Текст книги "Менжинский"

Автор книги: Теодор Гладков

Соавторы: Михаил Смирнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Рядом с вредительством, тесно переплетаясь с ним, шел шпионаж, а также идеологическая диверсия.

Против иностранной агентуры, замаскировавшихся вредителей и шпионов и направляет ОГПУ свои главные удары, проникая во вражеские организации, в шпионские центры, взрывая их изнутри. В новых условиях борьбы Дзержинский, как говорил Менжинский, «придавал все большее и большее значение тонкости методов работы ЧК ввиду бессилия контрреволюции в СССР и явного заграничного шпионского происхождения контрреволюционных организаций последнего времени, живущих на средства заграничных разведок».

Творцами «тонких методов» работы ОГПУ были его руководители Дзержинский и Менжинский и те кадры чекистов, которые выросли и закалились под руководством партии в годы гражданской войны и первые годы мирного социалистического строительства.

Одним из первых ударов, нанесенных чекистами по вредителям, было разоблачение вредительской организации английского концессионера Уркварта. Еще перед своим отъездом в Советскую Россию Уркварт в 1921 году созвал общее собрание акционеров русско-азиатской корпорации, на котором в обширном докладе он развивал мысль о возможности вредительства в России. Заключая концессионный договор на разработку золотых приисков в Сибири, Уркварт преследовал цель подорвать вредительскими актами добычу золота в Советской России и вместе с тем собрать обширную шпионскую информацию о нашей стране. Уркварта разоблачили, и ему пришлось убраться восвояси.

Органы ОГПУ также вскрыли вредительскую шпионскую деятельность на территории СССР германских фирм «Кестер», «Сименс-Шуккерт», «Всеобщей электрической компании».

Вредительством занимались не только иностранные фирмы и их агентура, но и некоторые старые русские специалисты, рассчитывавшие на восстановление в условиях нэпа капиталистических порядков. Советская власть была вынуждена пользоваться услугами старых специалистов, так как собственных инженерно-технических кадров почти не было. Большая часть старых специалистов честно служила народу, но другая, меньшая часть шла на службу с намерением вредить социалистическому государству.

Вредительство как форма сопротивления социалистическому строительству прошло две фазы развития. Особенность первой – от начала нэпа до перехода социализма в решительное наступление на капиталистические элементы – отсутствие сформировавшихся законспирированных вредительских организаций. Во второй, с началом социалистического наступления по всему фронту, происходит консолидация сил контрреволюции и появляются вредительские организации.

На первом этапе, «когда социалистическое строительство своей мощью привлекало к нам даже бывших активных контрреволюционеров, надо было использовать старых специалистов в интересах быстрейшего восстановления народного хозяйства». Так Менжинский позднее сформулировал тактику ОГПУ в 1921–1926 годах в отношении к старым специалистам. Доверие, товарищеская поддержка и внимание к людям, работающим самоотверженно и честно над возрождением социалистической экономики, зоркое наблюдение за враждебно настроенными элементами, профилактика и предупреждение активных вредительских действий с их стороны и, наконец, репрессия к тем, кто не разоружился, кто активно вредит Советской власти.

«ВСНХ, когда Дзержинский начал в нем свою работу, – вспоминал в 1931 году Менжинский, – являлся своего рода ноевым ковчегом, осевшим на Милютинском переулке, много старых хозяйственников, опыт который сплошь и рядом измерялся количеством разваленных предприятий, часто не хотевших учиться и не знавших производства, с другой стороны – бесчисленное количество спецов, занимавшихся тогда ехидным и хлопотливым ничегонеделанием, схемами, проектами, перепиской, в том числе и со своими бывшими хозяевами, которым даже иные крупнейшие имена русской техники не гнушались сообщать за мзду сведения о состоянии их бывших предприятий». Но Дзержинский, возглавлявший тогда ВСНХ, умел заставить честно работать даже враждебно настроенных к Советской власти специалистов. Менжинский далее писал, «что сплошь и рядом, когда работники ОГПУ приходили к Дзержинскому с документами о том, что тот или иной крупный специалист занимается контрреволюцией, он отвечал: «Предоставьте его мне, я его переломаю.» И действительно, переламывал».

И далее: «Когда мы атаковали его по поводу каких-нибудь меньшевиков, он неизменно повторял нам: «Сейчас они бессильны, до поры до времени оставьте их в покое, пусть они работают, я сужу о них по их работе».

Не только репрессия, но и профилактика в борьбе с вредительством – это новая форма борьбы оправдывалась условиями мирного времени, отсутствием прямой угрозы интервенции.

Если в отношении вредителей из числа специалистов органы ОГПУ в 1924–1926 годах ограничивались пристальным наблюдением за ними, «держали глаза открытыми» и лишь в редких случаях прибегали к репрессии, то в отношении иностранных шпионов, белогвардейских террористов они были беспощадны. И борьба на этом поприще была острой и напряженной. Только в 1924 году и только на территории одного Западного военного округа задержали девятьсот агентов империалистических разведок. В том же году ОГПУ разоблачило резидентов английской разведки Гокконена и Падерна и связанных с ними шпионов, которые действовали в Ленинградском и Московском военных округах. Перед военным трибуналом предстало также двадцать шесть англо-финских шпионов. Была разоблачена и обезврежена группа германских террористов (Вольшт, Киндерман, Дитмар), засланных в СССР под видом «делегации ученых».

ОГПУ ликвидировало законспирировавшихся и не сложивших оружия меньшевиков и эсеров, пытавшихся воссоздать свои подпольные организации, распущенные в 1922–1923 годах. Были арестованы так называемые Бюро ЦК РСДРП (меньшевиков), Главный комитет меньшевиков Украины, Всеукраинский комитет, Центральное и Московское бюро эсеров. Раскрыты подпольные эсеро-меньшевистские типографии в Петрограде и Киеве и ликвидированы печатавшиеся в них нелегальные эсеро-меньшевистские газеты.

Чекистская зрелость кадров, выращенных Дзержинским и Менжинским, особенно ярко проявилась в поимке международных шпионов, мастеров конспирации Бориса Савинкова и Рейли.

Глава четвертая

В конце 1921 – начале 1922 года органы ОГПУ напали на след нелегальной «Монархической организации Центральной России» (МОЦР). Чекисты задержали нескольких участников этой группы. На основе их показаний вскрыли всю организацию, ее связи с заграничной контрреволюцией и тихо, без шума обезвредили ее. Факт ликвидации этой организации не получил никакой огласки, и руководители ОГПУ решили использовать ее как прикрытие для проникновения в зарубежные контрреволюционные центры. Так родилась операция, получившая условное название «Трест». Вдохновителем операции «Трест» был Дзержинский, ее творцом, душой и мозгом Менжинский и его ближайшие помощники, ответственные сотрудники ОГПУ. Артур Христианович Артузов, Владимир Андреевич Стырне, Роман Александрович Пилляр, Александр Александрович Якушев, Сергей Васильевич Пузицкий, Виктор Станиславович Косинов-Кияковский, позднее, в 1932 году, погибший от пули бандита-фанатика в степях Монголии, и многие другие.

Операция длилась с 1922 по 1927 год. И по длительности и по эффективности она не имела аналогов во всей истории мировой разведки.

ОГПУ заставило поверить в «Трест» претендента на русский престол великого князя Николая Николаевича, объявившего себя в эмиграции «местоблюстителем престола», отъявленных монархистов генерала Кутепова и бывшего члена Государственной думы, принимавшего отречение Николая II, В. В. Шульгина; бывшего обер-прокурора синода, а еще раньше ярославского губернатора и министра внутренних дел Роговича; эсера Бунакова (Фундаминского). С последними Менжинский вел борьбу еще в Ярославле накануне и во время первой русской революции.

Благодаря «Тресту» ОГПУ было в курсе всех контрреволюционных замыслов белогвардейско-монархической, а также кадетско-эсеровской заграничной и внутренней контрреволюции.

В «Трест» поверили не только безмозглые политические трупы из монархической эмиграции, но и такие международные авантюристы, признанные мастера заговоров и конспирации, как Савинков и Рейли. Собственно, на стремлении к конспирации они и попались, ибо столкнулись с более искусными конспираторами, конспираторами ленинской школы – Дзержинским и Менжинским.

Когда в 1923 году Советское правительство потребовало от польского правительства прекратить шпионско-диверсионную деятельность савинковской организации, Савинков был выслан из Варшавы. Он перебрался в Париж, но своих антисоветских дел не прекратил. Этот худощавый, с вкрадчивыми манерами и пронзительным взглядом человек иногда один, иногда в сопровождении Рейли появлялся то в одной, то в другой европейской столице. В Риме он был благосклонно принят самим «дуче» Муссолини. Савинков просил денег для борьбы с Советской властью. Муссолини денег не дал, но пообещал кумиру русской контрреволюции итальянские паспорта для савинковских агентов, направлявшихся в Россию, и другую помощь.

В 1922 году Савинков вместе с Рейли появились в Берлине. Здесь они готовили покушение на жизнь народного комиссара по иностранным делам Чичерина и других членов советской делегации, возвращавшихся через Берлин в Москву с Гаагской международной конференции. Покушение сорвалось, так как советская делегация задержалась на официальном приеме.

Из Берлина Савинков и Рейли направились в Лондон. Здесь Рейли представил Савинкова заклятому врагу Советской России и коммунизма Уинстону Черчиллю. Искавший любую возможность сокрушить большевизм, Черчилль был очарован Савинковым, он хотел видеть в этом, как он сам обрисовал Савинкова, «странном и зловещем человеке» с серо-зелеными глазами, выделяющимися на смертельно бледном лице, с тихим голосом, почти беззвучным, будущего нового Наполеона, который уничтожит большевизм и Советскую власть. Но Черчилль был уже не у власти. Он повез Савинкова к своему преемнику на посту премьер-министра Ллойд-Джорджу. Ллойд-Джордж не захотел связываться с опасным террористом и прожженным авантюристом. Английские деловые круги в то время предпочитали торговать с Россией, а не воевать. Английский рабочий класс открыто выражал симпатии к русским рабочим и твердо заявлял: «Руки прочь от России!» Со всем этим не мог не считаться Ллойд-Джордж. И Савинков не солоно хлебавши уехал из Лондона в Париж.

Пуанкаре более добросклонно отнесся к новым затеям Савинкова. И Савинков остался в Париже. Здесь он встретился с известными русскими промышленниками Нобелем, Лианозовым и другими руководителями «Торгпрома», который стал организатором активной антисоветской и, в частности, вредительской деятельности. Савинков нуждался в средствах, «Торгпром» – в деятелях, подобных Савинкову. Для финансирования подрывной деятельности и террористической деятельности «Торгпром» создал специальный фонд.

Миллионер Нобель, отпрыск знаменитой фамилии, владевшей до революций многими нефтяными промыслами в Баку, при встрече с Савинковым говорил:

– Мы люди коммерческие, нас интересует только активная борьба с большевизмом, и мы видим ее сейчас только в том, чтобы уничтожить всех главных руководителей этого движения… Бы люди активные и опытные, мы даем вам возможность начать. Сделайте хоть одно дело, наш кредит вам сразу вырастет и для дальнейшего… Мы ассигновали на это дело пока 70–80 тысяч франков при условии, чтобы эти деньги ни на какие политические организации или другие цели не шли, а только непосредственно на террористическую деятельность.

И Савинков снова начал действовать. Его агенты нелегальными путями направляются в Советскую Россию. Здесь они попадали в руки ОГПУ. В Париж к Савинкову ОГПУ направило своего сотрудника – Андрея Павловича Федорова. Игра с Савинковым и «Торгпромом» началась.

Федоров изображал из себя бывшего офицера старой армии (каковым он и был на самом деле), ныне – одного из организаторов подпольной группы так называемых «Либеральных демократов» – «ЛД» (последнее было уже чистым вымыслом – частью задуманного чекистами плана). Федоров играл умно, цепко и дерзко. Савинков сначала не верил, затем сомневался, наконец, решил проверить «истинность» того, что ему говорили, и направил в Россию одного за другим нескольких своих эмиссаров, в том числе Фомичева. Эмиссарам «разрешили» беспрепятственно перейти границу, побывать на заседаниях «контрреволюционного центра» в Москве, встретиться с «руководителями боевых отрядов на Кубани». Им постарались внушить, что в России существует мощная контрреволюционная организация, готовая к действию, которая лишь ждет авторитетного руководителя, и дали понять, что таким руководителем может быть только сам Савинков.

К осени 1923 гада у чекистов уже выкристаллизовался план операции «Синдикат», который ставил целью не только обезвредить Савинкова и его агентуру, но заманить его самого в СССР и здесь арестовать – это был бы сильнейший удар по контрреволюции.

Артузову было предложено подготовить план операции. Этот еще молодой – лет тридцати с небольшим – красивый человек с острой мушкетерской бородкой и неожиданно синими глазами руководил контрразведкой ОГПУ и был фактически ближайшим помощником Менжинского. Вячеслав Рудольфович высоко ценил ум Артузова, его высокую образованность (по гражданской профессии тот был инженером), смелость оперативного мышления, редкостный дар психолога.

Представленный план Менжинский одобрил, но счел нужным внести в него серьезные дополнения.

Необходимо было учесть особенности характера Савинкова, его личные человеческие особенности.

– Савинков честолюбив, честолюбив чудовищно. На этом нужно играть. Внушить ему, что без его приезда у новой организации ничего не получится, признайте его вдохновителем и вождем. Только не перегните палку – Савинков очень умен и на грубую лесть не поддастся.

Далее – он прирожденный конспиратор и заговорщик, поэтому не подавайте ему все на блюдечке, пусть какие-то идеи исходят от него.

У него огромный опыт, он прекрасно знает, что в конспирации не бывает все как по маслу, – предусмотрите и отдельные неудачи. После каждой советуйтесь с ним, внушите, что все нити организации уже у него в руках, для настоящего разворота дел не хватает только его личного прибытия в Москву. И последнее – Савинков предельно осторожен и подозрителен.

Мы заставили работать на нас его эмиссаров Зекунова и Шешеню. Савинков им верит, но не до конца. Я уверен, что в ближайшее время он пришлет сюда кого-нибудь еще для тщательной проверки. Мы не можем, конечно, предугадать, кто это будет, но готовиться к такому нежелательному визиту нужно…

Артузов, подробно записав все указания Менжинского, ушел, а через несколько дней ему доложили о внезапном появлении в Москве правой руки Савинкова полковника Сергея Эдуардовича Павловского. Это имя хорошо знали чекисты. Полковник Павловский был известен как лютый враг Советской власти, человек умный, по-волчьи осторожный, огромной личной храбрости и беспощадной жестокости. Банды Павловского не раз врывались из-за кордона на территорию Советской Белоруссии, жгли, убивали, зверствовали, терроризировали население.

В Москве Павловский остановился на квартире Леонида Шешени – бывшего личного адъютанта Савинкова. Арестованный при переходе границы, Шешеня, чтобы спасти свою жизнь, согласился сотрудничать с ОГПУ и старался в этом изо всех сил.

Чекисты инсценируют для Павловского совещание контрреволюционного центра и… внезапно обезоруживают полковника.

Менжинский понимает, что арест Павловского может сорвать осуществление главной цели – захват Савинкова. Начинается упорная и трудная работа. На первых допросах Павловский молчит. В своих преступлениях признается с трудом, лишь когда его прижимают к стене неопровержимыми фактами. Наконец на одном из допросов он безнадежно машет рукой:

– Ваша взяла… Говорите, что делать.

Стремясь заслужить право остаться в живых, Павловский соглашается помочь ОГПУ.

Полковник пишет своему шефу в Париж, что в Москве жизнь бьет ключом, что организация сильна и лишь нуждается в настоящем вожде.

Письму Павловского Савинков не может не верить. II все же он… еще раз посылает в СССР своего близкого помощника Фомичева.

Фомичева поселяют на даче под Москвой, потом для него устраивают «заседание ЦК», на которое привозят и тщательно подготовленного Павловского.

Полковник, убедившись, что обмануть чекистов ему не удастся (попытка побега закончилась неудачей), и порядком разуверившись в своей предыдущей деятельности, великолепно играет перед бывшим соратником роль «члена ЦК». Павловский делает обстоятельный доклад о совершенных за последнее время под его руководством мифических налетах и экспроприациях. Фомичева доклад захватывает, он задает вопросы. Павловский отвечает умно и убедительно. В заключение он просит у «ЦК» разрешить еще один налет – на Юге России. «ЦК» разрешает. Фомичев в восторге. Его восторг удесятеряется поездкой в Терскую область, организованной для него чекистами. Там Фомичев встречается со «знаменитым руководителем партизанских отрядов Терской области неуловимым полковником Султаном-Гиреем». Эта встреча окончательно убеждает Фомичева в силе и жизнеспособности организации. Он не подозревает, что банда Султана-Гирея давно разгромлена, а с ним разговаривает один из местных чекистов…

Но убедить Фомичева лишь полдела. У него инструкция от Савинкова – вернуться в Париж непременно вместе с Павловским. Савинкову, как никогда, нужен его верный помощник, который и так слишком задержался в России. Но выпустить Павловского за кордон нельзя. Это не Зекунов, давно искренне порвавший с контрреволюцией и помогающий чекистам не за страх, а за совесть.

Чекисты делают новый ход… Фомичеву сообщают, что налет Павловского прошел успешно, взято несколько сот тысяч рублей, но сам Сергей Эдуардович тяжело ранен в ногу.

Фомичеву устраивают новую встречу с Павловским. Полковник лежит на кровати, нога его забинтована, сквозь повязку проступает кровь… два часа назад зарезанной курицы. Играет он с подлинным артистическим блеском. С азартом рассказывает о «налете», время от времени при «неосторожном» движении его рот перекашивает гримаса боли. С гордостью показывает толстую пачку червонцев.

– Остальные уже в деле! – хвастливо говорит он.

Фомичев ни на секунду не усомнился в правдивости разыгранной перед ним мелодрамы.

И все же, в последний момент, вся операция чуть не оказалась под ударом.

С отчетом Фомичева и Павловского о «происшедшем» в Польшу в качестве курьера был направлен оперативный работник контрразведывательного отдела ОГПУ Григорий Сыроежкин. В Вильно на улице его случайно встретил и, конечно, узнал бывший сослуживец по Красной Армии, позднее бежавший в Польшу и ставший там полицейским осведомителем. Предатель немедленно сообщил в полицию, что Сыроежкин в гражданскую войну одно время работал в ревтрибунале.

Но взять Григория голыми руками было не так-то просто – это был опытный и находчивый чекист, бывавший во многих переплетах.

Он охотно разъяснил офицеру польской контрразведки, что действительно служил вместе с Стржелкевским в Красной Армии рядовым бойцом, когда-то избил его за воровство и теперь тот сводит с ним личные счеты.

И тот поверил! Офицер знал, что Стржелкевский пьяница и наркоман, выгнанный за многие грехи из полиции. Через Сыроежкина же польская разведка получала неоднократно множество «ценной информации» из России, и явно не стоило брать под подозрение ценного человека из-за пьяной злобной болтовни такого вконец опустившегося субъекта, каким был Стржелкевский.

Все прошло благополучно.

А в июле 1924 года Федоров и Фомичев «нелегально» через «окно» перешли советско-польскую границу и приехали через Варшаву в Париж.

И все же Савинков еще долго колебался – ехать в Россию или не ехать. Он, конечно, был не такой простак, чтобы принять столь рискованное решение на основании только доклада своего эмиссара, разговоров с Федоровым, письма Павловского. Он вел переписку и с другими своими агентами, ранее отправленными в Россию. Эти агенты действовали, не подозревая того, под наблюдением и контролем ОГПУ. Больше того, все их действия направлялись и контролировались чекистами под непосредственным руководством Менжинского. В письмах к Савинкову агенты убеждали его, что в России назревает переворот и этот переворот, по их мнению, должен возглавить Савинков, и призывали его приехать в Россию, чтобы «взять руководство в свои руки». Они сообщали ему явки, переправочные пункты через границу.

Прежде чем дать окончательное согласие, Савинков решил посоветоваться с Рейли, приезд которого в Париж ожидался. Об этих сомнениях, колебаниях и, наконец, принятом решении ехать в Россию писала в своей книге о Рейли его жена испанка Пепита Бобадилья:

«Почти тотчас после нашей свадьбы… из Лондона мы направились в Париж, где в то время находился Савинков. Сидней сообщил ему о своем предполагаемом приезде в Париж… Мое первое свидание с Савинковым состоялось в гостинице «Чатам». Увидев Савинкова, я была разочарована… Маленький осанистый человек важной походкой вошел в комнату с весьма забавным видом самоуверенности – маленький человек с нависшим лбом, маленькими глазами и срезанным подбородком. Этот маленький человек стал в позу перед камином. Он поворачивался к нам то одной, то другой стороной своего профиля. То он клал руки за борт своего пиджака, принимая известную позу Наполеона.

Во время разговора Савинков был задумчив… В письме из Москвы Павловский сообщал, что в силу разных обстоятельств не может лично явиться в Париж, но просил Савинкова приехать в Москву вместе с подателем письма. Присутствие Савинкова в Москве совершенно необходимо, иначе блестяще подготовленный заговор обречен на провал. Одного из московских эмиссаров Савинков знал и верил ему, другой был незнаком. Письмо, несомненно, было написано рукой Павловского… Сидней твердил: «Не верьте – это провокация». Но Савинков колебался, так как верил Павловскому. Каждый вечер мы встречались и продолжали спорить… Три недели Савинков обдумывал решение. Наконец решил ехать в Россию с Деренталями [34]34
  Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь, некогда последователь попа Гапона, а впоследствии один из его убийц, был ближайшим помощником Савинкова. Его жена Любовь была секретаршей и любовницей Савинкова.


[Закрыть]и обоими эмиссарами… 10 августа в результате последнего совещания с Рейли Савинков выехал с итальянским паспортом [подаренным Муссолини] в Берлин…»

Из Берлина – в Польшу. В Варшаве Савинкова приняли весьма благосклонно. Снабдили его самого и его спутников новыми документами. При содействии польской военной разведки – 2-го отдела Генерального штаба и полиции Савинков и его группа в ночь на 16 августа 1924 года была переправлена через границу. Единственный ныне живой участник взятия Савинкова старый чекист Ян Петрович Крикман переправлял через границу и обратно московских курьеров и заграничных деятелей организации «Народный союз». Савинковцы его знали как Ивана Петровича Батова, старого деятеля их организации, своего человека на границе.

«В тот день, – вспоминает Ян Петрович, – с утра на границу приехали Пузицкий и Демиденко. Остановились в густых кустах невдалеке от пограничного столба. Ночь выдалась темная. Время тянулось медленно; прошел час, другой, третий – все тихо. Вдруг с польской стороны замигал огонек.

– Андрей Павлович, – сказал Пузицкий и пошел навстречу.

Андрей Павлович подавал нам сигнал фонариком. Рядом стояли Савинков, Любовь Деренталь, ее муж, Фомичев и представители польской разведки Секунда и Майер. Пузицкий подошел к ним, поздоровался, сказал, что путь свободен. Майер и Секунда остались на своей стороне, а остальные ступили на нашу землю.

Я подошел к процессии, козырнул и в целях конспирации предложил всем сдать оружие, чтобы избежать каких-либо осложнений при дальнейшем передвижении.

Первым протянул мне свой револьвер Савинков, затем остальные. Фомичев, как старый знакомый, подошел ко мне, поздоровался за руку, словно желая показать остальным, что здесь он свой человек.

Я рассовал их револьверы по карманам и предложил следовать за мной. Чтобы перевод границы не показался легкой прогулкой, повел их по петляющей тропинке в кустарнике. Савинков и Фомичев шли не за мной, а сбоку, обгоняли меня, останавливались, прислушивались. Все было тихо. Мы еще днем предупредили начальника погранотряда, чтобы не выставлял на этом участке пограничников.

Вскоре мы вышли к спрятанным в балке лошадям, запряженным в две тачанки. Здесь, чтобы не вызвать подозрения у местного населения, я предложил «гостям» надеть красноармейские шинели и буденовки. В первой тачанке разместились Савинков, Любовь Ефимовна, Пузицкий и Андрей Павлович в качестве возницы. На второй – Фомичев, Александр Деренталь и я, а кучером у нас был пограничник. Доехали до большого озера в 12 километрах от Минска, сделали привал. Я предложил «гостям» снять шинели и буденовки: пограничную зону миновали, и теперь не опасно ехать в штатском. Постелили шинели на траву, сели. Фомичев достал из саквояжа бутылку вина, закуску. Он чувствовал себя хозяином, суетился, и весь его деловой вид убеждал «гостей» в том, что опасность миновала и можно отдохнуть. Разлили вино по стаканам, Пузицкий и я пить отказались.

– Вы с дороги, устали, вам сейчас спиртное нужнее, – пояснил Пузицкий.

Покончив с едой, сели в тачанки, поехали дальше. В километре от города остановились.

– Борис Викторович, – сказал Пузицкий, – в город лучше войти пешком и не всем сразу.

Савинков согласился. Пограничника с лошадьми мы отправили к границе. Пузицкий повернулся ко мне.

– Вы, Иван Петрович, как проводите Фомичева в гостиницу, так сразу отправляйтесь на вокзал за билетами. Нам желательно сегодня же уехать в Москву.

– Есть, – сказал я.

В город вошли тремя группами: я с Фомичевым, потом Пузицкий, Савинков и Любовь Ефимовна, а замыкали процессию Деренталь и Андрей Павлович.

Мы пришли в гостиницу на Советской улице. Я постучался в дверь.

– Это будет ваш номер.

Фомичев молча кивнул.

В это время двухстворчатая дверь распахнулась, и мы оказались перед пустой комнатой. Фомичев растерялся. Инстинкт самосохранения заставил его сделать шаг назад. Я подтолкнул его в комнату. И не успел Фомичев опомниться, как вышедшие из-за двери чекисты надели ему наручники.

Его тут же через черный ход вывели на улицу и отправили на вокзал – там стоял специальный вагон для приема «гостей».

Секретарь Артузова вручил мне билеты на поезд, и я отправился за Савинковым и его компанией.

Как сейчас, помню, – продолжает Ян Петрович, – вошел в комнату [35]35
  Это была квартира полномочного представителя ОГПУ по Западному военному округу Опанского.


[Закрыть]за столом сидят Савинков, Любовь Ефимовна, Андрей Павлович, Пузицкий, Александр Деренталь совсем раскис: лежит на диване, кашляет, чихает.

На столе стоит пузатый самовар. Он приятно шумит, от него поднимается пар.

«Гости» пьют чай.

– Билеты привез, – сказал я. И вдруг за мной в комнату вбежали красноармейцы, плотной стеной встали у окна, у выхода на балкон, вдоль стен. «Гости» удивленно уставились на красноармейцев. Даже Деренталь поднялся с дивана. Спокойнее всех был Савинков, он не пошевелился. Вперед вышел чекист Пилляр.

– Вы арестованы».

Не ожидавший такого оборота дела Савинков не оказал сопротивления. При аресте он лишь промолвил:

– Ничего не скажешь, сделано чисто и ловко.

У него изъяли оружие (на границе сдал не все, оставил на всякий случай пистолет), паспорт на имя Степанова Виктора Ивановича и под усиленной охраной отправили в Москву.

Во время одного из набегов банд Булак-Балаховича из окрестностей Минска Савинков писал эмигрантке-декадентке Зинаиде Гиппиус: «Я уверен, что мы дойдем до Москвы». Тогда Гиппиус на это письмо в кругу друзей отозвалась будто бы такими словами: «Это Савинков-то с разбойником Балаховичем дойдет до Москвы?! Может, и дойдет… Или доведут их».

И вот теперь слова Зинаиды Гиппиус исполнились.

В Москве Савинкова привезли в здание ОГПУ.

Выйдя из тюремного автомобиля, Савинков, обращаясь к чекистам, проговорил своим глухим голосом:

– Уважаю силу и ум ГПУ.

Игра ОГПУ с Савинковым, продолжавшаяся на протяжении двух лет, закончилась поражением Савинкова и победой чекистов.

В одном из кабинетов в доме на Лубянской площади произошла новая встреча Менжинского и Савинкова – двадцать лет спустя после их вологодской встречи. За спиной одного из них был революционный путь, проделанный вместе с партией коммунистов, вместе с народом, путь светлой самоотверженной борьбы за идеалы коммунизма. За спиной другого был «путь» «революционера»-одиночки, никогда не верившего в народ, презиравшего движение масс и верившего только в террор. Это неверие привело его в лагерь контрреволюции, сделало злейшим врагом народа. В борьбе с народом Савинков потерпел поражение и теперь должен был нести ответственность за все злодеяния, сделанные им вместе с белогвардейцами-монархистами, белогвардейцами, кадетами, эсерами, иностранными реакционерами. Савинков, погромщик и убийца, припертый к стене неопровержимыми уликами, пытался еще бравировать, изображать из себя «благородного рыцаря».

– Я не преступник, я – военнопленный, – говорил Савинков Дзержинскому и Менжинскому. – Я вед войну, и я побежден. Я имею мужество это оказать, я имею мужество сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба с вами, с большевиками, не дала результатов. Раз это так, значит русский народ был не с нами, а с РКП. Моя борьба с коммунистами научила меня многому. Если за коммунистами идут русские рабочие и крестьяне, то я, русский революционер, должен подчиниться их воле. Судите меня как хотите.

– Никакой вы не русский революционер. Вы в глазах русского народа отъявленный бандит. Вы, Савинков, – говорил ему Менжинский, – никогда не были с русским народом, ни тем более русский народ никогда не был с вами.

– Да, я всю жизнь ошибался. Вас, большевиков, всегда поддерживал народ, он поддержал вас и в гражданской войне, поддержал и в борьбе против нас.

– Очень интересное признание, – заметил Дзержинский и затем, обращаясь к Савинкову, сказал: – Знаете, Савинков, что сто тысяч, миллион рабочих без какого-либо давления с чьей-либо стороны придут и потребуют вашей казни, Савинков, казни врага народа.

– Я в этом не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что вы подчинитесь требованию народа. Надо подчиняться народу, народной власти. Советская власть – власть народа, и я готов признать эту власть, – с пафосом сказал Савинков.

– Вот видите, Феликс Эдмундович, – с иронией сказал Менжинский, – еще одна великая держава готова признать нас.

– Вы меня извините, гражданин Дзержинский. Вячеслава Менжинского я знаю по Петербургу. Мы вместе учились в университете. Он не изменился с тех пор…