Текст книги "Плавающая Евразия"

Автор книги: Тимур Пулатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– В таком случае я тоже сделаю предварительный заказ, – сказал Давлятов, вспомнив о том, что его академический день заканчивается в семь вечера – тогда ему придется сдать назад удостоверение академика.

– Пожалуйста! – Продавец с готовностью вынул блокнот и карандаш. Сами желаете написать? – повернулся он и нагнулся так, чтобы Давлятову было удобно писать на его спине. – Или мне доверите?

– Почему мы не можем зайти в магазин? Внутри, наверное, столик, кресло... не восковые? – спросил Давлятов с раздражением.

– Простите, но у нас такое правило: обслуживать снаружи... Увы, все на этом свете несовершенно, – философским тоном изрек продавец, – в том числе и живительный состав в сумочке этой прекрасной наложницы... Он разлагается от углекислого газа... то есть, попросту говоря, от вашего дыхания...

– А вы как же? – усмехнулся Давлятов. – Не дышите?

– Я прошел специальный курс обучения у йога Кришнадабалдабалчанга и могу в течение всего рабочего времени задерживать дыхание, – с некоторой важностью в голосе промолвил продавец, и, чтобы сбить с него спесь, Давлятов махнул рукой:

– Хорошо, подставляйте спину... – И, получив карандаш в руки, долго смотрел на пустой лист блокнота, не зная, что же забрать с собой в потусторонний мир. Затем, еще раз устыдившись того, что на сегодняшний Всеази-атский конгресс пришел в костюме, взятом на день у Нахангова, записал: "Костюм велюровый, размер 50, четвертый рост, – один, туфли чешские "Цебо", 44 размер, – одна пара". Затем зачеркнул и написал: "Костюмов – два: шерстяной, строгий, для конференций, и фрак Нобелевского лауреата по сейсмологии".

Продавец, на собственной спине чувствуя, с каким ожесточением пишет Давлятов, заскрипел стиснутыми от боли зубами.

– Следите за дыханием, – посоветовал ему Давлятов и с такой силой нажал карандаш, чтобы зачеркнуть написанное, что продавец не сдержал дыхания и вскрикнул. – Ну, ну, не позорьте своего великого учителя Дабал-дабалчанга, – с сарказмом сказал Давлятов и вывел карандашом:

"Абду-Салимов – раб, прекрасная наложница – Шахло, автомашина "Жигули", Ибн-Муддафи в качестве шофера... ракету для полета... кастрированного Мирового зверя в свите..."

Давлятов воткнул карандаш продавцу за ухо, а блокнот оставил на его услужливой спине и пошел дальше, бросив реплику:

– А спинку так удобно гнуть у кого вы научились? – И, не получив ответа, добавил: – Врожденное?

Продавец каким-то художественным финтом так выпрямил спину, что блокнот, описав дугу через плечо, влетел к нему прямо в руки. Он пробежал глазами написанное, хмыкнул и с усмешкой посмотрел вслед ДавляТову.

Давлятов же, не заглядывая больше в открытые двери магазинов, прошел коридор, и перед ним открылась территория кладбища, от обилия мрамора казавшегося не скорбным местом, а наоборот... Было что-то в этих пышных надгробиях – из одного взлетал Пегас, на другом изящно сидела русалка с арфой – такое, что лишний раз напоминало о временности сего убежища... будто и впрямь дальше начинался другой, новый мир, а это кладбище высшего класса захоронения было просто коротким привалом в долгом путешествии. Надгробие министра водного хозяйства имело изображение насмешливого эльфа, пускающего струи воды, вечной и живой воды, зато там, где был погребен другой министр – жилищного строительства, возвышалось нечто символическое, и только при внимательном рассмотрении можно было догадаться, что это ключ... от ворот града? от квартиры? от врат рая?

Давлятову не дали скучать. К нему тут же подошел, выйдя из-за какого-то надгробия, тот самый Лютфи, из Бюро гуманных услуг, чинно поклонился и сразу спросил, словно нисколько не удивился тому, что видит перед собой Давлятова, жаловавшегося не только на отсутствие работы, но и денег с простым счетом – одного рубля, двух, трех...

– Вы по поводу себя... или коллеги – академика Салиха?

Давлятов оторопело сунул ему под нос .удостоверение академика, но Лютфи даже не глянул. Нечто похожее на усмешку пробежало по его губам и застыло в уголках узких глаз, но Давлятов не уловил его состояния.

– По поводу себя... или я не имею права? – с вызовом спросил Давлятов.

– Имеете, конечно, – успокоительным тоном проговорил Лютфи, вовремя подавив ухмылку, так и лезущую из его бесстыжих глаз. – Еще утром, когда мы получили телефонограмму об избрании вас академиком – с чем и поздравляю! наше Бюро тут же наметило для вас место... хорошее, тенистое местечко, с мягкой как пух землей, откуда можно очень легко, как по маслу, пройти дальше, в свите восковых рабов, наложниц, личных водителей и телохранителей... Идемте, я покажу вам этот райский уголок, уверен, он вам понравится... Притом такое соседство, такое соседство! – лукаво закатил глаза Лютфи. – Рядом с самым первым академиком-сейсмологом в истории человечества...

– С Бабасолем? – испуганно спросил Давлятов.

– Нет, нет, успокойтесь. Бабасоль очень претендовал на звание первого академика человечества, но историческая память отдала пальму первенства все же Салиху, предсказателю землетрясений... Хотя не обошлось без интриг, ссор, склок, как это нередко бывает в научном и художественном мире, но к сегодняшнему утру всеми наконец признано первенство академика Са-лиха.

– Да, справедливости ради надо признать... – пробормотал Давлятов, ерзая, ибо подумал о том, уютно ли ему будет лежать недалеко от Салиха в потустороннем мире, в этом же, веселом, ему Салих был в тягость, особенно в последнее время. Все же из двух зол это меньшее, ибо с Бабасолем совершенно немыслимо идти рядом не только в лучшем из миров, но и по улице Староверовской.

В молчании они свернули и вышли на площадку, где в свежевырытой могиле, сплошь усыпанный цветами, лежал Салих. Давлятов глянул на его бледное, бескровное лицо с легким сожалением и ничего другого не почувствовал.

– Это его надгробие, – шепотом пояснил Лютфи, показывая на черную мраморную плиту, на которой красовался медный со стеклом и позолотой круглый земной шар. На материках были помечены те места, где, начиная с первого дня человечества по сегодняшний, трясется от толчков земля. От одной точки к другой проложены линии – дороги, по которым, опираясь на посох, пешим ходом ступал Салих, предвещая землетрясения. Ниже строгая надпись: "Академик Салих. 100 год до нашей эры – 1986 год нашей эры". Оригинальная работа, правда? – все так же тихо спросил Лютфи. – Нашего шахградского скульптора Тер-Минасяна.

Давлятов не обратил внимания на его слова, ибо был уже увлечен разглядыванием восковых фигур, которые должны сопровождать покойного в потусторонний мир и служить ему верой и правдой. С похвальной быстротой они были доставлены сюда из магазина и теперь ждали заката солнца, когда их уложат рядом с Салихом и накроют плитой.

– Почему не сейчас? – полюбопытствовал Давлятов.

– Мир, в который они спустятся, слишком ярок в верхних своих сферах. И надо дождаться заката, чтобы при переходе от темноты к свету ощущалась разница...

– А было много народу? – Давлятов еще раз глянул на лицо покойного, битого камнями, но теперь уже избавленного от этих мук навсегда.

– За воротами кладбища – да. Очень много. А на саму территорию никому не разрешается ступать, кроме близких родственников... Немного подождали вас, думали, что вы, единственный его родственник, хотя и поступивший с ним не по-родственному из-за своего сегодняшнего отречения, успеете... Затем осыпали цветами. Речи, последнее прости – все было за воротами. От академического мира выступили Бабасоль, Ноев, от градосо-вета сам председатель Адамбаев, от имени общественности – Субхан-отво-дящий... Квартет рубабистов и чангистов [Рубаб, чанг – восточные музыкальные инструменты] играл "Медленный марш" Дебюсси, воздух был напоен свежестью и легкой грустью. Летали бабочки. Солнечные лучи сплетались... – Лютфи смахнул скупую слезу с уголков глаз и строго глянул на Давлятова: – Вам нравится место рядом с Салихом?

Давлятов растерянно кивнул. Лютфи вынул из портфеля карту кладбища и рядом с квадратиком, где было карандашом написано "Салих", сделал пометку "Давлятов".

XXVI

Давлятов вернулся к себе в бункер и устало опустился в кресло. Дома, где прожили четыре колена его рода, уже не было, место, откуда осторожно извлекли бабасольную бомбу, успели засыпать и покрыть асфальтом, еще не успевшим остыть. Давлятов сидел и думал над этим, затем решил собрать книги и рукописи и идти на новую квартиру, где его дожидалась Анна Ермиловна. Еще два или три дня побудет она здесь и, если не ударит, не засыплет, вернется вместе с Мелисом и Хури в Москву.

Но Нахангов сегодня спустился к нему прямо в бункер и с порога закричал:

– Начало было замечательное! Само ваше выступление, изгнание, отречение, грехопадение и прочее – словом, все, что связано с разоблачением Салиха... который, кстати, говорят, не выдержал удара и тихо скончался. Но потом, друг мой, вы повели себя просто по-мальчишески, побежали на кладбище высшего класса погребения, трясли перед носом продавца удостоверением. С Лютфи вы как вели себя? Просто смех! Это с тем, кто собственноручно изготовил для вас академическое удостоверение одноразового пользования...

– Я знал это, – с горечью усмехнулся Давлятов, – знал, но специально совал ему под нос фальшивку. – Он впервые, не смущаясь, открыто глянул в глаза Нахангову, что-то с Давлятовым произошло, иначе не посмел бы говорить таким тоном со своим благодетелем.

– Ну, конечно, знали, – согласился Нахангов, тоже впервые почувствовав в нем твердость. – Вы бы и не знали, хитрец вы мой. – Он сел напротив Давлятова, всматриваясь в него, и, чтобы не казаться назойливым, переменил тему: – Со мной тоже произошло нечто... мальчишеское. Я сошел с трибуны под аплодисменты зала, сел на свое место в президиуме, чувствуя, что голова закружилась... и будто я лечу, лечу куда-то. Как в прошлый раз, помните, я вам рассказывал?

– Полетели теперь вместе, – лукаво подмигнул ему Давлятов. – Покажите мне ад, рай и чистилище такими, какими обрисовали вы в своем сегодняшнем докладе на конференции. Особенно меня интересует чистилище – нечто новое в нашем восточном мышлении... Как оно выглядит? Жутко интересно... последнее Давлятов уже прошептал, чувствуя, как кресло, в котором он сидит, отъезжает в сторону.

– Как-нибудь в другой раз. Разве вы забыли, что завтра закрытие нашей конференции? И последний день этой взбалмошной триддатидневки, когда мы увидим – грянуло или отпустило, – сквозь туман в голове услышал Давлятов, от удивления и растерянности не понимая, взлетает ли он наверх или опускается вниз, уходя под бетонный пол бункера.

– Вот и хорошо, что последний, тридцатый, – шепчет он, наклонившись над ухом Нахангова, с которым летит вместе, увлекаемый в полумрак. – Мы улетим далеко... и спасемся... только вдвоем останемся в живых, а кругом пустыня...

Очнувшись и выровняв линию полета, Давлятов понял наконец то странное состояние, которое переживал, – летели они с Наханговым как бы в другом измерении, так стремительно спускались на землю, что казалось, будто летят ввысь, в небесную сферу.

Некоторое время они летели рядом в полумраке, создающем ощущение не то коридора, не то колодца, легко прорезая вытянутыми руками трубопроводы под городом; в отошедших друг от друга трубах, мимо которых они пролетали, на мгновение застывала вода, затем, обдав их ноги прохладой, снова вытягивалась и соединялась с хлюпаньем и чавканьем. Так прошли они сквозь трубы, по которым текла вязкая нефть, и из разрезанной артерии не брызнуло на них ни капли нефти, только отдаленно запахло смолой и толстый кабель, задетый их руками, щелкнул слабой искрой, коротко осветив сосредоточенное, деловое лицо Нахангова, словно уезжающего в очередную служебную командировку.

Прежде чем блеснул в глубине свет, на мгновение наступила полная тревожащая темнота. Затем темнота прорезалась, и наши путешественники поплыли к пятну света, которое стремительно увеличивалось, превратившись в озеро средней величины, причудливого очертания, края которого словно кипели. Пар струился кверху. Матовый свет не резал глаз, и Давлятов напрягся, чтобы понять, какая сила стремительно несет их к озеру, наполненному какой-то беспокойной энергией, готовой в любую минуту разрядиться взрывом и вырваться наружу радиоактивным облаком.

Навстречу им вынырнула из темной глубины огромная плита, трещащая от разрядов электричества, повернулась ребром и на мгновение застыла, притягивая к себе Давлятова и его, незадачливого спутника: оба прижались к краю влажной плиты, удивляясь тому, что искрящееся электричество отскакивает от них.

– Я узнал ее! – выпалил Давлятов, задыхаясь от волнения. – Это евразийская плавающая плита. Я узнал ее по очертаниям! – Неудачно зацепившись за шершавый край плиты, он скользнул вниз, хотя и понял, что падать ему некуда. – А озеро – это энергия, накопившаяся под нашим Шахг-радом... С минуты на минуту ударит, если не произойдет чуда.

С левого края озера, прощупав себе ход дрожащим языком, тянулась энергия густо-голубого цвета с красными и желтыми прожилками. Остановилась, накапливаясь у входа в трещину, в слое земли, раздвинула вход и потекла наверх, разрисовывая голубым весь причудливый контур земной трещины... Первый очень легкий толчок пробежал от краев трещины слабыми волнами, растекаясь к основанию высотных домов Шахграда... Никто в граде не почувствовал толчок... лишь чуткий робот-писец сейсмостанции нанес его штрихом на перфоленте – предвестник надвигающейся катастрофы.

– Печально, – промолвил Назангов, наблюдая за тем, как в трещине земной коры под Шахградом энергия сгущается, накапливая силу, и от ее давления трещина раздвигается... Смутно вспомнил Нахангов своих домочадцев, оставленных им как заложников... и зал конференции, шефом-организатором которой являлся. И в это мгновение соскользнул с поверхности плиты вслед за Давлятовым; плита же, ожлетев от них, ушла в глубину и стала на свое прежнее место, войдя краями меж других плит медленно дрейфующих континентов...

А подземные пилигримы тем временем входили в верхние слои озера. Энергия, которая коснулась их тел, показалась поначалу плотной, как вода. Но озеро как бы расступилось, затягивая их в пучину, и Давлятов ничего не ощутил, кроме легкого и приятного покалывания.

– Странно, – Давлятов повернулся к Нахангову, летящему с закрытыми глазами. – Страшная сила, а плавать в ней приятно...

Нахангов в ответ лишь важно надул щеки, испытывая блаженство полета. И Давлятов понял, что благополучно пролетели они сквозь толщу радиационного озера. Он, довольный, оглянулся и вдруг увидел волнующую картину... В верхнем слое земли работал, уменьшая обороты, стальной бур. Сделав последний оборот, бур стал, затем пополз вверх, и в пустой ствол вошел узкий, крысиный нос бомбы...

– Она! Боже! Осторожно! – закричал Давлятов, узнав по очертаниям ту самую, бабасольную бомбу, которая самородилась под его домом для спасения Шахграда. Еще более поразился Давлятов, когда увидел, что по стволу ловко спускается, бережно неся бомбу, тот самый маленький человечек с узкими глазами, которого видел он в последний раз в бункере Нахангова. Тело его было сплошным и вытянутым, без контуров, движения скованы...

– Это он! Он! – Ужас пробежал по лицу Давлятова. – Наш губитель! Отобрать у анархиста, террориста бомбу! Иначе весь мир...

– Что с вами? – раздался возле его уха голос спутника. – Это ведь робот Яшка-Дурашка... Милый робот, Батурбек с ним часто играет... Не волнуйтесь... Хотя он в свободные часы перевоплощается в этакого циника, прелюбодея... но в работе он предельно сосредоточен, не делает ошибок...

Маленький человечек тем временем уложил бомбу в конец ствола и с завидной проворностью стал карабкаться наверх... Яркая вспышка стерла на мгновение все контуры картины, но, когда свет стал слабеть, Давлятов увидел, что струйка, идущая от озера по трещине в сторону Шахграда, стала уползать во мглу тверди, и сейсмоакадемик на час, оценив ситуацию, воскликнул:

– Есть надежда, что Шахград... Есть надежда... Взрыв моей бомбы-спасительницы потянул энергию в сторону пустыни...

– И это говорит пророк, который предрекал граду неминуемую гибель, усмехнулся Нахангов, и Давлятов увидел странный блеск не только в его глазах, но и в нарисованных усах.

– Пророка я в себе убил... И даже постоял сегодня над собственной могилой. Сейчас с вами летит просто гражданин, вечно живущий между страхом и надеждой, – с горечью проговорил Давлятов, но вдруг язвительно заключил, чтобы сбить с покровителя спесь: – А у вас глаза фосфорические...

– Как будто у вас не такие, – парировал Нахангов. – В чужом глазу соринку замечаете, а в своем бревно не видите.

– Это от радиации озера. Пройдет. – И Давлятов заморгал, чтобы смыть слезами фосфорический блеск.

Еще мгновение они летели по коридору, пока не вынырнули на необозримое пространство, густо-голубой цвет которого манил в свои пучины. Отсюда они уже полетели не сами, не за счет тепла собственного тела. Давлятов почувствовал твердое под ногами и увидел, что летит, крепко ухватившись за руль игры-ракеты Батурбека, который чуть не сшиб давеча во дворе Нахангов а.

Нахангов же летел на одной с ним линии, важно восседая на пестрой спине некоего существа; похрюкивая, оно поворачивало направо-налево свою бычью голову, посаженную на длинную, как у страуса, шею с пышной гривой на изгибе, на которую спадали вялые слоновьи уши. Удивленный видом существа, которого так ловко оседлал Нахангов, Давлятов повернул руль ракеты, нырнул и увидел, как зверь разгребает воздух верблюжьими лапами в такт ездоку, похлопывающему зверя по бокам своими охотничьими сапогами.

В уходящем окне коридора, из которого они выплыли на открытое пространство, Давлятов различил панораму гор и по их очертаниям понял, что это Саф и Аль-Мавр; спрятавшись в ущелье, зверь ждал их прилета, чтобы увезти Нахангова к кругам ада.

Поравнявшись снова со своим вельможным попутчиком, Давлятов разглядел на волосатом боку зверя какую-то букву. Это была буква Д, умело разрисованная, начало какого-то выражения.

– Что означает этот таинственный знак на боку вашего Буцефала? насмешливо крикнул Давлятов. И услышал возле уха чужой, скрипучий голос, пояснивший:

– Это мой нетерпеливый ученик. Ему так хотелось поскорее вырваться на свободу, что он остался не до конца названным. А ведь вы сами понимаете, падишах, что в наше время безымянному и шагу нельзя ступить, чтобы не вызывать к себе подозрений...

Давлятов повертел головой, но с первого раза не заметил незнакомца. И лишь развернув ракету в полный оборот, увидел, что летит в их пестрой компании и Азазиль-Иблис [Дьявол], с банкой краски, которую он подвесил себе шнурком на шею, и с большой кистью в руке.

Нахангов продолжал лететь с сосредоточенным видом, словно все, что делалось вокруг, его не интересовало. Попав в какое-то облако, не то пыльное, не то метеорное, он надел на голову шлем и больше не снимал его до конца путешествия.

Воспользовавшись его безучастностью, Азазиль, криво усмехаясь, подлетел вплотную к своему непослушному ученику и, обмакнув кисть в банку, коснулся бока зверя. Тот лягнул, желая выбить из рук Азазиля кисть, но промахнулся. И как бы Давлятов ни напрягался, не мог рассмотреть художеств Азазиля во всех подробностях, ибо Азазиль словно затеял ловкую игру.

Он кувыркался в воздухе, прицеливался, направив кисть, подлетал снизу, затем неожиданно оказывался над головой шлемоносца, и движения его были так точно рассчитаны, так искусны, что строптивый ученик наконец сдался и опустил копыта. И лишь когда Азазиль, удовлетворенный, спрятал куда-то кисть, зверь изогнулся, чтобы стыдливо прикрыть хвостом начертанное, но бараний хвост его прикрыл лишь последнюю букву, но и ту не полностью, так что Давлятов мог теперь прочитать Иблисово выражение "Даджаль".

Давлятов поначалу было дрогнул, но затем поддался игривому, ироничному настроению и, глядя в стальные глаза Иблиса, крикнул:

– Поражен вашим искусством, Мавлоно! Знаю я существа, слепленные из глины, закаленные на огне, но чтобы создать подобное... из того, что нельзя попробовать на ощупь, на вкус... из подпольных тайников, где рождаются безбожные мысли и лженаука. Истинно, зверь ваш кроток на вид, как агнец, но мы еще услышим его речи и поразимся!

– Не нужно истерики, гражданин! – пробормотал над ухом его Иблис и, нырнув к пылающему облаку, исчез насовсем из виду...

И лишь после этого даджаль облегченно вздохнул, почувствовал себя раскрепощенным и пробормотал что-то невнятное трубным голосом.

Невозмутимый Нахангов чуть наклонился, но, ничего не услышав, пнул сапогом даджалю в бок, поторапливая его.

– Вы, люди... эй, гу-гу, – попробовал свой голос даджаль и, удовлетворенный тем, что голос прорезался, важно и торжественно изрек: Эй, че-ловеки, вам мнится, что вы достигли космической мудрости, а между тем знайте же, что генетика – лженаука, порождение сатаны, моего великого учителя Иблиса, кибернетика – лженаука... Нет в мире слова, которое было бы высказано. Нет в море волны, которая поглотила бы ложный звук эха. Нет в огне света, отделяющего мглу от истины. Нет извилины в бедной голове, различающей грех и святость... Вода низвергается...

– Замолчи, хулитель! – прервал его Нахангов и хлестнул даджаля плетью меж ушей. – Ты мешаешь мне сосредоточиться. Не забывай, что я должен произнести заключительную речь на конференции.

– Все у черты, – промямлил даджаль, кривясь от боли. – У черты... – И последние слова его поглотило облако, сквозь которое они стремительно пролетели.

Облачко дохнуло на Давлятова прохладой, он поежился, чувствуя, как неудобно ему в ракете – не может вытянуть ноги, чтобы дать им отдых.

– Скряга вы! – повернулся он к Нахангову, напряженно смотревшему вдаль. – Получаете такое жалованье... директорскую ставку – раз, член-корровскую надбавку – два, плюс номенклатурные льготы... и не можете купить Батурбеку ракету попросторнее.

Нахангов недовольно глянул на него и пробормотал:

– Могли бы и не подрывать мой служебный и человеческий авторитет!

Тем более перед этим потусторонним существом, которое разнесет сплетню по всему свету. – И снова в сердцах пнул даджаля сапогом в бок. Даджаль взвизгнул по-поросячьи и поспешил высказать туманное:

– Все у черты... У лукоморья. У огненного ядра. У набоба. У люля-кебаба...

Огненный шар, вязкий на вид, к которому они летели, быстро рос, и от изгиба горизонта выплыли всплески пламени.

– Внимание! – вдруг скомандовал Нахангов, отведя от глаз бинокль. Приближаемся! Прошу всех затаить дыхание и молчать!

Давлятов напряг слух, ожидая услышать от гида что-нибудь сногсшибательное об огне, колышущемся адском пламени, который как магнитом втягивал в себя летящих, но Нахангов снова приставил к глазам бинокль.

– Это же магма земли! – неожиданно осенило Давлятова. – Мне страшно! В ракете моей уже плавится краска. – И попытался влезть в ракету поглубже.

– Вы – паникер! – прикрикнул на него Нахангов. – Нет, не смогли мы еще всех переделать, старые предрассудки живучи! – Он поднял плеть и изящно, как дрессировщик, махнул ею по воздуху, и по его знаку ракета Давлятова резко погасила скорость, покачнулась и повисла, будто встряла в твердое. После короткого замешательства Давлятов овладел собой и увидел, что и даджаль повис рядом с ракетой, и Нахангов чуть привстал, всматриваясь в картину, которая открылась внизу, над пламенем.

– Это и есть тот ад, о котором я говорил так убедительно в своем докладе. Просто поразительно, что он точь-в-точь такой, каким я его представил, – с удовлетворением подчеркнул Нахангов и усмехнулся: – Значит, и во мне, простите, живет пророческое видение...

Давлятов, опасаясь чего-то, не сразу стал всматриваться. Нахангов, заметив его нерешительность, протянул ему бинокль.

– Посмотрите, это космический тысячесильный бинокль. В нем вы разглядите даже тараканов в аду...

Давлятов дрожащей рукой взял бинокль и приставил к глазам. Поначалу он увидел общее в картине – огромную, тянущуюся по горам и равнинам стену со сторожевыми башнями через равные промежутки. Поднимаясь и опускаясь извилисто, стена замыкала территорию ада. Высокие небоскребы были окутаны желтым дымом, соединялись они нижними, верхними, средними мостами, по которым двигались, гудели, дымили автомашины; потерявшие управление и мечущиеся в хаосе, они наскакивали друг на друга и взрывались. В этом общем хаосе глаза Давлятова различили частности и даже отдельные детали в беспорядочной адской жизни. Как и представлял Давлятов, куда ни повернись, глаза натыкались на прыгающие, бегающие, дергающиеся, крутящиеся неоновые рекламы. Изображения толстогрудых дев с тонкими талиями, с манящими улыбками закрывали и окна и цветники, джентльмены, курящие толстые сигары, с бутылками кока-колы в руках, подмигивали девам... и эта внешняя витрина сладкой жизни не могла прикрыть жестокости и коварства... Недалеко от стены, у сторожевых башен которой стояли лучники в кольчугах и шлемах, Давлятов разглядел контуры атомной станции... какое-то мельтешение убегающих людей в противогазах и масках, ныряющих в машины... Здание станции дрогнуло, обвалившаяся крыша открыла светящийся стержень реактора; вспыхнув, пламя обошло вокруг стержня, наматываясь и испуская лучи радиации. Неоновые девы, подмигнув своим кавалерам в последний раз, посыпались на тротуары золой... В нос Давлятову ударил запах гниения, от которого он задохнулся. Это был странный, необычный запах, нет, не запах помидоров и апельсинов, миллионами плавающих в прибрежных водах адского моря, – фермеры умышленно сбросили их в воду, чтобы держать уровень цен на базарах...

– С адом все давно ясно, – проговорил Нахангов. – Все здесь построено по учебнику политэкономии, выпущенному под моей редакцией.

– Калевахта рахат бухарский лукум, – туманным выражением поддержал своего ездока даджаль, распуская хвост, но тут же получил удар в бок, отчего надпись, оставленная улетевшим Азазилем, изрядно потускнела.

И по знаку Нахангова ракета, в которой сидел скучающий Давлятов, отъехала немного и стала, чтобы Давлятов мог разглядеть картину чистилища.

Давлятов смахнул слезу, выкатившуюся из глаз – было такое ощущение, что радиация, поднявшаяся из ада, жжет их, – и снова напрягся, ибо то, что ему предлагал увидеть Нахангов, – чистилище – никак не укладывалось в голове, не было ни в одном из учебников, где в подробностях расписаны ад и рай.

Что же касается учебника политэкономии, о котором упомянул Нахангов... Давлятов хотел сказать, что учился в университете по этому учебнику, но решил на сей раз не льстить автору.

Вид чистилища действительно был не совсем обычным. Справа, внутри ада, просматривался довольно запутанный коридор с множеством ходов и выходов; кончался коридор отсеком, ведущим за стену, – проходом из ада в чистилище.

После мелькающего, прыгающего, скачущего, объятого дымом и пламенем, источающего дурные запахи ада вид чистилища успокаивал глаз.

Само чистилище раскинулось на каменистом пространстве, вокруг которого была воздвигнута чугунная ограда, и с первого взгляда оно напоминало место, где должно было происходить увлекательное действо с элементами маскарада, клоунады, фарса, но не на большой театрализованной сцене, а на нескольких малых сценах, сооруженных в разных местах чистилища. Но это лишь на первый, невнимательный взгляд. При внимательном же взгляде общая картина несколько менялась – на первом и основном плане просматривалась одна широкая и длинная улица, и все остальное, что располагалось внутри чистилища, оказывалось лишь придатком этой улицы. Давлятов напрягся и заметил в самом начале улицы нечто вроде металлической арки с надписью "Мировая улица" и чуть ниже – "При входе предъявлять пропуск в развернутом виде" – и подумал, что, наверное, это и есть врата в чистилище.

Желая рассмотреть открывшуюся картину, Нахангов попытался выхватить из рук Давлятова бинокль, но промахнулся и отлетел на своем даджале в сторону. Давлятов не без злорадства усмехнулся и поправил фокус бинокля, чтобы лучше разглядеть две фигурки, появившиеся в самом начале улицы, у арки. По всему было видно, что это дворничихи, которые следят за чистотой и блеском металлической арки – главного входа в чистилище.

Обе – женщины средних лет, порывистые и нервные, – натирали желтой пастой металл. Металл заблестел, луч устремился высоко, преломляясь в окулярах бинокля. В глазах Давлятова потемнело. Но когда зрение снова вернулось к нему, заметил, что начищенный до блеска металл потемнел от набежавшего облачка, висевшего над аркой. Похоже, что это нисколько не смутило дворничих, которые безропотно, словно приученные к фатальной неизбежности повторения, принялись снова натирать арку, не остужая рвения.

А с дальнего конца улицы к арке уже бежали стройными рядами молодые люди, члены какой-то организации, проделывая на ходу какие-то номера. Они прыгали, приседали, падали все разом, как по команде, вскакивали. Все, что встречалось на их пути – макеты самолетов, автомобилей, домов, – взлетало на воздух от взрывов, а резиновые манекены, на которых они набрасывались, связывая им руки, затыкая кляпом рты, волоча их по земле, должны были имитировать захват заложников.

Не добежав до арки шагов пятьдесят, молодые люди разом повернули, чтобы в таком же темпе проделать путь обратно, и дворничихи, наблюдавшие за ними с восторгом, вдруг крикнули:

– Бодрее, ребята! Еще один бой, и мы победим! – И потрясли в воздухе кулаками.

– Кто эти? – спросил один из молодых людей у бегущего рядом.

– Барбара Бальцерани и Ульрика Майнхоф [Лидеры террористов левацкого толка. (Прим. автора.)], – ответил тот, презрительно скривив губы. Старушки на пенсии, забавляются...

И побежал резвее.

Сооружение справа, мимо которого они пробегали, было дворцом, стилизованным под шатер, в котором ищут уединения после гаремных утех шейхи пустыни. Для полного ощущения ландшафта вокруг шатра были насыпаны барханы между пальмами. Какой-то служащий ходил с инструментом, напоминающим пылесос, и рисовал на боку барханов ребра, по которым струился песок.

Набежавший короткий ветер откинул верх белого шатра, и Давлятов увидел вначале общие контуры внутренности шатра, разделенного на несколько комнат, с передней, залом и туалетом. Во всех комнатах копошились люди.

Приглядевшись, Давлятов увидел, как в переднюю комнату ворвались двое мужчин и женщина, волоча за ноги восковую фигуру. Бросив фигуру на кушетку, мужчины замахали руками, словно убеждая друг друга в чем-то, женщина же, которая показалась Давлятову знакомой, мучительно знакомой, достала из сумки шприц и всадила иглу в округлость живота восковой дамы. Затем наклонилась над ней и, увидев, как дама заморгала глазами, сделала мужчинам повелительный знак. Все трое быстро исчезли, оставив ожившую фигуру одну. Дама приподнялась, оглянулась лукаво по сторонам и, опустив ноги с кушетки, сладко зевнула.