Текст книги "Плавающая Евразия"

Автор книги: Тимур Пулатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Изгиб неба засиял вдруг загадочным матовым светом и задрожал, словно плавал в голубом океане. Свет густел, из матового перехода в ярко-красный, режущий глаз. Затем изогнулся, принимая причудливую форму лотоса. И все это было похоже на вспыхнувшее пламя, – кружась в вихре, оно разливалось над изгибом неба, куда по строгой прямой, будто привязанный к лучу света, летел сейчас Мухаммед. Ярко-красное, то разрешаясь по краям, то снова собираясь в огромное, плавающее зарево, ослепляло, мешало разглядеть того, кто, перелетев через изгиб лотоса, устремился навстречу Мухаммеду. Лишь очертились контуры его тела в редеющей дымке. Напрягшись, Мухаммед разглядел покрытые густой шерстью руки, которые, взяв за края, натягивали шелковую ленту со знакомыми арабскими знаками.

– Читай! – категорично приказал тот, кто подлетел в облаке дыма. "Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – его пророк", – было написано на ленте, и едва Мухаммед произнес это, как услышал вокруг невероятное движение и шум.

Приказавший вывернуть из облака и повис перед Мухаммедом. Еще не разглядев его, Мухаммед поспешил спросить:

– Кто ты?

– Не пугайся, я миролюбив... Я вестник Аллаха и послан, чтобы донести до тебя истину. Меня зовут Джабраил, но, честно признаться, мне не очень нравится мое имя. – В мрачноватом голосе послышались доверительные нотки. Впрочем, меня предупредили, чтобы я не очень доверял тебе... – И, обратившись к тем, кто шуршал над головой Мухаммеда крыльями, посвистывая от нетерпения, приказал: – Давайте хором: благо тебе, пророк...

Тот, кто назвал себя Джабраилом, имел гладкое и гибкое тело с рыбьим хвостом между ног; голова его с холодным, бесстрастным, никогда не меняющим свое выражение лицом начиналась прямо от туловища, как у горбуна, и в таком облике косматые, резко выделяющиеся своим цветом руки вовсе не казались необычными. Вокруг Джабраила, резвясь и ликуя, помахивая немощными крылышками, летали ангелы, ответившие на его призыв хором:

– Благо тебе, пророк, благо... – Сонм ангелов ловко и изворотливо летал вокруг, стараясь не задеть его ни клювом, ни хвостом.

– Благодарю тебя, Бурак! На сей раз ты отправился в мирадж по первому нашему зову, без ворчания и притворства, – обратился торжественно Джабраил к существу, на чьей покатой лошадиной спине восседал Мухаммед. – В прошлый наш призыв доставить к жилищу Аллаха пророка Ису [Иса – Иисус] едва не стоил ему жизни из-за его необязательности, – снова доверительно обратился к Мухаммеду Джабраил. – Впрочем, Ису и без того лишили жизни, правда, не здесь, на небесах, а на грешной земле. Остерегайся и ты обращенных в свою веру, пророк! О, сколько раз они будут клясться твоим именем, отрекаясь от тебя...

– Прошлое недостойно того, чтобы о нем вспоминать, а будущее безвкусно, – недовольно проворчал хриплым голосом Бурак и лягнул какого-то назойливого ангела ногой, пытавшегося, играючи, ущипнуть его за хвост. Скажи, сколько продлится на сей раз наш мирадж... чтобы я мог экономно расходовать свои силы...

– Миг и одну ночь, – загадочно произнес Джабраил. – Вернее, в первом измерении он продлится всего лишь миг, во втором – целую ночь...

– Не хочешь ли ты сказать, замшелый философ, что лишь миг продлится время, когда весь мирадж от начала до конца переживет в своем воображении наш новый пророк? Всего лишь на миг, как озарение, откроется ему все это? Зато в физическом времени наш полет протянется целую ночь... Зачем эта путаница времен? И стоило ли из-за этого беспокоить меня, вызывая из стойла, чтобы доказать, что наш мирадж будет длиться в реальном времени и пространстве? Скучно! Я ведь только-только задремал после трудного дня...

Джабраил хихикнул не без злорадства, прежде чем ответить Бураку.

– На то и сотворил тебя Аллах из букета тварей земных, кровь которых течет с разницей во времени, чтобы преодолевал ты любые измерения.

– Молчу! Молчу! – поспешил успокоить его Бурак и, верный своему слову, промолчал потом весь путь.

Он сделал рывок, преодолевая какой-то невидимый барьер, и Мухаммед почувствовал, что задыхается в разреженном воздухе и вот-вот потеряет сознание. Еще миг – и он бы совсем провалился в небытие... но сверху послышалось загадочное шуршание... плоской белой лентой потянулось перед его глазами многорукое существо. Чем-то влажным прикоснулись к засохшим губам Мухаммеда, приведя его в чувство.

– Кто это? – растерялся Мухаммед, заметив лишь отлетающую дымку.

– Это добрейший Микаэл, – услышал голос Джабраила. – Аллах посылает его одаривать... всех живых ежедневной долей питья и еды... Привет тебе, дружище, – крикнул он вслед растворившейся дымке, но ответа не получил...

Красный свет над лотосом тем временем стал тускнеть, уходя за изгиб неба, чтобы не ослепить Мухаммеда, перелетевшего благополучно через этот изгиб в сопровождении своей свиты с мрачноватым Джабраилом впереди.

– Смелее! – крикнул Джабраил, подлетая к Мухаммеду и ловко выныривая из-под него. – Мы ждали избранника. Теперь, когда Аллах избрал тебя, мы покажем тебе его владения, чтобы мог ты рассказать о них заблудшим – для их радости и устрашения... За мной, пророк! Только предупреждаю: то, что ты увидишь, мы открываем пока лишь только тебе из всех живущих ныне, как если бы мы открывали занавес в театре... Смелее, посланник! И следи за дыханием, мы приближаемся к сфере с разреженным воздухом!

– Смелее, посланник! – затараторили, повторяя за архангелом Джабраилом, все прочие ангелы, ровными рядами справа и слева сопровождая летящего Мухаммеда, зрение которого, казалось, обострилось во сто крат. Ведь иначе он не увидел бы, как внизу разверзлась земля, из нее, окутанное дымом и огнем, стало вытягиваться вверх нечто странное, невообразимой формы, мигающее пятнами света.

На высоте седьмого неба Бурак замедлил полет, и Мухаммед разглядел и понял: то, что летело внизу, было, скорее, живым существом, с множеством голов, и каждая голова, поворачиваясь в разные стороны, дробилась на бесчисленное количество лиц. На каждом из них болталось по два длинных языка, а чуть ниже, из подбородка, тянулись цепи: и множество ангелов, ухватившись за них с разных сторон, кряхтя, поднимали вверх сие подобие живого существа.

Несколько ангелов из свиты Мухаммеда отделились и полетели, чтобы приветствовать своих братьев и сестер, тянущих тяжелую ношу, и Джабраил, недовольный их своеволием, кратко молвил, глянув в сторону Мухаммеда:

– Это ад!

И только он так сказал, как весь ад повернулся так, чтобы Мухаммед мог понять, что это лишь внешняя сторона ада, причудливое сооружение, не похожее ни на что виденное ранее, на земле. Верхний свет преломился так, что Мухаммед смог, хотя и в общих чертах, разглядеть и внутреннюю сторону ада, сплошь объятого пламенем. До обостренного слуха избранника донеслись и звуки, пробивающиеся сквозь адский огонь, – шипела и булькала расплавленная смола, железные прутья, раскаленные добела, трещали. От ощущения жара Мухаммед стал задыхаться, боясь потерять сознание и свалиться с Бурака прямо в пекло.

– Надеюсь, вы догадываетесь, пророк, что в адском огне грешники испытывают такие муки, которые трудно вообразить даже мне, пережившему уже шесть светопреставлений от сотворения мира! – сказал Джабраил, выныривая из-под копыт Бурака, чтобы поддержать слабеющего Мухаммеда за плечо.

Из плотной голубизны вдруг вынырнул и прочертился трон, сложенный из зеленого жемчуга и золота, с высокой спинкой и ножками, которые так прямо и твердо держались в воздухе, что трон не качался и даже не дрожал. Мухаммед всмотрелся, с сожалением отметив про себя, что трон пуст... хотя, возможно, ему не дано было увидеть сидящего на нем, а спросить у всезнающего Джабраила он не решился.

Ад подлетел и остановился слева от трона и также повис, словно встал на что-то твердое. Ангелы отлетели, выпустив цепи, и расселись прямо на головах ада, как стражники.

Тут Мухаммед услышал другие звуки, идущие из пекла ада, – визг, похожий на поросячий, да такой истошный, будто животное проткнули каленым железом. Крики обезьян, вопли женщин: "Спаси от бесчестья! Не открывай моей наготы!" – и старческие голоса: "О моя седая борода! Что с ней стало?!"

– С адом все ясно, – скучным голосом проговорил Джабраил. – Обезьяны в бытность людьми – клеветали и соблазняли, в свиней превращены в день суда те, кто присваивал чужое. В пекле, в огненном вихре носятся и слепые – те, что боялись правды и судили неправедно. Немые, изо рта которых льются нечистоты, – это бывшие ученые мужи, в своих речах выдававшие ложь за истину... Спасения от бесчестия, ясное дело, просят распутницы, о седой бороде своей, опаленной огнем, жалеют сладострастные старики, а молодые, прожигавшие свою жизнь в пьянстве, азартных играх и блуде, сокрушаются: "О моя молодость! На что она потрачена?!"... Скучно... Одни и те же восклицания, одни и те же слова раскаяния – ничего нового не могут придумать люди, хотя и попадают уже в шестой по счету ад, после каждого очередного конца света... И этот ад, едва пройдет по мосту Сират последний человек, снова опустится под землю, до нового, седьмого уже, последнего ада. А потом все – тишина. Не будет ни ада, ни рая, и тогда я, которому с каждым возвращением ада все труднее выполнять свои обязанности, уйду на заслуженный покой... Нынешний ад поднялся для суда на седьмое небо в дни потопа, когда спасся на своем ковчеге лишь пророк Нух [Библейский Ной] вместе с четвероногими, пернатыми и насекомыми. Ах как жаль! Лично я не оставил бы в живых и пророка Нуха, и сейчас бы я преспокойно лежал где-нибудь на облаке, отдыхая без забот. Но на то была воля Аллаха, и Азраи-лу – ангелу смерти – пришлось оставить душу Нуха нетронутой... Но скоро, уже совсем скоро ожидается седьмой и последний ад на земле. Аллах милостивый и милосердный избрал тебя посланником, чтобы несколько отсрочить День суда, попытавшись привести в чувство погрязших в грехах... Слова твои будут жить до тех пор... пока последний человек времен Нуха не пройдет до конца по мосту Сират. А потом те, кто клянется твоим именем, сдадут тебя за ненадобностью в музей. Сейчас последний человек на полпути... Вон, посмотри, он идет трепеща, рискуя каждую минуту сорваться в адское пекло... упорно идет, заблудший, думая в конце концов попасть в рай...

Бурак повис в воздухе неподвижно, и Мухаммед увидел над пылающим пеклом ада мост. С высоты он казался тонким, как волос, – и по нему, покачиваясь, шаг за шагом шел одинокий человек...

– Теперь я понимаю, отчего тебе скучно жить. Ты все знаешь наперед, наконец заговорил со своим попутчиком Мухаммед, иронически усмехнувшись.

– Каждый образ во Вселенной имеет свой антиобраз – это и наводит скуку, – откликнулся Джабраил, будто не замечая его тона. – Все было бы куда привлекательнее от однозначности... Но – увы! – под семью небесами семь земель, под семью землями – семь адов. Земная Кааба – это лишь копия небесной, а тот Коран, который Аллах вложил в твои уста, чтобы прочитал ты его на земле, вечной книгой спрятан на небесах... Всегда неплохо иметь что-то ценное про запас, не так ли? – игриво спросил Джабраил.

– Похоже, ты богохульствуешь, – нахмурился Мухаммед, – если так говоришь о святыне нашей Каабе – священной книге, которую Аллах раскрыл передо мной и сказал: "Читай!" – Мухаммед, однако, спохватился, желая смягчить впечатление, ибо не знал еще, какого нрава Джабраил и на какие хитрости он способен, если говорить с ним непочтительно. – Ладно, не будем больше об антимирах... Лучше расскажи о человеке на мосту Си-рат...

– О, и ему нелегко! Он должен пройти семь застав на мосту и возле каждой отвечать на вопросы... Сейчас он прошел половину пути... и приближается к четвертой заставе... Возле первой заставы ему задали вопрос: искренне ли он верил в Аллаха или же был лицемером? У второй напрягся, чтобы ответить на вопрос: молился ли он усердно в предписанные часы и дни? У третьей слукавил, когда его спросили: давал ли милостыню нищим и сиротам? А сейчас, когда он идет к четвертой заставе, для него готов следующий каверзный вопрос: соблюдал ли все правила поста? А дальше будут вопросы: был ли в малом и большом паломничестве? Совершал ли омовение перед молитвой? Чтил ли ближних своих – отца и мать, защищал ли обиженных? Я не знаю имени того, кому судьбой доверено идти сейчас по мосту и давать ответы за деяния рода людского... по логике, это должен быть один из вершителей судеб типа Навуходоносора, Наполеона или Сталина, но ведь здесь, на небесах, ничего не принимается на веру... посему – глянь, и ты увидишь весы, одной чашей справа от трона, другой – слева... на этих весах будут взвешивать каждый ответ у заставы. Каждая застава выдает шагающему бодрячку запечатанный конверт, чтобы он нес дальше, к весам, – тут, как видишь, своя бюрократия! – в конвертах начертаны все дурные и добрые дела человека. И от того, какая чаша весов перевесит – правая, добрых дел, или левая – дурных, будет зависеть, в какие ворота пустят прошедшего через мост – в ворота ада или в ворота рая.

Мухаммед, не отрывая взгляда, смотрел на путника на мосту и на весы, которые освещались светом трона, спросил:

– И когда же он наконец предстанет перед весами?

– О, путь по мосту утомительно долог, даже слишком – двадцать пять тысяч лет... Этот же упорный одиночка будет идти еще – шаг за шагом двенадцать тысяч лет... за это время здравствующие ныне на земле должны идти к седьмому, последнему Судному дню... Вон на сколько лет аллах дает им отсрочку. Так что трудись, пророк, в поте лица, не жалей сил. Может, твоими трудами последний ад получит на одного грешника меньше... хотя, если призадуматься, какая разница – больше или меньше, если ад этот и рай последний? Представляю, каково сейчас Малику – сторожу у врат ада! Жалко беднягу, – добавил после короткой паузы Джабраил и подлетел к Бураку справа, чтобы Мухаммед мог лучше разглядеть ворота между двумя многоликими головами. – Аллах велел быстро пропустить толпы по мосту, чтобы оставить Сират свободным для последнего человека шестого мира... Все прошли – дети потопа – кто в рай, кто в ад, но Малик остался ждать у ворот. И так будет ждать он двенадцать тысяч лет, не отходя от своей сторожки. Смотри, он как раз вышел и, заслонив глаза от света, посмотрел на мост, на идущего... должно быть, в душе проклиная его за черепаший шаг...

Фигура, которую разглядел Мухаммед, постояла немного и снова ушла в сторожку, справа от ворот.

– Он бы и рад оставить свой пост, хотя бы ненадолго, – кхе-кхе! – и сбегать к своей любовнице. Ведь никто, кроме Аллаха, не знает, какие ворота предписаны неутомимому путнику на мосту. Вполне может быть, что он попадет к вратам рая. Тогда вообще ожидания Малика окажутся бессмысленны. Но нет, долг велит ему оставаться на месте. А вдруг его это посетитель?! Он должен проверить его мандат, так сказать, по форме. В ад так же нелегко попасть, тем более с таким стражем, как Малик. За время всех шести миров, каждый из которых заканчивался своим Судным днем, Малик сделался отменным администратором... Похоже, в рай легче попасть, у его врат не такой строгий контроль... Там нет Хариша – помощника Малика, а Хариш не дремлет ни днем ни ночью. Посмотри сам...

Над вратами ада вытянулась морда на длинной шее, и Мухаммед одним взглядом успел охватить всю длину тела Хариша: протянувшись через все небесные сферы, упирался Хариш лохматыми лапами в землю, у края длинной расщелины среди гор. Хариш повертел мордой, оглядываясь по сторонам, и Джабраил чуть насмешливо крикнул ему:

– Кого ты еще высматриваешь, приятель Хариш?

– Хочу понять, кто это медленно, но верно идет в нашу сторону? – ус– . лышал Мухаммед удивительно мягкий голос Хариша.

– Ну, и как ты думаешь, к каким вратам он свернет?

– Боюсь, у наших врат я схвачу его зубами и поволоку к господину моему – Малику, – отвечал Хариш угрюмо, словно работа эта была ему в тягость.

– А если в конверте его будет записано: праведник? – продолжал насмешничать над Харишем Джабраил.

– В таком случае во всей Вселенной не будет существа счастливее меня, – снова взял бодрый тон Хариш. – Ты же знаешь, друг Джабраил, я не кровожаден. Каждый раз я омываю слезами жертву, прежде чем положу ее у ног Малика...

– Воистину твое место в раю! – со смехом проговорил Джабраил и, повернувшись к Мухаммеду, сказал: – За мной, пророк! С адом все ясно. Сейчас глянем на рай – и расстанемся. Мне пора... Я тороплюсь. Дела, дела... – И, не удержавшись, доверительным тоном прибавил: – Я, среди прочего, еще и приставлен следить за Азраилом... Нет, нет, я не соглядатай, но все же... Старик Азраил в последнее время не очень-то справляется со своими делами. И люди, боюсь, уже мнят себя бессмертными, творят такие делишки, после которых и ад кажется раем...

– Ты не веришь в бессмертие в раю или осуждаешь его? – удивленно спросил Мухаммед.

Вестник Аллаха в ответ лишь усмехнулся, но, чтобы не показаться обиженным, ответил:

– Ты меня неправильно понял. Как всякий начинающий пророк, ты не до конца освоился со своей ролью. И посему путаешься в определениях... Я имел в виду, что люди поверят в бессмертие на земле, в свое физическое бессмертие и возомнят, что им все под силу. Они впадут в такое радостное заблуждение, что попытаются опровергнуть и самого Аллаха и сочинить собственные правила и уставы, сотворить собственный рай и ад. Человек самонадеян. За двумя-тремя цветущими деревьями он не заметит мертвого леса и в поисках дороги к раю забредет в ад. И вместо отведенного ему срока двенадцать тысяч лет, до седьмого и последнего Судного дня, – он попадет в ад уже сегодня... если Азраил вовремя не напомнит о себе... Впрочем, – с печалью в голосе молвил Джабраил, – и его полет на землю за каждой душой ничему не научил людей... Вся надежда теперь на него, – Джабраил снова кивнул в сторону фигуры, бредущей по мосту Сират. – Врата, к которым он придет через долгий изнурительный путь, покажут, правильный ли выбор сделал Аллах, когда назначал тебя своим послом на земле...

Мухаммед, все это время летевший точно бесчувственный, лишь слабо реагируя на увиденное, вдруг ожил после слов Джабраила.

– Аллах никогда не ошибается, – с раздражением сказал Мухаммед, глянув на него холодными глазами, от стального блеска которых Джабраил невольно сжался.

– Да, Аллах не ошибается, – тихо молвил Джабраил, и летевшие сзади ангелы навострили уши, чтобы лучше слышать спор. – Но ошибиться можешь ты. И жестоко ошибиться. И тогда князья, полковники и аятоллы земель Аллаха, начертав свое имя на зеленом знамени, поведут толпы прямо в ад. Не обижайся, но я могу напомнить тебе несколько фактов, которые должны тебя предостерегать в будущей твоей миссии...

– Говори, я слушаю, – сказал Мухаммед, хотя и боялся, что летевшие с обеих сторон ангелы могут узнать неприятное из его жизни и разнести сплетню по всему мирозданию.

– Ты, бедняк и сирота, женился на богатой Хадиче, имевшей до тебя двух мужей, только ради того, чтобы поправить дела и войти в клан богатых. Ты забыл, кем родился и кем был... Помнишь, на ярмарке в Ятрибе ты с раздражением отвернулся, когда к тебе приблизился нищий бродяга по имени Музейма и протянул руку для милостыни? Прости, что я говорю тебе обо всем этом! Если я не буду откровенен с тобой, так кто же?! У кого еще есть безошибочный дар предвидения?!

Мухаммед снова почувствовал приступы удушья и, боясь вывалиться, крепко ухватился за шею Бурака. Заметив, как Джабраил подлетает к нему, чтобы поддержать в воздухе, сказал хриплым голосом:

– Да... мое место в аду...

Джабраил подтолкнул его за локоть и сказал миролюбиво:

– Не отчаивайся. Нет святости без греха. Думаю, что Аллах не зря избрал тебя из всех смертных, ибо услышал твои молитвы и раскаяния из пещеры горы Хира... Смотри, вон уже и рай виден...

Мухаммеду почудилось, что повеяло прохладой. И он увидел: по правую сторону от небесного трона, где кончался мост Сират, протянулись ряды стен, между которыми зеленели сады. Слышно было, как между деревьями журчат родники и всюду щебечут птицы. Подавленный зрелищем ада, Мухаммед с облегчением всматривался в территорию рая.

– Ты ведь догадываешься, что это рай шестого по счету Судного дня, напомнил ему недремлющий Джабраил. – Рай, который от имени Аллаха, ты пообещаешь праведникам... последний, седьмой рай человечества может быть совсем иным, чем этот. Он и должен быть иным, ведь люди нового времени захотят видеть этот рай самым лучшим, совершенным из всех. Посуди сам, разве предки нынешних людей грешили бы, если бы довольствовались раем, который ты видишь с высоты, если бы считали его самым совершенным за всю историю? Нет, конечно! Мне даже кажется, что отцы специально грешат, чтобы сыновья их были наследниками более лучшего рая... Так что знай, пророк, рай, о котором ты так красочно расскажешь верующим, должен быть и вправду самым лучшим, самым совершенным раем, ибо он последний. Исправлять его и переделывать уже не будет возможности... Поэтому я думаю, что и попасть в этот последний рай будет труднее. Мост Сират по сравнению с дорогами в этот рай покажется прогулочной тропинкой... Да, несколько дорог будет вести в рай. Князья, полковники, аятоллы будут безраздельно хозяйничать со своими дружинниками на этих дорогах, высоко подняв зеленое знамя, где начертано твое имя. Они будут собирать дань с желающих. Высока будет плата, высока! Но всем она будет под силу – и беднякам и богатым, ибо речь идет о плате за рай... князья, полковники, аятоллы – каждый будет называть свою дорогу единственно верной, ведущей безошибочно в рай. И поскольку рай этот последний, то усердие их можно понять. Но можно понять и растерянность праведников, у которых глаза разбегутся от множества дорог в рай. На какую из них ступить? За кем пойти? За князем? За полковником? Вот тогда аятоллы, полковники придумают чистилище. И поместят они его между адом и раем. Человека, заблудившегося в дороге и попавшего вместо рая в ад, они пообещают очистить, хорошенько промыть от скверны ада в чистилище и пропустить в рай. Так и будет...

– Помолчи, – прервал архангела Мухаммед, утомленный его скептицизмом, – я хочу все сам разглядеть в раю и понять, что он несовершенен...

В садах между тремя первыми стенами, возле одноэтажных домиков, окруженных заборами с ползучими вьюнами, прогуливались господа с сосредоточенными лицами. Ни улыбки, ни шутки, хотя именно они, живущие на полном довольствии и призванные заниматься лишь творчеством, философией и научным поиском, более всего и нуждаются в шутке и смехе.

Заложив руки за спину, вокруг маленького пятачка палисадника ходил взад-вперед Галилей, иронически повторяя: "А все-таки она вертится... вертится, господа, вертится..."

Хотя и повторял это Галилей еле слышно, но, должно быть, поняв слова его по движению губ, постоялец из соседнего домика, тоже вышедший погулять, гражданин рая по имени Ницше, презрительно бросил в сторону Галилея реплику:

– Сократический человек! – И, сорвав какой-то цветок, поднес было к носу, но нервно отшвырнул в сторону.

На крик Ницше, в предвкушении скандального развлечения, вышли из своих домиков Сенека, Джордано Бруно, Спиноза, Гегель, повторяющий уже каждый день: "Чистый, не знающий пределов разум есть само божество...", а минуту спустя – торопливо и протопоп Аввакум, за ним – Вольтер и последним – с заспанным лицом – Сократ.

Каждый из них, привыкший к таким представлениям, делал вид, что оставил работу и вышел просто прогуляться. Притворно смотрели по сторонам, гладили деревья по стволу, черпали ладонью воду из источника, чтобы протереть глаза.

– Да перестаньте бубнить одно и то же! – крикнул Галилею через забор Ницше, весь багровый от возмущения. – Вы мешаете мне закончить сотый том "Несвоевременных размышлений". Вы – холодный, трусливый, рациональный, сократический... Рай, где предпочтение отдается ученым перед философами и художниками, – это не настоящий рай для великих умов! Это ад!

Галилей открыл рот, не зная, что сказать в ответ, и повернулся к Сократу, как бы ища у него поддержки.

Сократ, нахмурившись, кашлянул и сказал хрипло, потирая горло:

– Видно, тот яд, который заставили меня выпить господа типа Ницше, еще долго будет першить в горле. – И посмотрев холодным взглядом в сторону Ницше, спросил: – Чем не нравлюсь я, Сократ, вам? Сократ один, и второго Сократа мир уже не родит, сколько бы вы с господином Шопенгауэром ни рассуждали о том, что человечество лишь песок, из которого надо намыть несколько золотых крупинок, то есть гениев... И Галилей – один, и второго физика Нильса Бора из песка не намоешь. И при чем здесь отец ракеты фон Браун; и Теллер ни при чем – прародитель атомной бомбы. Каждый – уникум, в единственном экземпляре, и я не понимаю, почему вы, в своем болезненном воображении, всех обобщаете, называя "сократическими людьми", хотя, признаться, мне, Сократу, это и льстит...

Ницше слушал Сократа с заносчивым видом, покручивая ус и обдумывая убедительный ответ.

– И вообще не понимаю, как это господин Ницше оказался среди нас? Если он в восторге от "дионисийского человека", то не лучше ли перевести его за четвертую стену рая, где он мог бы проводить время среди вечного танца, пения и развлечений с – ха-ха! – красотками! – сказал Сократ, обращаясь к своим ученым собратьям, комично топнув ногой и щелкая пальцами, как кастаньетами. – Надо попросить настоятеля нашей половины рая, чтобы он немедленно избавил нас от певца гимнов в честь Дионисия...

– Перестаньте, шут! – прервал его Ницше. – Это запрещенный прием в полемике – всякие угрозы, запреты, переводы за четвертую стену и так далее. Конечно же настоятель нашей половины рая станет на вашу сторону, господа ученые, я знаю! Ибо и он, как человек с государственным мышлением, воспитанный у вас в городе-государстве Афинах, он, конечно, станет на вашу сторону против художников и святых. Но я повторяю, рай, откуда изгоняют художников, – это ад. И таким адом сделали его вы, Сократ, отдавая предпочтение разуму перед живыми чувствами, а разум породил химер. И,ничего вам брать под защиту господ фон Брауна и Теллера и компанию...

– Господа, господа... – из-за деревьев послышался умоляющий голос настоятеля "духовной половины рая". Показался небольшого роста человек, шагающий вразвалку; с помятым котелком на голове, вертящий трость в левой руке, а в правой сжимающий кувшин, – сам Чарли Чаплин. – Сколько раз я просил вас, господа, не проводить время Ъ бесплодных спорах... вместо того чтобы трудиться на благо... Вот вы, господин Вольтер, сколько страниц из сорок пятого тома "Кандида" вы написали до обеда? Уверен, опять не выполнили норму, ходили к четвертой стене, чтобы поглядеть, что там делается, в "веселой половине рая"... Снова попросите часть недоделанной сегодня нормы оставить на завтра...

Пока Чаплин говорил все это назидательным тоном, Вольтер пятился, пытаясь скрыться за спинами собравшихся.

– И вы, господин Ницше, я уверен... хотя все ждут к сроку очередной том "Несвоевременных размышлений"... Ну, а о Сократе и говорить нечего, он любитель полениться, уклониться, пожаловаться на сухость в горле... хотя иной раз не отгонишь его от Платона, когда делается говорливым...

Все слушали Чаплина, как провинившиеся дети, опустив головы и не смея возразить. А он подошел к источнику, зачерпнул в кувшин воды и подошел к Ницше:

– Попейте еще из источника Сальбасил. Видно, мы рано отменили процедуру. В складках вашей души остались ненависть и зависть. Назначаю повторно тридцать промываний... Пейте, пейте прямо из горла... У меня на складе не осталось ни одной чашки. Солидные люди, а уносите куда-то копеечную дрянь...

Ницше дрожащими руками взял кувшин и отпил глоток, и с лица его тут же сошло напряжение.

– Вы не забыли, что после воды из Сальбасила надо с полчаса полежать, чтобы дошла она, промыв сердце и душу, до желудка и вышла с нечистотами?

– Нет, не забыл, – с покорностью ответил Ницше и отошел, направляясь в сторону своего домика.

– После Ницше я не буду пить, – запротестовал Сократ, отталкивая протянутый Чаплиным кувшин. – У него зараза на губах. Вы что, хотите, чтобы и я заразился СПИДом – болезнью, которой награждают красотки в лучших домах Берлина?! Никогда! Лучше я снова приму яд! Пусть пьет господин Вольтер они, поэты, очень любят заражать себя подобными болезнями, чтобы творить в экстазе, в эйфории, в безотчетном тумане и бреду. Нам, ученым, нужна ясность ума.

– Перед тем как пустить господина Ницше в рай, мы удостоверились, что вода Сальбасила вылечит его от той болезни, о которой вы, Сократ, говорите. Так что пейте. Ницше уже физически здоров, хотя так же, как и вы, еще полностью не излечился духовно...

– Ну, если вы гарантируете, – пожал плечами Сократ и, взяв кувшин, не прикоснулся к его горлу губами, а, подняв высоко, влил струю себе в рот.

– Браво! – похвалил его Чаплин. – Жаль, что я не знал о вашей изобретательности раньше, иначе предложил бы вам роль метрдотеля или сутенера в фильме "Графиня из Гонконга"...

Сократ сделал вид, что не понял, и отошел, передав кувшин Спинозе, а тот, в свою очередь, Нильсу Бору...

– Господа, – поторапливал их Чаплин, – ровно в восемь вечера приму у вас то, что вы сочинили за полный рабочий день. И строго, по весу исписанного, выдам чистую бумагу для завтрашней работы, ни листа больше. На складе у нас учет и строгая экономия...

Уже перелетев третий сад и приближаясь к четвертой стене рая, где начиналась его "веселая половина", Джабраил пояснил сосредоточенно-задумчивому Мухаммеду:

– Настоятель унесет потом сочиненное гениями за день на склад, положит листы под пресс и выдавит из бумаги всю воду и чернила. Из каждого труда получится маленький, размером с ноготь, кубик. И он бросит куда-нибудь на полку среди других кубиков и этот... А ночами – в этой части рая есть и день и ночь – сторожа играют, подбрасывая кубики вверх, чтобы попасть в лунку...

– Сон гениев слушал... Ужели не знают они, что Бог знает и то, что утаивают они, и то, что открывают? Между ними есть невежды, которые знают не писание, а одни только вымыслы... Горе им за то, что приобретают они! прошептал Мухаммед непроизвольно, за что Джабраил тут же похвалил его:

– О, ты уже цитируешь Коран наизусть! Истинно, Аллах в тебе не ошибся!

Мухаммед не ответил, ибо в тот момент, когда он пролетал над третьей стеной, заметил в ней небольшую калитку, видно прорубленную самими обитателями рая, и возле нее фигуру Вольтера, толкающего плечом дверцу.