Текст книги "Индульгенция 4. Без права на сомнения (СИ)"

Автор книги: Тимур Машуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Отец не сдвинулся с места. Его тьма сгустилась у его ног, образовав непроницаемую тень-щит. Моя серая волна разбилась о нее, как вода о скалу, не оставив следа. Но в тот миг, когда его внимание было приковано к земле, я вытянул из собственной тени длинный, тонкий, как игла рассвета, клинок из сконденсированного тумана и сгущенного молчания. Клинок Беззвучного Шепота. Он не светился. Он поглощал свет вокруг себя. И я ринулся вперед, не в лоб, а по спирали, используя остатки своих иллюзий как дымовую завесу.

Отец повернулся. Медленно. В его руках возник посох, что двинулся, казалось бы, небрежно. Конец костяного жезла коснулся летящего на него серого клинка.

Тьма встретила Пустоту.

Не гром. Не взрыв. Исчезновение. Клинок рассыпался в пыль без звука. Волна чудовищной обратной силы, холодной и безликой, ударила мне в грудь. Я отлетел назад, кубарем, едва успев смягчить удар серой пеленой под собой. Больше похоже на толчок, чем на удар, но он вышиб дух. Я приземлился на колени, скользя по холодному камню, пальцы впились в швы между плитами. В горле стоял вкус пепла и крови.

Тишина. Только мое прерывистое дыхание и свист ветра разгулявшегося по полигону. Туман рассеялся.

Отец стоял там же. Непоколебимый. Его посох снова покоился на плече. На его пиджаке не было ни пятнышка. Он смотрел на меня. Впервые за этот бой – прямо, пристально. В его темных, бездонных глазах не было ни гнева, ни одобрения. Был расчет. Холодный, безжалостный анализ каждой моей реакции, каждого проявленного умения.

– Достаточно, – произнес он. Голос был ровным, но в нем слышалось нечто новое. Не усталость. Интерес? – Твоя серая магия… она стала плотнее. Ты научился не только рассеивать, но и перераспределять.

Он сделал шаг вперед, и давление его магии ослабло, сменившись просто тяжестью его присутствия. Он остановился в паре шагов, рассматривая меня, как редкий, сложный артефакт.

– Пустоши… – он произнес слово, и оно повисло в воздухе тяжелее любого заклятья. – Они не атакуют. Они… замещают. Как твоя серая зона истощения. Но в масштабах, которые сложно вообразить. – его взгляд стал пронзительным. – Ты уверен, что твоя магия – ключ? Что она не станет… мостом для них сюда?

Я поднялся, стиснув зубы, чувствуя, как дрожат мышцы от напряжения и остаточной магической инерции. Его вопрос висел в воздухе. Догадался? Это была не проверка силы. Это была проверка понимания. Цены. Риска.

– Уверен. Если я почувствую, что пошло что-то не так, я там и останусь. На своих плечах смерть возить я не намерен.

– Хорошо, – кивнул он. – Я верю тебе и ранг темника подтверждаю. А теперь собирайся.

– Куда?

– Мы едем во дворец. Все наши Пустоши под контролем императора. Для того, чтобы туда зайти новому человеку, нужно разрешение. Обычно его делают через канцелярию, но ты ж не хочешь, чтобы все об этом узнали. Поэтому поговорим с ним.

Кивнув, я направился к себе – принять душ и сменить одежду. Пришло время проверить в реальности, чего я на самом деле стою. Ну, и попытаться разобраться с главной загадкой этого мира…

Глава 17

Глава 17

Кавалькада из десяти машин сопровождения – у отца работал никогда не выключающийся режим паранойи, – покинула наше поместье через час. По пути мы молчали – зачем сотрясать воздух лишними разговорами. И так все было понятно. Правда, под конец поездки он меня внезапно огорошил…

– Я тут подумал над твоими словами… Ну, насчет одинокого князя и наследника, и решил прислушаться к ним.

– Поздравляю и все такое. Есть кандидатура?

– Есть, – вздохнул он. – И даже не одна. Но я не хочу совершить ту же ошибку, что и в свое время с Надей. В общем, прежде чем принять решение, я хочу тебя с ними познакомить. Твое мнение будет весомым.

– Всех возьмешь?

– Нет, – покачал он головой. – Только одну. Дар не позволит взять больше. Он чутко реагирует, когда его носителю становится слишком хорошо. Поэтому, как говорится, минимум чувств, максимум прагматичности.

– Хорошо, что у меня с этим проще, -вздохнул я. – Иногда, конечно, он прет, но на девушек вроде не реагирует. Но твою мысль я понял и даже поддерживаю. Из столицы собираешься брать или по окраинам бросишь клич?

– Говорю же, уже выбрал. Хорошие девушки из древних родов. Сильная кровь и совместимость с нами.

– Заинтриговал. Как вернусь, так обязательно встречусь.

– Ты главное вернись, – тихо сказал он, и до самого дворца мы доехали в молчании.

Три поста полной проверки – почти сорок минут на это убили, но наконец мы оказались внутри. Чопорный мужичок кинул на нас радостно-удивленный взгляд и сразу помчался докладывать. Как будто император не знал, что мы приедем. Отец, как один из его ближников и глава теневой дипломатии, имел право в любое время явиться к нему по собственному желанию. Ну, и дружбу с ним император не скрывал, так что во дворце к нам относились вполне доброжелательно, хоть и с опаской. Все-таки Раздоровы имели реальную власть, несмотря на то, что нас было всего двое. Зато подконтрольных нам аристократов было очень много и разбросаны они были по всей стране. В общем, владельцы заводов, газет, пароходов и прочее, и прочее. Ну, и родовая гвардия у нас по праву считалась одной из сильнейших. Ладно, хватит себя хвалить, а то можно и сглазить.

Его Величество принимал посетителей у себя в кабинете и был крайне раздражен. Ну да, в приемной их скопилось человек двадцать, и все с несомненно важными предложениями и докладами. А император их не любил, особенно когда… Да нет… Он их не любил в любое время. Поэтому наше появление он воспринял как дар богов, вышел, сделал крайне напряженное лицо и объявил, что в связи со срочными новостями, сегодня приема больше не будет. И пока народ уныло соображал, что делать дальше, утащил нас в свой кабинет и еще запер дверь, прикрыв ее на всякий случай щитом.

– Фух, – вытер он несуществующий пот. – Достали.

Щелчок пальцами, и из неприметной двери с другой стороны появились слуги, которые быстро очистили стол от бумаг и стали взамен тех ставить еду и напитки. Пара минут, и вот мы уже одни, и у Бориса хорошее настроение.

– Ну, рассказывайте, спасители, -доброжелательно кивнул он нам. – Кстати, Видар, рад, что ты поправился.

– Вашими молитвами, Ваше Величество, – поклонился я. – Двух светлых мало, чтобы меня убить. И даже двух сотен недостаточно, если вспомнить последние события.

– Ах, какой молодец!!! – расплылся он в улыбке.

Ну да, у темных прихвастнуть своими достижениями не являлось грехом. Более того, даже поощрялось, мол, скромность – это удел светлых идиотов.

– Но я в тебе и не сомневался. Кристинка моя как? Еще не сладилось у вас?

– Почти. Осталось чуть дожать. Предложила мне пост главы дисциплинарного комитета.

– Она? Сама⁈ – охренел он. – А ты силен. Уважаю!!! И что?

– Отказался. Не, ну вот так сразу и согласиться было бы слишком просто. Вместо себя Свету предложил. Ну, ту, что Рюрикович.

– Ах-ха-ха-ха… – залился смехом он. – Ох, как же они будут беситься! Вроде как светлая у руля – закон не нарушен. Но в подчинении темного. Согласилась?

– А куда ей деваться? Побрыкается и смирится.

– Вот правильно ты, Гриша, своего сына воспитал, – обратился он к моему отцу, что сидел и давил довольную улыбку. – Смотрю на него и завидую тебе темной завистью. Но когда вспоминаю, что он тоже скоро сможет называть меня папой, радуюсь уже за себя.

– За детей, – поднял отец бокал, и мы дружно выпили.

– А теперь рассказывайте, разбойники, с чем пожаловали. Уверен, что-то придумали. Что-то такое, от чего вся империя содрогнется.

– Видар, тебе слово, – посмотрел отец на меня.

Мы с ним сразу договорились, что говорить буду я, ничего не скрывая. Борис был другом нашей семьи и уже почти родственником. Ну, и помощь его была нужна. Впрочем, помочь мне было и в его интересах…

Тяжелые дубовые панели, казалось, поглощали яркий свет люстры, а карта Империи на стене казалась живой, пульсирующей границами, где реальность истончалась – там, где начинали полыхать кроваво-багровым цветом Пустоши. Воздух гудел от невысказанного напряжения. Я стоял, ощущая вес ответственности и еще больший вес ожиданий. Рядом отец, его обычно спокойное лицо сейчас было резким, как клинок, но в глазах читалась тревога, глубокая, отцовская.

Император Борис восседал за массивным столом, и вся его веселость сразу испарилась, стоило мне все рассказать. Его перстень с двуглавым орлом тускло поблескивал в полумраке, когда он сжимал руку в кулак.

– Нет, – слово упало, как камень в тихую заводь. – Повторяю в последний раз, Видар. Нет. Ты не поедешь. Один в Пустошь? Это безумие, граничащее с самоубийством. – Его голос, обычно громовой, сейчас был низким, сдавленным, как будто он пытался сдержать лавину гнева и страха. – Ты – будущее. Ты – жених Кристины. Моя дочь… – он не договорил, лишь тень промелькнула в его взгляде, обращенном куда-то в сторону покоев принцессы. – Ты нужен здесь, живым и целым. Не очередной жертвой этих… этих проклятых аномалий.

Отец сделал шаг вперед, его тень заплясала на карте, закрыв часть Карельских лесов. Голос его звучал спокойно, но в этой тишине каждое слово било, как молот по наковальне.

– Ваше Императорское Величество, – перешел он на официальный тон, но в обращении не было привычной почтительности, а была твердость дипломата, видевшего дальше сиюминутных опасностей. – Мы топчемся на месте. Люди гибнут, пытаясь лишь сдержать расширение Пустошей. Маги зачастую теряют разум, едва приблизившись к границам. Наши знания? Обрывки слухов, полумистические догадки. Без понимания их природы, без проникновения в самую суть – мы обречены. Мы строим плотину, не зная силы потока. И он сметет нас.

– И ты готов пожертвовать сыном ради этой «сути», Гриша? – Император вскинул голову, его взгляд, острый как штык, впился в отца. – Он единственный, кто теоретически может показать устойчивость к их энергии! Единственный шанс, может быть, на то, чтобы найти не военное, а иное решение! Рисковать им в одиночной вылазке – верх безрассудства!

Жар подступил к моим щекам. Я чувствовал, как смотрит на меня отец, ощущал и тяжелый взгляд Императора, а где-то за стенами – незримое присутствие миллионов людей, их тихую надежду и страх.

– Я не прошу права на геройскую смерть, Ваше Величество, – заговорил я, и мой голос, к моему удивлению, не дрогнул. – Я прошу шанс на понимание. Солдат видит только хаос и смерть. Маг видит лишь искаженный поток. Но я… я чувствую их иначе. Как шум, как шепот. Пойти одному – не безрассудство, а необходимость. Толпа, даже маленький отряд – это шум, который заглушает истинный голос Пустоши. Мне нужно услышать его. Один на один. Чтобы понять, что это: болезнь земли, вторжение, или… или нечто иное, о чем мы не смеем и помыслить.

Отец поддержал, и его обычно четкая речь, сейчас была нервной и чуть порывистой:

– Ближайшая небольшая Пустошь находится в Карельских лесах. Она относительно стабильна, по нашим меркам. Не эпицентр, но периферия. Идеальный полигон для наблюдения. Видар не пойдет в самое пекло. Он будет на границе, он будет слушать, наблюдать, фиксировать. Не недели – дни. С максимальной осторожностью. Риск есть. Но риск бездействия, Ваше Величество, – он медленно обвел рукой карту, указывая на багровые пятна, подступавшие к самым границам Империи, – этот риск катастрофичен. Мы теряем земли. Мы теряем людей. Скоро мы можем потерять все.

Император Борис откинулся в кресле. Казалось, гранитные черты его лица стали еще резче. Он смотрел не на нас, а сквозь нас, в какую-то страшную перспективу. Тиканье массивных часов на камине отсчитывало секунды тягостного молчания. Я видел, как дрогнул угол его рта, как пальцы снова сжали перстень до побеления костяшек. В его глазах виднелась борьба владыки Империи и отца, отчаянно цепляющегося за будущее дочери. Он видел разруху, приносимую Пустошами, слышал доклады о пропавших деревнях, о безумцах, вышедших из тумана. Он видел и меня – не просто жениха, но ключ, возможно, единственный, к разгадке.

– Кристина… – прошептал он, почти неслышно, и это имя повисло в воздухе, как молитва и проклятие одновременно. – Она не переживет, если…

– Она сильнее, чем кажется, Ваше Величество, – тихо, но отчетливо сказал я, и в этот момент я чувствовал ее волю, как тонкую серебряную нить, связывающую нас сквозь стены дворца. – И она понимает долг. Я вернусь. Я должен вернуться. Чтобы будущее, которое вы для нас видите… чтобы оно было возможно.

Еще один вздох, тяжелый, словно камень сдвинули с души. Император поднял руку и резко опустил ее ладонью на стол. Звонкий удар заставил вздрогнуть даже отца.

– Боги милуют или карают… – пробормотал он. Потом поднял на меня взгляд. В нем уже не было гнева, была лишь бездонная усталость и неподдельный страх. – Ладно. Согласен. Карелия. Только Карельская Пустошь. Самый край, где заканчивается наш мир и начинается… это. Не далее пяти километров от последнего поста. Три дня. Не часом больше. И каждые шесть часов – сигнал магическим кристаллом. Молчание дольше часа – и я вышлю за тобой весь Императорский Полк, пусть даже им суждено сгинуть. Ты понял, Видар?

Облегчение, острое и почти болезненное, ударило мне в грудь. Я выпрямился во весь рост, стараясь скрыть дрожь в коленях.

– Понял, Ваше Императорское Величество. Я все понял.

– Три дня. И возвращайся. Живым. И… с ответами. Империи они нужны позарез. – Он махнул рукой, отворачиваясь к карте. Разговор был окончен.

Мы поклонились и вышли в прохладную полутьму коридора. Отец тяжело положил руку мне на плечо. Его пальцы слегка дрожали.

– Три дня, сын, – прошептал он. – Слушай. Слушай очень внимательно. И не теряй голову. Пустошь… она не прощает ошибок. – В его глазах читалась гордость и бездонная тревога.

Я кивнул, глядя в высокое стрельчатое окно, за которым уже сгущались сумерки. Где-то там, на севере, за бескрайними лесами, ждала неизвестность. Тихая, древняя, смертоносная. И я должен был услышать ее голос. Цена вопроса была ясна: моя жизнь, судьба Империи. И три дня, чтобы найти ответы в самом сердце магического безумия. Путь в Карелию был открыт. Путь, возможно, в один конец.

Разрешение императора висело в воздухе невесомым и одновременно тяжким грузом. Сборы были лихорадочными, но быстрыми. Каждый стук сапога по мрамору казался слишком громким, каждое прикосновение к снаряжению – последним прикосновением к миру порядка.

Я уложил не так уж много: прочные, пропитанные воском и заговоренные артефакторами шерстяные одежды, компактный астрономический секстант для ориентации в искаженных пространствах, блокнот с особыми серебряными страницами, неуязвимыми для магического выжигания, набор кристаллов для сигналов и… маленький оберег Сварога. Своих духов, которые в данный момент отсутствовали, я решил не брать с собой – слишком хорошо запомнилось, как они дрожали, когда мы были в Дикой Пустоши. Отец очень вовремя отослал их в другой город проследить за одним графом. Повезло, что сказать. Иначе бы точно увязались за мной – и мы бы поругались. Или не увязались – тогда бы я обиделся, и мы бы поругались. В общем, хорошо, что их нет.

Гвардейцы рода Раздоровых – лучшие из отдела разведки, – явились на рассвете. Десять теней в мрачных, без единого блика, черных мундирах. Их лица, закаленные ветрами северных рубежей, были словно высечены из серого гранита. Ни улыбки, ни лишнего слова. Только короткий, как удар топора, рапорт старшего – человека с лицом, изборожденным шрамом через левый глаз:

– Гвардии капитан Совин. К вашим услугам, Ваше Темнейшество. Машина готова.

Их взгляды, холодные и оценивающие, скользили по мне. Выскочка-самоубийца. Малолетний дурак, решивший пощекотать себе нервы. Идиот, лезущий в пасть к Змею. Все эти мысли читались в их молчании. Они были не эскортом, а скорее тюремщиками, обязанными доставить меня к вратам Нави и ждать, пока я не шагну за порог. Или пока она не шагнет наружу, чтобы забрать и их.

Дорога на север была долгой пыткой. Сначала нас еще окружала цивилизация – ухоженные тракты, деревеньки, запах хлеба и дыма. Москва с ее позолотой и суетой осталась позади, словно мираж. Потом дороги стали хуже, колеса машины, в которой я ехал лишь первые дни, глухо стучали по корням и камням. Летоходом мы не стали пользоваться – это привлекло бы слишком много внимания.

Леса сгущались, становились выше, мрачнее. Сосны, как черные копья, упирались в низкое, вечно затянутое свинцовыми тучами небо. Воздух пропитался сыростью, хвоей и чем-то еще… словно металлическим, едва уловимым. Предвестием Пустоши.

Вскоре мы пересели на выносливых карельских лошадок. Ездить я умел еще с прошлой жизни, и сейчас этот навык пригодился.

Холод пробирал до костей, несмотря на теплые одежды. Ветер, сначала просто резкий, превратился в постоянного, назойливого спутника. Он выл в вершинах сосен, свистел в ущельях, хлестал колючим дождем или мокрым снегом. Он казался голосом самой этой земли – недобрым, предостерегающим.

Гвардейцы молчали, как истуканы. Только их зоркие глаза, постоянно сканирующие чащу, выдавали высочайшее напряжение. Они знали, куда едем. Они чувствовали то же, что и я – нарастающее давление. Тишину леса, слишком глубокую, без птичьего щебета. Взгляд, упершийся в ствол дерева, вдруг соскальзывал, не мог зацепиться, будто реальность здесь становилась чуть зыбкой, ненадежной. Страх, холодный и липкий, подползал к сердцу, но я гнал его прочь. Вместо него – сосредоточенность. Я вслушивался. Не только ушами, но и кожей, нервами, той странной частью души, что откликалась на хаос Пустошей. Пока – лишь отголоски, далекий гул, как шум моря за горизонтом. Но он был. И он рос.

Наконец, после недели пути, сквозь завесу ледяного дождя показалась крепость-город Ведало. Последний оплот перед Пустошью. Дальше только небольшой гарнизон и все.

Он возник как кошмар, вырубленный в скале и вросший в мерзлую землю. Не город – мрачный зуб, вцепившийся в подол Империи. Стены из темного, почерневшего от времени и непогод камня, казалось, были не творением рук человеческих, а выросли из недр, покрытые ледяной коркой и лишайником цвета запекшейся крови. Никаких излишеств, никакой позолоты – только функциональность обреченных.

Башни, приземистые и угрюмые, венчали не островерхие крыши, а зубчатые площадки для пушек и магических метателей. Узкие, как бойницы, окна не светились теплом – лишь редкие тусклые огоньки мерцали в их глубине, словно глаза голодных зверей.

Ветер здесь был настоящим хозяином. Он гудел в узких улочках, вымощенных скользким булыжником, срывал с крыш редкие плахи, завывал между домами, похожими на каменные гробы. Он нес не просто холод – он нес песок, колючую изморось и… пыль. Серую, мелкую пыль, которая оседала на ресницах, набивалась в рот, скрипела на зубах. Пыль Пустоши, принесенная ветром с той стороны.

Жители Ведало оказались такими же мрачными, как и их город. Люди с лицами, задубевшими на ледяном ветру, с глазами, привыкшими вглядываться в туманную даль. Они шли быстро, не глядя по сторонам, кутаясь в грубые шкуры и потертые шинели. Ни смеха, ни громких разговоров. Только скрип сапог по камню, лязг оружия патрулей да вечный стон ветра в трубах.

Воздух здесь пах дымом, ледяной сыростью, квашеной капустой из скудных продовольственных запасов и все той же едва уловимой, но неистребимой металлической горечью – дыханием близкой Пустоши. Мое путешествие начнется именно отсюда – из этого мрачного и забытого богами места. Что ж, посмотрим, что оно принесет…

Глава 18

Глава 18

Нас встретил комендант – полковник с лицом, похожим на потрескавшийся гранит, и пустым взглядом человека, слишком долго смотревшего в бездну. Его рапорт был лаконичен до бесчувствия:

– Ваше Темнейшество. Приветствую вас. Заставы доложили. Пустошь… беспокойна. Туман гуще обычного. Слышали вой. Не волчий. – он бросил взгляд на север, за стены, где лес резко обрывался, уступая место серой, мертвой пелене, висевшей на горизонте даже сквозь дождь. – Карельская Глотка. В трех верстах. Последний пост – в полукилометре от края. Ваши люди, – он кивнул на гвардейцев рода, – могут разместиться в казарме у западных ворот. Для вас подготовлена комната в гостинице. Простите, мест очень мало – беженцев из окрестных сел стало много. Временно мы свернули все походы в Пустошь – сильно неспокойно там.

Комната в гостинице оказалась каменным мешком с узкой бойницей вместо окна, железной кроватью и столом. Холод стоял пробирающий до костей, несмотря на камин, в котором ворчливо тлели два полена.

Я сбросил промокший плащ. За окном выл все тот же ветер, неся на своих крыльях песок мертвых земель и обещание ужаса. Завтра. Завтра я должен буду подойти к краю. Оставить гвардейцев ждать меня и шагнуть в ту серую пелену одному. Слушать. Понимать. Или сгинуть.

Страх снова поднял свою уродливую голову, холодный и рациональный. Что ты ищешь там, безумец? Смерть? Безумие? Голоса из небытия?

Но под этим страхом, глубже, упрямо тлела искра. Тот самый зов, тот шепот хаоса, что манил меня сюда. Он был здесь, за стенами Ведало. Он был сильнее ветра. И я должен был его услышать. Ради людей. Ради Империи. Ради ответа, который, возможно, стоил жизни. Вот уж не думал, что запишусь в спасители мира. Интересная роль, и может, мне даже памятник поставят. Главное, чтобы не посмертно.

Завывание ветра слилось с далеким, леденящим душу воем, донесшимся со стороны Пустоши. Охрана на посту замерла, руки сжимали рукояти мечей. В городе кто-то торопливо захлопнул ставни. Ведало затаил дыхание, ожидая рассвета и моего шага в бездну. Завтра. Три дня начинались завтра.

Комната в гостинице Ведало была ледяной гробницей. Камень стен, казалось, впитывал не только тепло, но и саму надежду. Я сидел на краю железной койки, скрипящей при малейшем движении, и слушал. Завывание ветра в бойнице превратилось в навязчивый, злобный вой. Он сливался с далекими, нечеловеческими криками, доносившимися со стороны Пустоши – то ли иллюзия, порожденная напряжением, то ли истинный голос того ада, куда я собирался ступить завтра.

Сомнения, как стая черных ворон, клевали мозг. Зачем? Этот вопрос бился в висках даже громче воя ветра. Ради науки? Ради Империи? Ради будущего? Все это вдруг показалось абстрактным, хрупким, как ледяной узор на стекле. Конкретным был лишь страх. Глубинный, животный страх перед тем серым небытием за стенами, перед тем, что ждет за гранью последнего поста. Я видел лица своих гвардейцев – каменные маски профессионалов, но в глубине их глаз читалось то же: безумие. Они ждали моего приказа, чтобы остаться здесь, на краю, пока я уйду в гибель.

Отступить? Эта мысль мелькнула, жгучая и сладкая, как глоток водки. Повернуть коня, умчать прочь от этого ледяного ада, обратно к теплу, к свету, к девчонкам…

Но нет. Отступать было не в моих правилах. Слово, данное Императору. Долг. И та странная, мучительная тяга, тот зов, который я чувствовал в себе, и который, несмотря на весь ужас, манил сильнее любых доводов рассудка. Неизвестность. Она и пугала до тошноты, и притягивала магнитом.

Я погасил тусклую лампу. Темнота навалилась мгновенно, густая, почти осязаемая. Вой ветра стал единственной реальностью. Я лег, укрывшись тяжелым, пропахшим дымом и пылью одеялом. Холод пробирал до костей. Сомнения не утихли, они лишь сменились иной формой пытки.

Сон нашел меня быстро, но это был не отдых. Это было падение в бездну.

Кошмары обрушились на меня лавиной, бессвязные, чудовищные, сливаясь в сплошной, кровавый калейдоскоп ужаса. Я видел отца – не гордого аристократа, а сломленного старика, с выколотыми глазами, бредущего по пепелищу нашего родового поместья, и его губы беззвучно кричали мое имя.

Кристина… Ее прекрасное лицо исказилось гримасой нечеловеческой боли, кожа почернела и треснула, как пересохшая земля, а из ран сочилась не кровь, а серая пыль Пустоши.

Император Борис падал с трона, раздавленный каменной глыбой с высеченным на ней знаком Хаоса. Вокруг – демоны из теней и льда, их когти рвали плоть людей, а их смех звучал как скрежет камней. Духи умерших, с пустыми глазницами и ртами, полными серой мути, тянули ко мне костлявые руки, шепча проклятия на забытом языке.

Насилие, жестокость, распад – все смешалось в вихре безумия. Я бежал по бесконечному коридору из кричащих лиц и льющейся крови, но выход всегда исчезал, поглощенный серой пеленой. Я чувствовал на себе взгляд. Огромный, древний, лишенный всего человеческого. Взгляд самой Пустоши. Он не просто наблюдал – он входил в меня, заполняя холодом пустоты, выжигая разум. Это было сопротивление. Не физическое, а ментальное. Атака на самое уязвимое – на страх, на любовь, на память. Не иди. Уйди. Сгинь.

Я метался на узкой койке, как раненый зверь в ловушке. Стоны вырывались из горла, но их заглушал вой в моей голове – вой Пустоши и мой собственный, немой от ужаса. Казалось, тени в комнате ожили, сгустились, тянутся ко мне ледяными пальцами. Голоса духов из сна смешались с реальным воем за окном, слившись в один леденящий душу хор отчаяния и злобы.

«А-а-а-ах!»

Я вырвался из сна с громким, хриплым криком, отбрасывающим тишину каменного мешка. Сел резко, сердце колотилось, как молот по наковальне, выбивая ритм панической аритмии. Холодный пот заливал лицо и спину, пропитывая рубаху. Я дрожал мелкой дрожью, вцепившись пальцами в край койки, пока костяшки не побелели. В ушах еще стоял жуткий хор кошмара, смешанный с воем ветра в бойнице. В ноздрях – призрачный запах гари и крови.

И тогда, сквозь остатки паники, сквозь липкий страх, поднялось иное чувство. Горячее, ядовитое, очищающее. Злость. Бешеная, всепоглощающая ярость. Она сожгла остатки сомнений, выжгла липкую паутину кошмарных видений.

«Они… – пронеслось в воспаленном мозгу. – Они посмели! Посмели лезть в мою голову! Трогать отца! Трогать Кристину! Показывать мне эту… гниль!»

Я вскочил с койки. Ноги подкосились, но я удержался, упершись ладонью в ледяной камень стены. Холод камня был реальным. Так же реальна была и та ярость, что пульсировала в висках, горячей волной смывая последние следы страха. Кошмар не отпугнул. Он разозлил. Он показал истинное лицо врага – трусливого, подлого, боящегося даже моего приближения настолько, что он решил атаковать снами.

– А вот теперь я уверен, – прошипел я сквозь стиснутые зубы, и слова повисли в ледяном воздухе, как вызов. Голос был хриплым от крика, но твердым. Уверенным. – Уверен, что все делаю правильно.

Больше не было сомнений. Не было страха перед неизвестностью. Был только холодный, ясный гнев и жажда понять, с чем именно я имею дело. Чтобы найти способ уничтожить это. Стереть с лица земли. Отомстить за те видения, за этот страх.

Я резко дернул шнур, включая тусклую лампу. Желтый свет выхватил из тьмы суровые черты комнаты, мой походный мешок, аккуратно сложенное снаряжение. Взгляд упал на тяжелый, заговоренный отцом нож в ножнах на поясе плаща. На компактный арбалет с серебряными болтами. На меч, что был заговорен лучшими артефакторами рода. На кристаллы для сигналов.

Пришло время.

Я начал собираться. Движения были резкими, точными, лишенными прежней тяжелой задумчивости. Каждый ремень, каждая застежка – это был очередной шаг к цели. К тому месту, где лес обрывался, и начиналось Серое Ничто. Я не просто шел слушать. Я шел смотреть. Смотреть в лицо тем тварям, что осмелились посылать мне кошмары. Смотреть в самое сердце Пустоши, чтобы понять, как ее разорвать.

За окном ветер выл с удвоенной силой, будто чувствуя мою решимость. Где-то вдали, из-за серой пелены, донесся протяжный, леденящий душу вой – уже не сонный, а самый что ни на есть реальный. Вызов.

Я затянул последний ремень, поправил теплую шапку-ушанку. Взгляд был тверд, как камень стен Ведало. Яркий, почти безумный огонь горел в глубине зрачков. Огонь ярости и непоколебимой решимости.

– Погнали, – пробормотал я, хватаясь за холодную ручку двери. Рассветало. Пора было взглянуть в Карельскую Глотку.

Лес за стенами Ведало был не просто мрачен. Он был враждебен. Каждый шаг по промерзшей, хрустящей под сапогами земле отдавался эхом в гнетущей тишине. Воздух, густой от хвойной смолы и вечной сырости, казалось, сопротивлялся дыханию – он лез в легкие колючей ледяной пылью.

Деревья. Боги, эти деревья! Черные, корявые сосны и ели, похожие на окаменевших великанов, скованных вековым страхом. Их ветви, обвисшие под тяжестью инея и какого-то серого, липкого лишайника, сплетались над головой в непроглядный полог.

Небо? Его не было. Только вечные сумерки под этим древесным склепом, пронизанные редкими, болезненными лучами тусклого света, едва пробивавшегося сквозь хмарь. И этот ветер… Он не гудел. Он выл. Длинно, заунывно, пробираясь сквозь чащу, словно потерянная душа, задевая ветви, которые скрипели и стонали, как живые, цепляясь за одежду, за кожу колючими сучьями – словно лес пытался удержать, не пустить дальше.

Тишина. Не просто отсутствие звука, а пустота. Ни птичьего щебета, ни шороха зверька в подлеске. Ничего. Только наш хриплый храп коней, скрежет подков по камням, да сдержанные команды капитана Совина.

Гвардейцы шли плотным кольцом вокруг меня, их черные мундиры сливались с тенями. Их лица, обычно каменные, были напряжены до предела. Глаза, привыкшие к опасности, сканировали чащу с неестественной частотой, а пальцы не отпускали рукояти мечей или магострелов. Они чувствовали. Чувствовали то же, что и я – взгляд. Невидимый, тяжкий, полный древней, безразличной злобы. Лес следил. Лес ждал.

Напряжение росло с каждым шагом. Оно висело в воздухе, густея, как туман. Давило на виски, сжимало горло. Даже кони, выносливые карельские лошадки, шли с неохотой, фыркая, закатывая белки глаз. Казалось, сама земля под ногами становилась зыбкой, ненадежной. Взгляд скользил по стволу – и на мгновение казалось, что дерево исказилось, его контуры плыли, как в дурном сне.

Я сжимал кулаки, гнал прочь навязчивые образы ночного кошмара, заменяя их холодной яростью. Они здесь. Они рядом. Шепот из глубин сознания становился громче, навязчивее, сливаясь с воем ветра. Не слова, а ощущение: Уйди. Сгинь. Ты не нужен.

И вот сквозь частокол черных стволов мелькнул свет. Слабый, дрожащий, но живой. Желтый, теплый отсвет факела. Сердце екнуло – не от радости, а от внезапного контраста. От осознания, что тут еще теплится жизнь.

Пост был жалок и героичен одновременно. Небольшая, полузасыпанная снегом и серой пылью поляна. Два бревенчатых сруба, больше похожих на сараи, с крошечными окошками, затянутыми бычьими пузырями. Высокий частокол из заостренных бревен, почерневших от времени и непогоды. Над воротами – ржавый фонарь, в котором трепетал тот самый жалкий огонек, пробивший мрак. И над всем этим – зловещая тишина, нарушаемая лишь воем ветра и треском факелов в руках часовых.