Текст книги "Круги на воде (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Хорошо, что вёсла я заранее вынес и припрятал в камышах.

Забежав по колено в воду, девчонка окончательно остыла и побрела на берег. Остальные тоже приходили в себя. Икали, жаловались друг другу на холод и никак не могли понять: как они вообще здесь оказались.

Я пролез через камыши и поднялся на тропинку. Там уже ждали отец Онуфрий и несколько незнакомых молодых монахов: как я и предполагал, в монастырях услышали дикие вопли и послали кого покрепче проверить.

Ну, теперь можно за ребят не волноваться: переловят и отвезут на Большую землю, как миленьких.

Домой шли молча. Двигатель катера шелестел совсем тихо, вода казалась тяжелой и скользкой, как натёртое маслом зеркало. Над дальним берегом занимался рассвет.

Там, где была Ненарадовка, опять полыхало зарево...

Глава 11

– Не похоже на огонь, – нарушил молчание Котов.

Я вскинул голову. Последние минут десять приходилось бороться со сном, и слова майора проникли в затуманенный мозг, словно издалека и прозвучали гулко, как колокол.

– Но это точно в Ненарадовке, – заметил Алекс и слегка изменил курс, чтобы пристать не к нашему терему, а к сельскому причалу.

Уже какое-то время я слышал непонятное буханье. Словно где-то далеко, за лесом, забивают сваи чугунной бабой. Но было ещё темно, и кто станет работать в такое время суток, было непонятно.

Теперь же я догадался, что это такое: динамики. Где-то играет музыка, а до нас по воде доходят только басы. Да и не где-то, а конкретно в нашем селе.

– Слышите? – спросил я, когда мы подошли ближе.

– Дискотека, что ль? – удивился Котов и поглядел на Алекса.

Тот пожал плечами.

– Не пожар, и на том спасибо, – пробормотал майор, приноравливаясь, чтобы выпрыгнуть на доски причала.

– Не радуйся раньше времени, – мрачно заметил шеф.

Я его понимал: в связи с несанкционированной музыкой почему-то сразу вспомнился наш татуированный московский гость. А от него всего можно ожидать.

Село было погружено во мрак. Не светились окошки, не вился дымок из труб. Но это понятно: четыре утра – такой глухой час, когда даже скотина ещё спит, не требуя ни кормёжки ни дойки. Что характерно: собаки тоже молчали. Не стрекотали цикады, не свиристели сверчки, летучая мышь не чертила небо стремительным лётом.

Ненарадовка словно вымерла.

От этой мысли сделалось не по себе. Впечатление усугублялось разноцветным заревом за околицей и глухим буханьем старых колонок.

– Не иначе, дом культуры распотрошили, – буркнул Алекс, устремляясь на звук.

В самом селе достаточно обширной площади для народного гулянья не было. В центре, рядом с продмагом, сельсоветом и домом культуры, крошечную площадь занимал скверик – с фонтаном в виде упитанного Нелея с сердитым дельфином, кустами ухоженных роз и аккуратными лавочками.

Общие сходки, гулянья и ярмарки проводились за околицей, на обширной поляне, примыкающей к лесу.

Там и лютовал внеплановый праздник.

Честное слово: если бы не музыка, я бы решил, что это очередной катаклизм. Ещё издалека мы увидели чёрные тени, ломано скачущие в свете фар от трёх поставленных полукругом тракторов. Они извивались, сладострастно прижимались друг к другу, издавали пронзительные вопли и выплясывали на пустых бочках из-под соляры, выбивая дробный грохот подкованными каблуками.

Словом, всё это действо живо напоминало Вальпургиеву ночь на Лысой горе.

Или подростков, которых я видел на Валааме.

Кроме одной мелочи: подростки, отрывающиеся на пляже, без присмотра взрослых, вызывают раздражение, желание призвать молодежь к порядку и прекратить безобразие.

Но выкидывающая коленца девяностолетняя бабка, в обнимку с бородатым дедом в пижаме – лица у обоих бледные, сосредоточенные, словно бы от этого дикого уродливого танца зависит их жизнь – вызывали оторопь и даже страх.

В первую очередь – за их жизни.

Почти у всех пляшущих в руках были бутылки. У некоторых – горящие ветки, которыми они размахивали в опасной близости от сухой травы и деревянных заборов. Никого из гуляющих это не волновало.

Да, самое главное: на опушке леса была сооружена импровизированная сцена. Судя по двум амбарам, щерящимся чёрными провалами входов, сделана она была из громадных дверей, снятых с петель и водруженных на те же бочки из-под топлива.

На сцене стояли высокие, как небоскрёбы, колонки – пережиток разгульных девяностых прошлого века. В них грохотал хриплый, довольно примитивный бит.

А перед благодарной публикой... Ну конечно. Не зря мы с Алексом первым делом подумали именно про него!

Походил он на бритого татуированного бандар-лога. Голый по пояс, босиком, татухи выглядят чёрными язвами на шее, на черепе, на лице и руках...

В руке у Чумаря был микрофон, от которого куда-то к колонкам тянулся провод.

Извиваясь, приседая, взмахивая руками и подпрыгивая, Чумарь читал рэп.

В скрежете неисправных динамиков, в вое ветра и воплях толпы слов было не разобрать. Долетали обрывки: трупы... ненависть... падаль... опарышы... сатана... адские...

Дикция Чумаря оставляла желать лучшего. Он комкал фразы и глотал слова, и в целом болтал так, словно рот набит горячей кашей. Это и спасло.

– Он читает маны, – прочёл я по губам шефа.

Выглядел Алекс не разозлённым, не испуганным или обеспокоенным, а скорее... удивлённым.

– Щенок совсем нюх потерял, – шеф сунул руку под куртку.

Я скорее угадал, чем понял, что он собирается делать.

Прыгнул, повис на руке, и револьверная пуля ушла в землю...

Выстрел грохнул на удивление гулко, перекрыв и грохот колонок, и вой толпы. Разорвав воздух, он прокатился по поляне, отразился эхом от домов и покатился по озеру.

Всё неожиданно замерло. Возможно, пуля удачно попала в одну из колонок, повредив динамик, но рёв музыки, пронзительно взвизгнув на высокой ноте, оборвался. Селяне замерли в причудливых позах, в свете желтых тракторных фар ещё больше напоминая тварей из преисподней.

– Ты зачем мне помешал? – бледнея от злости, процедил шеф.

– Вы что же, на полном серьёзе хотели его застрелить? – я был шокирован. Никогда ещё Алекс не выглядел таким рассерженным.

– Я штатный дознаватель класса «Архангел», – прорычал тот. – И если я вижу нарушение Закона, то имею полное право, да нет, должен! Пресечь его на месте.

– Но Сергеич, при всём честном народе, без предупреждения, – это как-то... – робко вставил Котов.

– Он нарушил Закон! Паршивец внаглую читал маны, чем поверг людей в безумие, – глаза у шефа сделались белые. – Моих людей! Которых я поклялся защищать.

Он щелкнул барабаном и вновь начал поднимать револьвер. Майор сделал шаг и встал перед самым стволом, закрыв его грудью.

– Прекрасно, – прошипел он страшным шепотом. – Стреляй. А я арестую тебя за убийство. И на этот раз – не понарошку.

О морду Котова сейчас можно было кирпичи ломать. Челюсть отвердела настолько, что походила на наковальню, кулаки напоминали два паровых молота, в глазах разгорался неподдельный огонь.

Логикой от его слов и не пахло, зато воняло кое-чем похуже: и от шефа и от майора удушливо несло безумием.

– Стойте! – заорал я и протиснулся между ними. Теперь револьвер упирался мне в грудную кость, но это было уже не так фатально. – Вы что, не понимаете?.. Это Лихо! Оно свело с ума Чумаря, вас, и наверное, скоро доберётся до меня. Если вы не прекратите эту безобразную сцену и не остановитесь – нам всем хана! Алекс!.. Вы меня слышите?

Шеф моргнул. Ещё пару секунд казалось, что он, улучив момент, всё-таки вскинет руку и нажмёт спусковой крючок. Но нет.

Нехотя, но всё же осознанно, он убрал револьвер и сразу отвернулся.

Я оглянулся на Котова. Безумие вытекало из его глаз, словно слёзы на холодном ветру. Майор неуверенно поднял кулаки, и как ребёнок, принялся тереть веки.

– Что-то дым в глаза попал, а? – спросил он. – Никак, горит где?

– Надо убрать этого идиота оттуда, – Алекс кивнул в сторону Чумаря и посмотрел на меня. – Сможешь? – я кивнул и повернулся к сцене. Шеф поймал меня за рукав. – Только ко мне его не подпускай. В бане запри. А я людей успокою.

Я стал пробираться сквозь толпу к сцене. Народ потихоньку приходил в себя. Тут и там раздавались недоумённые шепотки, удивлённые возгласы, ахи и охи. Кто-то с трудом выпрямлял поясницу, где-то пересчитывали недостающие зубы...

Чумарь стоял, тяжело дыша. Микрофон он так и не выпустил, и держал боком, как гангстеры держат пистолет. В глазах рэпера всё ещё плясали черти, лицо было перекошено, жилы на шее вздулись.

Ошибку я совершил, вскочив на сцену и попытавшись отнять у него микрофон. Чумарь счёл это посягательством на эго артиста, и недолго думая, вмазал мне по зубам кулаком, с зажатой в нём тяжелой ручкой микрофона.

Я этого не ожидал. Привык уже полагаться на свою силу, на то, что я гораздо быстрее, чем обычные люди. Но рэпер, пораженный безумием Лиха, не уступал мне ни в силе ни в скорости.

Когда я потерял равновесие от удара, он отскочил и бросился бежать. Правда, недалеко. Заскочив на колонку, Чумарь встал во весь рост, поднес микрофон к губам и начал говорить.

Голос его разнёсся над площадкой, будоража мозг, заставляя кровь закипать в жилах, а ноги пускаться в пляс...

Нет, слов по-прежнему было не разобрать. Мешанина, каша из звуков. Но чередование согласных и гласных, какой-то завораживающий, волшебный ритм захватывал в свои сети, и уже не отпускал.

Народ внизу опять начал двигаться. Ритмично топать, хлопать в ладоши, создавая волну эмоций, не хуже, чем на стадионе во время футбольного матча.

Среди толпы мелькнула кудрявая шевелюра Алекса, рядом с ним – бритый под «полубокс» затылок Котова. Сознание отметило, что они двигались против общего ритма...

Я тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение волшебного голоса, этого зовущего ритма, на миг почувствовал себя лучше и прыгнул на колонку.

Чумарь уже был вне досягаемости: соскочил на землю метрах в трёх, и вещал оттуда. Я вновь прыгнул к нему и опять промахнулся. Рэпер вновь скакнул на сцену.

Сквозь туманящие разум маны я сообразил, что его движения ограничены длиной микрофонного шнура. Следующей логичной мыслью было, что нужно отключить всю технику, чтобы его голос не разносился так далеко.

Захватив сколько смог чёрного крепкого шнура, я дёрнул что есть сил и вырвал его из гнезда. Микрофон хрипло простонал в последний раз и смолк.

Бросив взгляд в толпу, я заметил, что люди перестали двигаться. Ладно. Теперь с этим разберётся Алекс...

– Аника, – позвал я, с трудом припомнив «мирское» имя рэпера. – Хватит бузить. Идём со мной.

– Не дождётесь, – голос уже не был столь завораживающе прекрасен, он скорее походил на кваканье раздавленной лягушки. – Живой не дамся. Думаешь, я не знаю, что меня ждёт?

Он вновь взобрался на колонку, как на своеобразную узкую трибуну, и стоял на ней, сунув руки в карманы заношенных чёрных джинсов. На шее, на дутой золотой цепи, болтался перевёрнутый крест.

– Но тогда зачем? – я старался говорить ровно, спокойно и умиротворённо, как говорят с взбесившимся псом. – Зачем ты устроил этот концерт?.. И даже ладно: концерт так концерт, пусть люди посмотрят, как в Москве тусят... Но зачем ты читал маны?

– Зачем?.. – он пьяно расхохотался, и я пожалел, что коснулся больной темы. – Хотел взорвать это болото. Скучно. Я тут чуть с ума не сошел.

– Ты мог просто уехать. Податься обратно в Москву, к ночным вечеринкам, тёлкам и герычу.

– Уехать? – на этот раз смех рэпера звучал совершенно безумно. – Думаешь, я не пытался?.. Да я даже сдохнуть пытался. В озере топился, под циркулярку лёг... Не помогает. Просыпаюсь в этом сраном теремке, с нужником на улице и озером ледяной воды вместо ванны.

Меня словно пыльным мешком по башке стукнуло.

Ну конечно. Как мы сами об этом не подумали?.. Почему решили, что Лихо отыгрывается только на нас? А все остальные – Чумарь, Антигона... Господи! Антигона. Ведьма дала мешочек и для неё, а я об этом напрочь забыл. Девчонка вела себя так обыкновенно, так разумно, что мне и в голову не могло прийти...

– Аника, сколько, по-твоему, ты здесь находишься?

– Дольше, чем хотелось бы. Дней десять. Может, больше. Я устал считать.

Я выдохнул. Скорее всего, ещё не всё потеряно.

– Ты не поверишь, но я тебя понимаю. И даже могу помочь.

– Да ну?.. А зачем тебе?

– Как зачем? – я оторопел. – Ты же попал в беду...

– Но ведь тебе, стригойчик, это на руку. Ты тут вообще офигенно устроился. Оторвал себе крутого наставника, к секретарше его подкатываешь.

– Антигона не секретарша. Она... – я чуть не сорвался, и не выдал постороннему человеку секрет Алекса. А учитывая, что он даже мне ничего не говорил, можно представить, как шеф обрадуется.

Я не стал спорить, а вытащил из-за пазухи один из мешочков ведьмы Настасьи – тот самый, что отказался брать инок Софроний. Бросил его Чумарю, тот поймал.

– Что это? – он взвесил мешочек на ладони так, словно собирался забросить подальше.

– Оберег. Должен помочь выбраться из петли.

– Из какой петли?

– Спускайся. Я всё расскажу по дороге домой.

– Мне теперь одна дорога: в оковы Справедливости. Или уж попросить твоего наставника?.. Пусть пристрелит прямо здесь, исполнит инквизиторский долг.

– Он дознаватель.

– Ха! Дознаватель... А ты знаешь, что в старые времена таких, как он, звали инквизиторами? Да в Ватикане их до сих пор, как собак нерезаных... Малюта Скуратов тоже вот инквизитором был. Опричником, если по-русски. Да вот хрен редьки не слаще. Одна дорога: на плаху.

– Шеф не такой, – я старался говорить, как можно увереннее. В конце концов, не убил же он Владимира, когда тот прочёл ману, чтобы нас всех спасти.

– Они все такие. Поверь.

Чумарь спрыгнул с колонки. Видимо, оберег начал действовать, и его отпустило. Не плясали больше бесы в глазах, черты лица разгладились и стали вполне симпатичными. Если б не татухи, был бы вполне обычный гопник.

Народ к этому времени почти разошелся. Я не знаю, как Алекс их уговорил. Видимо, у него, как у местного барина, свои методы.

– На тебе ведь тоже ошейник, – рэпер смотрел с издёвкой и каким-то затаённым сочувствием. – И как только дознавателю что-нибудь не понравится, он тут же крикнет: Шарик! Сидеть!.. И ты сядешь, как миленький.

– Нет на мне никакого ошейника, – буркнул я обиженно.

– Серьёзно? – взгляд Чумаря приобрёл осмысленность и глубину. Словно он впервые увидел по-настоящему. – Ты подчиняешься ему по своей воле?.. И прозвище «ручной стригой»...

– Я ему не подчиняюсь. Мы партнёры. И Алекс... Алекс мой друг.

– Тогда ты дурак. С твоими способностями, с твоей силой... Я видел, как ты сбросил Оковы Справедливости! Да тебе сам Светлейший Князь в ножки кланяться должен!

Мы сели на край сцены. Чумарь добыл из кожаных штанов пачку сигарет. Слава Богу, обычных, с табаком. Я чувствовал, что ему надо выговориться. Бывает так, что беседа – это лучшее лекарство.

– Вот так ты видишь мир, да? – спросил я, приняв предложенную сигарету и закурив. – Или ты дрючишь, или тебя. Другого не дано.

– Всё так и есть, братан. Жаль, что ты этого не понимаешь.

Он держал сигарету горстью, огоньком в ладонь, а дым пускал между колен, в землю.

– Ты сидел, – сказал я наугад. – Ещё по малолетству, за угон или кражу... А вырос в детдоме.

– Партачки умеешь читать, молодец, – он сплюнул сквозь дырку в зубах.

– Не умею. Просто это очевидно. Сколько отсидел?

– Пять лет в Мурманской детской колонии.

– Немало. Для подростка.

– Я ни о чём не жалею. Мужиком стал, призвание своё нашел.

– Ты отличный музыкант. Нет, правда... Тебе даже Слово говорить не надо, чтобы все слушались.

– Слово есть всегда, бро, – усмехнулся щербатым ртом Чумарь. – Даже если ты его не говоришь.

Очень хотелось спросить, за какие такие заслуги бывшего уголовника приняли в Совет. Но я не стал. Время придёт – сам расскажет.

– На зоне это случилось, – вдруг сказал он. – Прижали меня одни, опустить хотели. А я вертлявый был, и злой, как каракурт. В руки им не давался... Но они меня в угол зажали, лярвы, а сами улыбаются так ласково, душевно... Я и заговорил. Не знаю, откуда что взялось, сроду стишками не баловался, книжек не читал. Всё образование – два класса, три коридора, и то заочно. Наших из детдома в железнодорожное училище посылали, но я в зону ещё до этого загремел. А тут – понимаешь? – слова из меня как попёрли – что твои тараканы, весь барак на уши встал. И вертухаи, и братки... У меня кровь носом пошла, и отключка случилась. Ну и отметелили меня тогда – месяц в госпитале валялся, – он провёл языком по тому месту, где должен быть зуб. – Но с тех пор не трогали. Уважали. Потом, как откинулся, докатился до Москвы... Владимир меня с помойки вытащил. Говорит, талант у меня. Не знаю. Я, когда маны читаю, сам себя не помню. И что вокруг происходит – не помню, и что из этого получается – не знаю. Бред это всё.

– А я в Сирии служил, – неожиданно для себя сказал я. – Переводчиком при разведке, сечёшь?

– Допросы третьей степени, или как у вас там говорят?

– Сечёшь, – я спрыгнул со сцены и знаком пригласил Чумаря прогуляться. – А как вернулся – после ранения – на всю голову ушибленный сделался. Везде террористы мерещились. Год по вокзалам, с полным рюкзаком оружия мотался... Так бы и сдох в канаве, если бы не Алекс. Он меня с того света за мизинец вытащил.

– И теперь ты ему ручной пёс.

– Друг. Это немножко разные вещи.

– Всё равно он меня теперь кончит. Или Совету сдаст.

– Не кончит. И не сдаст. Вот увидишь.

Мелькнула предательская мысль: если этот талантливый гопник что-то сделал с Антигоной, я сам его кончу...

Чумаря, как просил Алекс, я оставил в баньке. Принёс ему туда матрас, одеяло с подушкой, половинку жареной курицы и жбан с квасом.

Но это было несколько позже...

Войдя в терем с чёрного крыльца, без всякой задней мысли думая, что шеф с майором уже гоняют чаи, я никого не застал. Горели свечи – генератор здесь заводили только по великим праздникам. Тлели угольки в печи, исходил паром пузатый самовар на столе, накрытом к чаю: баранки, варенье в вазочках, медовые соты в глиняной плошке, два вида сдобных пирогов, с ягодой и черносливом, конфеты шоколадные, явно из городских запасов...

Все эти подробности я ухватил, даже не глядя на стол, только поведя носом. Первым порывом было плюнуть на всё, набулькать себе полную кружку смородинового чаю и нажраться до зелёных слоников конфет и выпечки. Планам моим помешал невнятный шорох с верхнего этажа.

Вспомнив, что не видел Антигону на народном гулянии, я начал было подниматься в её комнату. Но не успел.

Скрипнула дверка, и девчонка показалась на лестнице сама.

Я икнул.

Покрепче ухватился за перила и сжал зубы.

На ней было что-то воздушное, отливающее глубокой чернотой безлунной ночи. И прозрачное. Белое тело светилось сквозь муар кружев таинственно и загадочно.

Оказывается, у нашей девочки охренительная фигура, – гормоны прочно захватили управление разумом, и только намертво впившиеся в дерево пальцы мешали набросится на неё с рычанием и хрипом.

Антигона глядела на меня сверху вниз жгучими глазами, огненные волосы рассыпаны по плечам, голая рука скользит по перилам, босые ноги ступают неслышно, а пухлые губы шепчут что-то призывное, ласковое... Вот она уже совсем рядом, одна рука обвивает мою шею, а нога захлестнула поясницу.

Её сексуальность била наотмашь, как бейсбольная бита, вышибая вместе с разумом и остатки совести.

Глаза приблизились к моим, зрачки в них были огромными, и в их глубине что-то вспыхивало, вертелось и плясало...

Дурея от её запаха, от близости горячего тела, я зажмурился и изо всех сил прикусил нижнюю губу. Почувствовал, как на подбородок потекла кровь, как тяжелые капли застучали по рубашке, но зубов всё равно не разжал.

Боль отрезвила, придала сил. Кое-как я выпутал руку Антигоны из своих волос, снял её ногу со своего бедра, а потом поднял девчонку на плечо, головой вниз, и потащил наверх. Обратно в спальню.

Пинком распахнул дверь, в два шага дошел до кровати и сбросил на неё Антигону. Она продолжала извиваться, протягивать ко мне голые красивые руки и издавать такие звуки, что и мёртвый бы поднялся. Чего мне стоило сдержаться!

И если бы я не знал, что Антигона – родная дочь Алекса... Господь мне судья. Я бы на неё прыгнул. Любой на моём месте не устоял бы ни за что. Потому что такое бывает раз в жизни. А у некоторых – только после смерти...

Рывком сорвав покрывало, я набросил его на девчонку и начал запелёнывать её, как младенца. Она не сразу поняла, что происходит. А когда поняла...

Царапины от женских ногтей, между прочим, даже у стригоев заживают медленно и мучительно.

Но я её скрутил. Обвязал поверх покрывала поясом от халата, проверил, что она не скатится на пол и не задохнётся, сунул под подушку последний оберег и пошел на негнущихся ногах вниз, в горницу.

Антигоной тоже завладело Лихо, к бабке не ходи. На каждого оно действует по-своему, пробуждая самые низменные мечты, самые сильные страсти. То, что пряталось под спудом сознания всю жизнь...

Как ей помочь ещё – я не знал.

Надо поскорее найти Алекса – пусть он и разбирается. Мелькнула ещё мысль сбегать до ведьмы Настасьи – по женскому делу ей виднее будет... Но во-первых, без клубка я её терем не найду, а во-вторых – страшно подумать что будет, если она тоже не в себе... Так что нетушки. Вот шефа отыскать – пожалуйста. Пусть сам эти конюшни разгребает...

Про Чумаря, запертого в баньке, я временно забыл. Так что курица, матрас и подушка случились с ним несколько позже.

Как ужаленный, скакал я по веранде, в тысячный раз проклиная нежелание Алекса пользоваться телефоном. Как было бы просто! Позвонил – и всё!..

Сообразил, что у Котова-то телефон есть. И бросился назад в горницу, искать свою трубу. А потом вспомнил, что с тех пор, как отдал её Алексу, ещё перед походом в лес, так больше и не видел.

Ну что ты будешь делать! Куда не кинь – всюду клин...

На веранде раздались шаги и в горницу ввалились Алекс, майор Котов и отец Онуфрий.

– Собирайся, – скомандовал шеф. – Трусы, майка, фуфайка – и на выход!

– Да что случилось-то?..

С сельчанами вроде разобрались, убийство в скиту Котов обещал расследовать конфиденциально...

– Детишек на пляже помнишь? – вместо шефа ответил батюшка. Я кивнул. – Из лагеря они. Недалече тут, на финской стороне. Я их как в чувство привёл, так сразу директору позвонил – волнуется небось, дюжина человек пропала... А там никто не отвечает.

– Может, связь плохая? – робко предположил я. – Тут сотовые через раз ловят.

– Чую: Лихо у них, – батюшка, громко топая сапожищами, прошелся по горнице. Увидел на столе штоф с самогоном, плеснул себе в чайную чашку, выпил залпом и вернулся к нам.

– Ехать надо, – подтвердил Алекс. – Проверим: если всё хорошо, батюшка ребят с острова отправит.

– А если нет?

– Вот на месте и разберёмся, – отрезал отец Онуфрий и устремился на выход.

– Стойте! – хорошо, что я вспомнил... – Там Антигона. Её тоже Лихо одолело.

– Я поднимусь, – на ходу доставая армейскую флягу – подозреваю, что со святой водой, – ответил батюшка.

Я хотел пойти с ним, но тут с улицы послышалось громкое тарахтенье двигателя, и нас с Алексом вынесло на крыльцо.

Рядом с верандой тормозила знакомая «Чайка» пронзительного небесно-голубого цвета. Как только она остановилась, с водительского места воздвиглась могучая фигура в кепке и с молотом наперевес.

– Не ждали? – спросил Владимир, и улыбнулся.

Глава 12

Я был рад его видеть. Нет, честно. Рядом с Владимиром я испытывал особое, ни с чем не сравнимое чувство. Уверенность в том, что мир не рухнет в тартарары.

С Алексом не так: когда шеф заводился, казалось, что вся планета сошла с ума и пустилась в пляс, а ты стоишь на канате толщиной с волос, жонглируешь гранатами и молишься, чтобы не свалиться в пропасть...

Я это чувство обожаю. Не мыслю своей жизни без него. Но иногда – вот как сейчас, например, хочется, чтобы рядом был кто-то, про кого можно с одного взгляда понять: этот человек никуда не рухнет. Даже сама мысль о каком-то там хаосе рядом с ним кажется чуждой и совершенно неуместной.

Впрочем я отвлёкся.

– Какими судьбами? – Алекс тоже обрадовался, это было видно. Он спрыгнул с крыльца, полез обниматься... На фоне фундаментального московского дознавателя шеф смотрелся подростком.

– Да так. Слыхал я, животинка моя к вам приблудилась. Хочу забрать, – Алекс бросил быстрый взгляд на меня, я кивнул: обсудить судьбу Чумаря пока что времени не нашлось. – Но чую: я здесь вовремя появился, – продолжил Владимир, небрежно помахивая молотом. – Витают в воздухе какие-то предвестья.

– Витают, – не стал увиливать шеф. – Признаться, помощь твоя может оказаться совсем не лишней Только вот, как с подопечным твоим быть?

– Я его в бане запер, – я тоже поздоровался с Владимиром. Рукопожатие его, тёплое и дружелюбное, заставило пальцы слипнуться в крабью клешню.

– Баня? – Владимир насмешливо задрал брови. – Одобряю. Баня – место сакральное. Там грехи сами собой сходят.

На крыльцо вышли майор Котов и батюшка. Вели себя они, как старые приятели. На Владимира посмотрели с интересом, без предубеждения. Алекс принялся всех знакомить.

Я незаметно отступил в терем. Прикрыл за собой дверь и дунул наверх: прежде чем куда-то ехать, я был обязан убедиться, что с Антигоной всё в порядке.

Слава Богу. Девчонка мирно спала, до подбородка закутанная в тёплое пуховое одеяло. Уж не знаю, какую молитву сотворил батюшка-сержант, но её отпустило.

Достав мешочек-оберег из-под подушки, я пристроил его Антигоне в ладошку: когда проснётся, поймёт всё правильно, в этом я не сомневаюсь.

Остаются ещё Котов и Владимир, но может быть, пока рядом отец Онуфрий, им ничего не грозит?..

Когда я вышел на улицу, перед крыльцом уже тарахтел Хам – ехать ночью, по узким грунтовкам, на «Чайке» было рискованно.

– Ну где тебя носит? – несмотря на внешнюю сердитость, взгляд Алекса выражал одобрение: он прекрасно знал, где я был и что делал. – Садись за руль, батюшка покажет дорогу.

– Ехать далече, – батюшка-сержант устроился на пассажирском сиденье, подоткнув рясу. – Дороги вдоль озера, как таковой, нету. Но я знаю несколько троп...

Мне не хотелось оставлять Антигону одну. И когда через пустырь метнулась неслышная серая тень, в которой я узнал кудлатого пса Гришку, от сердца отлегло. Внутрь он не пойдёт. Но и на порог никого чужого не пустит.

Главное, чтобы в селе ничего нового не приключилось, пока нас нет...

Выехали за полночь. Отец Онуфрий не обманул: дороги здесь были – одно название. Но Хам – скотинка выносливая, он только взрёвывал сердито, садясь в очередную колдобину по самое брюхо. Потом выбирался и вёз нас дальше...

К рассвету были на месте. Солнце ещё не взошло, только край неба приобрёл розоватую окраску. Перистые облачка собирались стайками вдоль горизонта. Ёлки на светлом фоне казались чёрными стражами в колючих плащах.

Разноцветные домики лагеря спускались по отлогой песчаной косе к самому берегу. По сизой воде стелился плотный туман, а вода была тёплая, как парное молоко...

Хам мы оставили за забором, прикрыв на всякий случай еловым лапником. Из багажника взяли лишь «малый туристский набор»: колья, мешок соли и несколько пластиковых бутылок со святой водой – батюшка Онуфрий ещё в тереме наскоро благословил двадцатилитровую флягу...

Вот интересная штука: святая вода. Нечисть её боится, как огня, антисептические свойства – лучше, чем у хлорки. Но пользоваться надо с умом. И добывать в промышленных количествах не всякий батюшка умеет... Концентрация «святости», я так понимаю, напрямую зависит от силы веры благословляющего.

Отец Онуфрий, к счастью, уже доказал, что его верой можно подковы гнуть. Так что в качестве святой воды сомнений не возникало.

Ох, как же мне интересно: почему обыкновенный сержант из учебки в святого батюшку переквалифицировался. Не иначе, чудо случилось. Потому что любой курсант, прошедший школу муштры сержанта Щербака, мог с уверенностью сказать: если и есть в нём волшебная сила, то не от Бога она, а от дьявола...

На территорию лагеря пробрались по пляжу, чтобы не пугать детей. Где контора директора мы знали – помогла карта с подробным планом лагеря на смартфоне Котова, заряженном специальными, не каждому доступными прикладухами.

Было тихо. На желтый песочек тихо плескала вода, темнели тут и там разбросанные по берегу зонтики и шезлонги. Со стороны лагеря не доносилось ни звука.

– Спят детишки, – с облегчением выдохнул Котов. – Набегались за день, и дрыхнут без задних лапок...

– Дымом пахнет, – объявил я.

И верно: в чистом и сыром утреннем воздухе вдруг поплыли нотки горящего дерева, послышался треск сучьев и смутные приглушенные расстоянием стоны.

– Туда! – я бросился вдоль берега.

Ветер мешал взять точное направление, временами приходилось останавливаться и сосредоточенно принюхиваться. Но когда мы оказались в центре лагеря, на асфальтированной площадке с флагштоком – спущенный флаг болтался у земли мятой тряпочкой – нюхать дым было уже не нужно.

Из лесу, метрах в двухстах от последнего домика, вылетел серый клуб дыма. За ним – второй, и дальше уже дым попёр столбом.

Отец Онуфрий с майором Котовым устремились к нему наперегонки. Владимир с Алексом – следом.

Я задержался. Оглядел лагерь: два десятка домиков под разноцветными крышами, аккуратные, обложенные кирпичами клумбы, длинное здание столовой-клуба, радиовышка с серебристой тарелкой на крыше... Здесь было пусто.

Валялись забытые велосипеды. В траве поблёскивали несколько резиновых мячиков. Скакалка свисала с ветки клёна наподобие удавки. На дорожке лежал перевёрнутый грузовичок, рядом валялись цветные кубики...

Создавалось впечатление, что дети, неожиданно побросав игры, в едином порыве устремились куда-то в лес. Туда, где сейчас разгорается костёр...

И самое странное: где все взрослые? Воспитатели, вожатые, повара, медперсонал...

В детстве я бывал в лагере. До сих пор помню, как зорко за каждым нашим шагом бдили всевидящие вожатые, как за малейшую провинность карали всеобщим порицанием на утренней линейке... Лагерь не вызывал у меня добрых чувств. Неловкость, затаённый страх, стеснение, и над всем этим – жгучий интерес к девочкам, неизбежные ночные страшилки и драки со старшаками – молчаливые, жестокие и кровавые.

Здесь всем этим тоже пахло – ничто не меняется под солнцем и луной. Но эти обычные для большого скопления детей запахи перекрывались знакомым удушающим ароматом безумия...

Я бросился догонять своих. Владимир и Алекс уже скрылись за деревьями, но широкий тёмный след в высокой траве не позволял ошибиться.

А треск брёвен в костре становился всё громче.

К поляне, оказывается, вела вполне ухоженная и огороженная столбиками с цепочкой тропа – просто мы её не заметили.

В центре высился пионерский костёр. Высокий, с круглым широким основанием, беспорядочно и неумело сооруженный из деревянных скамеек, картонных коробок и прочего бумажного мусора.