Текст книги "Клуб любителей фантастики. Анталогия танственных случаев. Рассказы."

Автор книги: Техника-молодежи Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц)

– А твой муж?

– Мы женаты свыше двух лет, но только после наших объятий... понимаешь... – Она потупила взгляд.

Проклятье! Это очаровательнейшее порочное создание играло нами, глупыми самцами, как река – упавшими в нее листьями. Дьявол меня угораздил, рискуя жизнью, стать соглядатаем в пещере, оказаться среди бритоголовых, истекающих похотью ублюдков. Но зато теперь я узнал слишком многое, чтобы вновь оказаться игрушкой в шаловливых ручках неразборчивой красотки. И я сказал, дерзко глядя в ее бесстыжие глаза:

– Жанна, я готов любого твоего ребеночка признать своим. И даже платить исправно алименты. Любого, будь он хоть негром, хоть эскимосом, хоть орангутангом. Только оставь меня сегодня в покое!

– Ты спятил, – спокойно ответила красавица, повернулась, остановила первую же попавшуюся машину и укатила.

Прошло около месяца. Ни Жанна, ни ее муж не звонили. И я тоже решил не навязываться. Брат покинул санаторный рай исцеленным.

Я уговорил его остаться в Москве, поселиться на первых порах вместе, в моей утлой квартиренке. Больших хлопот стоило мне выбить для него прописку в родительском доме на Таганке, где обитали теперь наши сестры – одна замужняя, с двумя детьми, другая разведенка, с сынишкой. Я помог Андрюше устроиться тренером на стадион "Юных пионеров", где он, судя по всему, блаженствовал, как в юности, готовя будущих чемпионов.

Однажды в Староконюшенном переулке я лицом к лицу столкнулся с Гернетами. И признаться, подрастерялся. Но выручила Жанна:

– Эрик, позволь тебе представить Ники, нашего бывшего помощника оператора. Помнишь, мы виделись в "Домодедово" перед вылетом в Ташанбе, – быстро говорила она, придерживая от ветра рукою широкополую соломенную шляпу. – Славный парень, можешь не сомневаться. Десятиборец. Геркулес. Обожает иногда объезжать глупеньких лошадок.

Я пожал мощную ладонь Эрика. И тут только заметил: под шляпой головка Жанны была забинтована! Я похолодел от страшной мысли: да неужто этот коновал привел свою угрозу в действие?!

– Вы ранены, Жанна? – вырвалось у меня непроизвольно.

– Пустяки. – Она улыбнулась. – Собирала в Усть-Коксе целебный золотой корень и грохнулась с обрыва. До вашей свадьбы, Никифор, заживет. А у нас с Эриком каждый день теперь – как свадьба.

Гернет взглянул на меня загадочно, обнял жену, и они картинно поцеловались.

Терзаемому ужасными догадками, смятенному, ошарашенному – мне ничего другого не оставалось, как торопливо распрощаться.

Полтора часа спустя позвонил Эрик, поблагодарил за самообладание: было бы ужасно, если б Жанночка догадалась о нашем сговоре. Я, в свою очередь, рассыпался в любезностях за спасенного брата. Однако доктор охладил мой пыл, сказав:

– Будьте готовы к неожиданностям. Почти у всех запойных, вылеченных известным вам способом, заметно меняется психика. Одни становятся женоненавистниками. Другие – едят только сырые овощи и пророщенное зерно, третьи – пьют мочу младенцев, будучи убеждены, что возвращают себе молодость. Четвертые ждут прихода Антихриста и Страшного суда. – Гернет помолчал. – Кстати, хочу извиниться за свое недостойное буйство перед поездкой на Алтай. Слава небесам, кошмар мой кончился. Надеюсь, навсегда. Жанночка действительно ударилась головой о камень, потеряв сознание. У нее случился выкидыш. Тайга, горы, до Усть-Коксы несколько километров, и мне самому пришлось выступить в роли повитухи. Представляете мое состояние? Я разорвал свою рубаху, перебинтовал Жанне голову, а потом по берегу реки нес ее, бедненькую, на руках до поселка. Но теперь все мрачное позади. Она оклемалась, и, мне кажется, мы любим друг дружку сильнее, чем в медовый месяц. Вчера она сказала, что будет моей рабой до скончания времен... Иногда несчастья мгновенно оборачиваются блаженством, вы согласны с будущим Нобелевским лауреатом, товарищ будущий министр?

III. Ужин при свечах

– Подумать только, сорок лет промелькнуло, как березовая рощица в окне летящего поезда, – говорил, тяжело отдуваясь, юбиляр.

Мы стояли и потягивали ликер возле сцены, заваленной подарками: аляповатой двухметровой вазой из малахита, моделью НЛО размером со слона, кавказскими бурками и кинжалами, африканскими масками черного дерева, двумя шкурами белых медведей и тремя бурых,в общем, всем тем, что дарят великим или богатым. Публика несколько притомилась, вместе с оркестром, но никто еще не уходил.

– Достопочтенный Никифор Иванович, вам нравится, что в золотом вензеле над сценой изображено на постыдное число 80, а 20+20+20+20? Правда, это находка? – вопрошал меня самый знаменитый ученый планеты. – Так сказать, учетверенная иллюзия утраченной молодости. Кстати, вы счастливы, маршал?

– Не бывает счастливых министров общественного спокойствия, а тем паче в России-матушке, – отвечал я без всякого энтузиазма.Я не Нобелевский лауреат, не супруг очаровательного создания, коему – вы не дадите мне солгать – тридцать лет, не более. Кстати, спасибо за семьдесят лимонов фунтов стерлингов в нашу дырявую казну. Хотя все равно разворуют.

– А чего жалеть, драгоценный Никифор Иванович? Земное бытие на исходе, наследников нет. Нам с Жанной осталось блаженствовать чуть меньше трех месяцев. После чего мы в один день и час покинем сей бренный мир. В этом она совершенно уверена, даже называет точную дату исхода в небеса. И я ей верю. Точнее, верю лишь ей, моей звезде. Вы изумитесь, но за сорок последних лет мы ни разу не расстались, даже на час. Она обожает меня, даже сейчас, когда я стал похож на ящерогада. Так сказать, красавица и чудовище... Надо ли добавлять, что и я без памяти люблю ее. Только она – смысл и цель моей жизни, она, одна-единственная. Хвала небесам, которые как бы проверяют на ней действие элексира вечной молодости... Выпьем за вечную молодость, господин министр!

Он с восхищением обратил свой мутноватый взгляд к президентской ложе, где его Жанна, подобная богине в светло-лиловом хитоне, вела беседу с Молчуньей.

Я решил дерзко закинуть якорь в прошлый век.

– Небеса небесами, господин Гернет, но я отвечаю за безопасность земных чудес. И вынужден признать, что обещанная вами операция на Алтае прошла блестяще. Понимаете, надеюсь, что имеется в виду? Ликвидация центра удовольствия.

– Центра удовольствия? Ну что вы, голубчик. Я нес тогда ахинею. Подобная операция даже сейчас маловероятна, тем паче тогда, тем паче вне клиники. Да и вообще рассудите здраво: ну какой из меня нейрохирург? Забудьте, Никифор Иванович, о бреднях молодости. О моей неудачной мистификации. Давайте лучше подойдемте к Жанне с Молчуньей.

– Прошу вас, гениальный мистификатор, пощадите меня. С Молчуньей я общаюсь пять раз на дню, да еще ночью она трезвонит...

Он хохотнул и закашлялся.

– О, хитрец! Не желаете, чтобы моя Жанночка увидела не того красавца-ковбоя, а нечто похожее на меня, мерзкую игуану, испещренную старческими бородавками... Шучу, конечно, шучу. Вы-то держитесь еще молодцом, никак на старика не похожи. Ладно, пощажу ваши чувства, как вы щадили в юности мои. А Жанночке передам ваши комплименты и подарочек с Марса... Извините, совсем забыл спросить о вашем брате. Он жив или...

– Не только жив, но давно уже пребывает в сане духовного пастыря всех баптистов России. Кстати, через несколько лет после исцеления, избавившись от пристрастия к спиртному, Андрей Иванович стал редкостным скупердяем. И столь же лютым женоненавистником.

IV. Видение сна

Ночью на даче в Барвихе мне приснился цветной сон. Я увидел трехметровый телевизионный экран, а на экране – сидящую в кресле Жанну. Она была в том самом светло-лиловом хитоне, что и на дне рождения Эрика Гернета, только без бриллиантового колье. В руках она держала букетик полевых цветов.

– Милый ковбой, – говорила Жанна. – Благодарю за чудесный подарок. А также за то, что вчера на юбилее не подошел с Эриком ко мне. Я бы не выдержала и разрыдалась. Ты спросишь удивленно: но почему? Ведь между нами пропасть в сорок лет взаимного забвенья. Отвечу: не совсем так. Я тебя все это время не забывала. Да и не могла забыть. Объясню подробнее...

Ты, конечно, помнишь, при каких обстоятельствах мы уехали отдыхать на Алтай. Всякий, кто хоть раз побывал на Катуни, а тем более в ее верховьях, навсегда остается в убеждении, что тамошние края – лучшие на Земле. Река бешено несет голубовато-зеленые воды среди долин и ущелий, вода чистейшая, природа девственна, как тыщу лет назад. На десятки, сотни километров – пестроцветные просторы, полные птиц, стрекоз, зверья. Ни единого завода, никаких промышленных отходов... Да, горы Алтая напоминают швейцарские Альпы, но там, в Европе, все распланировано, подстрижено, усреднено: этакий спектакль живой природы, показываемый толпам праздных зевак. А на Алтае, ну хотя бы в той же Усть-Коксе, куда мы добрались из Бийска маленьким самолетиком, поражало прежде всего безлюдье. Поселок крохотный, иногда появится на почте или охотник, или собиратель целебных трав, а то стайка туристов прошмыгнет вдоль берега – и опять тишь да гладь да Божья благодать.

Мы с Эриком разбили палатку примерно в трех километрах от поселка, выше по течению речушки Коксы, притока Катуни, возле Яшмовых Ворот. За неделю ни единая живая душа не показалась окрест, я даже заскучала.

Однажды утром, часов в десять, Эрик отправился в поселок за сыром и молоком, а я улеглась возле палатки позагорать на нежарком августовском солнышке. Глядела в безоблачное небо, мурлыча песенку, как вдруг заметила над собою диковинную бабочку с размахом крыльев чуть ли не в полметра. Отец у меня ботаник-ресурсовед, помешанный на ловле бабочек, всех этих огневок, серпокрылок, бражников, парусников, голубянок, махаонов. В доме, где я выросла, вместо картин везде понавешаны плоские ящички, где за стеклами – множество крылатых красавиц из Бог весть каких краев, даже из Анд и Гималаев. Но такую чудесницу, что зависла надо мною, я видела впервые: удлиненно-заостренная головка и шесть усиков, загнутых на концах спиральками. Надо ли говорить, что я сразу кинулась в палатку за сачком – в надежде раздобыть для отца невиданное сокровище. Однако изловить летунью оказалось дьявольски сложно: подкрадываюсь, пытаюсь накрыть, – а она перепархивает то на пенек, то на валун, то в заросли дикого хмеля.

Я не сразу поняла, что крылатая беглянка следует в определенном направлении: на юг, несколько правее Яшмовых Ворот, по руслу высохшего ручья.

Через полчаса безуспешного преследования передо мною предстала такая картина: крутой песчаный обрыв, а под ним лежит темноволосый человек в синем комбинезоне. Он лежал лицом к земле, раздавленный упавшим с обрыва кедром. Самое ужасное, что острый сук пронзил свою жертву насквозь, пригвоздив к земле. Я оцепенела от ужаса и схватилась за толстую ветку орешника, боясь упасть в обморок. Но пересилила себя, подошла к несчастному. Меня поразила неестественно вывернутая рука мертвеца в белой перламутрово-блестящей перчатке, судорожно сжавшая икру согнутой ноги. Ботинок был огромный, остроносый, тоже блестяще-перламутровый, с черными шариками вместо шнурков, похожий на игрушечный дирижабль.

От жалости к незнакомцу, раздавленному кедром, я разрыдалась.

Тут снова появилась моя летунья: вначале она спланировала на ботинок, а после села ко мне на обод сачка. Не веря своим ушам, я услышала ее тонюсенький голосок:

– Если согласна помочь попавшему в беду, следуй за мной. Она повторила эту фразу трижды, пока я не пришла в себя от изумления и пробормотала что-то насчет своего согласия.

Вскоре мы оказались на поляне, окаймленной кедрачом и молодыми березами. Слева торчал, как копна сена, красноватый округлый камень, а справа... Справа нежданно явилось, как бы из ничего, диковенное сооружение: десяток устремленных ввысь куполообразных затейливых башен, соединенных мосточками и переходами. На что это было похоже? Возможно, на Тадж-Махал, а может быть, на собор Василия Блаженного, только навершия куполов не крестообразные, а вроде тех, какими венчают новогодние елки. Этакий дворец чудес из "Тысячи и одной ночи", правда, без окон и дверей. Но главное чудо – он то исчезал, то появлялся, даже не появлялся, а про-являлся, причем не весь сразу, а будто возносясь из небытия волнами. Поначалу становится видимой левая крайняя башня, затем другая, третья, затем центральная утолщенная – и вот уже весь он сияет в царственном величии. Но вскоре дворец-все так же волнообразно-начинает загадочно исчезать, так что за ним проясняются деревья, дабы опять возродиться.

Следуя за говорящей бабочкой, я приблизилась к таинственному сооружению. Стены его были пластинчатые, узорчато-ребристые, в красноватых подпалинах, – нечто среднее между корою дерева, опереньем птицы и рыбьей чешуей.

Покоился дворец на иссиня-черном, расширяющемся к земле раструбе (несколько выше моего роста) с горизонтальными округлыми выпуклостями. Они напоминали длиннющие ступени, во всю длину раструба, а он был никак не меньше баскетбольной площадки. Почему-то мне стало страшно.

– Поспеши за мною! Ничего не опасайся! – пропищала моя поводырка и устремилась к одной из башен. В ней обозначился округлый проем. Я вошла внутрь – и оказалась вместе с бабочкой в полупрозрачной слюдяной трубе с зеленоватым дном. Проем закрылся, меня повлекло куда-то вверх и вбок.

Вскоре я была доставлена в преогромнейший яйцевидный зал. Кругом светились экраны, экранчики, какие-то странные рукоятки и механизмы, как будто по чьей-то прихоти здесь смонтировали сотню приборных досок с космических кораблей. Слева покоилась на раструбе уменьшенная до пяти-шести метров копия дворца. На стенках его слабо пульсировало серебристо-жемчужное сияние. Справа же, за прозрачной перегородкой, разделившей зал надвое, громоздились какие-то бугры, поросшие травкой, блестели кое-где лужицы, а между буграми тек настоящий ручей.

Моя летунья оказалась возле "малого дворца" и повторила:

– Поспеши сюда за мною! Ничего не опасайся!

И опять растворился проемчик. Я вошла в него – и снова в глазах запестрело от разных приборов, однако экран был один – в виде исполинского глаза, где на серебристо-черной радужной оболочке мерцали звезды, а зрачок, даже зрачище, в размах моих рук, сиял голубизною.

Бабочка села на какой-то причудливый сосуд и провещала:

– Теперь выполни последовательно шестнадцать манипуляций, обозначенных в инструкции на пульте под экраном.

Засветился пульт, на нем воссияли золотом русские слова – и я, как во сне, принялась нажимать кнопки, крутить рычажки, поворачивать ключи. Зрачок стал расти, проясняться, на нем появились очертания каких-то фигур, пока я не поняла, что это земной шар. Будто с идущего на посадку космического корабля я созерцала океаны, материки, реки, пустыни, горы. Затем картина укрупнилась: появился Байкал, Енисей, Лена, Телецкое озеро, Горный Алтай, рассекаемый Катунью и ее дочерьми-притоками. А вот и Усть-Кокса видна как на ладони, и к Воротам Яшмовым можно, кажется, прикоснуться рукой, и даже различима узенькая тропочка, по которой ушел в поселок Эрик.

Увидав совсем близко поваленный кедр, а под ним мертвеца, я затаила дыхание.

– Выполни последний пункт инструкции! – пропела бабочка. – Затем закрой глаза и сосчитай про себя до двадцати. Ни в коем случае не открывай глаза! Нарушение запрета грозит коррекцией твоей судьбы!

Неизвестно почему, но последние слова бабочки меня взбесили. Мало того, что я, как послушная роботесса, выполняю неведомо чью волю, но вдобавок от меня желают сокрыть какие-то секреты, угрожая маловразумительным словечком "коррекция". "Ну уж нет, – подумала я. – Нелюбопытная женщина – вообще никакая не женщина, и я уж досмотрю спектакль, милая бабочка-певунья. Будь что будет!"

– Последний пункт инструкции выполнен! – сказала я громко и повернула, один за другим, три ключа. – Закрываю глаза! Считаю до двадцати!

В небе, над Яшмовыми Воротами, появились невесть откуда облака, начали уплотняться, темнеть, набухать, закручиваться воронкой, нацеленной в речку. Затем бешено крутящаяся водяная пыль, захватывая листья и траву, переместилась под обрыв к поверженному кедру и внезапно застыла, оградив кедр как бы прозрачной исполинской трубой. Внутри трубы вонзались в землю стрелы молний. Верхний конус облачной воронки вспучился, налился клокочущим синеватым пламенем – и вот кедр, замедленно, как при обратной съемке, вознесся на обрыв, принимая в полете отвесное положение. Вместе с ним полетели вверх груды камней и песка, кусты, трава – и прилеплялись к обрыву, наращивая карниз. Одновременно с этими чудесами мертвец был поднят рукою невидимого великана, оживлен и зашагал задом наперед. "Они умеют поворачивать время вспять, – мелькнуло у меня в голове. – И ни кто иной, а я, Жанна, им помогла". Экран погас.

– Можешь открыть глаза! – пропищала летунья. – Ты исполнила долг спасения! И будешь отблагодарена Капитаном, оживленным тобою. Через шесть минут можно будет покинуть камеру ревитации, где мы с тобой находимся. А пока присядь, отдохни,

...Чего я только не передумала в эти шесть минут. Говорящая бабочка, воронка, полная небесного огня, кедр, взлетевший на обрыв. Да, мне посчастливилось: очутилась на инопланетном корабле и спасла Капитана.

– Немедленно покинь камеру ревитации! – послышался откуда-то густой голос с металлическими нотками. – И поторопись!

Я встала, зашагала к проемчику.

Предо мною стоял вырванный из лап смерти. Выглядел Капитан лет на сорок пять, был выше меня чуть не на две головы и немного сутулился. Лицо бронзовело загаром, глаза черные, пронзительные, волосы каштановые, как у Эрика. Вся правая сторона лба обезображена синевато-розовым шрамом в виде излома молнии.

Не снимая перчаток, капитан вытащил из кармана подобие электронных часов, повернул рычажки, вгляделся в экранчик. И прорычал:

– Как посмела ты, негодница, все двадцать секунд подглядывать за процессом ревитации?! Тебя предупреждали о запрете?

– Предупреждали! – проскрипела, шевеля усиками, крылатая доносчица, сидя на спинке черного кресла.

– Известно тебе, чем грозит нарушение запрета? – голос уже рокотал.

– Коррекцией судьбы! – опять подсуетилась златокрылая.

Подобно любой красивой женщине, я не терплю угроз в свой адрес со стороны мужчин. От подобной наглости вся кровь во мне вскипела, и я едва не влепила пощечину самонадеянному капитанишке, но вовремя спохватилась, ответив как можно мягче:

– Но позвольте, я не совершила ничего предосудительного, а меня обзывают негодницей. Да, наблюдала, как вас вытащили с того света, ну и что?! Не будь меня – и валялась бы ваша милость и посейчас под кедром.

– Ошибаешься! Не появись ты – и все равно в течение получаса ревитатор включился бы автоматически. Ты же самовольно исказила причинно-следственный континуум.

– Но меня упросила ваша бабочка, – возразила я.

– Это моя младшая дочь, – отвечал он потеплевшим голосом. – По земным меркам, Ванессе – около четырех лет, совсем еще несмышленыш. Ну и кинулась спасать отца с чужой помощью. Несмотря на строгий наказ.

– И потому я негодница, да? – захныкала я, достала платочек и отерла невольно выкатившиеся слезы.

– Да пойми ты, пойми: из-за твоего вмешательства весь Горный Алтай мог унестись в тартарары.

– В тартарары – это куда же? – съехидничала я. – На Луну? Или на Меркурий?! Или в созвездие Кассиопеи?

– В никуда, в никуда! Ни туда, ни сюда! – пропела Ванесса, решив меня, видимо, подразнить.

Капитан подошел к креслу, пересадил бабочку на смуглую ладонь, посмотрел на нее пристально и сказал:

– Девочка Ванесса! Ты трижды забыла о своем обещании не вмешиваться в разговоры взрослых с представителями низших цивилизаций и сообществ. И потому прими смиренно наказание неподвижностью.

Бабочка метнулась было ввысь с руки Капитана, но ее золотистозеленые крылья вдруг застыли внутри хрустального шара, явившегося в пустоте. Суровый отец водрузил шар на серебристый треножник филигранного литья, стоявший на одном из пультов. Затем обернулся ко мне и сказал как ни в чем не бывало:

– По крайней мере, в другую Галактику мог бы переместиться Горный Алтай из-за твоего любопытства.

Я ужаснулась и спросила:

– Но какие же силы способны вырвать из земного шара такой кусище? И зачем?

– У тебя светлая головка, Жанна Гернет, – улыбнулся Капитан. – Пойми: никто во Вселенной не посягает ни на один земной пейзаж. Все, что мы, космостроители, делаем – это воспроизводим на других, обустраиваемых нами планетах, точные копии самых красивых ваших мест. Взгляни направо. Что там, за стеклом? Уменьшенная копия Горного Алтая. Давай подойдем поближе... Смотри. Вот озеро Телецкое, другие озера. Вот Катунь с притоками. Гора Белуха в короне вечных снегов. Узнаешь? Мы воспроизведем эту красоту в других мирах.

– И людей воспроизведете? И зверей? И птиц? – допытывалась я.

– Только геологические красоты и растительность. В иных мирах живность может быть совсем иная. Мы воссоздаем пейзажи, так сказать, доисторические. Сам же процесс воссоздания настолько филигранен, что любое неосторожное вмешательство в локальный причинно-следственный континуум грозит серьезной бедой.

– Значит, я из любопытства не закрыла глаза и вмешалась в этот самый кон-ти-ну-ум?

– Едва не вмешалась. К счастью, вовремя сработала аварийная система деспиллиризации, я не смогу кратко объяснить это понятие. Зато смогу, и даже обязан, тебя наградить. Выскажи любое желание, касающееся лично твоей судьбы. Мы с дочуркой постараемся его выполнить.

– Выполним! Выполним! – запела бабочка, вновь обретшая свободу.

– Хочу стать бессмертной, – вступила я в озорную игру.

– Индивидуальное бессмертие возможно, – сказал Капитан.Но далеко не все так просто, Жанна. Не хочешь же ты прозябать шестисотлетней старухой, не так ли? Или вообрази такое: ты старишься, умираешь, после смерти перерождаешься в кедр, через три столетия засыхаешь, опять перерождаешься, предположим в черепаху или каракатицу – и так далее. Такого ли бессмертия жаждешь?

– Никаких дряхлых старушек! – выпалила я. – Никаких бессмертных каракатиц. Хочу оставаться красавицей лет до шестидесяти, – а потом моя душенька пусть отлетит в небеса.

Капитан опять извлек свой приборчик, опять покрутил на нем колесики, помолчал, а затем отвечал, скашивая глаза на экранчик:

– Жанна, ты должна понять: в мире все жестко взаимосвязано. Струны причинности по всей Вселенной натянуты до предела, тронь – зазвенит. Любое чудо неукоснительно обставлено множеством условий и условностей... Теперь напряги внимание: существуют три варианта выполнения твоего последнего желания. В первых двух ты продолжаешь вести рассеянную жизнь красавицы. Перебираешь мужчин, удовольствия, наслаждения. А погибаешь, дожив до шестидесяти лет, в автокатастрофе. Но не сразу – после страшных мучений. Это вариант первый. По второму, смерть наступает от проказы, которой ты заразишься в Индии.

– Упаси Боже! – вырвалось у меня. – Долой проказу и автокатастрофы!

– Третий вариант. Сохраняя очарование молодости, ты все последующие сорок лет пребываешь неразлучно с Эриком Гернетом. Становишься его тенью. Наставницей. Сестрой. Секретарем. Пылкой возлюбленной. Рабой до скончания времен. Забываешь все свои прежние любови и любовишки. Мы сделаем так, что твой муж прославится на весь мир открытиями вакцины против СПИДа и ТРЭНСа. Вы станете одной из самых богатых супружеских пар планеты. Я говорю: супружеских пар, а не семейств. Ибо Эрик Гернет не может и никогда не мог иметь детей, о чем ты не подозреваешь. Значит, нам придется избавить тебя от зародыша, пребывающего в тебе. Не удивляйся жестокости наших условий. Повторяю: простых чудес не бывает. Но зато представь: прекрасная и молодая, ты объездишь всю планету. Будешь с почтением принимаема президентами, королевами, шейхами, какими угодно знаменитостями. Разумеется, вместе с Гернетом, которого ты не сможешь покинуть ни на час, ни даже на полчаса. Вы и в инобытие отправитесь вместе.

– Когда же? – выпалила я, не сдержавшись.

– 10 января 2012 года. В 17.23. Мгновенно и безболезненно. На Галапагосовых островах... Подумай над сказанным мною, Жанна. Ты совершенно свободна в выборе. Свобода воли – один из универсальных законов космоса.

– Свобода воли! – хмыкнула я. – Если не лукавите, то у меня, представительницы низшей, как вы изволили выразиться, цивилизации, возникает вопрос: кто дал вам право покушаться на свободу воли Эрика Яковлевича Гернета? Он что, тоже подопытный кролик?

Капитан потер двумя пальцами свой страшный шрам.

– Не волнуйся, Жанна, никто не нарушает ни воли, ни свободы твоего мужа. Ответь чистосердечно: хочет ли он избавить людей от СПИДа и ТРЭНСа и прославиться как Нобелевский лауреат?

– Хочет, – сказала я.

– Жаждет ли он быть с тобой неразлучно?

– Жаждет.

– Стало быть, он не подопытный кролик, верно?

Трудно описать мое состояние в тот момент. В голове все перепуталось, кровь била в виски. И неожиданно для самой себя я спросила вовсе уж несуразное:

– А если я Эрику все же изменю?

– Тогда автоматически срабатывает второй вариант. Как и в том случае, если разгласишь нашу беседу. С одним, правда, исключением. Когда до твоего с Эриком перехода в небытие останется меньше восьмидесяти суток, ты получишь возможность рассказать о событиях сегодняшнего дня отцу твоего ребенка, которому не суждено родиться. Не исключено, что он тоже захочет оказаться с вами на Галапагосах. Тебе все ясно, Жанна? Хочешь задать последний вопрос? Времени уже в обрез.

– Могу ли я вообще отказаться от своего желания? – пробурчала я.

– От коррекции твоей судьбы? Поздно отказываться, Жанна Гернет. Твое будущее невозвратимо. Выбирай. Но помни: в первом и втором вариантах Эрик покончит с собою, будь уверена. А ведь никто, кроме него, человечество не спасет.

Я пожала плечами и сказала:

– Поскольку мы оба осознаем, что все три варианта – не более чем шутка, я выбираю третий.

– Почему шутка?

– Ну пошутили же вы, что эта прелестная легкокрылая бабочка – ваша дочь. Тогда как она – искусно сконструированный механизм с крохотным магнитофоном внутри.

Капитан отступил на два шага и сказал:

– Неверующая в чудеса красавица Жанна! А когда на твоей планете неприметный ж„лудь становится раскидистым дубом – это не чудо? Или безобразная гусеница – завораживающей взор бабочкой? Или когда зародыш в материнской утробе обращается последовательно и в рыбу, и в птицу, и в зверя, как бы повторяя весь ход земной эволюции, – это не чудо из чудес? Почему бы тебе не допустить, что обитатели иных пространств и времен способны пребывать в десятках, сотнях обличий... Но времени на объяснения уже нет. Стой и смотри!

Я остолбенело наблюдала, как Капитан, оказавшись в сияющем изумрудном шаре, беспрестанно менял свой облик, оборачиваясь цветком, зеброй, орлом, оленем, дельфином, анакондой, пчелиным роем, ихтиозавром, белугой, медведем, единорогом и множеством других вообще не ведомых мне существ, пока не предстал прежним Капитаном.

– Теперь ты веришь? – спросил он.

– Теперь верю, – сказала я.

– Тогда прощай до 10 января 2012 года.

– До свиданья, – вздохнула я. – Жаль, не могу с вами попрощаться столь же экстравагантно. Превратившись, например, в стаю розовых фламинго.

– Через сорок лет мы тебя всему научим, – отвечал он, сопровождая меня вместе с Ванессой в слюдяную трубу с зеленоватым дном.

Прежде чем расстаться, я не удержалась и полюбопытствовала о происхождении молниевидного шрама. Капитан ответил непривычно глухо, будто с трудом подыскивал слова:

– Память о встрече... О встрече с дикарями... С дикарями сверхнизкого сообщества... Сверхнизкого... Непоправимо сверхнизкого...

Небо было затянуто облаками. Похолодало. Моросил мелкий дождь. Стоя на краю поляны, я увидела, как корабль-дворец окутался мгновенно тьмою, как будто с неба упал бархатно-черный занавес, а когда тьма рассеялась, чудо исчезло – беззвучно, как привидение.

На обратном пути я поднялась на обрыв к одинокому злополучному кедру. Его вершина целилась, как стрела, в небо. В ней шумел ветер. Я погладила рукою прохладную шершавую кору и сказала:

– Братец кедр! Ты упал вниз, исполняя волю судьбы, и сам того не желая, принес смерть Капитану. Ты к зиме засох бы, омертвел. Однако космостроители обратили время вспять, и я тоже помогала воскреснуть и мертвому Капитану, и тебе. Теперь опять пьешь земные соки корнями. И простоишь еще сорок лет. Понял?

Я присела на край обрыва. Внизу все было взъерошено, ветки молодых берез надломлены, тут и там блестели дождевые лужицы. И отчетливо проступал многометровый круг желтой травы – там, где свершилось таинство ревитации.

– Жанна, спускайся ко мне! Я тебя с трудом отыскал! – раздался снизу голос Эрика. Он махал мне рукой, быстро поднимаясь по склону. В другой руке он нес мои джинсы, плащ и свитер.

– Спускаюсь, милый! – прокричала я. И сразу земля подо мной дрогнула, загудела, верхушка кедра, падая, начала описывать в небе дугу, и я полетела с обрушившейся землею вниз.

Очнулась через двое суток в усть-коксинской больнице. Возле кровати дремал на стуле мой спаситель, будущее светило мировой медицины – Эрик Гернет. Герой третьего варианта моей жизни, предвозвещенного суровым Капитаном. Космостроителем с синевато-розовым шрамом на лбу в виде излома молнии..

V. Видение пробуждения

Сон был прерван мелодичным звоном будильника. Сердце бешено колотилось, как и положено при хронической тахикардии. Проглотив залпом три таблетки хинилинтина, я позвонил домой давнему другу – начальнику седьмого отдела в моем ведомстве.

– Слушай, старина, что известно о целенаправленной трансляции снов?.. Не совсем понятно? Объясню. Можно ли с помощью неких приборов внедрить зрительную информацию в мозг спящему пациенту?

Ничуть не удивившись столь раннему звонку, генерал ответил:

– Чем-то подобным уже лет пять заняты японцы и – независимо от них – умельцы в Пентагоне. На сегодня ситуация такова: можно передать в мозг спящему отдельные неподвижные кадры, допустим, фотографии. Но непременное условие: необходимо внедрить в соответствующие точки внутри черепа специальные платиново-золотые микроантенны. Причем внедрить их можно даже втайне, пациент будет в полном неведении. Мы запоздали, но тоже начали определенную работу в этой области. Представляешь, какие перспективы? Если нужна подробная информация, к вечеру подготовим.

Я поблагодарил генерала. Подошел к зеркалу. Потрогал свой украшенный редкими волосиками череп, куда, оказывается, можно втихую внедрить черт-те знает что. А может, уже внедрили?..

Сердце несколько утихло. В лучах утреннего солнца на меня глядело мое отражение – бледный, изможденный кремлевский интриган. С мешками под глазами, дряблой желтовато-песочной кожей и вздувшимися венами на ногах.