщила также, что моя возлюбленная, с которой невестка обходилась нелюбезно, воспользовалась обретенной свободой и несколько месяцев назад уехала в столицу, где и живет сейчас вместе с мисс Уильямc в ожидании моего приезда, и что ее осаждал домогательствами лорд Куивервит, который, узнав, что сердце ее занято другим, приложил все усилия, чтобы убедить ее в моей смерти; однако, потерпев поражение во всех своих ухищрениях, несколько недель назад он вознаградил себя за ее безразличие женитьбой на другой леди, которая уже покинула его из-за каких-то семейных неурядиц. Кроме сих новостей, узнал я также, что согласия нет и между Мелиндой и сквайром, которого привело в раздражение большое количество кавалеров, увивавшихся вокруг нее даже после его женитьбы; против ее воли он поторопился отправить ее в поместье, где их взаимная неприязнь дошла до такого предела, что они перестали стесняться знакомых и слуг и оскорбляют друг друга в самых грубых выражениях.

Эта благородная старая женщина с добрым сердцем, в доказательство неизменной любви Нарциссы ко мне, показала последнее полученное ею письмо, в котором моя возлюбленная упоминала обо мне с таким целомудрием, нежностью и заботливостью, что моя душа запылала от нетерпения и я решил скакать верхом всю ночь, чтобы как можно скорее обрадовать ее. Миссис Сэджли, наблюдая моеволнение и питая материнскую любовь к Нарциссе и ко мне в равной мере, напомнила мне о чувствах, с которыми я ехал за границу, чтобы помешать себялюбивому желанию насладиться в ущерб этой прелестной леди, целиком зависимой от меня в том случае, если бы мы сочетались браком, и поблагодарил ее за любезное участие и вкратце рассказал ей о своем преуспеянии, что вызвало радость ее и удивление. Сказал я также, что в благодарность за все, чем обязан ей, я постараюсь доставить на склоне ее лет довольство и покой, для чего я хотел бы, чтобы она жила вместе со мной и Нарциссой. Эта благородная женщина была так чувствительно тронута моими словами, что слезы потекли по ее морщинистым щекам; она возблагодарила небеса за то, что оправдались предчувствия, возникшие у нее при первом знакомстве со мной, и в самых изящных и прочувствованных словах выразила признательность за мое, как она назвала, великодушие. Но она отклонила мое предложение, ибо была сильно привязана к милому, печальному домику, где так спокойно коротала годы своего одинокого вдовства. Натолкнувшись на ее непреклонность, я уговорил ее принять тридцать гиней и удалился, порешив выдавать ежегодно такую же сумму, чтобы ей легче было выносить тяготы преклонных лет.

Проведя в пути ночь, я достиг утром Кентербери, где остановился, чтобы переменить лошадей, и, входя в гостиницу, заметил на другой стороне улицы аптекарскую лавку с вывеской, на которой прочел имя Моргана. У меня мелькнула мысль, не обосновался ли здесь мой прежний сотоварищ, и, расспросив, я убедился в правильности догадки и узнал также, что он недавно женился на вдове из этого города, за которой взял три тысячи приданого. Обрадовавшись такому известию, я пошел в лавку, как только она открылась, и застал моего приятеля за прилавком, занятого приготовлением клистира.

Я приветствовал его:

– Мое почтение, мистер Морган!

Он поглядел на меня и, ответив «Мое почтение, сэр», – продолжал с полным безразличием растирать в ступке составные части промывательного.

– Что это, Морган? Разве вы забыли своего старого сотоварища? – сказал я.

При этих словах он снова взглянул на меня и, встрепенувшись, воскликнул:

– Поже мой! Не может пыть! Это он! Если не ошипаюсь, мой дорогой друг, мистер Рэндом?

Как только он узнал меня, он швырнул наземь пестик, опрокинул ступку, перепрыгнул через прилавок, смахнув при этом полами кафтана ее содержимое, бросался мне на шею, горячо обнял и вымазал скипидаром и яичными желтками, которые смешивал при моем приходе.