Текст книги "Ложь"

Автор книги: Тимоти Финдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Мерседес у нас за спиной решительно повысила голос. Только бы не переусердствовала, не раскрыла карты!

Передо мной на фотографии был айсберг, вырастающий из бухты, и кучки людей, глазеющие на него, в том числе и я. А кроме меня Сибил Метсли, окруженная аурой «Титаника», и Лили Портер в развевающихся шелках, придерживающая рукой шляпу, и Мег в купальном костюме, и Кайл, шофер в форменной куртке, а у самой воды – Парни. И, конечно, Колдер Маддокс – живой, в полотенцах и желтом халате, ждущий смерти, убийства.

Задумавшись обо всех этих людях, я даже на мгновение забыла, что́ собиралась с ними сделать – снять со стенда и уничтожить. По той причине, что сама была среди них. Я принялась вытаскивать кнопки, какими была приколота фотография, и вместе со снимком сунула их к себе в сумку.

– Ну, всё, – сказала Мерседес, неслышно подошедшая к нам.

Сердце у меня оборвалось, но, обернувшись, я увидела у нее в руке ключ от номера 217.

– Он, конечно, не хотел давать мне ключ. Но я пригрозила Доналдом Молтби. Это всегда действует. Идемте.

Мы двинулись вверх по ступенькам, и, как только очутились на лестничной площадке, Имельда мгновенно исцелилась, отпустила мое плечо и выпрямилась.

– Я еще Лили Портер?

– Да, – ответила Мерседес. – И останешься Лили Портер, пока мы не найдем Лили Портер.

157. В верхнем коридоре все оказалось так, как я и предполагала. За дверьми слышалось журчанье льющейся воды, пение, звуки телевизора. Ароматы лосьонов для загара, крема «Нивея», пены для ванн наполняли воздух, смешиваясь с запахом влажных от морской воды ковров и вянущих цветочных букетов.

Навстречу нам попалась какая-то женщина совершенно фантастических размеров, в длинном белом махровом халате, с цветастой купальной шапочкой в руках. Она улыбнулась, энергично кивнула и помахала нам шапочкой, стряхнув на ковер брызги хлорированной воды. Из бассейна. Кроме нее, мы больше никого не встретили.

Я одинаково боялась и найти Лили, и не найти. В обоих случаях ждут проблемы.

Мы миновали номер 215, где накануне я слышала миссис Маддокс. Сейчас там, понятно, царила тишина. Вот и номер 217. Имельда и Мерседес, держа под наблюдением коридор, пропустили меня вперед. С ключом в руке, я постучала.

– Лили?

Жутковатая тишина.

– Лили? – чуть громче повторила я.

По-прежнему молчание.

Я постучала снова, громче, настойчивее.

– Лили!

Ни звука.

– Давай, – сказала Мерседес. – Быстрее. Я слышу лифт. Отпирай.

Отпирать? Я с трудом вставила ключ в замочную скважину.

– Давай! – прошипела Мерседес. – Скорее!

Я наконец совладала с ключом, повернула его.

Дверь открылась.

Комната тонула в полумраке, все гардины задернуты, но плотные драпировки нет, окна закрыты. Свет выключен.

И все же можно было разглядеть, что на постели кто-то лежит, и, подойдя ближе, я увидела – Лили.

...

158. – Она жива? – шепотом спросила Мерседес.

Имельда заперла дверь на задвижку.

В вязком спертом воздухе отчетливо веяло «Опиумом» – любимыми духами Лили.

Имельда держалась поодаль, а мы с Мерседес подошли к кровати.

– Я не слышу дыхания. Зажги свет, – скомандовала Мерседес.

Имельда включила неяркую лампу на одном из комодов.

– Открой окно!

Имельда отошла к окну и, раздвинув гардины, впустила свет, а потом свежий воздух. Окно поднялось с шумом – будто стартовала ракета.

– Спокойно, Имельда, – сказала Мерседес.

– Да, мэм.

Имельда снова стала собой – прислугой. Она уже сняла шляпу и вуаль и теперь стягивала перчатки.

– Ты не боишься? – спросила Мерседес. – Извини, но вот тут я пас. – Она отступила. – Не могу я дотрагиваться до покойников.

Лили, неестественно бледная, с напряженным выражением лица, крепко стиснувшая в руке бумажные салфетки, будто поводья обезумевшей лошади, – как это мне знакомо.

Я села подле нее, разжала ей пальцы – салфетки, должно быть, насквозь промокли (скорей всего, от пота), но успели высохнуть и теперь напоминали комья папье-маше.

Из коробки на столике у кровати я достала свежую салфетку и попросила Имельду принести туалетную воду – любую из тех, что найдутся. Она принесла флакон «Ройял-лайма» – для успешных леди и джентльменов.Я смочила салфетку, протерла Лилии лоб. Мощный запашок – крепость, поди, градусов сто.

Наклонясь поближе, я прислушалась, но слышала только стук собственного сердца.

– Пощупай артерию на шее, – сказала Мерседес, – на шее.

Я так и сделала. Да. Пульс есть. Но слабый.

Обернувшись к Мерседес, я утвердительно кивнула.

– Слава Богу! – Мерседес облегченно вздохнула.

Имельда перекрестилась.

Я намочила «Лаймом» другую салфетку, поднесла к носу Лили, рассчитывая, что резкий спиртовой запах приведет ее в чувство.

И не ошиблась.

– О-о, – простонала она. – Не надо!

Я выпрямилась, посмотрела на нее.

У корней волосы отросли, контрастируя с краской. Кроме того, они заметно поредели. Однако более всего бросалось в глаза отсутствие бровей. Наверно, они просто потеряли цвет и без помощи карандаша оставались невидимы. Лили выглядела ровесницей моей матери, но я догадывалась, что стремительное старение отчасти развилось за последние несколько дней – так тяжелобольные люди порой стареют за считанные часы. Во всем ее облике не было ни следа красоты.

– Привет! Это я. Ванесса.

Выражение ее глаз внушало тревогу, и немалую. Она явно понятия не имела, кто я такая.

Я взглянула на Мерседес.

– По-моему, ее накачали транквилизаторами, до умопомрачения.

– Та-ак Ничего себе!

159. Надеть на Лили костюм, в котором Имельда была во время нашего визита к Гринам и прогулки по общественным помещениям «Пайн-пойнт-инна», оказалось делом весьма хлопотным, легче одеть покойника. И руки ее, и ноги отказывались слушаться.

– Господи Боже мой, чем же они довели ее до такого состояния, как ты думаешь? – спросила Мерседес, отчаянно стараясь натянуть на Лили чулки.

– Могу предположить, что маддониксом. – Я отвернула ее рукав. – Видишь? Его вводили внутривенно.

– Но зачем?

– Маддоникс, чтобы уснуть, маддонит, чтобы разбудить, маддоксин, чтобы успокоить в промежутке, – сказала я. – Цитата. Колдеровские лекарства. Почему бы не воспользоваться ими для Лили Портер?

– Но зачем? – повторила Мерседес. – Зачем?

– Пока даже не догадываюсь. Но думаю, мы выясним.

Имельда, стоя в углу комнаты, уже в своем скромном голубом форменном платье (она достала его из сумки), надевала туфли. Она покинет гостиницу раньше нас, воспользовавшись всеми черными лестницами и черными ходами, какие сможет найти, и вернется в манхаймовский коттедж.

– Господи, да как же мы сведем Лили вниз? И как пройдем с нею через холл, Ванесса? Это просто безумие.

– Безумие – идти другой дорогой. – Я объяснила, что случилось, когда вчера вечером я попыталась воспользоваться служебной лестницей, только не стала упоминать, что сидела под арестом.

– Но как же Имельда? Разве ее не остановят?

– Имельда скажет, что она из персонала, вот и все. Она в форме, и ей поверят.

Мерседес укоризненно взглянула на меня.

Я поняла и добавила:

– Ей не о чем беспокоиться. Те, кого она может встретить, не знают, что цветных на работу в «Пайн-пойнт-инн» не берут.

– Я не цветная, – вдруг вставила Имельда.

Мерседес рассмеялась.

– В этих стенах, увы, цветная!

160. Лили сидела на кровати. В Имельдином белом полотняном костюме, в молочношоколадной блузке, в белой соломенной шляпе с вуалью. В Имельдиных туфлях с открытым мыском. Зрелище жутковатое. Костюм совершенно Лили не шел – с тем же успехом мы могли разодеть ее под Клер Бут Люс [47]47
  Клер Бут Люс (1903–1987) – американский редактор, драматург и общественная деятельница, с 1930 г. – заместитель редактора журнала «Вог» и редактор журнала «Вэнити фэр» (1930–1934).


[Закрыть]. Ни одной плавной линии, ни единого цветного пятна. Белый настолько ей не к лицу, что она впрямь выглядела как покойница.

Я приподняла подол платья и, опустившись на колени, взяла ее руки в свои.

– Лили, тебе нельзя больше здесь оставаться.

Она безмятежно посмотрела на меня. По-прежнему не зная, кто я и что я. Хуже того, ее словно бы ничуть не интересовало, что можно выйти на свободу.

– Мы с Мерседес – твои друзья, дорогая. Настоящиедрузья. И мы заберем тебя отсюда, ладно?

Лили улыбнулась. Глянула вбок, на Имельду, невнятно пролепетала:

– Кто это?

– Тоже друг, дорогая. Она тоже тебе помогает. Ну, давай. Надо встать.

Не выпуская ее пальцев, я встала, попробовала поднять на ноги и ее.

– Не могу, – сказала она.

– Можешь, черт побери! – ввернула Мерседес.

– Не могу.

– Так надо! – сказала Мерседес.

Вдвоем мы поставили Лили на ноги. Господи, сущее перышко – но непокорное, непослушное.

– Иди.

– Не хочу.

– Иди!

– Не могу.

Мы подтолкнули Лили вперед. Ноги ее шаркнули по полу, будто она пыталась прокатиться.

В следующий миг она опять застыла на месте. Увидела отражение в большом зеркале и скосила глаза, пытаясь рассмотреть себя.

– Кто… это?

– Ты, – сказала Мерседес.

Имельда открыла дверь, выглянула в коридор и сообщила:

– Пустой, никого нет.

– Отлично, – сказала Мерседес. – Иди.

– До свидания, – попрощалась Имельда.

– До свидания.

Она скользнула в коридор и исчезла.

Лили тем временем все так же стояла между нами на ватных ногах. Если б мы не держали ее за талию, она бы рухнула. Теперь она оглянулась, обвела взглядом комнату, задернутые гардины, темные углы, неприбранную кровать.

– Тарарам!

– Да, – кивнула я. – Потому мы и уходим отсюда.

Она повернула голову, посмотрела на меня.

– Ты Ва…

– Верно. А это…

– Мег.

Я закрыла рот, крепко сжала губы.

Мерседес не проронила ни звука. Мне кажется, мы обе подумали об одном. Сказав «Мег», Лили дополнила наш детский квартет.

Мы повели Лили к двери.

– Пожалуйста, – сказала она, полуобернувшись. – Вещи. Комод.

– Ей нужны какие-то вещи, – повторила я.

– Ладно, – согласилась Мерседес. – Но, ради Бога, поторопись.

Я кинулась к комоду и, к счастью, уже во втором ящике нашла одну из Лилиных пляжных сумок. Туда-то и побросала флаконы с духами, пудреницы, часы, браслеты, шарфы и блузки – всё, больше ничего нет.

Пока я копалась в комоде, Лили обратилась к Мерседес, опять же на своем пиджине:

– Ты… в… беда…

– Что она сказала? – спросила я.

– Сказала, что я – беда. Но это не новость.

– Нет, она сказала: в… беда.

– Да. В… беда, – повторила Лили.

– А-а, ну да. Но и это не новость. Пошли.

– Нет, – сказала Лили. – Без сетник не иду.

– Сетник? – переспросила я.

– Подушка. Сетник.

Я вернулась к кровати, сунула руку под подушку. Там действительно был сетник.Маленький кассетник – плеер «Сони». Я положила его в карман.

Лили улыбнулась.

– Музыка. Моя.

161. В коридоре было пусто.

– Может, на лифте спустимся? – предложила Мерседес.

– Нет, – отрезала я. – Там нас наверняка заловит кто-нибудь из них. Я больше чем уверена. Клянусь.

Минут за пять мы одолели коридор – буквально волокли Лили, как этакую жертву паралича. А когда повернули к лестнице, Лили вдруг взмолилась:

– Стоять. Пожалуйста, стоять.

Но мы не остановились, из опасения, что она заснет.

Наша троица умудрилась кое-как добраться до площадки, но едва мы собрались продолжить спуск, как увидели поднимающегося по ступенькам мистера Каррена, чернокожего агента.

Я не сомневалась, что он намерен нас остановить, однако он только спросил:

– Нужна помощь, дамы?

– Нет, – поспешно сказала я, не давая Мерседес развить эту тему. – Спасибо, мистер Каррен. Очень любезно с вашей стороны, но у нас правда все в полном порядке.

– Что ж, как хотите, – отозвался он, но не ушел, а с улыбкой продолжил расспросы, будто вздумал держать нас тут весь вечер. – Как вам понравился прием? Президента видели?

– Да, конечно, – сказали мы.

Лили принялась рыться в сумке, и я занервничала: вдруг она откопает какое-нибудь свидетельство своего заточения и уронит ему под ноги. Или того хуже, поднимет глаза и узнает в нем одного из своих тюремщиков. Хотя маловероятно, чтобы Каррен вправду был ее тюремщиком. Он если и узнал ее, то лишь как женщину в белом, которая стояла вместе с нами на гриновской лужайке. Вдобавок глаза у него не как у тюремщика. Может, как у киллера, но не как у тюремщика.

В конце концов Каррен удалился, и, меж тем как мы осторожненько спускались в холл, мне почему-то стало его чуть ли не жалко. Как-никак он стоял рядом с пленницей своего босса и дал ей уйти.

Да, я едва не жалела его – пока не вспомнила, чем он зарабатывает на жизнь, и тотчас же не позабыла о всякой жалости.

162. Мы находились теперь на автостоянке.

Солнце садилось, лучи его слепили глаза. Пришлось отвернуться.

Какой ужас – прямо к нам направлялся доктор Чилкотт, по-прежнему об руку с миссис Маддокс. Вид у обоих был до крайности хмурый. Я не сомневалась, что они нас заметили, пока не сообразила, что солнце бьет им в глаза и слепит их точно так же, как слепило нас.

– Живо! – скомандовала я. – Зонтик!

Зонтик болтался у Мерседес на свободной руке.

– Подними повыше и открой!

Но зонтик не слушался.

Я выхватила его у нее, отпустив Лили, которая немедля повисла на Мерседес, и обе, потеряв равновесие, едва не упали.

Зонтик повел себя как парашют, открывающийся в последнюю минуту, и я тотчас выставила его, словно щит, заслонила наши лица за секунду до того, как мы разминулись с доктором и его дамой, – три пары анонимных ног.

163. Когда мы вышли на дорогу позади гостиницы, Мерседес сказала:

– Три дамы на воскресной прогулке. Какая прелесть.

Двигались мы, увы, с черепашьей скоростью, и немного погодя Мерседес заметила:

– Только бы Доналд Молтби не вздумал заехать ко мне. Вот чего я боюсь.

– Я думала, ты его не боишься.

– Не боялась. Но когда укрываешь беглянку, ситуация меняется. Разве нет?

– Не знаю, – ответила я. – Как ни странно, я боюсь все меньше. Лили-то мы оттуда вытащили.

В эту самую минуту донесся рокот мотора – в нашу сторону ехал какой-то автомобиль.

А поскольку приближался он со стороны гриновского коттеджа, мы приготовились к худшему.

– Пожалуй, отныне буду носить с собой револьвер, – сказала Мерседес, пока мы, оцепенев, стояли посреди дороги. Автомобиль наконец появился в поле зрения, и тут она вдруг расхохоталась. – Все в порядке! Это просто Имельда на «даймлере»!

Имельда затормозила и распахнула дверцу.

– Вы желать такси?

164.Разместившись со своими причиндалами на заднем сиденье, Лили посмотрела на Мерседес. Очень-очень пристально. В голове у нее царила путаница, однако она сумела определить, кто я, а вот с Мерседес разобраться никак не могла.

– Ты в беде, – наконец проговорила она.

Мерседес улыбнулась.

– Опять она за свое. Но хотя бы грамматика улучшилась.

– Это правда, – сказала Лили. – Ты в беде.

Мерседес ей не поверила. Только со смешком махнула рукой. А я поверила. Лили наверняка говорила правду. Иначе зачем бы ей твердить об этом?

Однако я вовсе не была уверена, что в виду она имела действительно Мерседес Манхайм. Ведь, судя по всему, не уразумела пока, что Мерседес – именно Мерседес. И, зная о навязчивых идеях, возникающих у людей под влиянием наркотиков, я не сомневалась: кто-топопал в беду. И Лили почему-то верила, что этот кто-то – Мег.

165.В «Рамсгейте» мы устроили Лили в самой дальней гостевой комнате. Даже если нагрянут визитеры – Молтби, Чилкотт или кто-нибудь еще, – Лили Портер вряд ли попадется им на глаза.

– Теперь она будет спать до утра, – сказала Мерседес.

– Да уж.

Мы шли по коридору, направляясь в гостиную.

– Что собираешься делать? – спросила Мерседес.

– Вернусь в «Аврора-сэндс», конечно.

– И оставишь меня с Лили одну? Что я с ней буду делать, Ванесса? Я старая, занятая женщина.

– Завтра я приду снова. Обещаю. К завтрашнему дню наверняка многое прояснится.

Мерседес вправду не хотелось дежурить при зомби. Я знала. Но хочешь не хочешь, придется, другого выхода нет.

Попробуем договориться.

– Мерси, я тебе солгала. По необходимости. А теперь могу сказать правду.

Мы вошли в гостиную. Мерси взяла стакан, плеснула себе бренди.

– По-твоему, так нужно?

– Да. – Я тоже подошла к бару и налила себе бренди, побольше, чем у нее.

– Ты же не пьешь.

– Теперь пью.

Мы сели в кресла.

– Ладно. Давай выкладывай.

– Колдер Маддокс мертв.

– Вот ты о чем, – сказала она, явно разочарованная.

– Ты знала?

– Нет. Но догадывалась.

Она отвернулась, секунд пятнадцать посовещалась сама с собой и опять обернулась ко мне.

– Теперь я кое-что тебе скажу. Это лишь предположение, но вполне обоснованное. Вот послушай. – Она глубоко вздохнула. – Думаю, ты не настолько глупа, чтобы вообразить, будто половина кабинета министров оказалась здесь в нынешний уикенд чисто случайно?

Я покачала головой.

– Вдруг? Ни с того ни с сего? В спешном порядке? – продолжала Мерседес.

– Я как-то не задумывалась. Их тут не ждали.

– Министр здравоохранения. Обороны. Внутренних дел. Госсекретарь. Шеф ЦРУ. Серьезная компания, верно?

– Да. – Меня замутило, из-за бренди, но большей частью из-за того, что на сей раз мнене хотелось слышать правду.

– Колдер Маддокс, – сказала Мерседес, – поддерживал контакты с каждым из этих ведомств. – Она помолчала. – Ты знала об этом? Отдавала себе в этом отчет?

– Нет.

– Ну что ж. Зато теперь отдаешь.

– Так ведь он умер.

– Верно. Умер. Онумер – и никто не должен об этом знать. Это секрет. Да? А куча министров, тех, с кем он делал дела, здесь – и это тоже секрет. Сплюсуй факты. Подумай. Не говори ничего. Не пытайся ответить прямо сейчас. Вернись к себе в гостиницу и подумай обо всем.

Я кивнула. Потеряв дар речи.

– Дело в том, – продолжала Мерседес, – что я не могу тебя отвезти. Даже на машине отправить не могу. Думаю, нам не стоит сейчас появляться вместе. И завтра тебе тоже придется топать сюда пешком.

– Да, конечно.

Я допила бренди и, не говоря более ни слова, вышла из гостиной. Мерседес сидела в кресле, и мне было слышно, как она постукивает ногтями по стакану.

...

166. Уложив в сумку обеденное платье, туфли и белье, которые брала с собой, и удостоверившись, что Лили спокойно и крепко спит, я отправилась восвояси тем же путем, каким сюда пришла, – не торопясь прошагала по аллее под деревьями, миновала баранов, пересекла дорогу и углубилась в лес, полный щебета вечерних птиц. Закатное солнце светило мне в спину.

На сей раз ударные силы мистера Молтби – так я мысленно их называла – не удостоили меня особым вниманием. В конце концов, я всего-навсего стареющая – пожалуй, чудаковатая – женщина в прогулочных шортах и парусиновых туфлях, с кофром для фотопринадлежностей на плече и холщовой сумкой, набитой шмотками. В кармане у нее – тщательно защищенная от песка и пуха – лежит в светло-сером конверте маленькая аудиокассета. На конверте – тисненый герб Манхаймов и адрес: «Рамсгейт», Ларсоновский Мыс, Холм Саттера, Мэн, 04076.

Когда я шла мимо, одна из агентесс дерзнула даже помахать мне рукой – вероятно, решила, что в глубине души мы с ней сестры. Правда, толку мне от этакой сестры никакого – она может разве что послужить источником удивления по поводу того, что женщины занимаются работой, с которой мужчины всегда справлялись вполне успешно, причем не испытывая потребности в увертках.

Вообще-то я понятия не имела, что именно у меня в кармане. Эта штука оказалась там совершенно случайно. Я просто исполнила просьбу Лили. Но, когда мы добрались до «Рамсгейта» и я очутилась в гостевой комнате, которую мне отвели для переодевания, я поставила кассетничек на комод и включила, не задумываясь о том, что услышу. Наверно, я ожидала музыки, ведь Лили говорила про музыку. Однако услышала я чей-то голос.

Узнала я этот голос не сразу – мужской, немолодой, монотонный. Но запись была сделана с безупречной точностью и высочайшим профессионализмом, ведь, слушая ее на карманном плеере, я тем не менее быстро смекнула, что голос принадлежит Таддеусу Чилкотту. На заднем плане слышался какой-то ровный звук, который я сперва приняла за случайно записанное тиканье часов. Но немного погодя поняла, что эти безжалостно ритмичные, гипнотизирующие щелчки выполняют вполне определенную функцию.

К сожалению, запись пришлось выключить прежде, чем удалось сделать хоть какие-то выводы, я была лишь заинтригована и озадачена. А плеер я выключила из-за Имельды, которая принесла чашку горячего чая.

– Я подумать, вы хотеть чай, – сказала она, ставя чашку на столик возле кровати, – когда все кончилось.

Она вышла, а я невольно задумалась: что она имела в виду под этим «кончилось»?

Может, это вообще никогда не кончится. Спокойно. Мне хочется обводить события карандашом, словно события похожи на сады, которые я проектирую и в которых заранее вижу все детали. Порой я даже вижу их глазами человека, сделавшего свое дело, уходящего от только что закрытой калитки – за нею сад, реальный и душистый, все камни на месте, ирисы клонятся к водам пруда, брось камешек, и вся экология воображения мгновенно расцветет совершенством форм и фактур. Не хочу я больше такой реальности. Хочу спрятаться и думать только о садах.

...

167. Шагая по сумеречному пляжу, я встретила человек десять, не больше. Два раза мне попались угрюмые дети с родителями. Потом собиратель камешков, который переворачивал то одну гальку, то другую. И, наконец, Медовая Барышня из Дома-на-полдороге.

Она сидела у себя на террасе, со стаканом в одной руке и биноклем в другой. Вместо обычного топа на ней была белая полотняная блузка, подошвы ног, закинутых на перила, казались странно, даже пугающе бледными. Распущенные медовые волосы растрепаны, но это ей шло.

Когда я проходила мимо, она посмотрела на меня, нисколько не смущаясь моего пристального взгляда. Улыбнулась, кивнула и сказала:

– Наш айсберг нынче вечером совсем розовый.

Я глянула направо: в самом деле.

– Вообще-то мне больше нравится, когда он зеленый, – продолжала она.

– Зеленый? Ни разу не видела его таким.

Она отбросила волосы назад, целиком открыв лицо, и с заговорщицкой улыбкой добавила:

– Еще увидите. Надо лишь подгадать момент.

Она откинулась на спинку кресла, приподняв бинокль и всей своей позой показывая, что разговор окончен.

– Всего доброго, – сказала я. Но ответа не последовало.

Когда я добралась до той части пляжа, которая считалась исключительной территорией «АС», там не было ни души. Я осталась одна-одинешенька, прошла к своей любимой дюне, пригладила песок, села и стала смотреть на айсберг.

Отлив был в разгаре, и весь пляж внизу влажно поблескивал, твердый и гладкий, точно лист сверкающей бронзы. Отражение айсберга на нем походило на мираж, хотя было перевернутым и чуть скошенным в мою сторону.

Компанию мне составляли только береговые птицы – кулички, красногрудые ржанки и стайки белобрюхих зуйков, сновавшие вдоль кромки воды. Я поставила фотокофр на песок, открыла и извлекла оттуда Лилин плеер, моля Бога, чтобы батарейки не сели, пока я не прослушаю запись и не соображу, что она собой представляет. Вытащив кассету, я аккуратно сложила манхаймовский конверт и сунула его в карман. Потом вставила кассету в плеер, нажала нужную кнопку и стала ждать.

168. Сперва я услышала просто продолжение того, что успела прослушать в доме у Мерседес.

Что-то вроде инструкций, но не для солдат, не для мелких чиновников, а скорее для потенциального неофита некой религии.

Например, почти в самом начале голос доктора Чилкотта – пугающе монотонный – сказал: вам не нужно беспокоиться о том, что вы знаете…Причем повторил несколько раз. После каждого повтора звучал механический щелчок, будто аппарат отключался, но отключения не было. Щелчок представлял собой просто сигнал, условный знак: шаг номер один – вам не нужно беспокоиться о том, что вы знаете,затем, через три секунды после щелчка, голос сказал: то, что вы, как вам кажется, знаете и помните, теперь нужно забыть.Это опять-таки было повторено несколько раз, а потом новый щелчок.

Теперь голос сказал: то, что вы знали доныне, есть ложь, и то, что вы помните, ложно.

Щелк.

То, что вы знали доныне, есть ложь, и то, что вы помните, ложно.

Щелк.

Айсберг темнел, из розового становился бордовым. Часы на пленке все тикали.

Теперь я скажу вам правду.

Теперь я скажу вам правду.

Теперь вы помните правду.

Теперь вы помните правду.

Чему бы вы ни сопротивлялись, сопротивление вызвано тем, что вы сопротивляетесь правде.

Чему бы вы ни сопротивлялись, сопротивление вызвано тем, что вы сопротивляетесь правде.

Каждая из этих фраз повторялась снова и снова. Щелк. Щелк. Щелк.

Меня охватила настоящая паника. Я боялась, что сама поддамся внушению, если не стану противиться ему всеми силами своего рассудка. Хотя тон голоса был безучастно-ровным, а фразы – банальными.

На миг я выключила плеер и вслух, громко сказала себе, что сейчас голос наверняка сообщит: мир есть война,и война есть мир,и два плюс два – пять.У меня определенно возникла ассоциация с пленкой из «1984» [48]48
  Роман-антиутопия (1949) английского писателя Джорджа Оруэлла (1903–1950).


[Закрыть]. Лилина музыка – точь-в-точь голос Старшего Брата.

Я надеялась, что засмеюсь, сказав себе об этом. Но не засмеялась. Не улыбнулась. Не пошевелилась.

Не могла.

В конце концов, собравшись с духом, опять нажала кнопку.

Ваше стремление к правде абсолютно.

Ваше стремление к правде абсолютно.

Вы приемлете правду целиком и полностью.

Вы приемлете правду целиком и полностью.

Эта правда абсолютна.

Эта правда абсолютна.

Ваши воспоминания о смерти Колдера Маддокса…

Я выключила запись, подождала.

Досчитала до десяти и включила снова.

...ложны.

Ваши воспоминания о смерти Колдера Маддокса ложны.

Щелк.

Дышала я так тяжело, будто целую милю бегом бежала. Не оттого, что именно голос сию минуту произнес, но оттого, кто все это говорил – Чилкотт.

Как всякий пропагандистский опус, пленка началась с инструкций, адресованных всем потенциальным неофитам. Но теперь она внезапно переключилась на конкретику – на Колдера Маддокса и его смерть, а также на восприятие этой смерти конкретным слушателем – Лили Портер. До меня вдруг дошло, что эта пленка – вся, от начала и до конца, – была записана для нее одной.

Колдер Маддокс умер естественной смертью, сообщила запись.

Ваш разговор на пляже не имел никакого касательства к смерти Колдера Маддокса.

Маргерит Риш не имела никакого касательства к смерти Колдера Маддокса.

Маргерит Риш не убивала Колдера Маддокса.

Никто не убивал Колдера Маддокса.

169. Прошло минут десять, я сидела в полном оцепенении.

Ничего не видела. Ничего не слышала. Не могла думать.

Через четверть часа, когда айсберг купался в последних солнечных лучах, я снова включила пленку, убавив звук до шепота.

Начался прилив.

Бум-м!

Я поднесла плеер к уху. Голос теперь доносился словно из дальней дали, словно откуда-нибудь с Марса.

Никому не повторяйте ложь, что Колдер Маддокс был убит.

Никому не повторяйте ложь, что Маргерит Риш разговаривала с вами перед тем, как Колдер Маддокс умер.

Чтите правду, которую я вам сообщил.

Что бы вы ни слышали, что бы ни читали, во что бы ни предпочитали верить, вы будете верить в то, что я вам сообщил.

Дело закрыто.

...

170. Приняв ванну и переодевшись, я спустилась в столовую и сидела сейчас над тарелкой с лангустом, но не ела, все мои мысли упорно крутились вокруг Мег.

Я глянула поверх столиков: она чистила Майклу грушу и нарезала ее тонкими ломтиками.

Почему голос связывал Мег со смертью Колдера и старался убедить Лили Портер, что этой связи – какова бы она ни была – не существовало? Сумасшедший дом.

Мег убила Колдера? Как при таком количестве подозреваемых голос выбрал именно ее?

Я сама куда более правдоподобный киллер, чем Мег. По крайней мере, мое презрение к Колдеру ни для кого не было тайной.

Хотя…

Фотографии.

Найджел украл их (по всей видимости) и передал доктору Чилкотту (опять же по всей видимости). Чилкотту оставалось только изучить персонажей и отметить присутствие Мег среди них.

Как, впрочем, и присутствие десятка других.

Что они делали, изготовители этой пленки с ее безумными инсинуациями? Завязали глаза и наугад тыкали в мои фотографии булавками? А если б булавки ткнулись в айсберг? Что тогда? Пленка для Лабрадора?

171. Когда подошла Джуди, дежурившая за стойкой портье, и сказала, что меня просят к телефону, я подумала, это Лоренс интересуется, где я была. Но ошиблась. Звонила Мерседес, и разговор она завела весьма загадочный.

– Мне сказали, луна нынче будет изумительная.

– Отрадно слышать. Кто тебе сказал?

– Друг. Он же уверяет, что лучше всего тут любоваться луной с пляжа. Ты об этом знала?

– Что до меня, то я предпочитаю любоваться ею из своего окна, Мерседес.

От нашего разговора меня отвлекало присутствие у стойки одного из пайн-пойнтских агентов в штатском. Он о чем-то расспрашивал Джуди.

– О, ты непременно должна пойти на пляж и посмотреть оттуда, – продолжала Мерседес. – Изумительное зрелище, по словам моего друга. Особенно около полуночи. Я подумала, что обязательно нужно сказать тебе, ведь ты так интересуешься всяческими чудесами природы. Все-таки сходи, думаю, не пожалеешь. До свидания, дорогая.

– До свидания… – начала я, но она уже отключилась.

Я положила трубку, но из кабинки не вышла. Наблюдала за агентом, который все еще приставал к Джуди, и за Джуди, которая вежливо держала оборону. В душе я благодарила Куинна Уэллса. Он запретил Джуди отвечать на вопросы о постояльцах, а также подслушивать телефонные разговоры. И сейчас это себя оправдало. Агент, очевидно, пытался навести справки о местопребывании Лили Портер. Но Джуди только качала головой. Я приободрилась.

172. Я боялась уйти из своего номера, даже зная, что могу запереть дверь. Теперь здесь находились не только мои оставшиеся фотографии, но еще и Лилина кассета и плеер, а вдобавок – эта тетрадь.

Оделась я очень тщательно, так как чувствовала легкий озноб, который мог обернуться серьезной простудой. Поэтому я натянула шерстяные брюки и самый толстый свой свитер – серый, ручной вязки, с Оркнейских островов. А на голову надела шерстяную шапку, много лет назад купленную в Канаде, в один из моих нечастых вояжей в эту страну.

Потом села и стала ждать. Одеваться я начала в половине десятого. И к одиннадцати вспотела, пришлось снять свитер. Вся эта затея очень меня раздражала – тащиться в потемках на пляж любоваться луной и не знать почему.

В одном из любимых мною классических японских романов – в «Записках у изголовья» Сэй Сёнагон – придворные дамы часто предпринимали долгие путешествия, чтобы полюбоваться луной с особенно выгодной позиции или послушать песню кукушки. Но они просто хотели увидеть луну и послушать кукушку, без всякой задней мысли.

Торжественно клянусь, прямо здесь и сейчас, что с завтрашнего дня, когда бы ни смотрела на луну, буду думать только о луне. И если мне когда-нибудь вновь посчастливится услышать кукушку, я всем своим существом откроюсь ее песне. Пропади они пропадом, задние мысли!

Наконец, в половине двенадцатого, захватив с собой все опасное имущество – в том числе пилюли и сумочку, – я, словно воришка, спустилась по черной лестнице.

Луна вправду была изумительная. Настоящая краюшка, она бочком висела прямо над айсбергом.