Текст книги "Ложь"
Автор книги: Тимоти Финдли
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Наконец-то можно сесть на кровать и ответить по телефону.
– Лоренс, – сказала я, – здесь только что был посетитель.
И я все ему рассказала.
72. Последняя моя фраза не вполне соответствует действительности. Я ни словом не обмолвилась насчет несуществующей фотографии, которая и подвигла Найджела на поиски. Язык не повернулся. Я никогда не веду разговоров о сексе. И раньше не вела и сомневаюсь, что буду вести (ой, не зарекайся, Ванесса!).
Выслушав мой рассказ, Лоренс посоветовал мне носить фотографии с собой.
– Они ведь поместятся в твоей холщовой сумке, да?
– Конечно. Это же просто фотографии. – (Я не сказала «всего-навсего фотографии». Гордость не позволила.)
– В общем… подержи их пока при себе. Им ничего не сделается, зато кое-кто не доберется до них своими грязными лапами. А ты-то сама снимки просмотрела?
– Как раз этим и занималась, когда позвонила тебе.
– И что же?
– Там есть один человек, о котором мы забыли. Я даже побаиваюсь его назвать.
– Та-ак..
– Он исчез, Лоренс. Человек, о котором я напрочь забыла, пока не увидела на снимках. С той пятницы он бесследно исчез.
– Кончай ходить вокруг да около, Ванесса. Говори, кто это.
– Шофер Колдера.
Возникла пауза.
– Господи. Ты права.
– Я даже имени его не знаю. А ты?
– И я нет.
– Портье наверняка знают. Джуди и Кэти.
– Наверняка. Но мне не хочется у них спрашивать.
– Почему?
– Не хочется, и всё. Слишком много поставлено на карту. Мы ведь пока только строим догадки, и если станем задавать всякие вопросы, тут черт-те что начнется.
Я помолчала, думая про себя: если он говорит, что мы только строим догадки, выходит, у него нет уверенности, что это убийство?
– Лили Портер наверное знает имя шофера, – в конце концов сказала я. – Могу спросить у нее. Должно быть, она и сама удивлена его исчезновением.
– Нет. У Лили Портер спрашивать не надо.
Я ждала, что Лоренс объяснит почему, но объяснений не последовало.
– Почему не надо спрашивать у Лили?
– Потому. Незачем ее предупреждать.
– Предупреждать? – Я не верила своим ушам.
– Да. Как-никак Лили под подозрением.
Понятно.
73. Лили под подозрением.
Да. Это правда.
И Лоренс под подозрением. И я. И Роджер Фуллер. И Натти Бауман. И ее собачонка Бутс, если уж на то пошло. Все находившиеся в тот вечер на пляже – вкупе с трупом Колдера – под подозрением. Найджел. Мег. И доктор Таддеус Чилкотт.
На него-то я сделала ставку. Прямиком на Чилкотта, хотя как и почему даже подумать не могу. Он появился, когда Колдер был уже мертв, так нам сказали. Да я как будто и сама видела. Однако…
Впрочем, суть не в этом. Суть в том, что, коль скоро имеет место убийство, кто-то должен был его совершить.
Лили?
Что мне известно о Лили Портер, если отвлечься от того факта, что я знаю ее всю жизнь? Она пятью годами моложе меня. Это мне известно. Ее мужа, Франклина, нет в живых. Мне и это известно. Как известно и то, что умер он в тюрьме. В 1968-м или в 1969-м, точно не помню. Зато знаю, что вдова из Лили получилась великолепная. Во всей пышной красе. С годами дешевеющей. В детстве, когда она еще звалась Лили Коттон – и была «малюткой» и «куколкой» матери, Мейзи Коттон, – она носила ярко-розовое. Точнее – и справедливости ради – надо сказать: ее так одевали.Ведь этот ужасный цвет выбирала не Лили, а Мейзи. (Интересно, сторож Бёрт еще не читал «Что знала Мейзи» [18]18
«Что знала Мейзи»(1897) – роман Генри Джеймса (1843–1916).
[Закрыть]?) Мы-то все знали, что знала Мейзи, – ничего.Бедная Лили Коттон. Ее отец умер, а мать была полной дурой.
Все Лилины мужчины умерли, причем – как мне сейчас пришло в голову, смерть их не была мирной. Отец Лили погиб, кажется, под колесами трамвая. Ее брат, Юстас Коттон, погиб на войне. Муж умер в тюрьме, а Колдер Маддокс – на пляже в Мэне. И ни слова об этом в прессе не появилось. Что-то здесь не так. Очень-очень не так. Бесспорно. Лили Портер под подозрением. И оно наверняка ошибочно.
Лили с ног до головы настоящая дама. Глаза у нее наполняются слезами, а руки дрожат, если море выбрасывает на песок какую-нибудь бабочку. Она добрая по натуре и на редкость чуткая. Глуповатая, может быть, но тем не менее чуткая. Ей по вкусу широкий диапазон сумасбродств – от «Движения за моральное перевооружение» [19]19
Организация, созданная в 1938 г. Ф. Бухманом с целью противопоставить погоне за материальным успехом высокие моральные принципы, любовь и веру в Бога.
[Закрыть]до восторженного преклонения перед «Диснейуорлдом» [20]20
«Диснейуорлд» – огромный увеселительный парк аттракционов, где представлены многие персонажи диснеевских фильмов; открыт во Флориде в 1971 г.
[Закрыть]. Мужчин она выбирает как какая-нибудь гангстерская подружка: и Франклин, и Колдер по-своему гангстеры. Мне смутно вспоминается еще один мужчина, который убедил ее вложить деньги в липовую сеть домов для престарелых. Но его имя память не сохранила. С другой стороны, Лили строго, хоть и до ужаса сентиментально, блюдет мораль.
Что же до удовольствия, с каким она дарит радость другим, так это у нее от матери. Дарить радость – значит выжить.Вот что Мейзи знала твердо, иных знаний ей и не требовалось. И эту заповедь она передала Лили, внушила ей – розовой, жемчужной, пассивной. Увы, все это привело ее лишь к трагедии.
Лили подарила мне эту тетрадь. Просто по доброте сердечной. И тем не менее я уже начала обличать ее, высмеивать, подозревать – на этих самых страницах. А она вручила их мне с таким простодушием. «Вот я и подумала, – сказала она, – вдруг тебе захочется что-нибудь написать… ты же все время фотографируешь, ну и…» И вот моя благодарность.
74. Теперь я все время пишу по ночам. Воздух недвижим, насыщен сыростью, и я обливаюсь потом. Сетка на окнах усеяна мотыльками и москитами, рвущимися внутрь, и мухами, рвущимися наружу. Айсберг поблескивает на своем месте, и луна – всего лишь обрезок, и только, – с большим трудом выдерживает его конкуренцию. На лужайках звенят цикады, квакают лягушки и жабы, а где-то далеко – быть может, обманчиво – едва слышно плещутся волны. Шторы висят без движения, прозрачные, как москитная сетка. Из окна где-то внизу доносится кашель. Похоже, никто не спит, гнетущая духота не дает смежить веки.
Бумажным платком я вытираю ладони и промокаю страницу, где буквы расплылись от пота. Внезапно – вот только что – защебетала дневная птица, потревоженная во сне. Можно подумать, будто нас окружают джунгли. Птицы щебечут всю ночь.
Мне представляется, что и остальные, как я, сидят без сна, в ожидании. Все мы в одном месте, и каждый сам по себе, все безгласны, все думаем об одном: будет ли дождь? Человек умер. А вон там айсберг. Мне страшно.
Вот так же я сидела в ту давнюю ночь, с мамой и Мойрой; мы сидели втроем на моей койке и держались за руки. Все в ситцевых платьях, в соломенных шлепанцах, мама – в шляпе. Свой скарб мы уже упаковали. У каждой по узелку – с тем немногим, что мы до сих пор могли считать своим: кое-что из белья, блузка, юбка, шорты. Ложка. Запрещенная страница из запрещенной книги.
У мамы были четки – вещь тоже запретная, – и она нет-нет высвобождала свою руку из моей и перебирала их. Иногда она шептала: «Благословенна Ты в женах», – хотя я старалась призвать ее к молчанию. Ничего не поделаешь. Богородица рассчитывает услышать молитву.
Мойра Ливзи была совсем девочка. Как и я – юридически и номинально. С другой стороны, я никогда не думала о себе и других как о девочках и женщинах. Знала только, что когда-то – недавно – была ребенком, а теперь стала взрослой.
Но Мойра действительно была девочкой, в самом прямом смысле, и девочкой беременной. За это – за беременность – все ее ненавидели. Ведь мы, остальные, нипочем бы не забеременели, даже если бы очень старались. В тюрьмах вроде бандунгской такое невозможно. Месячные со временем прекращаются, нет больше ни приливов, ни отливов. Большинство из нас радовались, по чисто практическим соображениям. Обойтись без соперничества среди голода, лишений, ужаса – какое-никакое, а облегчение. Но у Мойры месячные начались только осенью 1944-го. Такая она была юная. А в Бандунг она попала весной 1945-го, уже беременная.
Апрель. И Мойра.
Отцом, как очень скоро выяснилось, был японец. Мать Мойры не замедлила сообщить об этом. Хотела, чтобы мы точно знали, за что их сюда упекли.
«Девочка соблазнила его. Влюбилась», – доложила нам миссис Ливзи.
Мойра молчала. Если б миссис Ливзи не распускала язык, мы бы, пожалуй, ни о чем не узнали; беременность была в самом начале и внешне еще не обозначилась.
Выяснилось также, что родители Мойры сотрудничали в Сингапуре с оккупантами. Вернее, сотрудничал мистер Ливзи, а миссис Ливзи просто состояла при нем, вместе с бедняжкой Мойрой.
Мне всегда казалось – и кажется до сих пор, – что Мойра Ливзи не любила отца своего ребенка. Первые три месяца в лагере она вообще молчала, а потом говорила только со мной, и то односложно. Мать отреклась от нее и даже не пожелала ночевать в одном бараке с дочерью. В результате Мойра очутилась в моем бараке и спала на полу, возле моей койки. Делить со мной матрас она отказывалась, испуганно отшатывалась всякий раз, когда я пыталась уговорить ее устроиться хотя бы у меня в ногах. В конце концов, после нескольких недель протеста, мне удалось убедить ее воспользоваться моей москитной сеткой, рваной и дырявой.
Мойра была девочка хорошенькая, с медовыми волосами и кроткими глазами, нежно-голубыми, как цветы. Наверно, я любила ее.
Не лги, Ванесса. Да. Ты ее любила. Как мать любит ребенка. В конечном счете она и стала тебе почти как дочь.
Именно так.
Многие принимали ее в штыки, бранили. Не все, но многие. Слишком многие, при том что наше общество состояло из одних только женщин и Мойра была как-никак нашей сестрой. Тем не менее. Женское общество ничем не отличается от любого другого, ничто человеческое ему не чуждо, в том числе и непримиримость. Мне это очень хорошо знакомо, ведь сама я тоже многим не прощала, и не делайте ставок на то, что прощу в будущем.
75. Та ночь в Бандунге, когда мы втроем – мама, Мойра и я – сидели на моей койке, напоминала нынешнюю: мы сидели без сна и ждали, в непроглядной темноте, и в рассветных сумерках, и первые два часа нового дня.
Невыносимое напряжение, чувство тревоги. В самом конце августа 1945 года.
Фактически мы узнали, что война кончилась, с двухнедельным опозданием. Однажды, уже к вечеру, под дождем, полковник с жутковатой непринужденностью сообщил нам, что на его родной город Нагасаки сбросили бомбу. И добавил: бомба упала на всех нас, это конец.Войне. Навсегда.
Мы подумали, что вольны уйти прямо сейчас. Однако он сказал: «Нет. Придется подождать. А завтра утром…» Он не договорил. Взял под козырек. Повернулся – и ушел. Больше мы его не видели. Владыку и хозяина всех наших дней и ночей с июня 1942-го.
Вот и сидели – той ночью, так похожей на эту, – размышляли о бомбе, упавшей на всех нас, недоумевали, что же такое имел в виду полковник, а потом бросили и просто ждали утра и свободы. Мама, я и Мойра.
Мне поручили – точнее говоря, предоставили – проводить Мойру за ворота. Миссис Ливзи пребывала в своем чокнутом мире разноречивых предательств, готовая сдаться на милость любого, кто первым появится на опушке джунглей, где виднелась дорога в большой мир.
Но никто не появился. И за ворота мы не вышли. А полковник Норимицу и все его люди исчезли. И рука Мойры в моей ладони была холодна как лед, словно примерзла к моей плоти.
Отчего Лили напоминает мне Мойру? И отчего меня вдруг охватил страх перед нею?
...
76. Это ничего не значащий набросок, и только; история моей жизни в анкетных данных. Я привожу ее здесь – помещаю здесь, потому что она дает мне конкретные свидетельства того, что я знаю, перед лицом того, чего не знаю.
Я, Ванесса Тереза Ван-Хорн, родилась в Нью-Йорке 16 августа 1925 года. Единственная дочь Николаса Джеймса Ван-Хорна III и Роз Аделлы Вудс, ныне покойных. Отец умер на острове Ява, в бандунгской тюрьме, в феврале 1943-го, мать скончалась в частной лечебнице «Слаттери» (Манхэттен, Нью-Йорк) в январе 1985 года.
Род занятий: ландшафтный архитектор.
Училась в частной школе мисс Хейлс (Филадельфия) и в колледже Смита (Нортхамптон, Массачусетс) – только один семестр.
В марте 1942 – августе 1945 года находилась в концентрационном лагере на острове Ява (голландская Ост-Индия, ныне Индонезия); три месяца интернирования в Сурабае, тридцать девять месяцев в Бандунге.
Еще что-нибудь?
Пожалуй, да. Родилась я в год Быка, а все рожденные в год Быка, как сообщает одна из моих японских книг, немногословны и терпеливы.Кроме того, там говорится, что мы добьемся успехаблагодаря врожденной способности вызывать доверие окружающих.Но, с другой стороны, отмечается, что мы фанатичны, эксцентричныи не доверяем собственным родителям. Терпение, неразговорчивостьи проницательность —качества положительные. Однако мы вспыльчивы, легко выходим из себя,и – что мне, в общем-то, по душе – окружающим следует избегать разозленных «Быков», потому что в таких случаях они способны на опрометчивые поступки.
Таковы мои конкретные свидетельства. Интересно, какие же из моих поступков – до сих пор – можно счесть опрометчивыми? Наверно, всё еще впереди?
...
77. В настоящее время начались события, пожалуй, более неприятные, чем все прочие происшествия вокруг смерти Колдера. Более неприятные потому, что это не догадки, не спекуляции, а факты. Они связаны с неким обстоятельством, которое – не будь я тогда так рассеянна – привлекло бы мое внимание в ту же секунду, когда было упомянуто. Увы, пространство, захваченное смертью Колдера, расширилось. Еще целый ряд людей вовлечен в эту загадку.
Я уже описала – сама о том не подозревая – первый эпизод, связанный с новым витком событий, а именно мой разговор с Франки, во время которого она проболталась, что ее расспрашивали «какие-то джентльмены».
Что ж, эти джентльмены вернулись. И вот почему.
78. Тут придется опять вспомнить Колдера Маддокса и распорядок его дня. И опять во многих деталях я опираюсь на Лили Портер.
Утро. С восходом солнца Колдер вставал и пил травяной чай, из термоса. Затем к его дверям доставляли поднос с завтраком, и принесший его застенчивый, до смерти перепуганный парнишка стучался, да так тихо, что даже Колдер, остротой слуха не уступавший летучей мыши, едва улавливал его стук. Когда поднос водворялся на столе, Колдер приказывал парнишке налить ему кофе и почистить апельсин. Так повторялось каждое утро.
Далее. Ритуал надевания перчаток Колдеру приходилось надевать перчатки, чтобы взять в руки и прочитать утренние газеты. Ведь свежая типографская краска могла вызвать мгновенное высыпание, по причине которого – если оно возникнет – его госпитализируют. Эти перчатки (белые, несколько дюжин) вместе с прочими трикотажными причиндалами – белыми хлопчатобумажными носками, белыми хлопчатобумажными чулками и белыми хлопчатобумажными колготками – хранились в двух верхних ящиках его комода.
Гостиничной кастелянше Мейвис Дэвис – клянусь, имя не придумано! – давным-давно вменили в обязанность содержать колдеровские «белые» запасы в безупречном состоянии. Она пересчитывала их чуть не до умопомрачения. Был случай, когда Колдер обвинил ее в краже – всего.Он если уж обвинял, то по полной программе. Одна недостающая перчатка была равнозначна двум дюжинам. Разумеется, Мейвис Дэвис ни сном ни духом не виновата, ей в голову не придет красть его перчатки или что другое. Это чистейший абсурд.
После ухода парнишки Колдер читал газеты – «Нью-Йорк таймс», «Бостон глоб», «Уолл-стрит джорнал», «Вашингтон пост», – пил кофе без кофеина, снимал перчатки и съедал апельсин. Затем он наполнял ванну, доставал одежду, брился, купался и одевался, чтобы идти на пляж Так он начинал каждый свой день, в том числе и последний.
Я не сомневаюсь, что Мейвис Дэвис тоже допросили, но главный персонаж событий, о которых я только что говорила, это парнишка, Джоуэл Уоттс.
Джоуэла я знаю довольно хорошо. При всей застенчивости он отличный компаньон, и порой мы вместе гуляем по пляжу, не спеша проделываем путь до Ларсоновского Мыса и обратно, меж тем как Джоуэла одолевает один из редких для него приступов говорливости. Целую неделю он заводится, молчит, а потом выплескивает все, что имеет сказать, в безостановочном, торопливом потоке слов. Познакомилась я с ним прошлым летом, когда он приносил маме завтрак и заинтересовался моими фотографиями. Из всех симпатичных и порядочных парней, работников гостиницы, которых я встречала здесь на протяжении многих лет, он один из самых милых. Мне приятно, что на мое доверие и симпатию он отвечает тем же, и я не сомневаюсь, что лишь по этой причине он и пришел сегодня на дюну и выложил мне следующую историю.
79. Прошлым вечером на задворках гостиницы двое мужчин – не в пример Франки, он не называл их джентльменами – взяли Джоуэла Уоттса в оборот. Закончив смену, Джоуэл шел по дорожке между кухней и Дортуаром. (Дортуар – большая белая постройка, которая видна от наших столиков в Поезде. Там живет летний персонал – сплошь студенты. В пору юности моей мамы это была конюшня.)
Незнакомцы держались весьма непринужденно, вежливо завели разговор о погоде, с интересом расспрашивали о здешних местах – безупречные полные чужаки.Поначалу Джоуэл воспринял их с недоверием; я уже говорила, по натуре он застенчив и никогда не распространяется насчет мужчин, которые ходят парами. Они предложили ему сигарету. Но Джоуэл не курит. Спросили, занимает ли он в Дортуаре отдельную комнату. Он сказал «нет». Тогда они спросили, где бы можно потолковать без свидетелей. «О чем?» – спросил Джоуэл. И услышал в ответ: «О Колдере Маддоксе».
«Колдер Маддокс умер», – сказал Джоуэл.
«Мы знаем. Речь о том, как он умер».
«Я вообще не знаю, как это произошло, – сказал Джоуэл. – Сердечный приступ – больше я ничего не знаю. Сердечный приступ на пляже. Сердечный приступ или удар – мне не говорили, не слыхал я, что это было. Думаю, сердечный приступ».
«С ним случился удар, – сказал один из незнакомцев. – Об этом-то мы и хотим с вами потолковать…»
«Вы ведь Джоуэл Уоттс?» – ввернул второй.
Джоуэл признал, что так и есть, и в свою очередь поинтересовался, с кем имеет дело.
«Если будете сотрудничать, возможно, мы вам скажем», – усмехнулся один, а другой добавил: «Поймите, нам нужна ваша помощь».
Джоуэлу все это не нравилось. Не нравилось, что его взяли в кольцо во дворе, когда остальные сидят себе под крышей. В обеденное время двор вымирает. Людей Джоуэл видел только за окнами столовой да на террасах – одни ели, другие выпивали. А его приятели либо обслуживали обедающих в столовой, либо крутили магнитофон в Дортуаре.
«Какая помощь?» – спросил он.
«Такая, за которую хорошо платят… Денег хватит оплатить колледж», – сказали они, опять же с усмешкой.
Тут Джоуэл запаниковал. Двое мужчин – полные чужаки – предлагали ему деньги, причем такие, что хватит «оплатить колледж», а значит, тысячи долларов. Чего же они от него потребуют, если готовы выложить столько деньжищ? Ему пришли в голову только две вещи – я должна назвать их без обиняков, как назвал их сам Джоуэл. Эти две вещи – секс и наркотики. То и другое пугало Джоуэла и внушало отвращение. Во-первых, сексуальные вопросы, как он замечательно выразился, «не тот предмет, который обсуждают с незнакомцами, мисс Ван-Хорн». Я постаралась спрятать улыбку. Почему-то его серьезный вид наводил на мысль, что со знакомцами он обсуждает сексуальные вопросы более чем охотно. Что касается второй возможности, а именно наркотиков, то Джоуэл, как и все мы, отлично знал, что лишь месяц назад полиция перехватила груз наркотиков стоимостью миллион долларов: экипаж рыболовного судна намеревался переправить это зелье на берег чуть южнее Фрипорта. А Фрипорт расположен всего в сорока милях выше по побережью, и эта новость считалась прямо-таки местной. Все четверо на борту были арестованы, и Джоуэл рассудил, что в тюрьме они проведут наверняка лет сто.
«Вероятно, – сказал он, обращаясь к незнакомцам, – мне стоит вызвать полицию». И он повернулся, словно собираясь уходить, так как решил, что волен уйти.
Но нет.
«Пожалуй, – сказал один из мужчин, – вам незачем вызывать полицию».
Джоуэл на ходу оглянулся.
«Отнюдь. Думаю, стоит».
Мужчины шли следом, и теперь один из них обогнал Джоуэла и заступил ему дорогу.
«Ну пожалуйста, – сказал Джоуэл. – Я ничего не сделал… и не знаю, что вам нужно».
«Нам нужна ваша помощь, – повторил тот, что заступил дорогу. – Мы сами из полиции». И он помахал жетоном у Джоуэла перед носом.
Надо сказать, Джоуэл Уоттс что угодно, только не слепой. Зрение у него превосходное. И глаз быстрый. По его словам, эту быстроту он развил, играя в видеоигры. Так вот, жетон, мелькнувший у него перед глазами, «совершенно определенно был не полицейский, мисс Ван-Хорн». Точно сказать, как он выглядел, Джоуэл не мог – «видеоглаз» был не настолько шустрым, – однако обложка у полицейского жетона черная, кожаная, а у этого, который ему показали, голубая, возможно кожаная.
Впрочем, не один только жетон убедил Джоуэла пройти с незнакомцами к шоссе. Когда стоявший перед ним мужчина доставал жетон, он заметил под мышкой кобуру, а ведь так (судя по кино и телевидению) носят оружие люди, которым официально разрешено применять насилие. Кто выдал им такое разрешение, Джоуэл в ту минуту вряд ли задумывался. Кстати, на рукоятке револьвера виднелся не то герб, не то какая-то эмблема. Что-то в кругу.
Подъездная дорога к «Аврора-сэндс», длинная и очень красивая, делает несколько поворотов, огибая купы сосен и кленов. Возле гостиницы она расширяется, образует просторную автостоянку, обнесенную оградой, как выпас, и поросшую травой, а потому больше напоминающую загон для лошадей, а не для автомашин. На другом конце эта дорога вливается в пайн-пойнтское шоссе, возле знака, в том месте, где Лоренс помял крыло. Обычно она выглядит очень мирно, навевает покой – по таким дорогам люди гуляют, собираясь с мыслями или совершая моцион после плотного обеда.
Джоуэлов страх достиг предела и обернулся напряженным любопытством. Сцена точь-в-точь как в кино. Может, так оно и было. Игра. Во всяком случае, он в жизни не сталкивался ни с чем подобным.
Они шли по дороге под деревьями – двое мужчин и парнишка, – и все, кто их видел, вероятно, сочли бы их братьями: два старших брата, в строгих костюмах, только что из большого города, приехали навестить младшего, одетого в джинсы и футболку, зарабатывающего на колледж в солидной гостинице.
Зарабатывающего на колледж.
Вот тут-то они и вернулись к начатому разговору – к деньгам и к тому, что им нужно.
Конечно, они вовсе не думали предлагать Джоуэлу Уоттсу большие тыщи, так что боялся он зря. Речь шла тем не менее о нескольких сотнях.
А интересовали их, как упомянуто выше, Колдер Маддокс и его смерть.
«Насколько мы понимаем, вы каждое утро приносили ему завтрак».
«Да. И всегда одно и то же. Вдобавок он просил почистить апельсин».
«Он давал вам чаевые?» – спросил один из мужчин.
«Гм… да, давал. Завтрак я носил туда каждое утро, даже когда смена была не моя. Мистер Маддокс очень дорожил порядком. И не потерпел бы перемен и нарушений. Сделай я что-нибудь не так, он бы устроил мне разнос».
«Он вам симпатичен?»
«Ну…»
«И да, и нет, верно?»
«Угу. Иной раз он бывал ужасно злым, но по большей части вполне ничего, по-моему. В общем-то я жалел его – все эти аллергии и прочее, вдобавок возраст. Друзей у него, похоже, было немного, но он вроде как и не стремился заводить их в большом количестве».
«Вы заметили?» – усмехнулся один из мужчин.
«Такое волей-неволей замечаешь, – сказал Джоуэл. – Но кой-какие друзья у него были, например миссис Портер. Она всегда находилась в его комнате и на пляже всегда была рядом. Иногда они и завтракали вместе».
«Что вы имеете в виду, говоря «она всегда находилась в его комнате»?»
«Ну, временами. Не то чтобы целый день, но подолгу. Она находилась там подолгу».
«У вас не возникало впечатления, что она остается с ним и на ночь, Джоуэл?»
К тому времени они успели одолеть изрядную часть дороги. Задавший вопрос остановился, присел на ограждение и закурил, а Джоуэл подумал: как только они закуривают, всё сразу всерьез. А еще – и это делает ему честь – подумал, как бы не наговорить лишнего и не навредить репутации Лили Портер. И сказал вот что:
«Нет. Я никогда не видел ее там по ночам. То бишь ни разу не видел ее у него в постели, когда приносил завтрак, – если вы это имеете в виду».
(Джоуэл, конечно, не знал, что Лили Портер практически всегда покидала постель Колдера в два-три часа утра, самое позднее в четыре. Я частенько слышала, как она осторожно открывает и закрывает двери и на цыпочках крадется по коридорам, вздыхая и таща с собой все свои причиндалы…)
«Расскажите о прошлой пятнице, Джоуэл», – сказал тот, что сидел на ограждении.
«Не знаю, что именно вас интересует».
«Вы принесли старикану завтрак, а дальше что?» – сказал второй; руки в брюки, он стоял посреди проезжей части, смотрел на гостиницу. Но отсюда ее вряд ли было видно, разве что одно-два окна, колпак дымовой трубы, кусочек крыши да верхушки деревьев.
«Я налил в чашку кофе, почистил апельсин и достал белые перчатки».
«Та-ак… А потом?»
«Может, вам любопытно послушать про белые перчатки?» – Джоуэл решил, что они заинтересуются.
«Мы знаем про белые перчатки, – отозвался один из мужчин. – Что дальше?»
«Я отдал ему газеты».
«Угу…»
Джоуэл услышал, как вдали, на солончаках, в стороне Холма Саттера, урчит автомобиль.
«Вы уверены, что он тогда был жив?» – спросил сидевший на ограждении.
«Когда?»
«В пятницу утром. В час завтрака».
«Должен был. Я…»
«Почему вы говорите «должен был»?»
«Ну, то есть был жив, – поправился Джоуэл. – Он умер в тот день, но гораздо позже. На пляже».
Тот, что стоял посреди дороги, произнес фразу, которая повергла Джоуэла в недоумение:
«Нам сказали иначе. Сказали, что он скончался у себя в комнате».
«Сожалею, – отозвался Джоуэл, – но вас ввели в заблуждение. Он умер на пляже».
Сидевший на ограждении встал, бросил сигарету, затоптал ее. Джоуэл слышал приближение автомобиля, и какая-то часть его сознания (мальчишеская часть) прикидывала, какой он может быть марки; мотор рокотал густым басом – вроде бы дизель, вероятно «мерседес». Мужчина, который встал с ограждения, заговорил, и его голос заглушил шум автомобиля.
«А вот мы полагаем, что, быть может, вы заблуждаетесь, а мы как раз правы. И, быть может, если вы захотите разобраться, вам стоит послушать, что мы имеем сказать. Вы меня понимаете?»
Второй кашлянул, вынул руки из карманов и скрестил их на груди. Джоуэл снова очутился между ними, они стали по бокам.
«Послушайте меня, Джоуэл, и очень внимательно. Идет?» – сказал тот, который выкурил сигарету; он-то в основном и говорил.
«Идет, – кивнул Джоуэл. – Ладно». В душе он трясся от страха. И отчаянно хотел убраться подальше.
«Мы думаем, что на самом деле мистер Маддокс скончался накануне ночью. Понятно? Накануне ночью или, возможно, очень рано утром. В пятницу. Возможно, всего за полчаса до того, как вы явились туда с завтраком. Могло так быть?»
«С какой стати? Все было совершенно иначе».
«А мы говорим, было именно так».
Повисла очень долгая пауза, во время которой мужчины пристально смотрели на Джоуэла, а Джоуэл переводил взгляд с одного на другого, пытаясь – совершенно безуспешно – уразуметь, зачем эти люди, даже не присутствовавшие здесь тогда, упорно твердят, что то, чего не было, было.Случилось.
Автомобиль подъехал уже совсем близко, мотор рокотал почти у самой развилки. Шофер переключил передачу, сбросил скорость, определенно свернет к «АС». Слава богу, подумал Джоуэл, если кто-нибудь появится, я хотя бы передохну.
Но никто не появился.
Они ждали у поворота.
– И что же случилось дальше? – спросила я.
– Ну, они предложили мне шестьсот долларов. Наличными.
– А что вы на это ответили?
«Шестьсот долларов! – крикнул он им. – За что вы предлагаете мне шестьсот долларов?»
«Вы слушали невнимательно, Джоуэл. Очень жаль», – сказал тот, что скрестил руки. Он снова достал свой жетон и играл им, перекладывая с ладони на ладонь. А Джоуэл подумал: играет жетоном словно пушкой, угрожает мне. И, конечно, чем дольше «полицейский» перебрасывал жетон из одной руки в другую, тем шире он расставлял локти, распахивая пиджак и выставляя на обозрение оружие – курносый «магнум».
Джоуэл не знал, что сказать, знал только одно: он не может сказать, что, когда в пятницу утром принес завтрак, Колдер Маддокс был уже мертв. Разве можно сказать такое? Ведь «масса народу видела его мертвого на пляже, мисс Ван-Хорн».
«А как насчет восьми сотен? – вмешался второй. – Что, если мы увеличим сумму до восьмисот долларов, Джоуэл? Тогда вы сможете сказать, что Колдер Маддокс умер в своей постели? И что вы обнаружили его там?»
«Зачем? Зачем вам нужно, чтобы я так говорил?»
Мужчины переглянулись.
Наверно, тут была некая кодовая реплика, некий сигнал, который Джоуэл не умел расшифровать или вообще не уловил. Неожиданно оба, как по команде, повернулись к нему лицом. С усмешкой. Словно и в самом деле играли с ним в какую-то игру, и теперь эта игра закончилась.
«Ладно, – сказал один, вроде как подводя итог, – мы выяснили всё, что хотели».
«Очень жаль, – добавил второй. – Правда очень жаль, что вы не смогли принять наше предложение. Восемьсот долларов на дороге не валяются. Весьма недурственное подспорье, чтобы покрыть часть расходов на учебу. Мы надеялись, вы поймете».
Джоуэл вконец растерялся. Они вроде как намекали, что он что-то им сообщил, что-то необычайно важное, такое, чего, наверно, говорить не стоило. С другой же стороны, кажется, намекали, что он упустил свой шанс, не понял всей подоплеки их предложения.
Засим оба удалились. Зашагали в сторону пайн-пойнтского шоссе, на ходу приводя себя в божеский вид – одергивая пиджаки, приглаживая волосы. Только тогда Джоуэл сообразил, что машина, подъехавшая к развилке, но не продолжившая путь ни к гостинице, ни дальше по шоссе, ждала этих двоих, чтобы, когда они закончат дела, увезти обоих прочь.
Прежде чем отправиться обратно, в безопасный Дортуар, Джоуэл еще постоял там, прислушиваясь. Хотел узнать, куда поедет машина.
Укатила она в сторону Ларсоновского Мыса и «Пайн-пойнт-инна».
...
80. Я издавна привыкла быть одна и – еще с времен Бандунга – решила нести свои тяготы в одиночку. Детство я провела одна, в частной школе мисс Хейлс. И пятнадцатое свое лето провела здесь одна (с дядей Бенджамином), мама тогда уехала к папе на Яву. А потом и я – одна – проделала долгий путь из Сан-Франциско через Гонолулу и Манилу в Сурабаю. Кажется, я вечно была одна.
В ту ночь, когда убили моего отца, я видела, как дождь смывает его кровь. И в моем сознании дождь стал его кровью. Наутро целые лужи ее стояли по всему лагерю. Она окружала меня, стоявшую на островке. Я была в шоке, но хорошо помню, как стояла и думала: я не могу двинуться с места, не могу уйти. Ведь мне бы пришлось брести по отцовской крови.