Текст книги "Клуб любителей фантастики. Анталогия танственных случаев. Рассказы."

Автор книги: Техника-молодежи Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 52 страниц)

– Чтобы выбить себе пальцы? Вы же видите, они дерутся без перчаток,ответил Хокинс.

Феннет решил встретить противника напрямик. Он остановился, чуть расставив ноги, и еще разок ударил правой. Хокинс с удивлением отметил, что геолог хорошо выдержал удар. "Он намного крепче, чем кажется",подумал Хокинс.

Тем временем Феннет, выполняя финт, поскользнулся на мокрой траве и упал. Клеменс тяжело навалился на него, но Феннет, изловчившись, резко ударил геолога в пах. Тот, застонав от боли, вцепился пальцами офицеру в лицо.

– Глаза не трогать! – закричал внимательно наблюдавший за боем доктор Бойль.

Он бросился на колени и перехватил руками широкую, как лопата, кисть Клеменса.

В этот момент Хокинс услышал какой-то посторонний звук. Среди криков болельщиков его трудно было разобрать, но первому помощнику капитана показалось, что он исходит сверху. Хокинс поднял голову и увидел зависший над поляной неизвестный аппарат, похожий на вертолет. В его конструкции имелись заметные странности, и Хокинс сразу понял, что аппарат явно инопланетный.

А между тем из гладко отполированного днища аппарата вывалилась тускло отсвечивающая металлом сеть и мгновенно опутала обоих борющихся мужчин, а также доктора Бойля, Мэри Харт и мисс Тейлор.

Вскочив на ноги, Хокинс бросился на помощь к своим товарищам, но сеть, словно живая, обвилась вокруг его рук и ног. Еще несколько человек кинулось на помощь Хокинсу, но он закричал:

– Назад! Все назад! Прочь, разбегайтесь!..

Глухое жужжание роторов аппарата перешло в резкий свист, и машина стала уходить вверх. В мгновение ока ложбина уменьшилась до размеров чайного блюдца, аппарат нырнул в облака, и ничего не стало видно, кроме колышащейся плотной белизны.

Когда аппарат пошел, наконец, на посадку, Хокинс ничуть не удивился, увидев сверкающую серебром башню большого космического корабля, которая возвышалась посередине плоскогорья.

Планета, на которую их привезли, показалась бы намного приятнее покинутой ими, если бы не излишняя и оттого странная заботливость их новых хозяев. Клетка, в которую поместили троих мужчин, с поразительной точностью копировала климатические условия планеты, где погибла "Полярная звезда". Стены клетки были застеклены, а из разбрызгивателей на потолке постоянно струился мелкий дождик. Стоявшие в клетке два унылых древовидных папоротника не служили укрытием от этих неприятных осадков. Два раза в день в углу клетки, сделанной из чего-то наподобие бетона, открывался большой люк, и им бросали куски грибов, которыми они питались после кораблекрушения.

На противоположной стороне камеры располагалось еще несколько клеток. В одной из них содержалась Мэри Харт. Находясь также, как и мужчины, за стеклом, она могла объясняться с ними только жестами и мимикой. В следующей клетке находился неизвестный зверь, что-то вроде помеси омара с каракатицей. Где содержалась мисс Тейлор, выяснить не удалось.

Сидя на мокром полу, Хокинс, Бойль и Феннет глядели сквозь толстые стекла и прочные решетки на странные существа, которые разглядывали их.

– Эх, если бы это были гуманоиды! – вздохнул доктор Бойль.Если бы они хотя бы немножечко походили на нас, то можно было бы как-то изъясниться и убедить их, что мы такие же разумные существа, как и они.

– К сожалению, они совсем на нас не похожи,отозвался Хокинс.В подобной ситуации мы бы тоже вряд ли поверили, что вот эти шестиногие пивные бочки, что стоят по ту сторону решеток,наши братья по разуму. Чем и как их убедить? Может, начать с математики? Ну-ка, попробуй теорему Пифагора,обратился Хокинс к своему младшему офицеру.

Без особого энтузиазма Феннет отломил несколько веток от ближайшего к ним дерева и, разломив их на несколько частей, начал выкладывать на сыром полу прямоугольный треугольник с квадратами по сторонам.

Туземцы – один большой, другой поменьше, третий совсем маленький – безучастно смотрели ничего не выражающими глазами на манипуляции Феннета. Тот, что побольше, сунул одно из своих щупалец в карман – эти твари, оказывается, носили одежду! – и, вытащив оттуда какой-то разукрашенный пакетик, дал его малышу. Тот, сорвав в пакетика обертку, сунул начинку в щель то ли на морде, то ли на лице, служившую, видимо, ртом. И принялся жевать – наверное, в пакетике были туземные конфеты.

– Хотел бы я, чтобы им разрешалось кормить сидящих в клетках зверей,со вздохом промолвил Хокинс.А то меня прямо тошнит от этих проклятых грибов.

– Что ж, давайте подведем итоги,сказал доктор Бойль.Итак, нас, шестерых, поймали и утащили из лагеря на каком-то вертолете, привезли на космических корабль, который, сдается мне, ничем особенно не отличается от наших межзвездных лайнеров. Вы, Хокинс, уверяете, что у них на корабле стоят двигатели Эрейнхорта, во всяком случае похожие на них, как две капли воды.

– Совершенно верно,подтвердил первый помощник капитана.

– На корабле нас разместили поодиночке в различные клетки. Никаких карантинов; кормили и поили регулярно. А потом доставили на эту неизвестную планету. Здесь торопливо перегнали, как скот, из клеток в открытый фургон и повезли – куда, мы не знаем. Наконец, фургон остановился, двери отворились, двое туземцев, если можно так назвать эти ходячие бочки, сунули в фургон крючья с сетями и вытащили Клеменса с мисс Тейлор. С тех пор мы их больше не видели. Нас сутки промариновали в отдельных клетках, затем отправили в от в эту кунсткамеру.

– Вы считаете, что Клеменса и мисс Тейлор подвергли вивисекции? – спросил Феннет.Я, грешным делом, недолюбливал Клеменса, но такое...

– Боюсь, что так,отвечал Бойль. – Наши тюремщики таким путем выяснили, что мы различаемся по полу. К сожалению, с помощью вивисекции нельзя установить, обладает ли подопытный интеллектом.

– Вот сволочи! – воскликнул младший офицер.

– Потише, сынок,сказал Хокинс.Их нельзя винить за это, понимаешь? Мы подвергаем анатомическим исследованиям животных, которые намного больше похожи на нас, чем мы на этих тварей.

– Наша задача,продолжал доктор Бойль свою мысль,убедить этих тварей, как вы их назвали, Хокинс, в том, что мы такие же разумные существа, как и они, что мы обладаем интеллектом. Но как это сделать – вот вопрос? Каким образом доказать им, что у нас есть разум? Кого мы называем разумными?

– Того, кто знает теорему Пифагора,мрачно буркнул Феннет.

– Я где-то читал, что история человечества – это история существ, которые умеют добывать огонь и изготавливать орудия труда.

– Тогда давайте разведемте огонь,предложил доктор.Или сделаем какие-нибудь орудия производства и начнем их использовать.

– Не валяйте дурака,прервал его первый помощник капитана.Вы же знаете, что у нас нет для этого сырья. У нас нет даже искусственных зубов – все съела проклятая плесень.Хокинс на минуту призадумался.Знаете что, когда я был молодым и красивым, то всех юнг на корабле учили разным древним ремеслам. Нас считали прямыми наследниками матросов со старых морских парусников, так что учили вязать шкоты, плести канаты и маты, сращивать концы, разжигать огонь и многое другое. Потом кому-то из нас взбрело в голову плести корзины. Служили мы тогда на пассажирском лайнере, курсирующем от Солнца до Альдебарана; корзины плели втайне и, раскрасив в невообразимо дикие цвета, продавали простакам-пассажирам, выдавая свои творения за подлинные изделия туземцев с далекой планеты Арктура VI. Вот был скандал, когда капитан и первый помощник пронюхали об этом!

– Короче, куда вы клоните? – спросил доктор.

– А вот куда. Мы покажем этим тварям нашу сноровку и уменье, наш интеллект, когда сплетем корзины. Я научу вас.

– Хм, пожалуй, это может сработать,сказал задумчиво Бойль.Наверняка может. Однако вспомните: некоторые виды животных тоже плетут. Бобры, например, ох как ловко строят свои плотины из ивовых прутьев. А возьмите беседковых птиц, их еще шалашниками называют, так те начинают плести себе гнезда в период спаривания.

Главный смотритель кунсткамеры, должно быть, знал о животных, которые накануне спаривания начинают плести, подобно шалашникам, гнезда. К концу третьего дня лихорадочного плетения корзин, на которые ушли все подстилки, Мэри Харт из ее одиночной камеры перевели в клетку к трем мужчинам.

"Это, конечно, хорошо, что Мэри перевели к нам,думал Хокинс.Еще два-три дня одиночного заключения, и бедняжка наверняка сошла бы с ума. Однако ее содержание в одной клетке с мужчинами имеет свои отрицательные стороны. Придется теперь присматривать за молодым Феннетом. Да и за доктором – этим старым ловеласом – нужен глаз да глаз".

Среди ночи Мэри неожиданно закричала.

С Хокинса мгновенно слетел сон. Быстро поднявшись, он подошел к девушке.

– В чем дело? Что случилось?

– Не знаю... Мне показалось, что кто-то маленький с острыми коготками пробежал по мне.

– А-а,протянул Хокинс.Это наш Джо.

– Джо? – спросила Мэри.Какой еще Джо?

– Это такой зверек,отвечал первый помощник капитана.

– Да нечто вроде нашей мыши,донесся с противоположного угла голос доктора.Обычно вылезает откуда-то по ночам в поисках крошек. Ну, мы его начали подкармливать, чтобы приручить.

– Вы потворствуйте этой мерзости!закричала Мэри.Сейчас же поймайте ее. Сейчас же! Я страшно боюсь мышей!

– Завтра поймаем,сказал Хокинс.

– Нет, сейчас! Сейчас! – настаивала Мэри.

– Я сказал – завтра! – жестко сказал Хокинс и пошел в свой угол досыпать.

Джо изловили очень легко. Взяли две мелкие корзины, скрепили их между собой петлями и получилась превосходная мышеловка. Положили внутрь приманку – большой кусок гриба. Искусно поставили подпорку – так, чтобы она сразу упала, как только зверек коснется приманки.

Хокинс, лежавший без сна на своей мокрой подстилке, услышал тихий писк и глухой стук, который подсказал аму, что мышеловка захлопнулась. Крошечные коготки яростно зацарапали по прочным стенкам корзины, затем раздалось негодующее верещание зверька.

Мэри Харт спала непробудным сном, когда Хокинс потряс ее за плечо.

– Он пойман,сказал он.

– Кто? – Мэри спросонья ничего не понимала.

– Джо пойман, вот кто.

– А-а... Тогда убейте его,ответила девушка и снова уснула.

Однако Джо убивать не стали. Мужчины уже привязались к нему, так что с наступлением утра они пересадили его в клетку, которую специально для этого соорудил Хокинс. Даже Мэри размякла при виде крошечного безобидного комочка, возмущенно снующего взад-вперед в своей тюрьме. Она настояла, что сама будет кормить зверька, и радостно смеялась каждый раз, когда тонкие лапки протягивались из-за прутьев решетки и хватали очередной кусочек гриба.

Три дня они забавлялись своей живой игрушкой. На четвертый день существа, которые кидали им корм, вошли в клетку со своими сетями, связали и унесли первого помощника капитана.

– Боюсь, что Хокинса мы больше не увидим,молвил Бойль.С ним сделают то же, что и...

– Они сделают из него чучело и выставят в каком-нибудь своем зоологическом музее,мрачно сказал Феннет.

– Нет! – гневно воскликнула Мэри.Они не имеют права!

– Права? Они и спрашивать никого не станут...

Вдруг находящийся позади них люк широко распахнулся, и, прежде чем три оставшихся в клетке человека успели отступить на безопасное расстояние, знакомый голос произнес:

– Все в порядке, ребята! Выходите по одному.

И в клетку вошел Хокинс. Но какой!!! Гладко выбритый, в отличных спортивных трусах, сшитых из необычайной ярко-красной материи.

– Выходите! – сказал он снова.Наши хозяева приносят свои самые искренние извинения. Они уже приготовили нам более подходящее жилье. А потом, как только они снарядят корабль, мы отправимся за остальными нашими людьми.

– Постой, постой! Не так быстро,сказал Бойль.Вначале объясни, что произошло. Скажи, что заставило их понять, что мы тоже разумные существа?

Лицо Хокинса на минутку омрачилось.

– А то,нехотя молвил он,что только разумное существо может посадить другое в клетку...

Перевод с английского Николая КОЛПАКОВА –(c) "Техника – молодежи", N10 за 1995 г.

Любовь Романчук "Запах триасового леса" (КЛФ)

В голове вертелась одна и та же фраза: "Воздух сыр и, как мышь, насторожен".

Фраза совершенно бессмысленная и, главное, без продолжения. Никакой сырости на самом деле не было, туман, подымавшийся от речки, уже развеялся, и утренняя обычная промозглость постепенно уходила из тела, оставляя после себя лишь удивление: как в такую жару можно было столь тепло одеться? Традиционная рыбная ловля на зорьке окончилась полным фиаско, и Мать на скорую руку сооружала уху из привезенных из Города рыбных консервов.

Эти дни семейных обязательных выездов в лес были для Саши настоящей пыткой. Его коробило от неуемных восторгов Матери в отношении природы, раздражал пафос декламируемых Дедом стихов. Что-то было тут неестественное. И если он объяснял эту неестественность в женщинах тем, что они, как существа, стоящие на более низкой ступени развития, еще не окончательно вырвались из первобытности, отошли от темных звериных инстинктов, то относительно мужчин он терялся. В их преклонении, восторге перед природой он усматривал либо вранье, либо набивание себе цены (вот, дескать, какой я утонченный), либо банальную ненормальность. Ну не может здравомыслящий человек испытывать счастье при виде заката, пусть и самого необыкновенного, или семейства найденных случайно зверюг. Может, все это действительно красиво, но ведь неинтересно же, неинтересно.

Человека должно трогать человеческое, потому что общение, а следовательно, и контакт возможны только на равных.

"Воздух сыр и, как мышь, насторожен..." Надо же, прицепилась такая гадость. Саша зевнул, глянул хмуро на часы. Еще целый день ни за что ни про что мучаться, слушать бред про птичек, который сейчас начнет выдавать Дед, смотреть в далекое пустое небо, на неровный частокол кривых голых сосен, перекрывших дорогу к речке, на черные груды валежника, опутанного противной клейкой паутиной, на колючую рыжую хвою под ногами и нахальных, лезущих под рубашку муравьев. Да и речка – одно название, полметра глубиной, полсажени шириной.

И все это – терпеть, терпеть, терпеть.

Театрально взгромоздившись на пень, раскинув широко руки, как бы обращаясь к колдующей у костра Матери, Дед безо всякого предупреждения начал:

Я помню раненую птицу,

Что по воде крылами била,

И брызги падали в ресницы,

И ты ловила их, ловила.

Нет, слушать т а к о е было совершенно невозможно и, осторожно приподнявшись, Саша отполз в сторону. Что интересно: сам же и пристрелил тогда эту птицу в прошлый выезд, пристрелил – и тут же состряпал стишок. Неплохо. Нет, лучше уж так, как у него: полное безразличие. Никто никого не трогает, все как бы само по себе.

"Вот еще одна идиотка, – подумал он отрешенно, скашивая глаза на проползающую мимо него улитку. – И куда, интересно, приспичило ей ползти? Ну сидела бы, жрала свою биомассу".

Совсем рассердившись, Саша поднялся.

Он не мог понять, зачем все это? Теснота в палатке, грязь, отсутствие теплой воды, закопченые кастрюли, пропахшая дымом пища, костер – к чему все эти неудобства? Ради чего?

И все в безумии простила, -

долетало до него, -

Та птица стае отлюбившей.

Лишь по воде устало била

Крылом, безжизненно повисшим.

Саша прошел частокол сосен, затем густой кустарник, облепивший его паутиной, и вышел на какой-то луг. Луг самый обычный, затрапезный, с цветочками, названия которых Саша никогда не мог запомнить, и на нем он услышал какие-то всхлипы. Даже и не всхлипы, а не то шорохи, не то причитания. Он покрутил головой туда-сюда, улавливая направление звуков, и заметил некое движение, возню среди лопухов.

Осторожно, стараясь не дышать, Саша подошел ближе и, раздвинув лопухи, увидел ползающего на карачках человека, который, принюхиваясь ко всему, пришептывал:

– Надо же, потерять такую вещь. Ну куда она могла закатиться? Нет, нет, запахи здесь для нее слишком резкие. Сюда бы мастодонта, а так – бесполезно, бесполезно. Вот я раззява, упустить такую редкость.

Саше стало жаль так сильно сокрушающегося человека и, присев на корточки, он решительно произнес:

– Здравствуйте. Может, я вам чем-нибудь помогу? У меня зрение хорошее.

Человек поднял голову, и Саша увидел, что у него ярко-зеленые, как трава, глаза и что они как будто без ресниц, круглые и навыкате. И все лицо его чем-то смахивало на морду кузнечика – такое же вытянутое вперед, узкое, со скошенным подбородком.

– Иди сюда, – позвал его человек, нисколько не удивившись, – тебя как звать? Сашей?

– Сашей. А вы откуда знаете?

– Мысли читаю, – серьезно ответил человек, – а точнее, вижу образы, порождаемые чьим-либо мозгом. Это совсем нетрудно. Я, честно говоря, и не думал, что в эту глухомань кто-то заберется. Так что я рад, рад. Вообще-то мне страшно некогда, меня уже давно ждут в Москве. И если бы я не свалился здесь в эту яму и не рассыпал бы всю мою коллекцию – я был бы уже далеко. Но самый главный экземпляр, тот, с которым меня ждут в Москве, я найти не могу. Вряд ли ты мне, Саша, можешь помочь, хотя... хотя...

– Чего искать-то? – напрямик спросил Саша, заглядывая под лопухи.

– Осторожно, осторожно, – попросил человек, – да, зови меня Архимедом. Ты вот что: ложись и нюхай, все подряд. Как только незнакомый для себя запах обнаружишь на чем-то, ну совсем необычный – то и хватай.

– А что это?

– А-а... ты все равно не знаешь. Это запах триасового леса. Лучше бы я потерял что-то другое.

– Какого леса?

– Триасового. Его давно уже не существует, я едва успел его застать. Произрастал он за двести миллионов лет до нашей эры. Изумительный был лес. Между прочим, мой самый любимый пейзаж. Только не осталось от него ничего. Так, какие-то гнилушки, отпечатки, пыльца цветочная – все окаменевшее, мертвое. А у меня был запах этого леса, настоящий, живой. Вот тебе, разве не интересно, как пах триасовый лес? Многим, ты знаешь, это не только интересно, а просто необходимо: узнать, как он пах. А что мне, жалко? Бери и нюхай. Потому что многие запахи лечат человека, любую болезнь, да. А люди разучились их различать, вот в чем наша беда. Потеряли чувствительность к миру, то есть открытость своих систем; впрочем, все это очень сложно. Для тебя.

– А мне вот, например, нравится запах машинного масла, – сказал Саша.

– Это ужасно, – всплеснул руками Архимед, – ты не представляешь, как это ужасно! Просто катастрофа. Вот я, например, сейчас собираю запахи всех биосистем, спешу, потому что случится так, все вымрет, основные природные ландшафты исчезнут, и люди будут рады, когда им хоть запахи кто-то вернет. Вот смотри, сколько их у меня, – человек развернул свою сумку, и Саша увидел кучу каких-то аптекарских пузырьков, таблеток, обрывков бумаги, коры или просто обыкновенных картонок. На всем этом барахле были аккуратно расклеены этикетки с названием запаха, с указанием года и местности, с номером и штампом, среди которых Саша прочел: "Сагновое болото", "Кедровник", "Сосновый бор", "Дикая степь", "Морская лагуна", "Дыхание морской коровы", "Течка приматов" и так далее, и тому подобное.

– Для неспециалистов моя коллекция представляет, так сказать, эмоциональную ценность. Для специалистов же она – просто клад. Ну ты ищи, ищи, или я обзову сам себя шарлатаном.

Саша приклонился к земле и послушно пополз на коленях; человек ему понравился, и он искренне хотел помочь ему. Он уловил слабый запах болота, степной травы и багульника. Желтые мелкие цветы бессмертника щекотали ему лицо, глаза слепили яркие сиреневые соцветья шалфея; между ними скромно тянулась к свету таволга, а разлапистый древний папортник гордо и отчужденно возвышался в этом позднем буйстве цветов, как напоминание о бесцветковом растительном прошлом.

– Все, время вышло, – неожиданно резко и обреченно вымолвил человек и поднялся, и Саша увидел, что он совсем, совсем небольшого, даже прямо-таки маленького, роста, где-то около метра шестидесяти.

И, взглянув на него, Саша вдруг заприметил что-то блеснувшее за ним на солнце в ветвях. Приподнявшись, он автоматически протянул к ветке руку, но на траву упал лишь кусок бересты, обглоданной зайцами.

– Вот, вот он, запах моего триасового леса! – буквально завопил человек, переворачивая кусок бересты и с удовольствием принюхиваясь к нему. – А-ах! Какой лес был, какой лес! На, понюхай и ты, хоть тебе это ни о чем и не говорит.

Он, потерев, ткнул Саше бересту в самое лицо, и Саша осторожно вдохнул в себя какой-то сладковато-прелый запах, который ни с чем знакомым не ассоциировался. Пряный душок гниения был ему даже неприятен, и он поморщился.

– Не нравится, – подытожил человек. – Зато, представь, очень нравится беременным женщинам в тот период, когда их зародыши проходят стадию головоногих моллюсков. Ну, ты меня просто вернул к жизни. Какое чутье! Я и не подозревал. Взамен я могу тебе подарить один из запахов. Это не так уж мало, мой мальчик, – поспешил он добавить, заметив Сашину ухмылку. – Эти запахи не только лечат. Выделяемые ими экстрагонные вещества возбуждают определенные участки мозга, стимулируя творческую активность и вскрывая потенциально неограниченные возможности мозга. Но запахи эти слышны лишь тем, кто получает их из моих рук. Ты можешь многого добиться, если захочешь, стать, например, великим человеком или даже властелином природы. Настоящим, не придуманным властелином. Ведь ты хотел бы этого, да?

– Чего именно? – не понял Саша.

– Ну, полного слияния, – смутился человек, словно сказал что-то неприличное, но тут же встряхнулся, подмигнул Саше весело. – Тебя раздражает ведь, что его нет. А на разного рода уловки ты размениваться не хочешь. Верно? – Он заглянул Саше в глаза, и Саша увидел себя в его зрачках перевернутым, как на экране при неверно вставленной кинопленке. "Так не бывает", – успел подумать он и удивился, потому что понял: бывает все.

– Я подарю тебе образ леса, – продолжал человек, – через который ты обретешь истинные связи с миром. Потому что в твоем мозгу, дружок, есть все: все истины, знания и прошлое, в нем спрятана вся память, которую надо только пробудить. Даже внешний облик исходит от мозга, это так, хотя все вы совершенно не можете этим управлять, у вас все происходит стихийно. А я вот даю тебе концентрат, который поможет все упорядочить в твоей голове, подчинить внешнее внутреннему. Однако... однако, правда, при одном условии, нарушив которое, ты перестанешь чувствовать мой концентрат. Совсем. Условие вовсе нетрудное. Ну? Так что ты хочешь? Какой запах?

– А вот этот, триасовый, – ни секунды не раздумывая, сказал Саша.

Человек достал кусок коры, потер его о свой эталон и вручил Саше.

Тот понюхал и вновь уловил тлетворный, вызывающий тошноту запах.

– Да, условие не забудь, – напомнил человек, пряча все свои принадлежности в портфель, – условие существования канала связи между тобой и мной, то есть всем. Оно одинаково для всех: не оставляйте... следов. Понял? Ну пока.

– Каких следов? – переспросил Саша, но человек уже исчез среди лопухов, и только обыкновенный кусочек коры в руках мальчика остался напоминанием об этом необычном знакомстве, которое то ли было, то ли привиделось.

И тут Саша услышал, что его, надрываясь, зовут родители. Он выпрямился, обвел взглядом местность, вспоминая, откуда вышел и одновременно воображая, как он, великий человек, стоит над миром, подчиненным ему.

Ничего не изменилось вокруг, абсолютно.

Розовыми, светящимися исполинами упирались в небо величавые сосны, нисколько не забирая света у раскидистых тайнобрачных папортников. Совсем близко, окутанная голубоватой мягкой дымкой, подступала излучина реки, и в ее мелководьи подымались огромных размеров хвощевые с коричневатыми шишечками созвездий на концах. Расколотые молнией толстые вековые стволы перегораживали пространство леса, обрубками гигантских пней постоянно напоминая о бренности всего этого великолепия. Возле них непривычно и скромно ютились низкие малорослые представители саговниковых с короткими бочонковидными стволами, покрытыми крыпными разноокрашенными цветами. Некоторые из них уже вытянулись метра на три, распустив над собой роскошную пальмовидную крону.

И небо, розоватое, прозрачное, ничем не подпорченное небо расстилалось над всем этим необыкновенной красоты миром, в котором он был своим. Он добился этого, он был своим и, значит, великим.

Где-то над собой он услышал голос, доносящийся как бы сквозь некую толщу:

– Куда ползешь, идиотка?

Улыбнулся в ответ снисходительно-отстраненно – властелину природы это позволительно.

Какая-то цветистая, необыкновенных размеров бабочка, медленно и неровно подрагивая полупрозрачными, в радужных разводах, крыльями, пролетела над головой, искажая движением воздуха видимость. На крыльях ее были изображены черные магические знаки, значение которых Саша без труда расшифровал для себя, но, расшифровав, тут же забыл. Избыточной информации и так хватало, и хранить ее было бессмысленно и расточительно. Покружив, гигантская бабочка скрылась за лесом; пространство после нее колыхалось некоторое время, как бы входя в резонанс с произведенным ею возмущением, а затем необыкновенно четко прояснилось, улеглось.

Саша ощутил в себе новую, неведомую ранее легкость, вызванную состоянием восхищения и радости. Он смутно чувствовал, что властелинов природы должно быть много и что им подвластно многое же – они не боятся катаклизмов, смерти или вымирания и могут пережить все; неуничтожаемая и совершенная сила, которая таится в них, заключается в том, что они могут ПРЕВРАЩАТЬСЯ. Никто другой не обладает этим свойством и потому вымирает. А властелины, овладев искусством свертки, то есть превращением в почти неживое, могут выжидать десятки, сотни и тысячи лет – пока условия не станут вновь подходящими для развертывания генетической программы. Большего им просто не надо.

Саша оглянулся, обострившимся цепким взглядом охватывая дальнее, исконно свое пространство, представшее перед ним в безгранично раздвинувшемся диапазоне обзора. Оно было странным, как будто вытекающим откуда-то изнутри.

Как здорово быть властелином, как приятно, оказывается, быть просто НЕ-ОСТАВЛЯЮЩИМ-СЛЕДОВ! Да и возможно ли оставить следы в том, частью чего ты являешься?

Саша поднял голову. Небо уже порыжело, заискрилось от наплыва красок. Оранжевое солнце, размазанное по небу в овальный вытянутый блин, поднялось над макушками самых высоких деревьев – поднялось обыкновенно и просто, как поднималось миллиарды лет, подчиняя весь мир ритму своего движения.

И, словно приветствуя это, яркая жгучая радуга засверкала над хвощевым отцветшим лугом...

Саша очнулся: пора было включаться, тело получило уже достаточно энергии, разогревшей его окоченевшие, но не ведающие холода члены. Он пошевелил ими и, высвободив тонкие ноги из трясины, призывно жужжа, расправил негнущиеся жесткие крылья, блеснул светлым хитиновым боком – и легко и свободно, как будто делал это не один раз, взмыл в напоенный особой утренней свежестью воздух. Властелином.

________ (c) "Техника – молодежи", N11 за 1996 г.

Кэтрин Л. Мур "Красавицы Менги" (КЛФ)

Нортвест Смит откинул голову, почувствовав затылком стену склада, и посмотрел на темное ночное небо Венеры. Как обычно, с наступлением ночи над портовыми кварталами нависла мертвая тишина, вызывавшая смутное ощущение затаившейся смертельной угрозы. Несмотря на то, что единственными звуками, доносившимися до ушей Смита, были бесконечно повторяющиеся всплески небольших волн, ритмично набегающих на опоры причала, он хорошо представлял себе опасности, грозившие случайно оказавшемуся здесь прохожему. Не последнее место среди них занимала мгновенная смерть, внезапно бросающаяся на вас из засады немых теней.

Иногда казалось, что в нем просыпается легкая ностальгия, в особенности когда он смотрел на тучи, скрывавшие прекрасную зеленую звезду, которая находилась (он очень хорошо знал это) совсем низко над горизонтом, – его родную планету, его Землю. Но, пожалуй, если он и думал о ней так, эти мысли могли вызвать лишь легкую сардоническую усмешку – слишком давно оборвались все нити, связывавшие его с Землей, и вряд ли она приняла бы с благосклонностью блудного сына.

Он по-прежнему неподвижно сидел в темноте. Из прорезанного прямо над ним окна в стене склада на влажную набережную падал тусклый прямоугольник света. Смит отодвинулся еще дальше в густую тень и устроился поудобнее, обхватив руками колени.

Внезапно он услышал чьи-то тихие шаги. Возможно, что он и ожидал чего-то подобного, так как мгновенно повернулся всем телом в ту сторону и застыл, прислушиваясь. Шаги явно не принадлежали мужчине – слишком легко ноги касались дощатого настила. На лбу Смита прорезались глубокие борозды морщин. Женщина? Ночью, на погруженной во мрак набережной? Даже самые отпетые портовые шлюхи не осмеливались появляться в этих кварталах Эднеса ночью, в часы, когда не взлетали и не приземлялись космические корабли. Тем не менее звуки порхающих женских шагов доносились до него все отчетливее.

Вжавшись в темный угол, Смит терпеливо ждал. Вскоре на темно-сером фоне появился еще более темный силуэт женщины, и только небольшой светлый треугольник лица немного выделялся. Когда она пересекла пятно света, падавшего из окна склада, Смит понял, почему эта женщина осмелилась проникнуть ночью в портовые трущобы: ей было дозволено все. Ее фигура скрывалась под длинным черным плащом, но хорошо различимое лицо, похожее очертаниями на сердце, призрачно светилось под небольшим трехрогим убором из бархата, распространенным среди обитательниц Венеры. Смутно виднелась и волна пышных волос цвета красной меди. По этому восхитительному лицу, по огненным волосам Смит безошибочно понял, что перед ним – девственница Минги.

Это действительно было одно из чудесных созданий, воспитывавшихся в цитадели Минги с доисторических времен, идеал женской красоты и изящества; их лелеяли точно так же, как на Земле выращивают породистых скаковых лошадей. С самого раннего детства они обучались наряду со многим и многим другим искусству обольщать мужчин. На всех трех планетах не было уважающего себя владетеля, не стремившегося – разумеется, если позволяло состояние казны – иметь при своем дворе какое-нибудь из этих изысканнейших существ с непринужденной грациозной походкой, кожей ослепительно молочного цвета, огненными волосами и прекрасным страстным лицом.

Короли и герцоги, князья и бароны разных стран и народов бросали свои сокровища к вратам цитадели Минги, и девушки, похожие на изваянные искусной рукой статуэтки из золота и слоновой кости, разъезжались по тысячам городов, дабы украсить собой бесчисленные дворцы и замки. Так было всегда с тех пор, как на берегу Великого Моря возник Эднес.