Текст книги "Ложь"

Автор книги: Тимоти Финдли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Мне нужно вернуться к себе. Это не подлежит обсуждению. – Я думала о своих пилюлях. И о фотографиях.

– Ладно. Возвращайся к себе. Делай свои неотложные дела, а потом приходи прямо в коттедж.

Ничего такого мне не хотелось; хотелось только покоя, а не суеты с Петрой, детьми, неразберихой и лишними интригами. И по-видимому, я вздохнула с большим недовольством.

– Я настаиваю, – сказал Лоренс, изобразив докторскую улыбку. – Если не придешь и не выслушаешь меня, у тебя могут возникнуть неприятности со здоровьем.

Я сдалась.

Лоренс подвез меня к подъезду «АС» и сказал, что, пока я буду у себя, он спустится к шоссе и заберет «бьюик». Я взяла с него обещание припарковать «вольво» под деревьями. Незачем ему стоять на солнце. Лоренс обещал. Поверила я ему, конечно, совершенно напрасно. Наутро, когда мне понадобилась машина, в салоне было полно мух – налетели в открытые окна, – а стояла она на самом солнцепеке, в дальней дали от деревьев. Вдобавок с одного боку виднелась легкая царапина – въезжая на стоянку, он задел столбик ворот. Слава богу, Лоренс не хирург. Его бы засыпали исками по поводу преступной небрежности.

65. Когда я добралась до своей комнаты – пришлось воспользоваться лифтом, чтобы перехитрить приступ грудной жабы, который, я чувствовала, неумолимо надвигался, – Франки усердно трудилась там на ярком солнце, перестилая постель.

– Доброе утро, мисс Ван-Хорн, – поздоровалась она.

– Доброе утро, Франки.

Я прошла прямиком к столику у окна, где веду свои записи, и схватила склянку с пилюлями. Лоренсу я сказать побоялась, но, упрекая его в ужасающей неспособности сосредоточиться, я прекрасно понимала, что моя собственная способность сосредоточиться явно бунтует. Ведь нынче утром я – подумать только! – напрочь забыла взять с собой лекарства.

Теперь я вправду была в панике и пыталась проглотить пилюлю, не запивая ее водой. Ну и, разумеется, поперхнулась.

Франки побросала подушки, кинулась к раковине. Наполняя стакан, спросила, не хлопнуть ли меня по спине. Нет!

Я выбросила руки перед собой и, расплескивая воду на пол, резко поднесла стакан ко рту, чуть что зубы не сломала.

– Ну и мастерица вы пугать людей, мисс Ван-Хорн, – сказала Франки. У нее даже веснушки побелели.

– Могу сказать только одно, – выдавила я, с трудом переводя дух, – я очень рада, что ты сегодня припозднилась с уборкой. Кто бы иначе поспешил мне на помощь со стаканом воды? Спасибо, милая. – Я отдала ей стакан, она снова наполнила его и сунула мне в руку. А потом занялась подушками.

– Благодарить надо не меня, мисс Ван-Хорн. Благодарите тех джентльменов, которые приходили сюда и задали мне кучу вопросов. Оттого я и замешкалась с уборкой.

Она стояла ко мне спиной. Зажав подушку подбородком, разворачивала чистую белую наволочку.

– Вот как?! – Я вытащила из холщового мешка сумочку и приобщила склянку с пилюлями к ее содержимому: связкам ключей, тюбикам помады, пачкам бумажных платков и кошельку с мелочью. – Что это были за джентльмены, которые задавали тебе вопросы? Надеюсь, не очередной репортер, интересующийся айсбергом.

– Нет, мэм. – Она по-прежнему стояла отвернувшись, натягивала наволочку на подушку. – Они про айсберг не спрашивали. Они интересовались…

Зазвонил телефон.

Лоренс! А я-то думала, он еще у развилки.

– Ты почему не здесь? – спросил он.

– Уже иду, – ответила я.

Положила трубку, искоса глянула на Франки. Она надела наволочку на вторую подушку и теперь, хорошенько взбив обе, укладывала их в изголовье кровати.

– Эти джентльмены, про которых ты говорила…

– Ну-у… – Она постаралась напустить на себя безразличие, что выглядело очень забавно. Куда девалась моя веснушчатая Франки? Передо мной была Франсин – девушка с лебяжьей шейкой, невинная, податливая, уклончивая. – Да пустяки это. Они про гостиницу расспрашивали.

Я собралась уходить. Она лжет, сразу видно. И я попробовала отшутиться:

– Надеюсь, ты не наговорила лишнего.

Франки подняла голову – явно встревоженная.

– Нет-нет! Ничего лишнего я не говорила! Они сказали, что задают вопросы с разрешения мистера и миссис Уэллс.

– Что ж. Стало быть, это скорей всего инспекторы из департамента здравоохранения. Или из пожарной охраны.

Ответа не последовало. Она просто занялась делом – сосредоточенно подтыкала покрывало в изножии кровати.

– У меня мало времени, мисс Ван-Хорн. Замешкалась я, надо поторопиться.

Мне тоже не мешало поторопиться.

66. Под козырьком подъезда я остановилась и поверх кишащих народом теннисных кортов глянула в сторону «Росситера». Лоренс уже поджидал меня на крыльце, со стаканом пива в руках. Из двери у него за спиной выбежали вечно недовольные дети – Хогарт и Дениз, – направились за угол, в тень, взгромоздились на свои темно-синие велики и молчком, не попрощавшись, покатили в сторону пайн-пойнтского шоссе.

Я зашагала к «Росситеру», мимо кортов, стараясь не встречаться глазами и вообще избегая контактов с теннисистами. Ни к чему мне лишние разговоры, хватит и одного, с Лоренсом, – того самого, что вызывал у меня протест, но обещал новуюинформацию.

Кузина Петра – я видела – сидела на террасе «Росситера», она откинулась на спинку кресла, теребя пальцами волосы, и, как всегда, увлеченно читала. Волосы у нее, по-моему, с каждым летом становятся все короче, так что теребить там особо нечего. Терраса, где она сидела, затенена и обтянута густой сеткой, поэтому я не видела, как она одета. Знала только, что, какова бы ни была одежда, цвет будет непременно армейский – хаки, синий или зеленый. Никаких отклонений от этой палитры Петра не допускала. Блузки, юбки, жакеты и джинсы, казалось, вели происхождение исключительно со складов Пентагона.

Забавный парадокс, но ко всем затеям Пентагона Петра относится крайне отрицательно. И армейские шмотки, мне кажется, носит лишь затем, чтобы подчеркнуть этот свой протест – униформой.

67. Лоренс встретил меня чуть ли не с галантной любезностью.

– Добро пожаловать, – сказал он. – Ты у нас редкая гостья.

Я напомнила, что побывала здесь не далее как вчера вечером, съела омлет и украдкой прихватила с собой груши и сыр.

– Это была экстренная ситуация. А экстренные ситуации не в счет.

Он провел меня в прохладную переднюю, громко хлопнув сетчатой дверью. На ходу я отметила, что «бьюик» с помятым крылом стоит в тени под деревьями. Он совершенно не похож на обычные докторские автомобили, выдают его только номерные знаки с буквами «MD» [13]13
  «Doctor medicinae» – «Доктор медицины» (лат).


[Закрыть]. «Бьюик» пыльный, весь в ссадинах и царапинах. Бамперы ржавые, шины допотопные. А ведь Лоренс с Петрой далеко не бедняки: Петра унаследовала солидные капиталы от дядюшки Бенджамина, и Лоренсова практика в Стамфорде, штат Коннектикут, приносит немалый доход, – но в это невозможно поверить, видя, как они живут, как одеваются сами и как одевают детей. Их пренебрежение даже минимальными благами богатства – пристойной машиной, пристойным гардеробом, внешними приличиями – тревожит меня и приводит в замешательство.

Лоренс расчистил мне место на заваленном книгами диване и предложил пива.

– Спасибо, нет, – сказала я.

– Ну да, конечно. Грейпфрутового соку.

Когда сок был принесен и мы оба уселись более или менее удобно, Лоренс тотчас выложил мне обещанную информацию.

Способ, каким он ее преподнес, весьма напоминал холмсовский метод вопросов и ответов. Однако, несмотря на то что врачом был Лоренс, на роль Ватсона назначили меня.

Прежде всего он попросил меня учесть тот факт, что доктор Чилкотт – вопреки его утверждениям – никак не мог, «заметив» на пляже полицейские машины, сделать вывод о столь серьезном происшествии, как смерть Колдера. Как же он тогда узнало случившемся?

Я пожала плечами. Гадать бессмысленно, в голову ничего не приходит.

Лоренс подсказал:

– Ты вспомни, как приехала полиция.

– Они опоздали.

– Еще бы, ни много ни мало на полтора часа.

– Действительно.

Я ждала продолжения.

– А как ты думаешь, почему они опоздали?

– Ну, по их словам, заехали не в ту гостиницу. Сказали… я точно не помню, но, кажется, что-то вроде: мы не знали, о ком идет речь.

– Нет, не так. Они сказали: мы не знали, о чьем трупеидет речь, – уточнил Лоренс.

Он прав. Я вспомнила.

– А теперь я скажу нечто очень-очень важное.

– Ты уверен, – перебила я, – что нам стоит влезать в это дело? По правде говоря, у меня нет ни малейшего желания слушать тебя. Нынче утром мы попали в аварию. И нынче же утром кто-то обыскивал мою комнату. С меня хватит. Будто мало нам вчерашней смерти!

– Но это была не смерть, Ванесса, а убийство.

Ну вот.

Слово сказано.

Я растерялась. Даже грейпфрутовый сок не допила. Вскочила на ноги.

А Лоренс продолжал:

– Давай вернемся к тому, что говорила полиция.

От дыма его сигарет в комнате дышать было нечем.

Я подошла к двери на затянутую сеткой террасу, прислонилась к косяку. Закрыла глаза. До меня отчетливо доносился запах моря. Запах айсберга, клянусь. И неторопливый, задумчивый шорох страниц. Петра.

Лоренс – у меня за спиной – цитировал капитана полиции:

– Во-первых, он сказал: «Мы заехали не в ту гостиницу». А во-вторых: «Мы не знали, о чьем трупе идет речь». Так вот, Ванесса, соедини эти две фразы союзом «потому что».

Я помедлила – в душе уже восставая против того, что, как я чувствовала, сейчас будет.

– Скажи, Ванесса. Пожалуйста. Если скажешь вслух, то сразу поймешь. А иначе нет.

– Ладно. – Я вздохнула, как рассерженный ребенок, которому велено продекламировать стишок перед Арабеллой Барри и К˚. К Лоренсу я стояла по-прежнему спиной. Прямо передо мной был другой слушатель, Петра. – «Мы заехали не в ту гостиницу, потому чтоне знали, о чьем трупе идет речь».

Да. Это одна, единая фраза. Никуда не денешься. Я медленно вернулась на диван.

– А теперь, – сказал Лоренс, который явно, хоть и не самым удачным образом, упивался ролью Шерлока Холмса, по-холмсовски выпуская в воздух клубы табачного дыма и щуря глаза, – скажи мне, как была вызвана полиция.

– Найджел Форестед им позвонил, – ответила я. – По твоему наущению.

– Забудь, по чьему наущению. Сосредоточься на Найджеле.

Я зажмурилась.

– Найджел, – повторил Лоренс. – Звонил Найджел. А значит…

– Не говори «а значит» таким тоном, – огрызнулась я. – Лоренс, я не детектив. Нет у меня подобных навыков. Ответь сам. Пожалуйста.

– Нет. Я хочу услышать ответы от тебя. Неужели не понимаешь, как это важно?

– Нет.

– Послушай, если я добьюсь ответов от тебя и они совпадут с моими выводами, то мы будем точно знать, что это не безумие. Я имею в виду свои предположения. Ну, попробуй. Попробуй ответить. Пожалуйста.

– Я забыла вопрос.

– Вопрос такой: если Найджел Форестед звонил в полицию, а они – потом – заехали не в ту гостиницу… в частности, потому что не знали, о чьем трупе шла речь… о чем это тебе говорит?

– О том, что Найджелу Форестеду нельзя доверять передачу сообщений.

Это сказала Петра. Она прошла с террасы в комнату, произнесла эту фразу и исчезла на кухне.

Я взглянула на Лоренса.

– Знаешь, она права.

– К черту Петру! Ответь сама, Ванесса!

Его резкость поразила меня, но я быстро справилась с собой и сказала:

– Это говорит… что они, вероятно, ожидали найти труп в каком-то другом… Они ожидали, что если труп вообще был, то они найдут его возле «Пайн-пойнт-инна».

– В точку! – воскликнул Лоренс. – Да. В самую точку.

– Но почему?

– Подумай о Найджеле.

– А надо?

(Если бы Лоренс засмеялся!)

– Надо. Кто он такой? Чем занимается? Каким образом он изложил полиции, что именно произошло?

– Спесивый мелкий чиновник из канадского дипкорпуса.

Вошла Петра, села и добавила:

– Напыщенный осел.

Лоренс все еще игнорировал ее.

– Прежде чем появиться перед полицией, Найджел переоделся, – сказал он. – Белый костюм напялил. Напустил на себя такую важность, что они отвели его в сторонку и…

– …обращались с ним так, будто он более чем достоин их доверия, – докончила я.

Мы прямо воочию видели Найджела Форестеда, его выход на пляж в образе мистера Форестера.

– Что он говорил им по телефону, Ванесса, как ты думаешь? Я пас.

Я молчала.

– Если они поехали не в ту гостиницу, – заметила Петра, – то он, должно быть, забыл им сказать, откуда звонит.

– Забыл? – На сей раз Лоренс не выказал раздражения – ни ее присутствием, ни ее репликой.

– Ну, если он такой спесивый, напыщенный осел, – пояснила Петра, – то с него вполне станется полагать, что им наверняка известно, откуда он звонит.

– Может быть, хотя и сомнительно, – обронила я.

– Продолжай, – сказал Лоренс. – К этому можно вернуться позднее. Давай-ка потолкуем насчет того, что они не знали, о чьем трупе идет речь. Вопрос такой: пусть даже Колдер Маддокс умер своей смертью, но готов ли Найджел Форестед, этот важный дипломат, так прямо и сообщить?

– Нет, – ответила я. – Тут я уверена на все сто процентов. Регламент, которым он руководствуется, определенно запрещает обсуждать по телефону личность пострадавшего. Особенно если это – националы.

Петра неожиданно расхохоталась. Я сердито посмотрела на нее и докончила:

– …но значимая фигура.

Петра пожала плечами.

– Я думала, ты скажешь: национальное достояние.

Я вернулась к начатому портрету Найджела, втиснувшегося в душную парилку телефонной кабины. Описала, как он следил за Джуди, портье, желая убедиться, что она не подслушивает. Ведь как-никак мы имеем дело с человеком, который семью бросит, чтобы спасти портфель с документами, и для которого на первом месте протокол и самосохранение. Такой человек безусловно сочтет необходимым утаить имя покойного, но, с другой стороны, – Найджел есть Найджел! – наверняка подчеркнет его значимость. Значимость покойного придавала вес его звонку, а следовательно, и ему самому.

– Ну хорошо, – сказал Лоренс. – Теперь позволь мне сделать еще один шаг. Допустим, Найджел сообщил полиции что-то вроде: Срочно пришлите наряд, я настаиваю, потому что у нас тут скончалась очень важная персона. На пляже.Если соединить это с их заявлением (мы заехали не в ту гостиницу) – что же тогда получается?

– То самое. Полуторачасовое опоздание, – подытожила я.

Петра скинула туфли и с видом эксперта, которому известно то, о чем другие могут лишь догадываться, произнесла:

– Они поехали в «Пайн-пойнт-инн», поскольку там действительно находится некто, чья смерть – имей она место – гарантировала бы появление трех полицейских экипажей вкупе с самим начальником полиции. Причем без единого звука…

Мы воззрились на нее.

– Ну как же, – сказала она. – Это чистая правда. Я тут никаких сирен не слыхала. В смысле, когда они ехали к «Пайн-пойнт-инну».

Лоренс молчал. Я тоже.

А Петра, как ни в чем не бывало, продолжала:

– Когда же они обнаружили ошибку и двинули по пляжу к «Аврора-сэндс», сирены работали на полную мощность.

– Давай дальше, – сказал Лоренс очень тихо.

– Что значит «давай дальше»? – спросила Петра. – Я же сказала вам, что произошло.

– Нет, не сказала, – возразил Лоренс. – Ты не объяснила, почему они добирались целых полтора часа.

– У меня нет ответа. Пусть кто-нибудь другой объясняет.

– Ладно, – сказал Лоренс. – По-моему, тут есть какая-то связь с важной персоной из «Пайн-пойнта».

– Как насчет доктора Чилкотта? – спросила я. – Он-то как сюда вписывается?

Для Петры это была не проблема.

– Когда там узнали, что наш очень важный покойник не кто иной, как Колдер Маддокс, они спешно отрядили очень важного доктора выяснить, что с ним стряслось.

Очень важный доктор? Чилкотт? Я недоумевала.

– Господи, ну конечно! – воскликнул Лоренс.

Я по-прежнему недоумевала.

– Ванесса, у него же практика в Бетесде [14]14
  Бетесда – пригород Вашингтона, где находятся Военно-морской госпиталь и Национальный онкологический институт.


[Закрыть], Мэриленд, – сказала Петра. – Ты разве не знала?

Я похолодела. Потом мне стало жарко. Кровь бросилась в лицо.

Арабелла Барри была права. Я попросту не врубилась, когда она сказала, что я его знаю. Опять то же самое, сосредоточенность и память.

Доктора Чилкотта я «знаю» так же, как его «знает» большинство людей, которые три года назад изо дня в день видели его по телевизору, несколько недель кряду, после того как президенту сделали аортокоронарное шунтирование. Каждый вечер, чуть не целый месяц, доктор Чилкотт появлялся в шестичасовых новостях.

Вероятно, на пляже меня ввели в заблуждение габардиновое пальто, вечерний костюм и шляпа. А ведь не должны бы. Перелистываю свои заметки и вижу, что, рассказывая о том, как он склонялся над Колдером, записала: небольшого роста, безукоризненно одетый, аккуратный.Именно эти качества так поразили нацию, когда три года назад он держал в своих руках жизнь нашего президента.

Не рискну предположить, кто именно находится на том конце пляжа. Даже знать не хочу.

68. В конце этого разговора мы трое были совсем другими людьми. Теперь мы чувствовали, что кое-что знаем. А это большая разница: все равно что подозревать у себя рак и знать, что болен раком.

– О смерти Колдера в газетах даже не упомянуто, – сказала я. – Ни единым словом. Нигде.

– Знаю, – отозвался Лоренс. – Просмотрев газеты, я как раз и решил изучить дорогу.

– Ты с самого начала понял, что он лжет, верно? В смысле, доктор Чилкотт. Тебя это тревожило еще вчера вечером. Я хорошо помню.

– Я знал, кто он такой, оттого и встревожился. Знал, кто он, и пытался понять, почему он солгал. Человеку с его положением лгать незачем.

Петра кашлянула и вздернула бровь.

Лоренс отвел взгляд в сторону, встал.

Множество образов потоком проплывали перед нами. Манеры и суета людей на пляже, которые поначалу казались попросту назойливыми. На пляже и полиция, и доктор Чилкотт вели себя грубо, авторитарно, чуть ли не варварски. Теперь все эти манеры и сами люди преображались в зловещие образы, с которыми мы едва могли совладать.

– Что будем делать? – в конце концов спросила я. – Что мы вообще можем тут сделать?

Лоренс пожал плечами – отвечать ему не хотелось.

А Петра сказала:

– Ничего. Не ваше это дело, черт побери. Если им охота пустить друг друга в расход – тем лучше.

69. Человеку, у которого проблемы с сердцем, прием пилюли может сперва поднять настроение, а потом утомить. Сперва возникает дивное ощущение, что ты спасен, сумел выжить, что твои жилы вновь наполнились жизнью. Конечно, все зависит от того, какую ты принял пилюлю. У меня их несколько, на выбор.

Нет, выбираю не я. Они сами себя выбирают, смотря по ситуации. Та, которую я приняла раньше, у себя в комнате, была сильнодействующей. Остальные скорее в разной степени укрощают разные степени того, что мы привыкли называть страхом.Я не люблю, когда это слово употребляют в контексте рецептов, пилюль и паллиативных средств. Мне больше нравится другое слово – тревога.

Петра была и права, и неправа, когда сказала, что смерть Колдера и вмешательство Чилкотта в эту историю не наше дело. Даже если отвлечься от морально-этической стороны вопроса, это дело волей-неволей было нашим, само навязалось нам на шею. С тем же успехом Петра могла бы сказать так и про айсберг. Факт остается фактом: айсберг стоит в бухте, отбрасывая тень на наш пляж Так же и со смертью Колдера. Она – факт. И с Чилкоттом, он опять-таки факт.

Я даже вспомнила его имя – Таддеус. А ведь всего несколько часов назад не могла узнать в лицо. Лучше бы так и осталось, но нет.

Теперь мне срочно требовалась пилюля, чтобы усмирить – если не стереть целиком – неприятности, в которые мы вляпались. Я хотела, чтобы они ушли или хотя бы обрели пропорции, с какими я способна совладать. Только бы происходящее прояснилось, стало четким по краям, где сейчас все расплывается, полностью попало в фокус.

Знаю, по силе воздействия эти вещи несоизмеримы, но ощущение, мало-помалу овладевавшее мной, напоминало о Яве 1942 года. Волна важных событий, которые поистине ни у кого в голове не укладывались, подступала все ближе, принуждая нас проглатывать ежедневную порцию реальности. В те давние годы мы сидели дома и в гостиницах, слушая радио и посмеиваясь. Стремительность продвижения японских армий захватывала дух, и мы решили, что этого просто не может быть. Гонконг пал? И полуостров Малакка? И остров Сингапур? Всё «неприступное» – и всё разбито, покорено, в руках врагов? Немыслимо.Нет, говорили мы, сюда они наверняка не придут. Не смогут.

Мы были дураками и слепцами, мало того, осознанно культивировали в себе эту дурость и слепоту. Интересно, какой такой наркотик отводил нам глаза?

Мне приходит на ум только одно – сакраментальные фразы, которыми мы изо дня в день убеждали себя: со мной этого не случится, с нами не случится, здесь не случится.

А когда это случилось, сделали вид, будто никакой ответственности не несем, что, на мой взгляд, равнозначно заявлению: это было не наше дело.

Девятого марта 1942 года голландская Ост-Индия пала. В течение недели мои отец с матерью – как и все подданные европейских и американских государств – были интернированы.

Нет. Нынешняя ситуация не такова. Но слепота та же. И ее осознанность.

70. Во дворе возле коттеджа зашуршали велосипеды, и я подумала: пора идти. Дети вернулись.

Вставая, я посмотрела на Петру – любопытно, как она реагирует на возвращение детей. Ее разрыв с ними – притча во языцех среди родственников, не менее знаменитая, чем разрыв между нею и ее матерью. Тетя Лидия не выказывает к Петре ни малейшего интереса. А Петра точно так же не интересуется ни Хогартом, ни Дениз.

Она подает им на стол – велит есть свою, с позволения сказать, стряпню. Одевает их в какие-то мрачные, серо-бурые шмотки. Порой же словно бы забывает, кто они такие, и нуждается в напоминании. Правда, гораздо чаще ей надо напоминать, гдеони, хотя бы они и находились совсем рядом, в соседней комнате. И дело тут (не знаю, как это выразить) не в нехватке любви или заботливости, а просто в нехватке внимания. Мне кажется, Петра слегка не от мира сего. Ее уносит от нас куда-то вдаль.

Мы с Петрой двоюродные сестры, но она всегда относилась ко мне как к тетушке. У нас большая разница в возрасте, ни много ни мало двадцать один год, и думается, в ее глазах я что-то вроде старой барыни, которой впору нюхать соли и носить кружевные чепцы. А разница в возрасте обусловлена тем, что дядя Бенджамин был женат на матери Петры вторым браком.

Куда важнее, по-моему, ее манера создавать дистанцию между нами, привычка – думаю, единственная в своем роде – смотреть на окружающих как на второстепенных персонажей книги, которую она в данный момент читает. Иными словами, мало кто из нас способен предстать перед нею в своем реальном обличье. Мы все кружим на периферии ее текста, порой оказываемся в фокусе и снова исчезаем в тумане.

Прошлым летом, например, поголовно все население «Аврора-сэндс» пребывало вместе с Петрой в капкане «В поисках утраченного времени», пока она слово за словом одолевала сложности сего романа. Никогда в жизни я так надолго не застревала в роли литературного персонажа. Самый короткий период случился в начале пятидесятых, когда четырех-пятилетняя Петра читала «Кролика Питера». Не то чтобы каждому отводилась в этих фантазиях особая роль, просто книжный мир у Петры, когда она читает, обретает плоть и кровь и выходит за пределы прочитанных страниц. Вот почему, пока «Кролик Питер» не кончился, взрослый мир вокруг нее тонул в густых листьях салата и капусты. Реквизит в откуда ни возьмись возникшем огороде.

Положа руку на сердце нельзя не признать, что всякий, вольно или невольно, может оказаться втянут в глубь определенных аспектов Петрина чтения. В прустовский период она вовлекла всех нас в дело Дрейфуса [15]15
  Судебный процесс во Франции в 1890-е гг.: офицер французского генерального штаба Альфред Дрейфус (1859–1935), еврей по национальности, был ложно обвинен в государственной измене и приговорен к пожизненному тюремному заключению. Дело Дрейфуса взволновало французскую общественность и вызвало бурные дискуссии; писатель Эмиль Золя обвинил правительственные круги в разжигании антисемитизма. В 1899 г. Дрейфус был помилован, в 1906-м – оправдан.


[Закрыть]. Мы разделились на два лагеря – дрейфусаров и антидрейфусаров, – и недели на две дух fin de siècle [16]16
  Конец (XIX) века (фр.).


[Закрыть]стал немного чересчур реальным и более чем вызывающим. В итоге произошел целый ряд весьма эмоциональных перепалок и по меньшей мере один раскол, продолжающийся по сей день. Арабелла, дрейфусарка, с прошлого августа не разговаривает с Майрой Одли. Майра занимала твердую антидрейфусарскую позицию и поныне верит, что смерть Эстергази – вообще-то вполне мирная – была результатом сионистского заговора. Поскольку Эстергази скончался шестьдесят с лишним лет назад, а Дрейфуса, которого он погубил, нет в живых уже более полувека, я не рискну в этой связи делать выводы о политических воззрениях моих коллег-постояльцев.

Сейчас – прямо как нарочно! – Петра, я заметила, читает «Смерть в Венеции». Ужас до чего подходящая книга. Даже забавно, по-моему. Теперь мы все станем курортниками Томаса Манна, которые чудесным летом, примерно в 1913 году, сидят на Лидо, высматривая знаки холеры… Нужно ли продолжать?

Уже от самого имени героя новеллы – Ашенбах – у меня мурашки по спине бегут, ведь оно чем-то созвучно нашему «АС». А поскольку тоже не раз читала эту новеллу я боюсь той минуты, когда Петра перевернет последние страницы и увидит Густава фон Ашенбаха, мертвого, в кресле на пляже.

Интересно, скажет ли она и тогда, перевернув последнюю страницу: не ваше это дело, черт побери.

Боюсь, что скажет.

Я ушла от них в большой тревоге. Но отнюдь не в страхе.

71. Сама удивляюсь, как я не догадалась, что мой незадачливый утренний воришка не кто иной, как Найджел Форестед. Впрочем, это лишь доказывает, что события, важные для одних, не имеют для других ни малейшего значения. Найджел, видимо, в самом деле решил, что я сфотографировала его в пятницу в тумане – в тот день, когда умер Колдер. А я, разумеется, даже и не думала снимать его. Как же он, наверно, мучился, ведь ему такое в голову не приходило! Он, кажется, и вправду свято верит, что весь мир живет под девизом: НАЙДЖЕЛ В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ!

Что это был он, выяснилось совершенно случайно.

Вернувшись из «Росситера», я сидела у окна, за этим столом. Открыла конверты с фотографиями. Хотела проверить, есть ли на них какие-нибудь свидетельства, подкрепляющие Лоренсову теорию насчет убийстваКолдера.

Первым делом надо установить, нет ли там чужаков. Но единственным чужаком был айсберг.

Фотографии айсберга я отложила в сторону.

Ничего, ничего, ничего. Затем я перешла к колдеровской пляжной процессии, ко всей многочисленной свите. И один из снимков заставил меня похолодеть.

Свита Колдера как раз уходила; Лили возилась со своим шезлонгом; пляжный служитель Роджер Фуллер и чернявый шофер шли прочь.

Роджер Фуллер и чернявый шофер.

Где этот чернявый шофер?

Я вдруг сообразила, что после смерти Колдера никто о нем не упоминал. И насколько мне известно, никто его не видел.

Да никто его и не высматривал. По правде говоря, на него не обращали внимания. Мы все забыли про шофера. Начисто.

Я поднялась из-за стола и, оставив там кучу фотографий, направилась к телефону. В руке у меня был один-единственный снимок, где чернявый шофер и Роджер Фуллер удалялись от Колдера и Лили и шофер оглядывался через плечо, словно его окликнули по имени.

Я подняла трубку и стала ждать ответа портье. Наконец она отозвалась – на сей раз Кэти, а не Джуди, – и я попросила соединить меня с доктором Поли, то бишь с «Росситером».

– Одну минуту, мисс Ван-Хорн.

Я стояла, нетерпеливо притопывая ногой.

Телефон на том конце линии звонил и звонил. Потом в трубке послышался запыхавшийся голос Петры:

– Алло?

– Это Ванесса. Лоренс дома?

– Зачем он тебе?

Несколько опешив, я сказала:

– Я просто хочу с ним поговорить, Петра!

В самом деле, не понять эту неприветливую молодежь!

Я положила трубку на тумбочку, не сводя глаз с шофера, который в свою очередь глядел на Колдера Маддокса. Сердце билось учащенно, несмотря на все пилюли. Этот человек исчез, а его хозяин мертв. Тут наверняка есть какая-то связь.

Лоренс шел к телефону слишком долго; прежде чем он ответил, появился кое-кто еще. У моей двери.

Телефон стоит возле кровати, поэтому для вошедшего из коридора я оказываюсь вне поля зрения. Открытая дверь создает подобие треугольной коробки.

Дверь распахнулась настежь, скрыв меня из виду.

Тем не менее я все видела как на ладони.

Найджел Форестед. Канадский дипломат для особых поручений.

В намерениях его сомневаться не приходилось. Он направился прямиком к столу у окна.

Затаив дыхание, я наблюдала за ним. Милое больное сердце, держись!

Мне казалось, будто телефон стал моей спасительной соломинкой.

Найджел взялся за фотографии. Я вынула их из конвертов, все до единой – девяносто шесть штук. Он начал просматривать их, одну за другой.

И в этот миг в трубке откликнулся Лоренс Поли. Он очень запыхался и очень громко сказал «алло».

Я похолодела и крепко прижала трубку к уху, чтобы приглушить звук его голоса.

– Ванесса? Это ты? Петра сказала, ты хочешь со мной поговорить…

Ясное дело, сейчас я не могла сказать ни слова. И трубку положить не могла. Даже на рычаг нажать нельзя, чтобы прервать связь. Ведь в любом случае послышится вполне внятный щелчок. Вот я и стояла, мысленно умоляя Лоренса догадаться положить трубку самому.

Но он не догадался. Возможно, в силу докторского инстинкта. Если на другом конце открытой линии молчат – значит, человек умирает.

– Несса! Ванесса!..

Все это время Найджел просматривал фотографии, искал треклятый несуществующий снимок собственной обнаженной персоны.

Тут в коридоре послышались шаги.

– Какого черта вы здесь делаете? – сказал милый, знакомый голос. Мег.

Найджел вздрогнул и выронил фотографии. Некоторые упали на пол возле стола, некоторые возле него, а иные вообще улетели под кровать.

Он обернулся – надо признать, «спокойствие» он разыграл неплохо: небрежное движение рукой, «приятная» неприятная усмешка, заготовленное оправдание.

– Не волнуйтесь, миссис Риш, – заявил он. – Мисс Ван-Хорн сказала, что мне будет интересно посмотреть это…

– Это? Что за «это»? – Мег стояла в дверном проеме, поэтому я не видела ее. Дверь была прямо между нами.

– Фотографии… – сказал Найджел – С айсбергом.

– Вот как. С айсбергом. – Едва заметная пауза. – Что же, мисс Ван-Хорн дала вам и разрешение зайти к ней в комнату?

– Конечно. Уж не думаете ли вы, что я пришел сюда без разрешения?

– Именно так я и думаю, – отрезала Мег, и я чуть не расхохоталась. – С другой стороны, раз вы говорите, что получили разрешение, я едва ли могу что-то с этим поделать, верно?

– Да, мэм, – улыбнулся он. Ох и улыбка! Урия Гип [17]17
  Лицемерный негодяй, персонаж романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфилд».


[Закрыть]отдыхает.

– Тем не менее, – продолжала Мег, – я бы предпочла, чтобы вы воздержались от просмотра фотографий впредь до возвращения мисс Ван-Хорн. Вы не против?

– Нет, мэм.

(Понятно, что он был против.)

– В таком случае почему бы нам не оставить все как есть и не закрыть дверь? Я уверена, вы узнаете много больше, если мисс Ван-Хорн сама объяснит, чем эти фотографии для вас интересны.

Найджел не ответил. Просто собрал снимки – включая упавшие на пол, – сунул в конверты и пошел к выходу.

Я чуть не умерла, когда он направился к двери, так как совершенно не представляла, что сказать, если он вдруг увидит меня.

Но Найджел меня не увидел – и я осталась жива. Он вышел в коридор и закрыл за собой дверь, выпуская меня из заточения. Я слышала, как он попрощался с Мег и ушел своей дорогой. Слышала и как Мег прошагала по коридору и вниз по лестнице. Я даже не удивилась, зачем Мег поднялась сюда, ведь живет она на первом этаже.